Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Тёмное эхо (роман)

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Глава 10

Он спросил со всей суровостью, на которую способен старший брат, пытающийся наставить младшего на путь истинный:

- Так она была сегодня?

Мишка умело сделал виноватые глаза, хотя знал о своей безнаказанности: если уж отец разрешил ей приходить… Стас отказывался понимать: почему? Что, они без нее не справились бы? Полный междометий рассказ брата о новогодней ночи привел его в бешенство – еще и этот Матвей начал лезть в их жизнь! Стас никогда не верил, что нынешние и бывшие мужья и жены могут общаться по-человечески. На фронте предателей расстреливали… Так что если б отец их обоих спустил с лестницы, Стас поаплодировал бы. Даже если б она тоже что-нибудь сломала себе…

Стас и сам не понимал, как его память в одночасье смогла очиститься от воспоминаний о том, как он любил мать раньше. Или этого и не было? Теперь ему казалось, что он ненавидел ее с рождения, и всегда ждал от нее подвоха. Разум возражал: не могло быть такого! Ведь сохранилась целая куча фотографий… И на них она то возится с ним, то целует, то кормит грудью. Он опомнился: «Почему же я до сих пор не порвал их?»

Его соседка по парте, беленькая Дюймовочка с песенным именем Лайма, однажды невзначай обмолвилась о том, что ее родители в разводе. И когда Стас, слегка устыдившись возникшего жгучего интереса, спросил, видится ли она с отцом, девочка ответила, как о чем-то естественном:

- Ой, ну конечно! Папа у меня классный!

- Классный? – не поверил Стас, и не сумел этого скрыть. – Он же бросил тебя!

Лайма посмотрела на него с той взрослой снисходительностью, которая бесила в девчонках:

- Он же взрослый человек. Полюбил другую. Но я-то при чем? Когда у тебя брат родился, родители же не разлюбили тебя! Любить можно многих сразу.

Стаса покоробила эта сомнительная философия. Чтобы его окаменевшее презрение к матери не рассыпалось в прах, подточенное сомнением, он убедил себя в том, что Лайма просто защищается этой показной понятливостью взрослых отношений, чтобы не выдать, как ей больно на самом деле. И перестал думать о ней…

Этот разговор он вспомнил в тот день, когда мать снова возникла в его жизни. Совершенно непрошено. Вернее, был уже вечер, когда они с отцом, подавленные тем, что стряслось с Мишкой, кое-как отужинали и разбрелись по своим комнатам. Стас включил только настольную лампу, и на свет из углов так и полезли обрывки ярости, которую он слегка подрастерял за день: «Зачем явилась… Если б не она… Если бы…»

Тут-то и всплыли эти странные слова Лаймы о любви, омывающей не одно сердце, но Стас категорично отмел их. А потом на одну секунду допустил, что, может, в них есть доля правды… Не доля даже, а миллионная часть доли… Давно был наготове непрошибаемый аргумент: «Любила бы, так не бросил б!» Но на этот раз Стас промедлил и не сразу разнес, как занозистой дубиной, свои сомнения. Впрочем, это были не сомнения даже, а только их отголоски...

Его раздражало то, что с каждым днем они звучат все отчетливее, отзываясь на скупые, похожие на военные доклады, сообщения брата о том, что мама опять была у него. Говорить подробнее Мишка боялся, ведь у Стаса так гневно раздувались ноздри, что если б вулкан прорвался, не спасла бы и больничная койка.

- Она грехи свои замолить пытается, - говорил Стас с презрением, сердясь на то, что Мишка не понимает очевидного.

Тот, как правило, настороженно отмалчивался, но однажды сказал:

- Она ведь звала нас с собой. Могли бы поехать.

- К этому? – взвился Стас и, вскочив с краешка щита, горячо зашептал: - Сдурел, что ли?! С отчимом захотелось пожить? Не слышал никогда, как они издеваются? У тебя мозги, похоже, тоже сплющило!

Мишка отвел глаза. Когда приходил брат, за окном уже появлялось чернильное марево, сгущавшееся черной портьерой перед вечером, уже надвигающимся на город с неумолимостью Князя Тьмы. Мама приносила с собой солнце, даже если утро выдавалось пасмурным…

- А если папа женится? – тихо спросил он. – Мачеха еще хуже, чем отчим. По-моему, так.

Стас опешил:

- На ком это он женится? У него и нет никого.

- Откуда ты знаешь? Про маму тоже никто из нас не знал, пока…

- Так ей нужно было скрывать, а папе теперь чего прятаться?

Мишкин рот выгнулся подковкой:

- Не знаю. Может, чтоб мы не обиделись. Он же нас жалеет, наверное.

«Жалеет» - это прозвучало оскорбительно. Стас не находил повода жалеть себя. Другое дело – Мишку. Ему и самому то и дело становилось жаль брата до того, что перехватывало горло. Тот хоть и крепился, и даже пытался острить (папа восхищался: «Растет пацан!»), но лицо у него стало каким-то желтеньким, а ноги сделались совсем тонкими. Больничная массажистка сказала: «Мышцы тают», и дала специальные упражнения, которые можно было выполнять, не вставая с кровати. Мишка старательно делал их два раза в день, но мышцы все равно таяли. Это было не так уж страшно, стоит только начать ходить, и все нарастет, но смотреть на эти тонкие ножки было не просто…

- Хочешь сказать, что отец оставил нас у себя из жалости? А не жалел бы, так Матвею отдал? – Стас специально произнес это зловещим шепотом, чтобы брат устрашился такой перспективы.

- Да нет же, - беспомощно протянул Мишка. – Я же про то, что, может, у него тоже есть… кто-нибудь. Вон медсестра с массажисткой только и говорят, что мужиков не хватает, и все такое.

- Знаю, что не хватает. Ну и что? Его одного все равно на всех не хватит.

Стас понимал, что говорит ерунду, и вообще-то Мишка прав, конечно, всякое может быть, отец может и скрывать от них. Но ему была так противна сама мысль о том, что отец тоже может оказаться предателем, что Стас гнал ее вслепую. Если это случится с отцом, мать уже точно к ним не вернется, а ведь он только утром убедил (или нет?) Матвея в своей уверенности в обратном. Пока ничто даже не наводило на мысль об этом, или, как говорила их историчка, не было никаких предпосылок, но каким-то образом в душе у Стаса поселилось и пустило корни предчувствие, что будет именно так. Только он не знал: хочет этого или нет.

И ничего не предпринимал для того, чтобы это сбылось. Как только мать делала едва уловимое движение к нему, он отталкивал ее – взглядом, словом, ухмылкой. Она отступала, принимая зависимость от него, и Стас упивался своим превосходством, ведь вообще-то его мать покорной не была. С самого детства он краем уха слышал разговоры о том, как она опять показала характер кому-то из телевизионного начальства, и из-за этого ее передачу едва не закрыли. У нее всегда были сложности с этим неведомым начальством, которое меняло имена, не меняя отношения к строптивой тележурналистке.

Когда Стас подрос, он стал в тайне гордиться тем, что она никому не пытается угодить. А его учителя еще пытались жаловаться ей по телефону на то, что у ее старшего сына неуживчивый характер! Как будто ее можно было удивить этим…

В этот вечер Стас ушел из больницы, не дождавшись отца, который прибегал к Мишке после работы. Его подстегивала мысль, что Матвея нет в городе, и она… мать сейчас одна. Можно было бы добавить: «Совсем одна», если б, с одной стороны, это не было фразой из анекдота, а с другой – не звучало так тоскливо.

Эта мысль вела его, подталкивала… Стас, разбежавшись, скользил то глянцевой змейке льда, перебегал перед машинами, выбирая джипы, обгонял прохожих. Зачем он шел к ней, если с первой секунды решил не показываться на глаза? Подслушать под дверью? Подглядеть в замочную скважину? Что он надеялся увидеть?

Ее не оказалось в номере. Стас не стал допрашивать портье: не ошибся ли тот. Выглядеть несчастным, покинутым ребенком? Нет уж… Она сдала ключ и ушла. Куда интересно?

Стас вышел на крыльцо и огляделся, чувствуя себя затравленным дикарем, оказавшимся в городе. Здесь были сотни улиц, где можно было укрыться от его взгляда. Любой подъезд, незнакомая ему квартира, могли поглотить ее запах, попробуй найди!

К вечеру неожиданно потеплело, и в больнице все разом заговорили о гриппе, точно его вирус до этого находился в замороженном состоянии. Готовое разразиться снегопадом небо тяжело осело прямо на крыши домов, и Стас чувствовал, как оно давит на затылок. Белые, ватные с утра деревья, стали бурыми, крючковатыми, будто состарились за день.

Стас задумался: «Интересно, они знают, что их ждет весна? Что снова проклюнуться листья? А если они не умеют ни помнить, ни думать, как можно считать их живыми? Сказано же: мыслю, значит, существую. Одно противоречит другому. Каждый великий человек изобретает свою формулу жизни, а мы должны разбираться, как они сочетаются между собой!»

Теперь, когда на пути его плана встала случайность, ему уже казалась нелепой идея найти свою мать. Оббежать полгорода, чтобы потом даже не подойти к ней? Она могла отправиться на телевиденье, к старым друзьям, чтобы подбросить пищи для разговоров – надо же им чем-то жить! Могла пойти в театр, который по-настоящему любила, и с раздражением пресекала все разговоры о провинциализме, как о слабости. Наверное, потому, что сама была провинциальной журналисткой, но не считала себя слабее столичных.

Потом вспомнилась утренняя встреча с Матвеем, и Стас решил, что она может совершать паломничество по местам своего детства, о котором обожала рассказывать. Стаса бесило, когда матерью овладевала жажда поделиться с кем-нибудь подробностями и их с Мишкой младенчества. Никому, кроме нее самой, это не было интересно, а им обоим становилось неловко за тех себя – маленьких, глупых до невозможности, неуклюжих… Почему она так любила их таких?

Стас поймал «маршрутку», и поехал назад той дорогой, которой утром вез его Матвей. Забившись на заднее сиденье, он стал представлять Мишку, который наверняка не понял, почему брат вдруг бросил его. И ощутил досаду: мать-то сидела у его постели, пока не выгоняли…

«Грехи отмаливает», - он привычно выдернул эту фразу из нескольких других, более правдивых. Стас уже знал: правда -–это такая штука, на которую не обопрешься, когда ноги подкашиваются. И сейчас он охотно обманывал себя, воображая, что мысли о Мишке как бы приближают к нему самому, а значит, он не весь ушел, или же забрал от брата что-то с собой. Незримый слепок, фантом, который всегда может быть с ним…

То же самое можно было проделать и с матерью. Убедить себя в этом. Человек ведь способен убедить себя в самом неправдоподобном, если иначе ему не выжить. Из этого вытекал несколько противоречивый вывод: Стас мог выжить без матери, поэтому она была нужна ему реальной, а не бликом памяти.

Стас ткнулся головой трясущееся стекло: «И что из этого? Скорее всего, я смогу найти ее старый дом, хоть и не был там сто лет... Может, даже ее саму увижу. А дальше? Что я не сказал бы, разве она вернется? Действие? Какое? Связать ее и утащить домой? Этот Матвей и дверь взломать способен. Если не сам, так наймет каких-нибудь громил… Силой с ним не справишься».

Преступная мысль прошила голову, Стас даже выпрямился. Все могло бы получиться, если б этого Матвея вдруг не стало… Он отшатнулся от себя самого: как можно даже думать о таком?!

Но уже подумалось, и хотя Стас не хотел продолжения, также торопливо, воровски проскользнули жутковатые в своей привлекательности варианты исчезновения Матвея. Тормоза на джипе – это было самым реальным из всего, что Стас придумал наспех.

Кусая губы, он пытался занять голову смазанными картинками, возникающими за окном. Названия магазинов были уже не теми, что еще полгода назад, и Стас понимал, что это значит: один владелец прогорел, теперь пытается выжить другой… За обычной сменой вывесок стояли человеческие трагедии, но сострадания Стас не испытывал. Он не верил, что может найтись история трагичней, чем у их семьи, ведь ее он чувствовал всем нутром…

Едва не пропустив нужную остановку, он выскочил из такси, и оглядел хмурые ряды серых пятиэтажек. Прочным забором они укрывали огрызок частного сектора, который еще лет десять назад занимал половину района. Тогда дома были крепкими и самодовольными, но время потрудилось над ними, как гусеница над листом.

Стас ясно представлял тот, в котором жили его ныне владивостокские бабушка с дедушкой, и где его мама, еще девочкой, прямо в огороде кормила кукол обедом. Впрочем, нет! Никаких обедов не было, она же рассказывала. Ее игры всегда были историями: коричневый медведь с большой головой и шершавыми подошвами лап, за неимением кукол-мальчиков, превращался загорелого до черноты ковбоя. У него, правда, не было лошади, зато ноги были кривыми, как у настоящего наездника. Его то врагом, то другом, в зависимости от сегодняшнего сюжета, был желтый лохматый медведь с прозрачными медовыми глазами. На нем был клетчатый комбинезончик, как у городского мальчика, и он умел грозно реветь, если его поворочать туда-сюда…

Зачем он помнил все это? Ему-то что до этих пыльных медведей, которых тоже потащили на Дальний Восток, как будто его двоюродным сестрам могли понравиться старые игрушки. Наверняка девчонки выкинули их в первый же вечер. И правильно сделали! Нечего навязывать людям модель чужого детства.

Эта мысль Стасу понравилась. Она показалась ему вполне взрослой и даже научной. Такими фразами говорила их учительница литературы. После того, как мама услышала ее на родительском собрании, она больше не удивлялась тому, что Стас ненавидит литературу, как предмет, хотя и читает запоем.

Вспомнив это, он улыбнулся как раз в тот момент, когда вышел на тихую улочку, пахнущую печным дымом, и присыпанную золой сумерек. И увидел мать. Она шла навстречу, еще не замечая его, а Стас растерялся до того, что забыл убрать улыбку. Он смотрел на нее и улыбался уже уплывшим мыслям, она же, подняв голову, просияла в ответ, не поняв этого.

Резко повернувшись, Стас бросился бежать, проклиная и свою глупость (Зачем я поперся сюда?!»), и случай, и твердя про себя то, в чем для него не было никакого противоречия: «Ненавижу ее! Я заставлю ее вернуться!»

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.