Вперёд и дальше (рассказ цыганского барона)

Рейтинг:   / 2

Подробности

Категория: Проза

Автор: Ярмолюк Анатолий Владимирович

Просмотров: 6034

2010 год, Выпуск № 5

* * *

Свадьба угомонилась, когда на востоке уже смутно и угрюмо заалела будто подернутая пеплом цыганского костра утренняя заря. И ромалэ, и гаджё разошлись по углам и заснули, надеясь с рассветом проснуться и продолжить веселье. Молодые – Арсен и Ветка – еще раньше удалились в специально для них сооруженный цыганский шатер. Там, в шатре, они должны были совершить великое человеческое таинство, а когда над миром поднимется солнце, преподнести миру, солнцу, всем гостям, и, наверно, самому Богу символ этого таинства – белую простынь, украшенную алым пятном. Так было всегда на цыганских свадьбах, так оно останется до тех пор, пока не прейдет сам мир, или – покамест не исчезнут из мира цыгане. Но пока жив мир, и живы в нем цыгане, всегда будет развеваться на утреннем ветру цыганский чистый и святой символ…

Не спали только пятеро: я сам, а также четверо молодых зверей. Я не спал по известной причине: у меня из головы не выходил ночной разговор с начальником. Мое старое цыганское сердце упорно вещало неминуемую беду. Я, как мог, старался урезонить свое сердце, приводил ему всяческие доводы, но оно не умолкало. А отчего не спали четверо молодых зверей, я не знал. Не знал, но – догадывался. Они следили за мной. Они мне, своему старому баро, не доверяли. Они подозревали, что я их обманул. Они сидели на корточках вокруг погасшего костра и смотрели попеременно то в тускло мерцающий холодный жар ранней утренней зари, то, вдруг разом вскинув головы, начинали всматриваться, вслушиваться и внюхиваться в серое зимнее предутреннее пространство.

Мне надо было развеять их смутные подозрения и их звериное ощущение грядущей беды. И я, напустив на себя легкомысленно-блаженное состояние, стал лениво всматриваться в занимающуюся зарю и запел цыганскую песню. «О заборо роскэдава да явава, дэвлалэ, кэ ту да мэ. Мэ мэрава, мэ хасёвава, мири гожо, мэ мэрава хасиём. Разговаривать не стану…» – пел я. Но – я это чувствовал – песня у меня получалась плохо. Молодые звери сидели напротив меня, слушали мое фальшивое пение, и молчали. Я прервал песню на полуслове, встал и отправился в свой барак. Я вошел в свой закуток, поплотнее задернул цветастую занавесь, упал на колени и стал молиться Богу.

- Дэвэлалэ, - молил я незримого Господа. – Ты слышишь меня или не слышишь? Это я, старый и грешный баро Иван! Послушай меня, Дэвэлалэ! Много просьб у меня к Тебе не будет, а всего только одна. Только одна, Господи! Пускай сегодняшнее утро начнется и закончится, и Ты сделай так, чтобы ничего худого в это утро не случилось. Потому что нынешнее утро – Ты, Боже, знаешь о том и Сам – утро особенное. Свадьба, Дэвэлалэ, между двумя цыганами – Арсеном и Веткой. И разве Ты не знаешь, что оно означает? Это, Господи, означает, что продлится цыганский род на земле, хотя бы еще только на одно поколение, но – продлится… И ради этого, Боже, прости своих грешных детей и меня, старого и грешного, Ты также прости и сделай так, чтобы ничего худого в это утро не случилось...

Я закончил молитву, умолк и услышал, как за моей спиной дышит бабка Аза. Она, конечно же, слышала мою молитву… Я встал с колен и посмотрел своей жене в глаза. В ее глазах я увидел самого себя и еще – немое отчаянье. Конечно, она могла бы что-нибудь у меня спросить, но для чего ей было спрашивать? Я давно, еще во времена нашей молодости, отучил ее от лишних вопросов, да и потом – она слышала мою молитву, которая и была ответом на все ее вопросы… Мне вдруг захотелось крикнуть – на мою супругу, на вероломного начальника, на весь этот мир, который так неласков к своим детям-цыганам. Мне захотелось крикнуть во всю мочь и выплеснуть в этом своем крике всю свою тревогу, все свое предощущение грядущей беды и всю свою боль… Но я, конечно, не закричал, а только посмотрел еще раз в глаза своей старой супруге и сказал затем, утешая не то ее, не то себя самого:

- Нанэ-со… Н`андершав… Ничего… Не бойся… Бог милостив…

И я вышел из своего закутка. Разгоралось утро, в мире светлело, и надо было готовиться ко второму дню цыганской свадьбы.

* * *

Второй свадебный день начался, как и обычно, по испокон веку заведенному цыганскому распорядку. Вначале проснулись ромалэ, за ними – гаджё, затем – затрещали цыганские костры, а еще затем – наступил срок для всеобщего обозрения великого свадебного таинства – того самого таинства, которое свершилось минувшей ночью между Арсеном и Веткой. Моя бабка Аза и еще одна наша старуха, а с нею – две старухи из Веткина рода медленно, сурово и торжественно отправились в шатер для новобрачных. А все остальные – и ромалэ, и гаджё – стали ожидать. Наступила такая тишина, что стало слышно, как трещат цыганские костры: они трещали всяк своим голосом… Через пять, а, может, семь минут все четыре старухи не спеша вышли из шатра, и бабка Аза несла свернутую в ком белую простыню. Вслед за старухами из шатра вышли молодые – Арсен и Ветка. Наступил главный момент цыганского свадебного торжества. Все четыре старухи взялись за четыре углы простыни, разом потянули каждая в свою сторону, простыня распрямилась – и тотчас же алое пятно расцвело на белом поле простыни! И при виде этого великого символа все цыгане разом радостно закричали и захохотали, а гаджё, до которых только сейчас дошел истинный смысл торжества, закрутили носами, смущенно заулыбались и зашептали друг дружке на ухо. Ну да, гаджё всегда так ведут себя на цыганских свадьбах, на то они и гаджё, а не ромалэ… А затем все четыре старухи, по прежнему держа в руках белое полотно с алым на нем знаком, подошли к одиноко стоящему дереву и приделали полотнище к ветвям.

И – затрепетало полотнище на утреннем ветру, будто великое и чистое цыганское знамя! А сами цыгане, а за ними и гаджё бросились к Арсену и Ветке с поздравлениями и всякими шутливыми напутствиями и вопросами. Так оно бывало всегда на цыганской свадьбе, так оно случилось и сейчас. Ветка, конечно же, выглядела смущенной и то и дело пряталась за спину своего мужа Арсена, да и сам Арсен также смущенно вертел головой. Но вместе с тем – радость и гордость читалась на лицах новобрачных, да и было им от чего радоваться! Они – выполнили наиглавнейший человеческий, завещанный самим Богом, закон, они сохранили себя в чистоте друг для друга, и, стало быть, и в дальнейшей жизни все у них будет хорошо, и счастье будет поджидать их за каждым изгибом цыганской дороги. Так гласит древнее цыганское поверье, а всяк вам скажет, что ничего нет на свете правильнее, чем цыганские поверья…

Постояв еще пару-тройку минут, Арсен и Ветка укрылись в своем шатре, и второй свадебный день начал свое восхождение. Костры запылали ярче, запахло самогоном, хлебом и мясом, кто-то лихо тронул гитарные струны, и я осторожно стал надеяться, что, может быть, всемогущий Господь и впрямь услышал мою молитву, и миновала нас беда, только погибельным холодком от нее повеяло минувшей ночью…

…Но – не миновала нас беда, вероломный начальник сдержал свое, сказанное ночью, черное слово. Беду первым заметил я, вернее сказать, я ее вначале почуял, а затем уже и заметил. Ну а за мною беду почуяли и заметили четверо наших молодых зверей, а затем уже и все прочие цыгане и, наверное, даже некоторые из гаджё. К нам, к нашему пристанищу и нашему веселью приближались две машины. Это были большие, черные, угрюмые машины, и людей на них видно не было; наверно, люди укрылись в чреве машин, потому что ведь не ездят машины сами по себе, без людей. Машины приближались к нам с двух сторон, они двигались медленно, уверенно, грозно и томительно – как движется к своей жертве зверь, который заранее уверен в том, что жертве некуда деться. Наша свадьба замерла, умолкли гитарные струны, и даже наполовину погасли костры: все стали смотреть на двух черных железных тварей, которые приближались к нам с двух сторон.

- Что это такое… зачем? – тихо спросил кто-то из гостей, но ему никто не ответил. Все стояли и ждали, а мое старое сердце вдруг затосковало лютой, просто-таки смертной тоской. Я-то, старый баро, догадывался, что это такое и зачем…

Черные машины остановились. Какое-то время они стояли безмолвные, а затем из их нутра раздался железный голос:

- Значит, так… Я предупреждал вас или не предупреждал, чтобы вы к утру убрались отсюда? Предупреждал… А говорил я вам или не говорил, что если вы ослушаетесь, то пеняйте на себя? Говорил… И что же? А – ничего… Вы, наверно, думали, что я шучу. А я – не шутил! Значит, так… Даю всем вам полчаса – и чтобы вас через полчаса не было ни видно, ни слышно! Вы уяснили – полчаса! Затем – извиняйте. Итак, время пошло…

Голос умолк, и в черных машинах что-то зашипело и заскрежетало. Какое-то время вся наша свадьба безмолвствовала, а затем Ян-Ченя, Егор-Чюри и Грубиян со Смутьяном бросились к черным машинам. За ними побежали еще человек пять или шесть из Веткина рода, а затем – даже несколько человек гаджё. Я знал, для чего они бегут, и знал также, что ничего хорошего из всего этого для нас не будет.

- Палэ! – крикнул я. – Назад! Стоять! Я сказал – всем стоять!

Я был баро, и я крикнул очень громко и грозно. Они остановились – и цыгане, и гаджё, и стали молча смотреть на меня.

- Вы – куда? – спросил я у них. – Я сам… без вас. А вы – ждите…

На такие мои слова никто ничего мне не возразил: все молчали – и мои четверо молодых зверей, и те, кто бежал вслед за ними. Я растолкал их угрюмую шеренгу, вышел вперед, и подошел к черным машинам едва ли не вплотную. Вблизи они были еще страшнее, чем издалека, от них просто-таки веяло смертью. Да-да, именно смертью: я был старый человек, на своем веку я навидался и нанюхался смертей. Смерть пахнет совсем не так, как жизнь…

- Начальник, - сказал я черной машине. – Полчаса – это не срок. Мы ничего не успеем за полчаса. Прошу тебя – позволь нам уехать завтра. Обещаю, что ничего плохого в твоем городе до завтрашнего дня не случится. Ни один цыган ничего не украдет…

Какое-то время в черной машине молчали, а затем железный голос сказал:

- Значит, как я понял, уходить вы не намерены? Стало быть, вы не желаете слушать моего доброго совета…

- Свадьба у нас, - безнадежно сказал я. – Сына я женю… бияв у нас… свадьба. Мы ничего не успеем – за полчаса…

- Ну, - сказал железный голос, - значит, и ждать нечего. Сами виноваты…

И вослед за этими железными словами сразу же началась беда. Вначале-то ни я сам, ни другие цыгане и гаджё ничего не поняли. В обеих машинах что-то заурчало, заскрежетало и зашипело, затем – тонко засвистело, и только уже потом все мы разом ощутили, будто бы в наши глотки кто-то вдруг залил горячего железа, и тем же самым железом кто-то плеснул нам по глазам. Вся цыганская свадьба разом испуганно закричала, забегала и запричитала, кто-то попытался скрыться в бараках, кто-то в испуге упал на синий рыхлый снег, и посреди этого смятения какой-то гаджё пронзительно крикнул: «Газ! Это – газ… они нас – газом… что же они делают, суки!..»