Вперёд и дальше (рассказ цыганского барона)

Рейтинг:   / 2

Подробности

Категория: Проза

Автор: Ярмолюк Анатолий Владимирович

Просмотров: 6036

2010 год, Выпуск № 5

* * *

…Я не знаю, как мы выбрались из этого ада, и куда подевались черные машины. Я сам, да и все прочие гости страшной свадьбы стали приходить в себя уже тогда, когда мы были далеко за городом. Сдается, я опомнился первым: я был баро, я отвечал перед Богом за свой народ и потому именно мне надобно было первым выбираться из ада, чтобы подать руку всем остальным…

Придя в себя, я огляделся. Мой народ, и цыгане из Веткина рода, и некоторые увязавшиеся с нами гаджё выглядели жалко и печально. На большинстве было надето только то, в чем они веселились на свадьбе, почти никто не захватил с собой никакого цыганского скарба. У многих текли из глаз слезы, многие – кашляли, были и такие, кто безучастно стоял посреди дороги или даже лежал на снегу…

Да, о снеге и дороге. Нам повезло. Нам повезло в том смысле, что этот страшный день выдался теплым. Он был теплым с самого своего начала, а сейчас, ближе к полудню, могло даже показаться, что неожиданно, вопреки природным законам, наступила весна. Снег был еще синее, чем утром, а дорога раскисла, и на ней там и сям виднелись лужи. И это было хорошо, это было нашим всеобщим цыганским спасением. Если бы не оттепель, мы бы все очень скоро перемерзли. А оттепель давала нам шансы выжить. И я во второй раз за этот страшный день подумал, что, может быть, Господь и вправду услышал мою отчаянную ночную молитву и даровал нам, своему многогрешному народу, теплую погоду посреди зимы. Он не даровал нам возможности догулять свадьбу, но даровал нам оттепель…

- Серафим, - позвал я баро из Веткина рода. – Иди ко мне. Будем считать души… Ты считай свои, а я буду считать свои…

Кашляя и протирая глаза, Серафим подошел ко мне, и мы стали считать. Мои оказались почти все на месте: и старые, и малые, и четверо молодых зверей, и даже моя супруга бабка Аза… Не было только одного – моего нареченного сына, молодожена Арсена. Я пересчитал свои души еще раз, вгляделся в лицо каждому – Арсена точно не было.

- Серафим, - спросил я, и мне вдруг показалось, что я знаю, что мне ответит Серафим. – А кого нет у тебя?

- Ветки, - ответил Серафим. – Все на месте, а ее – нет…

- И Арсена также нет, - сказал я.

Я и Серафим посмотрели друг на друга. Мы смотрели один на одного не просто так, мы, можно сказать, вступили друг с дружкой в беседу, но не словами, а – глазами. Нам было о чем поговорить. Не было наших молодых – Арсена и Ветки. И если с Веткой произошло что-то страшное, то оно непременно повлекло бы за собой беду еще более лютую, чем та, которая случилась с нами нынешним утром. Ведь это именно мы, наш род, позвал к себе в гости и саму Ветку, и весь ее род. И получается, что это именно мы не уберегли Ветку… Вот это и будет сама по себе лютая беда, а она, по цыганским законам, обязательно должна будет потянуть за собою и еще одну беду: Веткин род запросто может, ибо имеет на то древнее цыганское право, вступить во вражду с нашим родом. И тогда – худо придется и нам, и им самим… Конечно, ни я, ни Серафим нипочем не желали такой беды, но помимо нас были еще и другие цыгане, и они могли не послушать нас с Серафимом, и имели на то право…

- Бибахт, - сказал я глазами Серафиму.

- Бибахт, - ответил мне глазами Серафим. – Несчастье…

Пока мы безмолвно общались с Серафимом, другие цыгане стали подходить к нам и выстраиваться за нашими спинами. Мои цыгане встали за моей спиной, другие цыгане – за спиной Серафима. И даже гаджё, которых мы с Серафимом насчитали шесть душ, также не остались в стороне: трое из них встали за спиной Серафима, другие трое – за моей спиной. Все было готово к началу нового витка беды…

- Что мы будем делать, пхуро? – спросил у меня глазами Серафим. – Что же ты молчишь, старый цыган?

- Не знаю, - ответил я глазами Серафиму.

Я и вправду не знал, что мне делать. И что делать Серафиму, я также не знал. На нашей с Серафимом стороне было здравомыслие, а на стороне обоих наших родов – ярость, отчаяние и ненависть. Не всегда в этом мире здравомыслие сильнее ярости, отчаяния и ненависти…

- Где наша Ветка? – начал кто-то за спиной Серафима.

- А где наш Арсен? – отозвался за моей спиной не то Смутьян, не то Грубиян.

- Плевать нам на вашего Арсена! – крикнули за спиной Серафима. – Не мы вас, а вы нас пригласили к себе! Где наша Ветка? Почему вы не уберегли нашу Ветку?..

Мы все были раздетые, неприкаянные и оглушенные свалившейся на нас бедой. И если можно было в такой ситуации говорить о правде, то правда была не на нашей стороне, а на стороне тех, кто стоял за спиной Серафима. Потому что и вправду, говорю еще раз, это именно мы пригласили их к себе, и не уберегли Ветку… Но – я был баро, и я обязан был сделать все, чтобы не допустить здесь, на этой раскисшей дороге, братоубийства. И я сказал:

- Еще ничего не ясно, ромалэ! Еще никто ничего не знает! Вот сейчас они к нам подойдут – и Арсен, и Ветка…

- Молчи, пхуро! – крикнули мне из-за Серафимовой спины. – Какой ты баро, если не смог отвести беду? Никакой ты не баро! Ты джювало джюкэл, а не баро! Ты вшивый пес!

- А кто ты будешь такой, чяво, чтобы судить нашего баро? – яростно отозвался за моей спиной Егор-Чюри. – Или ты, парень, не цыган, и не знаешь нашего закона? Сказать тебе, что бывает с тем, кто оскорбляет баро?

В ответ раздалось человеческое рычание, и из-за Серафимовой спины на свободное пространство выскочил молодой цыган. В руках у него сверкал нож. Очень скоро к нему присоединились еще несколько цыган с ножами в руках. Само собою, что вослед и за моей спиной раздалось рычание, и на свободное пространство, сверкая ножами, выбежали Ян-Ченя, Егор-Чюри и Грубиян со Смутьяном. Тогда с противной стороны на помощь своим подбежали еще пять или шесть человек. Вослед за этим и с нашей стороны выскочили цыгане, а затем – и трое наших гаджё с кольями. Тогда и те гаджё, что были за спиной Серафима, взмахнули над головами кольями…

- Ромалэ! – крикнул Серафим и воздел руки к небесам. – Кого вы собираетесь убивать, ромалэ! Друг друга? Своих же братьев? Опомнитесь! Нас и так мало на этой земле!..

Вряд ли, конечно, на кого-то подействовал бы отчаянный крик баро Серафима. Ненависть и отчаяние ослепляют и оглушают человека. И пролиться бы на этой раскисшей, ведущей неведомо куда дороге молодой, горячей и глупой цыганской крови, но вдруг чей-то голос вскрикнул:

- Смотрите – Арсен! И Ветка…

* * *

Наверно, Арсен отыскал нас по следам. Мы убегали от смерти и оставляли на раскисшей из-за оттепели дороге свои следы. Много следов… Нас нетрудно было найти. И Арсен нас нашел. Но не в этом было дело, как именно он нас нашел. Нет, не в этом было дело…

Арсен шел, скользя и оступаясь, и нес на руках свою жену Ветку. То есть – Ветка шла не сама, а – ее нес на руках Арсен! И чем ближе Арсен подходил к нам, тем пристальнее все мы всматривались в его лицо, и тем страшнее всем нам становилось. Потому что – на лице Арсена читалось горе. Большое горе, великое, непоправимое… И эти два обстоятельства – то есть написанное на лице Асена горе и то, что Ветка шла не сама, вмиг заставило всех нас позабыть о братоубийственной сваре. Мы все умолкли: и те, кто стоял за моей спиной, и те, кто стоял за спиной Серафима, и даже шестеро гаджё – затихли все. Мы стояли, держали в руках вмиг ставшие бессмысленными ножи и колья и смотрели навстречу Арсену. А он шел к нам, и нес на руках свою жену Ветку. Наконец, он подошел к нам совсем близко, и написанное на его лице горе стало для всех нас таким очевидным и невыносимым, что несколько наших женщин всхлипнули и заголосили…

- Вот, - сказал Арсен и остановился со своей ношей. – Это я, ромалэ… Это мы…

А Ветка не сказала ничего. Она по-прежнему покоилась на руках своего мужа Арсена, и ее лицо, наполовину прикрытое черными кудрями, по цвету походило на окружавший нас снег, а ее рука – безвольно касалась Арсенова колена… Какое-то время все мы молча смотрели на Арсена и на Ветку, а затем из-за спины Серафима вышел Ион – отец Ветки. Он вышел, и неуверенными мелкими шагами стал подходить к Арсену и Ветке. Когда Ион подошел, то первым делом он дотронулся до безвольной руки своей дочери, затем убрал с ее лица кудри и всмотрелся Ветке в лицо, долго молчал, а потом сказал Арсену:

- Отдай ее мне… Она – моя дочь…

- Не отдам, - ответил ему Арсен. – Она – моя жена…

- А-а-а… - сказал тоскливо Ион. – А-а-а…

И тотчас же из-за спины Серафима вышла Рузанна, Веткина мать. Такими же, как и Ион, мелкими неуверенными шагами Рузанна подошла к Арсену и Ветке.

- Чяй, - сказала она, - чяй… Доченька… - И ничего больше не сказав, Рузанна упала лицом в синий снег и завыла глухим звериным воем…

И только после этого к Арсену и Ветке стали молча подходить люди: и мой народец, и народишко Серафима, и гаджё, и мы сами с Серафимом – все. Некоторые из женщин падали на снег рядом с Рузанной и также начинали выть. Но большинство, образовав вокруг Арсена и Ветки круг, стояли молча. Я был пхуро, старый цыган, и я много чего видел на своем скорбном цыганском веку. Но, сдается мне, я никогда не видел ничего страшнее и безысходнее, чем этот безмолвный человеческий круг, внутри которого стоял молодой цыган Арсен и держал на руках свою мертвую жену, цыганку Ветку. Я никогда не слышал ничего страшнее, чем этот глухой звериный вой упавших лицом в снег женщин… Мне сдается, что даже если я умру, то и тогда буду помнить эту картину. А если, допустим, Господь захочет стереть ее из моей памяти, то я Ему скажу: «Не надо, Дэвэлалэ… Я прошу Тебя – не надо. Сотри всякую слезу из моих очей, а эту – не вытирай…» И, я думаю, Господь прислушается к моей просьбе и оставит мне это горькое воспоминание, и я буду помнить – вечно…

… - Отдай, - сказал Ян-Ченя Арсену. – Я подержу, а ты – отдохни…

- Не надо, - тихо ответил Арсен. – Я сам… Она моя жена…

Я повел взглядом по толпе и отыскал Серафима. Я сделал ему знак глазами, мы выбрались из круга и отошли в сторону. Мы с Серафимом оба были баро и мы не имели права печалиться вместе со всеми. У нас было множество забот…

- Она умерла… - сказал Серафим.

- Да… - сказал я.

- Почему она умерла? – спросил Серафим.

- Наверно, газ, - сказал я. – Мы все – успели убежать, а она – не успела.

- Может быть, она спала – после брачной ночи, - сказал Серафим. – И не успела проснуться…

- Может быть, - согласился я.

- Лучше бы кто-то другой не успел, а она бы – успела, - сказал Серафим.

- Да, - согласился я. – Например, я сам…

- Или – я, - тихо поддержал меня Серафим. – Но умерла она, Ветка… И я не понимаю, в чем тут Божья справедливость, если она вообще есть на свете…

- Не надо, - сказал я. – Не надо говорить о том, чего мы не можем понять.

- Да, - согласился Серафим. – Не надо…

- Когда мы будем ее хоронить? – спросил я.

- Сегодня и похороним, - ответил Серафим.

- И где же? – спросил я.

- Прямо тут, - сказал Серафим. – Какая разница? Для цыгана весь мир – кладбище…

Мы помолчали, глядя на оба наших народца и слушая, как воют женщины. Вокруг нас простилалась черная стена леса. В обмякших из-за оттепели ветвях толстым голосом гудел лесной ветер, он смешивался с женским непрерывным плачем, и мне казалось, будто бы какой-то неслыханный оркестр играет нескончаемую и горькую цыганскую музыку…

- Зови своих, - сказал я Серафиму. – А я – позову своих. Будем копать могилу.