Сергей Козлов. Два рассказа

Рейтинг:   / 1

Подробности

Категория: Проза

Автор: Козлов Сергей Сергеевич

Просмотров: 5796

2010 год, Выпуск № 2

Отец Нифонт

(в основе рассказа реальные события)

Сентябрь 1919 г.

По городу ползли тревожные сумерки. В арке проходного двора, привалившись спиной к облупившейся грязной стене, спал священник в полном облачении. Будто притомился после службы, присел отдохнуть и уснул. Он так сливался со стеной, что был почти незаметен с улицы. Где-то во дворах раздавались сухие хлопки выстрелов, крики, звон разбитых стекол. С соседней улицы появился санитарный «Фиат» и остановился как раз напротив арки, где спал батюшка. Из кузова выпрыгнули солдаты отряда особого назначения, а из кабины, размахивая на ходу внушительным «маузером», неспешно спустился командир. Поправив ремень, на котором висела деревянная кобура, он стал всматриваться вглубь проходного.

- Стефанцов, по последнему адресу, Волокитин черный ход перекрой! – скомандовал он с легким акцентом, и солдаты послушно ринулись в арку.

Там один из них запнулся за ноги батюшки:

- Тудыть твою!.. – крикнул, падая, красноармеец. – Тут кто-то есть! Товарищ Лепсе!

- Кто еще?

- О! Вроде поп! – ответил другой боец. – Мертвый что ли?

- Какой еще поп? – товарищ Лепсе сделал шаг в арку, покачивая в руке «маузером», но войти не решился.

- Не мертвый, а пьяный вусмерть! – разобрался тот, который упал. – Сивухой несет!

- Поп? – переспросил товарищ Лепсе. – Пьяный? Комендантский час, а он… Может, он с ними, тормоши-ка его, - и нетерпеливо: - Да как следует!

- Мычит!

- Живой стало быть…

- А ну, дай-ка я его…

Священник пытался рассмотреть восставшие из мрака фигуры. По всей видимости, это ему никак не удавалось. Но вот он попробовал подняться, и осеняя пространство наперсным крестом, неожиданно громким баритоном воскликнул:

- Изыдите, дети сатанинские! Да воскреснет Бог и расточаться враги его!...

- О! Ты смотри, как он нас.

- Мартын, окрести его прикладом, чтоб хайло свое закрыл…

Коротким и точным ударом приклада священника снова сбили с ног, тут уже подоспел товарищ Лепсе.

- Ну, чего тут?

- Да… Поп пьяный… Ругается еще…

- Анафемствует…

- А, может, придуряется? Тут как раз конспиративная квартира Национального центра. Может, он панам офицерам прислуживает? Или контрреволюцию их благословлял? – товарищ Лепсе наклонился пониже, пытаясь рассмотреть лицо священника: - О! Воняет как! Пьяный-то точно, но что он тут делал?

- Да я, товарищ Лепсе, на Пресне его скока раз видел. Он к рабочим ходит, требы совершает. А пьян всегда. Точно-точно – всегда.

- К рабочим, говоришь, ходит? Может, агитирует? Деникин идет на Москву, а он, значит, на Пресню ходит. А ну, в машину его, к остальным. Да свяжите!..

- Зачем вязать-то, товарищ Лепсе? Он и так - ни рукой, ни ногой…

- Что т-ты рассуждать вздумал, Стефанцов, вяжи, я говорю…

- Да поп он обычный. Пьяный только.

- Да, он обычный поп, а значит – обычный контрреволюционер. Черносотенец еще. Ну? Может, кому-тто, - он так и отчеканил это двойное «тэ», - из вас тоже не нравится красный т-террор?

Солдаты, далее уже не рассуждая, связали бесчувственные руки священника, которого в округе знали под именем отца Нифонта. Когда его волокли к «Фиату», он начал приходить в себя и снова застонал:

- О-о…За грехи мои тяжкие…Бесы! Куда меня?!

- В машину, там разберемся, - то ли священнику, то ли самому себе сказал Лепсе.
 

20 декабря 1908 г.

Десять лет вымаливали отец Нифонт и матушка Ольга ребеночка. Нет бы - смириться, жить, как Господь дает, но каждый день молили Христа и Богородицу.

Матушка была отцу Нифонту первой помощницей. А уж красавица была и умница… Вроде как и женились-то по расчету. Он из семьи священника, она из семьи священника, родители встретились, познакомили. А как увидел Нифонт Оленьку, так и сердце екнуло. Еще на мысли себя поймал: «Страсть, грех…», но матушка потом ему своей чистотой и скромностью с этой страстью бороться помогала. Жили - душа в душу, как одно целое. Нифонт все шутил: «Верно ты, Оленька, мое ребро, только вросла в самое сердце». Только вот детей не было. Не давал Господь – значит, полагать надо было и понимать, что Он знает, почему не дает. Матушка все с чужими чадами возилась, по приютам много ходила, уже подумывали сирот себе взять.

Вымолили…

Ушла матушка к Христу, которого до слез любила. Бывало читает Евангелие и плачет, плачет. Тихо так, да жалуется Нифонту, что слезы читать мешают. А батюшка даже заплакать не смог, просто сердце оборвалось, когда еще не наступившим утром ему сказали, что ушла матушка… И Варенька – дочка, едва мир успела увидеть – улетела некрещеная. Что-то там лопотали доктора, что-то объясняли, а сердце, как упало, так и осталось ниже земли. Нет, не роптал Нифонт, просто не нашел в себе сил пережить, перемолить горе. Уже днем вышел из храма, упал на снег, а слезы стоят в горле, не идут наружу, только лицо горит и в груди ломит. Староста его поднял, в каморку свою завел, рюмку налил: не простудился бы, батюшка. И уж потом только рассказал, что из Петербурга пришло другое печальное известие: почил в Бозе всероссийский батюшка отец Иоанн.

- Может, - говорит, - он за руки матушку Ольгу и доченьку вашу через все мытарства проведет. Великий молитвенник ведь. Мы тут все думали, что это он Россию от беспорядков и революции вымолил… Выпей еще, батюшка, легче хоть мало-мало будет.

И батюшка выпил…

1909 г.

Эх, так и запил батюшка с горя. Запил и сам не заметил как. Где крестины, где отпевать – везде нальют. Сначала, вроде, на ногах держался, а потом и падать начал, где ни попадя. Уж и сам Владыка его корил, и наказывали, но от лона Церкви не отсекали, от служения не отрешали, ибо, как это ни удивительно, паства отца Нифонта любила, алтарники с ним на службах плакали, даже заступались за него перед церковным начальством. Да и литургию отец Нифонт служил всегда трезвым, из последних сил, обливаясь потом и слезами, но трезвый. А вот к вечеру…

Жалованье батюшка раздавал без жалости. А за бутылкой шел подчас просить в долг в магазин или в лавку. В иной давали в долг, в иной давали, махнув рукой: хочешь пить – пей; в иной – стыдили и отправляли восвояси. Но как бы там ни было, а водка всегда находилась или всегда находился тот, кто ее приносил. Самое обидное было, когда едва бредущего в сумерках домой отца Нифонта окружали дети и галдели наперебой:

- Старый, лысый, пьяный поп, водки выпил целый гроб!

- Да, ребятушки, - соглашался со слезами на глазах Нифонт, - нет вот матушки Ольги, она бы вас леденцами угостила, - вспоминал он.

- Поп по улице идет, черт ему еще нальет! – отвечала детвора.

- Да, ребятушки, - всхлипывал Нифонт и торопился уйти восвояси, а вслед ему летело: «старый, лысый, пьяный поп», хотя по отношению к отцу Нифонту верным было только последнее. Ни старым, ни лысым он не был, хоть и осунулся, хоть и мешки под глазами.

Посреди ночи он иногда вставал, томимый похмельем, тянулся сначала к воде, потом к бутылке с вином, но неизменно падал на колени перед образом Спасителя и, не смея поднять глаз, шептал:

- Господи, милостив буди мне грешному… Прости меня окаянного… Скажи Олюшке, что сам я не ожидал… Помоги мне, Господи, грешному… Крест что ли мне великоват… Олюшку, Симона моего Кирениянина, ты призвал… Прости меня грешного… Поломалось что-то внутри… Прости… Прости…

И так день ото дня, ночь от ночи. Иногда ему казалось, что уже не сможет он утром выйти в храм, вот уже и руки стало потрясывать мелким бесом, но Господь каждое утро подавал ему сил – ровно столько, чтобы отслужить, и совершал он даже требы, но к вечеру всегда был пьян. Просветления наступали у него на Великий и Филиппов пост, когда он прокусывал себе губы до крови, бился по ночам в горячке, обливаясь потом, и ему, казалось, что тело его сейчас же разорвут ненасытные бесы на части, и вытечет пугливая душа гнилым ручейком, и стыд заполнял все окружающее пространство. И тогда звал он Оленьку, звал, будучи абсолютно уверенным, что она слышит его, и порой мнилось ему, что она стоит где-то рядом, вот-вот вытрет липкий пот с его тела, поправит слежавшуюся вонючую подушку, положит ладони на лоб, и он сам же гнал от себя это чувство, даже в таком состоянии опасаясь быть прельщенным.

Могло пройти полгода или больше, прежде чем Нифонт по той или иной причине снова выпивал спиртное. И уже буквально через неделю неслось за ним по улице:

- Старый, лысый, пьяный поп, водки выпил целый гроб!

Или приказчик какой, попыхивая папиросой у лавки:

- Хорош батюшка! Никак четвертиной причастился…

Или какая-нибудь дама, искажая лицо гримасой презрения:

- Фи, какая мерзость, а еще святоши!

- Оленька моя так бы никогда не сказала, - шептал самому себе отец Нифонт.

Наконец послал Бог спасительную мысль: в монастырь надо уходить. Сразу надо было. Но тут в стране стало происходить что-то невообразимое. Не то ли, о чем предупреждал батюшка Иоанн Кронштадтский?