Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Вперёд и дальше (рассказ цыганского барона)

Рейтинг:   / 2
ПлохоОтлично 

Содержание материала

* * *

Всякая встреча цыгана с начальником – дело непростое и тонкое. Ну, в самом деле: кто ты, цыган, на этом свете таков, и – кто таков на этом свете начальник? Именно от него, от начальника, зависит твоя цыганская судьба и жизнь, а не наоборот! Так оно всегда было, так оно и будет, пока не переведется на этой земле цыганский род. И ничего тут не изменишь и не исправишь. И поэтому к такой встрече всегда надобно готовиться загодя.

Что я и стал делать, как только вернулся в барак, и как только угомонился мой народ. В бараке синей, в белых цветах, занавеской был отгорожен угол, где я обитал вместе с моей супругой – бабкой Азой. Отдельное, отгороженной место нам с бабкой Азой полагалось по особому цыганскому закону, потому что, как-никак, я все же был баро, а бабка Аза была моей супругой. Ну и вот: дождавшись, когда угомонился мой народ, я тут же стал готовиться к завтрашней встрече с самым главным начальником.

Перво-наперво я полез под свою одежду и отстегнул сумку с деньгами, которую, говорю, я всегда держал при себе. Впрочем, всегда, да не всегда: бывали отдельные моменты, когда я эту сумку отдавал на сохранение самым моим близким людям, – а кто, скажите, для человека может быть ближе, чем жена? Моя завтрашняя встреча с начальником как раз и была таким – отдельным – моментом. Ни в коем случае нельзя было идти к самому главному начальнику со всеми деньгами: меня могли обыскать, могли даже посадить в кутузку, и это все означало, что обратно я своих денег не получу никогда. Это вам может подтвердить любой на свете цыган и, наверно, любой на свете начальник, если, конечно, вам этого начальника удастся вызвать на откровенность. Поэтому-то я достал из сумки сколько-то бумажек, затем опять застегнул сумку и молча протянул ее моей супруге бабке Азе. До той поры, пока я не вернусь от самого главного начальника, именно бабка Аза должна была стать главным хранителем таборной кассы.

- Жэко кирло… - угрюмо произнесла моя супруга бабка Аза, принимая от меня сумку, и я вспомнил, что совсем недавно эти же самые слова я слышал от одного из молодых зверей – Егора-Чюри. И какое-то смутное предчувствие неминуемой беды вдруг возникло в моей душе: именно так, неминуемой – несмотря на мой завтрашний поход к самому главному начальнику. Впрочем, я не обратил на свое предчувствие почти никакого внимания: в конце концов, вся цыганская жизнь в основном и состоит из таких вот предчувствий, а потому – для чего о них напрасно и размышлять. Если доживем до завтрашнего дня, то и увидим, сбудется мое предчувствие или не сбудется…

…Ровно в девять ноль-ноль следующего утра я уже был у дверей начальничьего кабинета, уселся на скамью и стал терпеливо ждать. Конечно же, я знал, что ни в девять, ни в десять, ни в одиннадцать, ни даже, может быть, в двенадцать часов я не войду в начальничий кабинет. Я буду терпеливо ждать у дверей, а начальник станет делать вид, что он слишком занят, что он меня не замечает и вообще не знает, кто я такой и для чего безропотно маюсь у его дверей. И только где-то после полудня начальник меня позовет в кабинет, и вид при этом у начальника будет очень грозный, озабоченный и недовольный…

Так бывало всегда, так оно случилось и на этот раз. Где-то в половине первого начальник вышел из своего кабинета, посмотрел на меня долгим и грозным взором и сделал затем жест рукой: заходи, мол, цыганская твоя душа, коль уж ты явился…

Я зашел, остановился у порога, сдернул с головы шапку и стал оглядывать начальничий кабинет. Кабинет был как кабинет: таких кабинетов за свою цыганскую жизнь я навидался немало. И сам начальник также ничем не отличался от всех прочих мною виденных начальников. А из всего этого следовало, что и все иное прочее пойдет по хорошо известному мне порядку. И это было хорошо, такой порядок меня устраивал. Конечно, мне было жаль тех денег, которые я должен буду отдать начальнику, но что поделаешь, коль этот мир устроен так, что цыган за свое в нем пребывание обязан платить. Нравится цыгану или не нравится, но таков закон жизни, и если бы цыгане не исполняли этот закон, то, может, не было бы на свете и самих цыган…

- Ну? – тем временем вопросил начальник, не глядя на меня, а, наоборот, глядя в какие-то свои бумаги. – Кто ты такой, и что тебе надо?

- Хи-хи-хи! – ответил я начальнику и сделал придурковатое лицо.

Я нарочно сказал «хи-хи-хи» и нарочно сделал придурковатое лицо. Я всегда так поступал в разговорах с большими начальниками, потому что – я это знал – большие начальники всегда с неохотой общаются с умными цыганами. Умный цыган – он ведь непредсказуем, он может и в цыганские амбиции удариться, и затаить на начальника в своей цыганской душе злобность… А с глупыми цыганами начальники общаются охотнее. В самом деле – что взять с глупого цыгана, кроме, разумеется, мзды? Возьмешь ты, значит, с глупого цыгана мзду, скажешь затем ему: «Пшел вон!» – он и пойдет. И все будет шито-крыто, потому что цыган – глупый, а ты, начальник, умный… Вот потому-то я и прикинулся в разговоре с нынешним начальником глупым цыганом. Мне надо было спасать свой народец, надобно было также сыграть свадьбу Арсена и Ветки, – а как, скажите, все это можно сделать? Да только так, прикинувшись дураком перед начальником. Ну, а что я при этом чувствовал в своей душе, как она при этом рыдала, моя цыганская душа, кому какое дело? О том знал я один да еще Господь на небе…

Начальнику, судя по всему, понравилось и мое «хи-хи-хи», и мое придурковатое лицо. Он перестал копаться в своих бумагах, взглянул на меня благосклонно и сказал:

- Кгм…

А мне больше ничего было и не надобно, потому что я прекрасно знал, что означает начальничье словцо «кгм». По-прежнему держа в руках шапку и сохраняя на своем лице дурацкое выражение, я мелким шагом приблизился к начальничьему столу и сунул под какую-то начальничью бумажку грязноватый сверточек. Оно, видите ли, так полагается, чтобы сверточек был грязноватый, потому что, с точки зрения всяких начальников, у цыгана не может быть ничего чистого: ни рук, ни лица, ни души, ни, соответственно, сверточка. А если бы, допустим, цыган сдуру сунул бы начальнику сверточек чистенький, то начальник, конечно же, также этот сверточек принял, но затаил бы в своей начальничьей душе угрюмое к цыгану подозрение, и оно, это подозрение, непременно бы вышло цыгану боком. Не завтра, так послезавтра…

- Кгм… - еще раз произнес начальник, когда сверточек надежно укрылся под бумагами.

- Все, начальник, в норме, и порядок мы знаем, - дурашливым полушепотом сказал я. – И порядок мы знаем, и расценки также нам известны… Ты не беспокойся, начальник…

- Ну, вы там у меня глядите! – впервые отозвался начальник по-людски. – Чтоб сидели у меня тихо! Чтоб у меня – ни-ни! А весной – чтоб катились на все четыре стороны! Даже на все шесть, – то есть еще под землю или на небеса! Гы-гы-гы… Все, пшел вон!..

- Премного тебе благодарен, начальник, за такую твою доброту! – изогнулся я в поклоне. – Не беспокойся, все будет тихо! Мы только на базарчике… барахлишком… то есть мы малость поторгуем… да еще свадебку справим – и все тут… А затем – весна, и только ты, начальник, нас и видел! Еще раз – исключительно мы тебе за все благодарны!

Но на сей раз начальник не сказал и вовсе ничего – будто бы меня в его кабинете уже и не было. Я попятился задом к дверям, задом же их и отворил и очутился в коридоре. Все вроде бы было на мази, и, сдавалось, особо печалиться было не о чем, однако отчего же тогда плакала моя душа? Она плакала, будто бы что-то предчувствовала – горькое, страшное, а, может, и вовсе погибельное…

- Жэко кирло… - угрюмо сказал я сам себе, надел шапку и отправился сообщать своим цыганам, что все в порядке и мы можем жить в наших бараках до самой весны…

* * *

Гости стали съезжаться на свадьбу еще загодя, за два дня до её начала. Вместе со всей родней прибыла и невеста Ветка, – а то как же иначе? Жених Арсен тотчас же бросился Ветке навстречу, от счастья даже позабыв надеть башмаки. И как же они, Ветка и Арсен, смотрели друг на дружку, и сколько же любви было в их глазах! И только потом, минут, наверно, через десять, Арсен ощутил некоторое несоответствие и обнаружил, что на дворе – зима, а он сам – без башмаков. Все весело смеялись…

Я нарочно не стану описывать в подробностях свадьбу: не о ней мой рассказ. Скажу только, что свадьба удалась так, что лучше и не бывает. Погода выдалась чудная: не морозно, а даже совсем наоборот – в окрестном мире воцарилась дымчатая, задумчивая теплынь. Снег под ногами был таинственно-синим, ветер доносил к нам запах едва-едва начинающих подтаивать дорог, и этот запах будоражил наши цыганские души. Из окрестных домов и городских переулков к нам стали подходить гаджё. Вначале они недоверчиво стояли поодаль, затем осторожно к нам приближались и еще затем – занимали равноправные места за цыганскими праздничными столами и у цыганских костров, потому что никому не заказано место на цыганской свадьбе – лишь бы у гостя не было злобы в душе.

И – завихрилась-забурлила цыганская свадьба, как, бывает, вихрится и бурлит весенняя река, которая не вмещает в себя все окрестные весенние воды! Ах, как жарко горели в ту ночь цыганские костры, как щедры и неиссякаемы были свадебные столы, как самозабвенно плясал Ян-Ченя со своей сестрой Аленой, а вслед за ними – и Егор-Чюри, и братья Смутьян с Грубияном, и все иные цыгане, и не только цыгане, но и гаджё! Ах, как нежно смотрели друг дружке в глаза молодые – Арсен и Ветка! Но ведь и это было еще не все! Еще – Веткин род привез с собой целых три цыганских воза настоящих, живых роз! Я понятия не имею, как им удалось уберечь эти розы от стужи, но они их уберегли, и теперь розы алым ковром ложились под ноги Арсену и Ветке, и роз было так много, что из-за них почти не было видно снега. Алые розы на белом снегу, и на них – трепещущие отблески цыганских свадебных костров, и ночная тьма, и ветер, который пахнет подтаявшей дорогой – вы мне скажите, разве может что-нибудь быть волшебнее, чудеснее, прекраснее?..

…И как раз в такое дивное время ко мне подошел один из наших. Он поманил меня рукой, чтобы я шел за ним, и, умолкнувшая было, моя душа опять затосковала и заплакала. Потому что – нехорошо, когда свадьба, и веселье, и костры, и алые розы на снегу, а кто-то манит тебя рукой во тьму. Это означает неминуемую беду. А для чего нужна беда, когда свадьба? Не нужна беда, когда свадьба…

- Там он… - неохотно сообщил мне один из наших, когда мы оказались во тьме. – Ну, он… вчерашний начальник, и с ним – еще то ли четверо, то ли пятеро. Хотят говорить с тобой… Зови, говорят, вашего старшего…

Я даже не стал спрашивать, о чем эти непрошеные гости хотят со мной говорить. И без того было ясно, что ни о чем хорошем. О том мне подсказывала моя рыдающая душа.

Они стояли во тьме и не желали выходить на свет. Их было пятеро: сам начальник и четверо его спутников. Может быть, во тьме скрывался еще кто-то: даже наверняка скрывался, потому что злые дела всегда творятся многими людьми, это только добрые дела делаются в одиночку…

- Здравствуй, начальник, - как можно приветливей сказал я. – А у нас свадьба. Сына женю. Настоящая свадьба, цыганская… И цыгане на ней, и не цыгане… много у нас гостей, и каждому мы рады! Проходи и ты, начальник. Проходите все, и будьте нашими добрыми гостями!..

Но начальник, это было видно по всему, не желал быть гостем на свадьбе. Он желал быть кем-то иным, носителем черного горя, непоправимого зла… Он по-прежнему стоял во тьме, и те, кто его сопровождали, стояли с ним рядом.

- Значит, говоришь, цыгане и не цыгане? – наконец, спросил он у меня. – Ну-ну… Мало мне твоего табора, так еще и другой табор на мою голову. Так мы с тобой не договаривались…

- Так они уедут, начальник! – заверил я. – Вот как только закончится свадьба, они сразу же и уедут!

- Уедут, ты говоришь? – проскрипел во тьме начальник. – Конечно, уедут! А только – прежде чем они уедут… прежде чем вы все отсюда уберетесь… эдак и от города ничего не останется… все разворуете! Знаю я вас!

- Мы ничего не украли, начальник.

- Ну да? – очень весело спросил начальник. – Неужели? Ты в этом полностью уверен?

Конечно же, я не был ни в чем уверен. Я не был уверен даже в своем народце, а не то что в приезжих цыганах, которых я и вовсе не знал. Кто их ведает, может, что-нибудь они и успели мимоходом украсть по въевшейся в цыганскую кровь привычке, потому что – как прожить на свете цыгану, чтобы совсем ничего не красть? Невозможно иначе прожить цыгану… И одолеваемый такими рассуждениями, я ничего не ответил начальнику на его вопрос, а только повторил:

- Они все уедут, начальник. Закончится свадьба – и уедут. Через два дня…

- Завтра утром! – отрубил начальник. – И они, и вы! Все разом! Чтобы вашего цыганского духу завтра не было! Иначе – сильно пожалеете!

На такие слова я и вовсе ничего не ответил, потому что мой житейский опыт мне подсказывал – не о чем было тут говорить. Совсем не о чем: ни о том, что цыганская свадьба длится два дня, а то, бывает, и больше, а завтрашнее утро – вот оно, и потому нам никак невозможно убраться с города утром, ни о том, что я, как-никак, за то, чтобы жить в этом городе до весны, заплатил начальнику немалые деньги… Не было также проку просить начальника о милосердии и сострадании, потому что – нет на этом свете никого, кто был бы милосерден к цыганам… Так что же мне, старому баро, было делать? Этого я не знал: я лишь молча постоял еще с минуту перед пришельцами из тьмы, затем повернулся и пошел к цыганским кострам. Я шел и какой-то, совсем крохотной, частицей своей души надеялся, что пришельцы меня окликнут, скажут, что свои губительные слова они сказали просто так, для пущей острастки, а на самом-то деле – все останется, как и было, аж до самой весны… Всякий человек – он так уж устроен, что всегда надеется на лучшее, а цыган – он такой же человек, как и все прочие. Но – никто меня не окликнул. Для чего им было меня окликать? Они мне сказали все, что хотели сказать…

…- Кто это был? – раздалось рядом со мною, и я вздрогнул.

Напротив меня стояли наши молодые звери надежда и опора всего нашего табора. Их было четверо: Ян-Ченя, Егор-Чюри, и Смутьян с Грубияном. Пятого, то есть Арсена, с ними не было, да и быть не могло: у Арсена была свадьба, он женился на Ветке, очень хорошей цыганочке из другого цыганского рода. Наверно, вся четверка заметила, что я отлучился, а может, они даже выследили меня, и все видели и слышали…

- Кто это был? – повторил свой вопрос Ян-Ченя.

- Вчерашний начальник, - сказал я.

- Зачем? – спросил Егор-Чюри.

- Так… - сказал я. – Пришел проверить, все ли в порядке. Пришел, и ушел… только и всего.

- Ну-ну, - хором сказали на это братья Грубиян и Смутьян.

Наверно, они все-таки не слышали, о чем я говорил с пришельцами из тьмы. И, может быть, как раз в этом и было наше всеобщее цыганское спасение. Потому что – я не представляю, что могло случиться, если бы эти молодые звери слышали мой с начальником разговор. Тогда – могло случиться все что угодно, много беды: свадьба, пьяные цыгане и вдобавок пьяные гаджё… ох, сколько же беды могло произойти, если бы кто-нибудь слышал, о чем я беседовал с начальником! Но – никто не слышал нашего разговора. И потому я, старый баро, буду всем лгать. Я буду всех обманывать и надеяться, что до утра начальник образумится и учтет, что – цыганская свадьба, что – на ней много пьяных цыган и гаджё, и все в итоге будет хорошо, и неласковый цыганский Дэвэл, что означает Бог, в кои то веки смилостивится над своим многогрешным народом... Итак, никаких начальничьих угроз не было, свадьба – продолжается, пой-гуляй, цыганская душа, а ты, мое старое сердце, утихни и не предвещай беду…

- Пойдем, - сказал я четверым молодым зверям. – Там – свадьба…

Но они не хотели уходить. Они, все четверо, стояли, и всматривались, и внюхивались во тьму – так, как будто бы они что-то чуяли и о чем-то догадывались, и не доверяли мне, своему старому баро…

- Пойдем, - позвал я их еще раз.

- Так что же хотел от тебя этот цыпари? – отозвался из тьмы Ян-Ченя.

- Я все вам сказал, - ответил я. – Пойдем…

- Наша джеибэ – шэло, - словами старой цыганской песни угрюмо изъяснился Егор-Чюри. – Наша жизнь – петля… Что ж… Пойдем, ромалэ, туда, где свадьба… Пойдем, пхуро…

Цыганское слово «цыпари» означало «живодер» и было цыганским ругательством, а может, даже проклятием. И стариком они меня назвали не просто так. Они, эти четверо молодых зверей, явно чуяли грядущую беду, потому что – они были зверьми. Но ведь чувства нас иногда обманывают, разве это не так? И я сам также ничего им не скажу, а там – настанет утро…

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.