Тёмное эхо (роман - окончание)

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Лавряшина Юлия Александровна

Просмотров: 5671

2010 год, Выпуск № 6

Глава 19

- Ничего, ничего, пусть поспит! Мы виделись утром, он не слишком расстроится, что прозевал меня.

- Ты еще ни разу не приходила вечером…

Аркадий выжидал, и ей пришлось ответить:

- Мне, знаешь, как-то некуда деть себя. Больше некуда. Ты не против, что я побуду с вами? У Матвея все время какие-то дела… Какие могут быть дела - здесь?

Это прозвучало так, словно Маша пыталась его разжалобить, и ей самой не понравился свой тоненький, совсем чужой голос. Но Аркадий ничем не выдал недовольства, если оно вообще было в нем. Иногда Машу начинало не на шутку беспокоить подозрение: а что, если он сам однажды пережил подобное тихое умирание без кого-то, отсюда в нем эта готовность понять ее. Она ничего не знала об этом, ведь если его сердце и разрывалось, он не издал ни звука.

«Почему бы не поговорить об этом теперь?» – думала Маша, сидя рядом с мужем у Мишкиной постели. Из-под одеяла высунулась голая нога спящего сына, и Машу вдруг поразило, какими крупными стали его пальцы: «Он стал совсем большим… Скоро он перестанет нуждаться во мне. Как Стас».

Ее охватил страх, от которого стало жарко: что, если решив выгадать пять лет молодости с Матвеем, она потеряла последние пять лет счастья? Его мог дать ей этот ребенок. Уже почти выросший…

Где оно, это пресловутое счастье, за которым она погналась? Где ощущение молодости? Каждое юное лицо беззвучно кричит ей: «Старуха!», и заставляет трястись от ревности, ведь Матвей тоже видит его. И, возможно, слышит этот оскорбительный крик.

А ведь каких-то полгода назад она действительно чувствовала себя молодой. Была ею. Потому что выступала в своей возрастной категории, и выглядела здесь лучше многих…

Когда Матвей тащил ее в ночной клуб или в пивной бар, где собирались подростки, Маша кожей ощущала недоуменные взгляды, и понимала, что она для них – чудаковатая тетка, которая притащилась сюда, чтобы народ смешить. Конечно, ей и в голову не приходило сказать об этом Матвею, чтобы и он увидел за ее плечами призрак старости. Но иногда у нее вырывалось, когда он слишком откровенно маялся бездельем: «Ну, иди поиграй!» Маша имела в виду казино или что-нибудь подобное, а он на днях взорвался:

- Не смей говорить со мной, как с ребенком! Я тебе не заменитель сыновей!

В тот момент Маша даже не смогла ответить ему, так точно он угадал то, о чем она боялась думать.

- Скажи, у тебя был с кем-нибудь роман, пока мы жили вместе? – спросила она шепотом, пытаясь отделаться от мыслей, налипающих новыми морщинами.

Оторвавшись от детектива Акунина, Аркадий посмотрел на нее без удивления:

- Тебе станет легче? Хорошо. Был.

«Почему так больно? – оцепенев, Маша прислушалась, как тупо ударило в сердце это «был». - Разве сейчас это может что-то значить? Разве от уязвленного самолюбия болит так сильно?»

- Скорее, не роман, - раздумывая, добавил Аркадий. – Прелюдия к нему. Настроение. А действия не было.

- Из-за нее или из-за тебя?

- Из-за тебя, - он улыбнулся ей, как ребенку.

Продолжая прислушиваться к себе, Маша уловила: « А теперь с чего вдруг все так радостно встрепенулось? Инстинкт собственницы и только? Неужели я так примитивна?»

- Знаешь, я рада это слышать, - призналась она и поглядела на его руки – тяжелые, спокойные. Мальчишки всегда хорошо засыпали у него на руках. На указательном пальце сейчас был несвежий лейкопластырь. – Ты где порезался?

Аркадий спрятал палец под черно-белую книгу:

- Да так, ерунда. Вчера мы со Стаськой жалюзи крепили в Мишкиной комнате, - он прислушался к дыханию сына. – Ты знала, что ему не нравится, что его комната просматривается из чужих окон? Кому это понравится?

- Какого они цвета? – Маша напомнила себе ослика Иа-иа, лишившегося лучших подарков, и не поняла к чему ее больше тянет: рассмеяться или заплакать.

- Они полосатые, - он улыбнулся, представив. – Одна полоска белая, другая кремовая. Или светло-кофейная, не знаю, как точней.

- А потолок? Надо плитки на потолок!

У него сморщился лоб:

- Надо, я сам уже думал, только не купил пока.

«Денег нет», - сообразила Маша. Ее охватила совсем забытая радость созидания. Она возбужденно зашептала, подавшись к нему:

- Давай после больницы зайдем в хозяйственный магазин, посмотрим! Тут в двух шагах. Мы успеем, они до восьми работают.

Аркадий удивился:

- Откуда ты знаешь?

- Я помню, - теперь ей действительно хотелось плакать. – Я ведь все помню.

Помолчав немного, Аркадий спросил, разглядывая сдержанную обложку книги:

- Что-то все же не клеится?

На секунду Маша затаила дыхание: говорить с ним о Матвее, это ведь жестоко. Бестактно. И хотя она уже не раз делала это, чувство неловкости не оставляло. С другой стороны, Аркадий сам спросил, значит, хочет знать, значит…

- В нем появилось что-то новое, - проговорила она, рассматривая пушинку, прилипшую к ее брюкам, и не догадываясь снять ее. – Агрессивное что-то… Я пыталась понять, и не могу. Думала, что он бесится от безделья, он ведь очень деятельный человек.

- Ты говорила, - спокойно напомнил Аркадий.

- Да? Да. Я предлагала ему вернуться домой, к делам… Но уезжать он тоже не хочет. А чего хочет, совершенно не понятно. Я даже не знаю, чем он занимается целыми днями… Раньше он ждал моего возвращения из больницы, а теперь я прихожу – его нет. До позднего вечера. Мне уже в голову лезет всякий бред! – Маша судорожно втянула воздух. - Ты видел вчера фейерверк где-то возле моста? А ведь не было никакого праздника… Почему-то первое, что пришло мне в голову: это Матвей придумал! Это похоже на него… И он может себе позволить. Но когда он вернулся, то был таким мрачным, что я даже спросить не осмелилась. Понимаешь, он взглядом пресекает все расспросы. Значит, есть что скрывать?

Она не могла рассказать Аркадию еще и о том, что пугало ее сильнее всего: больше не было ночей любви, случались лишь короткие нападения, похожие на изнасилования. А когда Маша спрашивала: «Почему – так?», Матвей выкрикивал: «Чем ты еще недовольна? Скажи «спасибо» и за это!» И отворачивался.

Маше оставалось полночи смотреть в темноту, прислушиваясь к тому, как ноет растерзанное тело, и к странным вскрикам и стонам Матвея. Что-то настигало его во сне, какие-то свои демоны, которые были опасны для них обоих. Маша предполагала, что он пытается избавиться от этого, нападая на нее, возможно, ошибочно подозревая, что оно – в ней. Но они оба уже поняли, что эти истязания ее плоти не помогают, ведь кошмары продолжали преследовать Матвея из ночи в ночь. И Маша уже не представляла, что может сделать для него…

- Я лишь понаслышке знаю тот круг, в котором он вращается, - сказал Аркадий. – Но, судя по всему, законы там волчьи… Может, кто-то давит на него? Ну, я не знаю! Вымогательство, шантаж…

- Почему же он мне не скажет?

Аркадий напомнил, не пожалев ее:

- Разница в возрасте. Возможно, он боится, что ты сочтешь его сопляком, мальчишкой, не умеющим самостоятельно справляться с проблемами. Что-то в этом роде…

У Маши вырвалось:

- Я думала, что с ним я почувствую себя гораздо моложе… А теперь вот вынуждена нянчиться с ним, и терпеть его бесконечные капризы. А он еще и скрывает от меня все! Все!

Она едва не зажала себе рот, ужаснувшись этим признаниям, которыми предавала Матвея. И тому, что за ними, особенно не скрываясь, маячила мольба, обращенная к бывшему мужу: «Когда ты нянчился со мной, было куда лучше…»

- Я старше тебя, он моложе. Но разве в этом дело?

Маша тускло согласилась:

- Скорее всего, не в этом. А в чем?

Потрогав лейкопластырь на пальце, Аркадий заметил:

- Кажется, это называют «кризисом середины жизни». Или «кризисом сорокалетних». Ты знаешь об этом не хуже меня. Возникает страх, что не будет уже ничего нового. Что все твои мечты, казавшиеся перелетными, осели на берегу, и вросли в него…

Маша подалась к нему, жадно вглядываясь в знакомое, мягкое лицо:

- Ты тоже прошел через это? И каково это? Почему я ничего не знала?

- Тебе это еще только предстояло. Зачем было заставлять тебя страдать дважды?

- Напрасно. Может, я сумела бы подготовиться через тебя…

- Это вряд ли, - бесстрастно заметил Аркадий. - У нас это протекало по-разному: мне хотелось повеситься, тебе – убежать. Ты это сделала, я – нет.

Она воскликнула шепотом:

- И слава Богу!

- Если б я повесился тогда, тебе не пришлось бы разрываться полгода назад, - он улыбнулся, но Маше не показалось, что это шутка.

Ее шепот немногим уступал крику:

- Не смей так говорить! Мне и так тошно, а ты пытаешься еще и оскорбить меня?

Аркадий сделал удивленные глаза:

- Тебе тошно? Ладно, извини.

- Как ты можешь? – у нее беспомощно затряслись губы. – Ладно, он… Но ты! Ты же все понимаешь!

- Мама?

Маша подавилась своим горьким гневом, и уставилась на Мишку:

- Ты уже проснулся?

- Вы что – ругаетесь?

- Как раз нет, - заверил Аркадий, и похлопал по одеялу, сразу отложив книгу. – У нас тут маленький диспут о смысле жизни.

Мишка заинтересовался:

- О чем?

- Это такая штука, вроде Атлантиды. Может, когда-то она и существовала, но давно уже исчезла. А все зачем-то пытаются ее отыскать.

- Чтобы выяснить, станут ли они счастливее с этим знанием, - пояснила Маша.

То ли плохо соображая со сна, то ли мгновенно пропитавшись родительской нервозностью, мальчик опять заспорил:

- А зачем становиться счастливее? Разве плохо - так?

Она поняла, что хотел сказать сын: вот так, как сейчас, когда вы оба рядом, - разве не замечательно? Что может быть лучше? Об этом она спросила уже себя, и с ненавистью бросила себе же: «Сволочь бессердечная! Чего ты добилась? Сделала несчастными троих самых лучших людей ради того, чтоб сравняться в положении со стареющей шлюхой, которая обязана стерпеть, что угодно, потому что все оплачено… На месте Аркадия выкинула бы себя отсюда! Из их жизни вообще…»

- Так – хорошо, - сказала Маша, взяв горячую после сна руку сына. – Только иногда это поздно понимаешь.

- Маша, тебе не пора? Ты ведь, кажется, торопилась куда-то?

Этот оклик Аркадия обжег ее. Она обернулась в изумлении и увидела в его обычно спокойных глазах холодную ярость: «Ты что делаешь? Ты ведь даешь ему надежду на то, что вернешься. Но ведь ты не вернешься… Ты бросаешь его сейчас во второй раз».

У Маши в горле так и вскипело: «А ты примешь меня назад?!»

Аркадий отвел глаза.

- Мне действительно пора, - проговорила она потеряно. – Я еще хотела…

Мишка забеспокоился:

- А ты что, утром не придешь? Завтра же вторник, ты помнишь?

- Конечно, приду? – Маша мужественно продолжила: - Я хотела бы приходить и вечером… Если папа не против, конечно.

- Да меня ведь выпишут скоро! Может, уже послезавтра? Если ходить получится… А давайте в слова сыграем! – мальчик попытался приподняться, но родители разом прижали его к кровати.

У Маши мелькнуло: «Мы снова сыграли в четыре руки…» Сын цепко схватил ее:

- Или ты торопишься?

Она с легкостью открестилась от не до конца придуманной причины:

- Никуда я не тороплюсь! Это не обязательно сегодня. Это вообще – необязательно.

Ловко перевернувшись на живот, Мишка полез в тумбочку:

- Где-то у меня тут листочки…

Не говоря ни слова, Маша умоляюще посмотрела на Аркадия: «Можно я останусь?» Не ответив, он дернул «молнию» на сумке:

- Две ручки у меня есть. Где твой карандаш?

«Стас и раньше не всегда играл с нами… А так, будто мы и не расставались», - она вдруг заметила, что у нее дрожит рука, и подумала, что уход от страсти к покою – такому вот, желанному, как никогда, - тоже может волновать.

У Мишки светились глаза:

- Какое слово возьмем?

«Телевизионщик», - ее мозг обожгла эта неуместная здесь тень Матвея, и она с ужасом подумала, что он всегда будет возникать в ее мыслях в самый неподходящий момент, и, как сейчас, лишать сил.

- Электрокардиограмма, - предложил Аркадий.

Наморщив лоб, Мишка быстро нашел изъян:

- «Н» нету. Ну, и ладно! Давайте!

Маша потянулась к его листку, как делала всегда:

- Давай напишу тебе слово…

- Зачем? – остановил ее Аркадий. – Он давно уже научился делать это сам.

- Давно? – машинально переспросила она, и подумала: «Он не пустит меня в их жизнь. Ни за что не пустит. Он больше не верит мне».

Но, быстро записывая столбцами коротенькие слова, вычлененные из длинного, Маша вновь почувствовала успокоение, которое обволакивало ее теплом. Как будто именно сейчас та страшная драма, в которую все они были втянуты, могла, наконец, закончиться. И они, как выдохшиеся после спектакля актеры, отправились бы домой. Только все вместе, и в один дом.

«Почему – нельзя?» – ныло в ней. Но тут опять надвинулся Матвей, с его непонятной, пугающей бедой, уже озлобившей его до того предела, когда он переставал быть собой. Он больше не смеялся и ничего не придумывал… Если только тот фейерверк… Но наверняка Маша не знала и об этом. Ей опять стало холодно: как можно бросить его в таком состоянии?

Спохватившись, она перестала записывать новые слова, чтобы Мишка не проиграл, ведь Аркадий наверняка придумает больше. Если меньше слов окажется у него, сын заподозрит неладное, ведь такого еще не бывало. А Маша действительно иногда проигрывала. Особенно в те месяцы, когда в мыслях у нее был Матвей, только Матвей, и ничего, кроме Матвея…

«Тогда я точно знала, что умру без него, - вспомнилось ей. – А сейчас уже готова оставить его умирать в одиночку. Великая любовь длиной в полгода! Но ведь не из-за меня же! Из-за кого-то или чего-то мне даже неизвестного… Или известного?»

Когда они вместе вышли из больницы, немного стесняясь этого, как школьники, Аркадий заметил первым:

- А вот и он. Его джипище… Не беспокойся, я в состоянии выбрать плитки для потолка. Тем более…

Не договорив, он быстро пошел вперед, вскинув голову, и даже не кивнув в сторону машины, ведь Матвей тоже не вышел к ним. Маша закончила за мужа: «Тем более, ты все равно не увидишь этот потолок. Потому что я на порог тебя больше не пущу!»

Конечно, она пережала с категоричностью, так Аркадий не сказал бы. Но ей нужна была инъекция злости перед разговором с Матвеем, от которого Маша уже не ждала ничего хорошего.

Но она не представляла, что может быть настолько плохо. Его колотило до того, что зубы стучали. «Наркотики?» – подумала она с ужасом. Ей захотелось выскочить из машины в темноту, догнать Аркадия, вцепиться в его локоть, упросить взять с собой… Но Маша тут же решила, что не могла не заметить следы от уколов. Их не было. Его тело она хорошо знала.

Руки Матвея то хватались за руль, то соскальзывали на колени. Маша ясно увидела спокойные руки Аркадия, и опять захотелось, чтобы он избавил ее от того страшного, к чему она опять вернулась.

- Что происходит? Ты можешь объяснить? – спросила Маша, стараясь говорить мягко, чтобы не вывести Матвея из себя. Еще месяц назад, ей и представить было трудно, чтобы он кричал на нее.

- Почему ты ушла из гостиницы? Ты же никогда не ходила в больницу по вечерам!

Он задыхался, но это была не злость. Маше показалось, что его душит хорошо знакомый ей ужас.

- Не ходила. Но тебя ведь тоже не было. Я не обязана сидеть в номере целыми днями.

- Почему ты ушла?! – взвыл Матвей, запрокинув голову. – Ничего не случилось бы, если б ты не ушла! Ты должна была быть со мной!

У нее остановилось сердце:

- А что случилось?

Его швырнуло вперед, потом снова отбросило.

- Если б ты была там… Я остался бы с тобой, слышишь?! Как ты могла уйти?

- Я же не знала, когда ты вернешься! Что ты натворил?

- Да замолчи ты! – заорал он.

Удар пришелся Маше в солнечное сплетение. Сдавленно охнув, она скрючилась, хватая воздух, а мыслях мелькнуло: «Вот оно! Дождалась…» Темнота выпустила фиолетово-оранжевые круги, они нанизывались на шею, не давали продохнуть.

Не обращая на нее внимания, Матвей процедил:

- Я уезжаю. Прямо сейчас. Я мог бы уехать сразу, но я не смог… не увидеть тебя. Я ведь любил тебя! – голос у него сорвался от ненависти. – Но я выпал из твоего мира! Ты только сделала вид, что перешла в мой… - Матвей вдруг подавился смехом, который пугал еще больше ненависти, - муравейник… Копошились бы себе, карьеру делали… Но тебя потянуло назад! К людям… Так страшно тянет к людям, с этим не справиться! Я и не знал… А те, другие из этой кучи… Они скажут, что этого и следовало ожидать. Что они, мол, именно это и предсказывали… Я совпал со всеми возможными муравьиными стереотипами… Чушь! Всего этого могло и не быть.

Она смогла спросить, про себя удивившись: «О каких муравьях он бормочет? Что это за навязчивый образ?»

- Ты кого-то убил?

- Нет, - отрезал он. Помолчал и добавил: - Но я был близок к этому. Потому что ничего не помогает. Ничего. Я сошел бы с ума, если б не… О-о… - его ладони вжались в лицо, мяли его, словно пытаясь слепить заново. – Что я наделал… Что мне делать теперь?!

- Ты уезжаешь… от меня?

Маша прислушалась к себе, но отчаяния не было. Если б Матвей сказал это хотя бы неделю назад, она взвыла бы еще громче него…

Подергивающееся лицо, с прилипшими ко лбу серыми волосами надвинулось, обдав Машу все той же ненавистью, кроме которой в нем, казалось, ничего не осталось:

- Я ото всех уезжаю. А ты можешь оставаться здесь, тебе же этого хочется! Погуляла на воле, пора в норку, к детенышам.

«Не возражай! – приказала Маша себе. – А то он и меня… А что, если он и вправду кого-то убил? Готова ли я была хоть когда-то умереть с ним вместе?»

Она решилась спросить:

- Почему все так изменилось?

- Почему? – смех Матвея показался ей страшным. – Твое проклятое чувство вины задушило нас обоих! Если б ты не стала рваться домой, я тоже не крутился бы возле вашей норы, и тогда я не…

Он опять успел поймать какие-то слова. Самые важные.

- Тебя будут искать? Что я должна говорить? Меня ведь спросят, если это… Это преступление?

Маша была вынуждена тыкаться вслепую, не понимая, по-настоящему ли страшно то, что происходит. И если речь о прощании, то разве так в последний раз говорят люди, еще несколько дней назад, составлявшие друг для друга целый мир? Ведь это же было… Никогда еще жизнь не демонстрировала свою скоротечность с такой беспощадностью.

Матвей угрюмо сказал:

- Меня не найдут.

- Понятно. Значит, я тоже могу не искать?

- Ты? – у него опять затряслось все лицо. – Ты не станешь меня искать. Завтра… Да, наверное, уже завтра ты будешь думать обо мне с отвращением. Кривиться будешь: «Фи! Как я могла спать с этим животным!»

У нее вспыхнуло лицо, и хотя он не мог этого разглядеть, Маша прижала руки к щекам:

- Зачем ты так говоришь?

Потянувшись через нее, Матвей открыл дверцу, и лишь тогда переспросил:

- Зачем? Да потому что так оно и есть… Ты ведь и влюбилась в молодое сильное животное. Умный и человечный у тебя уже был.