Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Велимир (роман, журнальный вариант)

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

И жизнь хороша, и жить хорошо.

Всюду жизнь привольна и широка,
Словно Волга полная течёт.
Молодым везде у нас дорога…

(Из песни советских времён)

 

-1-

Имя и фамилия у него были исконно русскими – Велимир Бортников. И отчество не подкачало – Иванович. Да и родился Велимир в самой серёдке двадцатого столетия, в Сибири, крупном областном и научном центре Старореченске, на могучей Реке, что делила город на две части.

Отец Велимира, Иван Бортников, прошедший дорогами войны с полковым миномётом-самоваром от Сталинграда и до самой Вены, в Старореченске оказался после госпиталя. Погожим апрельским утром, на подступах к столице Австрии, накрыло расчёт старшего сержанта Бортникова вражеским снарядом. А когда очнулся Иван в полевом медсанбате, гудело не только в голове, словно в ней варили брагу после окончания колхозной посевной, но и дышалось совсем худо. И было от чего: хирург-военврач, располосовав грудную клетку Ивана, едва ли не половину задетого осколком лёгкого оттяпал. Это если не считать мелких осколочных ранений.

Весть о Победе встретил Иван Бортников уже в санитарном эшелоне, увозившем его на восток. Вот только куда – было пока неизвестно. Поговаривали, будто, в Старореченск. Более года мыкался Иван по больничным госпитальным койкам, кровеня и без того застиранные и порыжевшие простыни. Едва справляясь со слабостью и отступавшими на время болями, химическим карандашом писал письма домой, в Нарымье, куда был сослан ещё в тридцатом году с отцовской семьёй.

Поправляясь, хотя и медленно, начал Иван втихаря сбегать из опостылевшего госпиталя: то просто прогуляться по городским улочкам, то на базар-толкучку – продать или выменять что из скудных трофеев.

И как-то случайно, весной, в один из таких походов, приметил Иван на барахолке молодую женщину, лет двадцати пяти, примерно его же возраста. В беретике, вязаной кофте, плиссированной длинной тёмно-синей юбке, хромовых сапожках – застенчиво стояла она среди гомонливой толпы и продавала мужской китель довоенного пошива. Иван подошел к ней. Поинтересовался ценой, да как-то незаметно и разговорились. До отцовского кителя женщину нужда довела. И то сказать – ни к чему он теперь тому, скончался с месяц назад от рака желудка. Познакомились. Та Лидией Васильевной назвалась. И оказалась учительницей школьной, русский язык с литературой преподавала.

Запала на сердце Ивану Лидия Васильевна. Договорились о встрече. Пару раз навестила Ивана в госпитале. Потом к себе, в тесную комнатёнку пригласила, в барачишке, что стоял на окраине Старореченска со смешным и несколько необычным названием Тускрет.

Расставаясь после выписки из госпиталя, Иван обещал Лидии вернуться: вот только отца с сестрёнкой попроведает и назад, к ней. И Лидия, похоже, вовсе непротив была. Без мужика осталась, война окаянная забрала. Под Прохоровкой в танке сгорел. Похоронка была ещё в сорок третьем. Да не верила всё, ждала попервости: вдруг да ошибка случилась, мало ли. Но только за это время и все жданки уже порастеряла.

Погостив дома пару недель, повидавшись с роднёй да селянами, пображничав по случаю возвращения с войны победителем, отметившись в военкомате, почти втихаря, попутками сбежал Иван из своего села. Обратно, как и обещал Лидии, в Старореченск подался.

Кочегаром устроился в горшечную артель, невдалеке от барака Лидии, чтобы почаще видеться. Комнатёнку снимал у стариков в ветхом домишке. А вскоре и в ЗАГС сходили с Лидией. Расписались. Свадебку нешумную сладили. Перебрался Иван со съёмной квартиры в барачную клетушку Лидии Васильевны, где в подполье да в насыпных стенах крысы вовсю хозяйничали. Правда, обещали будто бы сломать бараки и переселить всех в благоустроенные квартиры строящихся на жилмассиве многоэтажек. Более двух лет прожили Иван с Лидией душа в душу. Одного не хватало – детей.

Видать, Бог услыхал молитвы молодых да за кроткий нрав послал им весной пятидесятого года первенца. И первый разлад между супругами случился – из-за имени сына.

– Вовкой назовём, – предлагал Иван,– в честь деда по матери моей.

– Нет, Велимиром,– подала голос протеста Лидия.

– Как, как? – не расслышал Иван.

– Велимиром,– повторила жена.

– Ещё чего?! – возразил отец младенца.– Может, ещё Ошминальдом каким-нибудь предложишь?! Или Сытрунаром? Прости, Господи, язык сломаешь, пока такую собачью кличку выговоришь.

– И не клички то вовсе, – возразила Лидия,– сокращения. Ошминальд – Отто Шмидт на льдине. А Сытрунар – сын трудового народа.

– Во-во… трудового народа. Нет, уж – мой, наш сын. Нам и называть его. И никаких Даздрапермов!

– Между прочим, Велимир – очень даже русское, славянское имя. Почти, как и Владимир, только покрасивее будет, и редкое теперь.

Лукавила Лидия Васильевна. Бредила она ещё со студенческой скамьи учительского института стихами опального поэта-отшельника серебряного века Велимира Хлебникова. Вот и настаивала теперь назвать первенца этим, и впрямь редким, именем.

– Как говоришь, Велимир? А, похоже, и впрямь, имя-то русское. Ладно, пусть будет по-твоему: Велимир, так Велимир. А как мальца-то кликать станем?

– Велей, – умилилась Лидия Васильевна, глядя в голубые глазёнки спеленатого сына.– Величка, Велинька…


-2-

Уже к самой школе Вели получили Иван с Лидией Васильевной отдельную комнату в коммунальной квартире на первом этаже, аж целых двадцать квадратных метров. Отгородили ширмой закуток сыну – с небольшим столиком и узкой металлической кроватью да пружинистой панцирной сеткой.

Учился Велимир без напряжения. Всё ему давалось легко, схватывал на лету. Особенно математику и физику с химией. Литературу и русский язык, что преподавала у него в классе Лидия Васильевна, он был просто обязан знать, чтобы не слыть среди однокашной шпаны учительским любимчиком и маменькиным сынком.

При этом проявлялась строптивость Вели, какие-то патологические упрямство и настырность, с непременным последним словом за ним. При решении задач по физике и математике ему всегда скучновато было идти общепринятым путём. Частенько пытался отыскать что-то своё, оригинальное. И чем заковыристее и сложнее было такое решение, чем труднее оно ему давалось, тем сильнее проявлялись его норов и то самое упрямство. Случалось, за такое ставили Веле оценку ниже положенной, с лапидарной пометкой учителя «не рационально». Но это как раз и обескураживало нашего Величку менее всего: главное – сам, важно – что нестандартно, не как все.

А в середине девятого класса, как и требовала того природа, Велимир влюбился. Правда, скорее потому, чтобы не выделяться среди сверстников и хоть в этом не быть белой вороной. В их сборном Б-классе появилась со второй четверти новенькая – Ленка Сухова – не то перевелась из другой школы, не то вообще приехала из другого города. Круглолицая, смугловатая, с пышными тёмно-русыми волосами, длинными ресницами и глазищами – как на картинках. Говорила она, слегка шепелявя – так, самую малость, что придавало её взволнованно-застенчивой речи какой-то особый шарм. Как обычно, новенькой, на зависть всем остальным девчонкам класса, ребята стали уделять повышенное внимание. Не явился исключением и Веля. И уже после первой школьной вечеринки, где приглашал Веля свою избранницу не только на вальсы, но и на появившиеся в ту пору модные твист и даже шейк, напросился к ней в провожатые до самого дома. И уже потом его, как магнитом, поворачивало именно в ту сторону, где оказывалась Ленка. Первые целомудренные поцелуи, бессонные ночи, тайные записочки и стишки, размолвки и примирения…

Кто знает, чем бы завершилась в дальнейшем эта влюблённость. Но неизбежно подкатила пора окончания школы. Последний звонок – под запоздалое кипенное цветение черёмухи. Волнения на школьных экзаменах, незабываемый выпускной вечер. А там, после небольшой передышки, опять испытания, но уже в виде вступительных в институты. Именно в институты, разные, коих только в одном Старореченске насчитывалось более десятка.

В отличие от Вели, Ленку Сухову мало интересовали точные науки. Однако и историко-филологический факультет Старореченского университета для неё стал неподъёмным. По крайней мере, по первому заходу – сказался конкурсный наплыв прошлогоднего сдвоенного выпуска десяти– одиннадцатиклассников.

Свой выбор Велимир Бортников сделал в пользу электротехнического института, без особых усилий сдав все экзамены на «отлично». Сиял Веля, в противовес Ленке, словно бронзовый пятак, только что отчеканенный монетным двором.

Новая обстановка, учёба, отличающаяся от школьной, незнакомые красивые девушки, несомненно, более доступные, чем Ленка, всё сильнее разъединяли их. К тому же, перебралась Лена Сухова в соседний город Щегловск, к старшей сестре, и устроилась там работать на комбинат шелковых тканей – ученицей самой модной специальности ткача. Жила в одной комнате рабочего общежития со старшей сестрой, обзаводясь новыми подружками и даже парнями. Вскоре, однако, поняла, что ткачиха – не её призвание. А тут как раз и открыли на следующий год в Щегловске институт искусств, где и оказалась она в числе первопроходцев.


-3-

Всё реже вспоминали друг о друге Лена с Велимиром, да и то по случаю: то во сне привидятся в каком-то невероятии, то фотография под руку подвернётся, где они сняты вместе, то от разочарования или разрыва с очередным поклонником. Виделись и того реже – обычно на зимних каникулах, когда собирались где-нибудь в Старореченске остатки их бывшего класса. И те былые чувства влюблённости постепенно зарубцовывались, сглаживались, будто швы от операции по удалению аппендицита. Да настолько, что уже к последнему курсу института Ленка Сухова засобиралась замуж, напрочь забыв о Велимире Бортникове.

Свадьбу наметила Ленка Сухова в Старореченске, у родителей. Тут и вспомнила она про своих однокашников, рассылая пригласительные открытки на свадьбу. Среди адресов в потёртой записной книжке Лены оказался и полузабытый – Велин, когда писала она ещё ему письма из Щегловска в Старореченск. А, – и его до кучи, сюда же. Ну, и что с того, что в школе «любовь крутили»?!

А свидетельницей со своей стороны она пригласила подружку по институтскому общежитию, одногруппницу Анну Фомину. Хохотушку-веселушку, с покладистым и добрым характером, что не мешало ей быть в институте и на факультете Ленинским стипендиатом, почти все называли Аней.

Свадьба у Лены Суховой с Николаем (так звали её избранника) получилась весёлой, студенческой – с попытками возобновить некоторые элементы старинных свадебных обрядов, чему мимоходом учили и в институте искусств. Праздновали её в одной из общепитовских столовых, кои в Старореченске в начале семидесятых годов были едва ли не на каждом перекрёстке. Человек шестьдесят собралось – и молодёжи, и пожилых родственников со стороны жениха с невестой.

Поздравляя молодоженов, с бокалом на высокой тонкой ножке, наполненном десертным тёмно-бордовым «Кюрдамюром», оказался Велимир рядом с Ленкиной свидетельницей. И уже чуть позднее, поправив пальцем очки, слегка смущаясь, подал Веля руку Анне, приглашая на вальс.

Аня поднялась из-за стола, оказавшись едва ли не выше Вели ростом. Это немного смутило не только её, но и Велю. Однако Велимиру сей факт как раз и послужил первотолчком строптивого упрямца – покорить и завоевать новенькую. А уж чем и как – должно было прийти по «ходу решения».

Поправив узел широкого галстука – в крупную бело-голубую клетку, подчёркнуто галантно положив левую ладонь на талию девушки под прозрачной и тонкой кофточкой из шифона, правой рукой взяв её трепетную ладонь, уверенно повёл Веля свою избранницу по ещё незаполненному танцующимися кругу. Аня отозвалась легко и непринужденно. Вальсировать с нею было несложно. Разве что излишне раскраснелась от выпитого вина. И рука у неё от волнения была слегка влажноватой.

Её рост пропорционально компенсировался остальными частями тела, отчего девушка казалась стройной. Широковатое улыбчивое лицо, с добрыми голубыми глазами, обрамлённое пышными каштановыми волосами, и впрямь находилось на уровне Велиного. На румяных щеках едва заметно проявлялись ямочки.

Он переводил свой взгляд из-под очков с её глаз на слегка напомаженные полноватые губы. Потом скользил по шее, где отливались перламутром бусы из искусственного, в горошину, жемчуга. Устремлялся ниже, в декольтированный вырез шифоновой кофточки. Вдыхал тонкий аромат необычных польских духов – с инверсионным названием – не то «Может быть», не то «Быть может».

Наклоняясь к ушку избранницы, преодолевая грохот колонок усилителя, Веля представился:

– А меня зовут Велимиром.

– Как-как? Не расслышала,– смущаясь, отозвалась девушка.

– Велимиром, можно просто Велей,– повторил он. – А вас как?

– Анна, можно просто Аней, – в тон кавалеру ответила девушка. – Странное какое-то и редкое имя у вас.

– А ничего странного, мама так захотела. Может, слышали про такого поэта на Руси – Велимира Хлебникова?

– Да, проходили в институте и читала его стихи, только вот необычный он какой-то.

– Вот и я таков же! Видать – в него, – усмехнувшись, поддержал разговор партнёр.– Говорят, что уже одно имя как-то предопределяет судьбу его носителя и даже характер… А вы что, с Ленкой вместе учитесь?

– Да, – ответила Аня, – с Леной. И даже в одной группе. И живём… жили, в одной комнате общежития почти три года.

– А у меня ведь с Ленкой школьный роман был, – уже после третьего танцевального тура, улыбаясь, признался Анне Веля.

– Так это тебе она всё письма писала? – игриво спросила девушка, переходя на «ты».

– Не знаю, мне ли одному или ещё кому, но получал попервости…

– А ты что, до сих пор её ещё любишь?

– Не думаю, – сделавшись серьёзным, ответил Веля. – По крайней мере, ни ревности, ни зависти никакой не испытываю. Да мало ли что по молодости не случалось…

– Ой, – старик, «по молодости», – улыбнулась Аня. – Самому-то сколько теперь?

– Много, – уклончиво отозвался Веля.– Ещё год – и инженер с верхним образованием. Считай, сто двадцать рэ в кармане.

– Нам столько не обещают…

– А я и сейчас повышенный стипон получаю. А у вас сколько платят?

– Обычная – двадцать восемь рублей. Только у меня всё равно поболее твоей, пожалуй, выходит, – интригующе сказала девушка.

– Это как же так?

– А догадайся, раз и ты – такой неординарный. Нестандартный, – поправилась она.

Отстранив Аню от себя на вытянутую руку, Веля удивлённо посмотрел на неё:

– Хозстипендиатка, колхозница, что ли?

– Теплее, но всё ещё далеко, – отозвалась Аня.

– А, должно быть, ты где-нибудь подрабатываешь? Уборщицей или няней ночной в детсадике?

– Совсем холодно, – хохотнула Аня.

– Ну, не миллионеры же у тебя родители? Или тётя богатенькая за границей?

– Да нет же…– и сдалась, смущаясь: – Ленинскую стипендию получаю…

– Оп-па-на, – отреагировал Веля и, дурачась: – Тогда я – пас. Перехожу на «Вы».

– Что, напугала? А ещё недавно хвалился своей нестандартностью.

– Ну, что Вы… Наоборот. А мне, между прочим, – и аспирантуру даже предлагают после окончания института.

– И у нас такая перспектива имеется, – парировала девушка.– Собственные кадры, из своих же выпускников ректорат ковать намеревается. А у вас где аспирантура?

– Не понял.

– Ну, в каком городе?

– Как в каком? Здесь, в Старореченске. На своей же кафедре…

– А по нашим специальностям – в Москве и Ленинграде. И то – по целевым только местам.

– А парень-то у тебя есть? Или ты, может, уже замужем? ... Так, понятно. Будем считать, что ты – свободна,– резюмировал Велимир.

– Я этого не говорила.

– Но ведь и не отрицала… А мы – «пскопские», то бишь, старореченские…

И почему-то вопреки всему серьёзному так тепло и комфортно сделалось Велимиру с этой совсем малознакомой девушкой, что у него промелькнули даже бредовые мысли: «Вот на тебе-то я и женюсь – не будь я Велимиром Бортниковым!»

Весь оставшийся вечер Велимир старался оказываться рядом с Анной, потеснив даже свидетеля со стороны жениха и перебравшись за столом поближе к молодоженам. Он оживлённо рассказывал Анне о своём институте, о себе, своих родителях, строительных отрядах, в которых проработал уже три лета, о друзьях-товарищах. Взамен и Анна делилась эпизодами из своей жизни.


-4-

Прошел почти год. Сколько ни уговаривал Велимира заведующий кафедрой электромоторов профессор Светов остаться после распределения у него – сначала лаборантом, а потом и ассистентом, с непременной аспирантурой – очной или заочной, на худой конец соискателем – проявил Бортников и тут свой пружинистый характер.

В деканате же, куда пригласили Велимира Ивановича Бортникова в числе первой десятки выпускников, ещё раз бегло пробежав глазами весь список мест распределения и должностей, ткнул пальцем он на Старореченский крупнейший завод «Старэлектротяжмаш», где и изготавливались гидротурбины для таких ГЭС, как Саяно-Шушенская.

Получив направление на работу, отгуляв последние каникулы и даже съездив в Щегловск на пару дней к Анне, в самом начале августа 1973 года, явился Велимир по указанному адресу завода. Он деликатно постучал в двери с табличкой «Отдел кадров», вошел, поздоровавшись, и протянул мужчине своё направление вместе с красным дипломом. Пока тот внимательно рассматривал поданные ему документы, Велимир огорошил самого начальника отдела кадров:

– Хочу устроиться рабочим. Простым рабочим. Сборщиком турбин или электромоторов. С азов всё, своими руками, попробовать.

Начальник отдела кадров отложил в сторонку документы, снял очки, внимательно вглядываясь в Велю:

– Парень, а ты, случаем, не того? Да у тебя же красный диплом!

– И что с этого? – пытался отговориться Велимир.

– Э-э, нет, молодой человек! – ещё раз глянув на красные корочки и выписку из диплома, отозвался мужчина средних лет, и поправился: – Велимир Иванович – не для того вас пять лет учили, чтобы в простые рабочие устраивать.

– Хочу всё сам, с азов своими руками попробовать, до всего дойти… – оправдывался Веля.

– А кто вам мешает? Доходи, милок, доходи… хоть до чего. Только вот заместителем начальника участка в цехе. Мастером – на худой конец… И не дури! Вот, есть вакансии – выбирай. Так и быть: вот тебе самая стартовая – мастером в сборочном цехе. И не менее. Ишь, ты – в рабочие он захотел…

Как и должно было молодому специалисту, выпускнику института, отработал Велимир Иванович Бортников по распределению на заводе два года, сделав и там за это короткое время немалую карьеру: мастер цеха, зам. начальника участка, начальник участка. Прочили его уже и на следующую ступеньку – заместителем начальника цеха – беспартийность его подкачала. А вступать в партию ради служебного роста, а не по убеждению своему, Велимир Иванович напрочь отказывался. И не то, чтобы категорически и даже публично – так, шуточками. Дескать, не созрел ещё. Хотя вёл он за кружкой пива с друзьями да сослуживцами охально-диссидентские разговорчики – и о просчётах в руководстве цеха и завода, да и страной – тоже. Костерил он чиновничество и косность, ставившие всякие препоны инициативе. «Не положено» – и всё тут.

И в личной жизни Велимира произошли за это время немалые перемены. К огорчению своему и печали, похоронил он отца. А перед этим, совсем незадолго до 30-летия Победы, как участнику и инвалиду войны, выделил горсобес семье Ивана Бортникова новенькую двухкомнатную квартиру – на юго-западном жилмассиве Старореченска, почти в том самом месте, где некогда располагались бараки Тускрета. Квартира светлая, тёплая, комнаты в ней изолированные, и санузел с ванной раздельные. Живи – не хочу! Мебель в ней, обстановку кое-какую заменили, из коммуналки перевозить старьё не стали, новенький телевизор с большим экраном чётко показывал две программы. Начал Велимир уже и на машину прикапливать, стоял в заводской очереди на новенькие «Жигули» последней модели.

Однако из сбережений тех потратиться пришлось. Сначала на похороны отца, а потом и на свадьбу. На свою свадьбу. О чём Веля нисколько не жалел.

Испытания разлукой и временем на любовь Велимира с Анной длились уже более двух лет. Он – в Старореченске, она – всё в том же Щегловске. Успела и Анна за это время институт закончить, получив, как и Велимир, красный диплом. Перспектива перед ней раскрывалась преизрядная, заманчивая. Можно было двигаться по партийно-комсомольской накатанной широкой дороге, а можно – и по тернистой и малоизведанной пока – тропке преподавателя-учёного.

Выбор же свой Анна сделала в пользу института, то есть предпочла партийную карьеру непростой, но интересной стезе преподавателя. Зачислили её на должность старшего лаборанта кафедры автоматизированных информационных систем, доверили ей и почасовые занятия со студентами – практические с лабораторными. Ну, и лекции – пробно-экспериментальные, вроде теста – на педагогическую пригодность. И комнату в студенческом новеньком общежитии гостиничного типа, в двенадцать квадратов, на преподавательском этаже выделили. Преподавать Анне Степановне – так теперь стали её звать коллеги по кафедре и студенты – нравилось. И получалось это у неё всё лучше и лучше. Работа-работой, а молодой организм, пусть и у члена партии, требовал и иного. Поразъехались её былые поклонники-сокурсники кто куда, а кто-то и жениться успел.

Однажды нарисовался Велимир. В самом Щегловске, в общежитии, где жила Анна Фомина. И уже без намёков, в открытую, предложил он Анне выйти за него замуж. Зардевшись и смутившись, минут через десять, на повторное предложение Вели: «Ну, так как? Согласна?», – она кивнула головой.

Свадьбу Велимира и Анны отмечали в два приёма: сначала у её родителей, потом в Старореченске. Расписались, отгуляли и разъехались молодожены, наведываясь попеременно друг к дружке по выходным да праздникам. А уже с осени выделили Анне Степановне Бортниковой целевое место на годичную преподавательскую стажировку, в Ленинград. И опять разлука, более длительная и дальняя, стала реальностью между Велей и Анной. Учинили семейный совет. Порешили: надо ехать.

Уж чем не показалась сибирячка в северной Пальмире – может тем, что звалась она точно так же, как и надменная старая дева, заведовавшая кафедрой, а две Анны Степановны рядом – уже перебор, или по каким иным мотивам, только оказалось её место там занятым. Даже и для целевой стажерки. Полтора месяца ушло на согласования и переоформления. В итоге – очутилась Анна в самой первопрестольной. Точнее, в Химках, где обосновался институт информационного сервиса – бывший библиотечный. Год стажировки в нём открыл Анне двери в целевую аспирантуру, там же.

И опять семейный совет: дневное или заочное отделение? Дневное отделение сулило стопроцентную защиту кандидатской диссертации в отведённые сроки, то есть, три года. Однако и на то, как рушились семьи аспирантов-дневников, Анна насмотрелась. Терять семью, как и Велимиру, ей не хотелось. А заочная аспирантура – она и есть заочная, много ли в столицу наездишься из Сибири… Это – вроде как для щенка, брошенного в воду: выплывешь самостоятельно – хорошо, нет – туда и дорога, никто спасать не ринется.

Работа на заводе к тому времени Велимиру преизрядно надоела: одно и то же, одно и то же, изо дня в день – план, план, план… И почти никакого простора для творческой инициативы, ну, разве что «рацухи» и поощрялись, за которые платили по пятёрке-чирику, служившие поводом после получки лишний раз заглянуть с сослуживцами в пивнушку, провонявшую насквозь кислым пивом, протухшей селедкой да дымом дешёвых сигарет.

Как-то, возвращаясь с работы, купил Велимир газету «Вечерний Старореченск», пробежался глазами по заголовкам. Споткнулся на рубрике «Куда пойти учиться?» Вычитал, что в Москве, в МЭИ, предлагается получить второе высшее образование по ускоренной и сокращенной программе – всего за один год. С отрывом от производства, разумеется. Коротнуло в мозгу у Вели: «А не податься ли туда? И Анна – на дневное!»

Радостно-возбужденным пришел он домой, где дожидались его уже мать с женой да с горячим ужином – его любимым украинским борщом из свиных рёбрышек – на первое.

– Всё, решено, – выпалил Велимир, едва успев снять куртку и переодеться в домашнее трико.

– Что решено? – поинтересовались женщины.

– Поступай на дневное, – это жене.

– Ещё три года врозь?– возразила мать Вели Лидия Васильевна. – Какая же это семья: она там, в Москве, ты здесь?

– А почему поврозь? – возразил Велимир.– И я туда поеду.

– А как же работа, завод? Не отпустят, ведь. И как я тут одна останусь?

– Куда они денутся. Свои положенные два года я честно отработал… А потом, ну не век же мне, мама, жить рядом с тобой. А на заводе – ещё и направление мне дадут.

– Какое направление?– едва ли не хором поинтересовались женщины.

– Вот, читайте! – Велимир развернул газету, протянул матери. – Второе высшее образование! Очно, в Москве! В МЭИ – Московском энергетическом институте. Да там же все светила нашей отрасли сейчас собрались!

И Москва уже в сентябре соединила наконец-то молодоженов, в Химкинском общежитии для аспирантов, в отдельной комнате. Учёба отнимала почти всё время у Велимира с Анной. Встречались, уставшие, по вечерам, с горячими любвеобильными ночами, да по выходным. Изо дня в день, с восьми утра и до восьми вечера, пропадал Велимир в институте, постигая новое, увлекаясь написанием компьютерных программ, готовя в форсированном режиме курсовые и даже дипломную работу.

Продвигалось и у Анны. Определилась с темой диссертации, набросала с руководителем план работы, сдала кандидатский минимум по педагогике и специальности. Собирала и изучала в «Ленинке» проблемно-обзорную литературу для диссертации, написала парочку статей и тезисов на научную аспирантскую конференцию. В общем шла, если и не с опережением к заветной цели, то уж во всяком случае – и не с отставанием.

Была тому и ещё одна причина. Уже после Нового года совместное и регулярное проживание молодоженов отозвалось вытекающими последствиями: Анна забеременела. Опять совет: оставить ребёнка или избавиться? Слёзы, переживания, неприятные разговоры. Порешили: а будь, что будет. А со «вторым, бумажным, ребёнком» Анны – как получится. Не горит, в конце концов. Живут ведь люди и без диссертаций. А вот семья без детей – что сортовые гибриды: далёкого потомства не увидишь на ветвях семейного генеалогического древа.

Неординарность Велиных мыслей и какое-то упорство к новизне не осталось незамеченным и москвичами. Второй диплом сулил ему место на кафедре МЭИ с последующей диссертацией. И чего бы не остаться, казалось? Глядишь, и жене полегче бы стало. В подмосковном городке Чехове, на одном предприятии предлагали даже должность главного инженера. Тоже – вариант.

Ан – нет. Надоела Велимиру суматошная и сумасбродная прагматичная столица. Почти наяву стал грезить он своей давней мечтой – Электроградом – там, в далёкой Сибири, в Саянах, почти у самых истоков могучей реки. С женой да двумя вузовскими дипломами подался инженер Велимир Бортников на разведку, в Беловодье. Добрались с горем пополам и до самой стройки. Там – сплошной хаос. И мифический, почти призрачный город-мечта Электроград, предстал пред ними совсем иным. По сути – его и не было, этого города. Неустроенность, отсутствие в ближайшее время какого-либо жилья, обострение токсикоза Анны и простуда самого Вели вынудили отступиться от своей мечты. Хотя бы на время.

– Всё, едем домой, в Старореченск. Хватит поисков Беловодья.


-5-

Так и оказались Бортниковы, спустя год, снова в двухкомнатной квартире матери Велимира, в Старореченске. А вскоре и четвёртый жилец заявил о себе настойчивым плачем. К началу второго курса аспирантуры, вместо первой главы диссертации появился первенец Бортниковых, названный по имени одного из дедов Анны – Денисом

Возвращаться на свой завод «Старэлектротяжмаш» Велимиру не хотелось. И вовсе не потому, что его там не ждали или не приняли бы. Влекло его всегда нечто новое, неизведанное, необычное. А там… Турбины, электромашины, сборка, план…

Потолкавшись по отделам кадров многочисленных номерных и обычных предприятий Старореченска, Велимир собрал едва ли не коллекцию вакансий, из которых предстояло сделать единственно правильный выбор. Однако, его что-то всё останавливало. И как мастер-отрок из недавно виденного им фильма «Андрей Рублёв» метался в поисках нужной глины для отлива своего колокола, так и он интуитивно всё продолжал искать ту самую «глину», из которой мог бы лепить то своё, что отличало его ото всех других мастеров и подмастерьев.

– Ну, и чего ж ты, Велинька, всё мечешься? Чего тебе нужно, сынок? – беспокоилась мать. – Съезди в Зеленодольск, – может, там что подходящее сыщешь. А то – как тот цыган: всё ищешь да выбираешь свою лошадь…

Зеленодольск – считай, посёлок-спутник Старореченска, всего-то в каких-то десяти километрах от его окраин. Раскинулся в плодородной долине Реки. Строиться начал ещё в конце пятидесятых, когда по настоянию Никиты Хрущёва, правительство приняло решение вынести всю сельскохозяйственную академическую науку из Москвы на периферию, сочетая её с районированной практикой. И мудрецов учёных – туда же, как в ссылку, только в комфортабельную. Со всеми благами и удобствами. Выбрали Сибирь – край суровый, но перспективный, который, если верить пророчеству самого Михайлы Ломоносова, должен преумножать могущество Российское.

План застройки Зеленодольска разрабатывали уже сибирские архитекторы и проектировщики. Параллельно Реке, километрах в трёх, в долине, предлагали прямой и широкий Проспект. Вдоль него, по его правую сторону – разместить научно-исследовательские отраслевые сельскохозяйственные НИИ, соединив их все единой галереей на уровне второго-третьего этажей. В этом же комплексе планировалось построить Дом учёных, типографию и библиотеку.

По левую сторону от проспекта, ближе к Реке, – двумя замкнутыми кольцами, одно внутри другого, разместить компактно жилые многоэтажные корпуса, торговый центр, школы, садики и прочие культурно-бытовые учреждения, оставив при этом как можно больше первозданно-нетронутой природы.

Уже на самом въезде в Зеленодольск, справа, крайним кубообразным светло-серым зданием высилась четырёхэтажная библиотека. За ней –удаляющийся ряд прямоугольных десятиэтажных коробок, стоящих перпендикулярно Проспекту. На уровне второго этажа, все эти корпуса, словно стеклярусная нить из крупных бусин, пронизывала стеклобетонная галерея. Слева от Проспекта, будто муравьи, хаотично двигались люди возле куполообразных зданий торгового центра и Дворца культуры. И – дома, дома, дома… При этом – ощущался непривычный для Старореченска простор, чистейший воздух, отсутствие копоти над головой и городской грязи под ногами.

– Всё! – восхищённо решил для себя Велимир.– То – что надо!

Обойдя несколько НИИ, исконный горожанин Велимир Бортников остановился на институте механизации и интенсификации сельского хозяйства. Там, глянув на его дипломы, предложили должность мэнээса в экспериментальной лаборатории. А уже через месяц прикрепили его сразу к двум темам – госбюджетной и хоздоговорной. С окладом в 120 рублей. Но радовали ежемесячные, квартальные и годовые премии – порой, в несколько раз превышавшие оклад бюджетного работника на должности младшего научного сотрудника.

Год, что проработал Велимир Иванович в этом НИИ, пролетел незаметно. Однако начались расширения и реорганизации академических структур. И из НИИ механизации отпочковался ещё один – НИИ автоматизации машино-тракторных агрегатов, куда почти со всей лабораторией перевели и Велимира.

И какой же мэнээс без перспектив роста?! Хочешь – не хочешь, а диссертацию выдавай. Перехватив эстафету диссертанта у жены, определился Велимир и с темой, и с научным руководителем. Правда, без отрыва от производства – соискателем. А тему ему предложили интересную, универсально-прикладную, с выходом на реальные результаты: «Применение бегущей волны в сельскохозяйственном производстве». От теории электро-механических волн перекидывался мостик в практику уборки и переработки сельскохозяйственных полуфабрикатов.

Вот тут-то и пригодились ему знания, полученные в Москве – по теории научного эксперимента. Мало того, узнав о такой редкой специальности своего мэнээса, директор НИИ предложил Велимиру Ивановичу разработать курс лекционных и практических занятий для своих аспирантов и соискателей.

Потрудившись над старыми конспектами и обновив свои московские записи и наработанные программы, предоставил Веля такой курс на суд общественности. Провёл он его пилотажно для диссертантов своего НИИ, к концу которого стали заглядывать в аудиторию даже и остепенённые сэнээсы, а то и вовсе – завлабы. Молва быстро разнеслась по Зеленодольску. На одном из рабочих совещаний директоров НИИ кто-то выступил с предложением, чтобы подобный курс был прочитан и для всех заинтересованных лиц из других академических институтов. Следующий отредактированный цикл по теории научного эксперимента Велимир Иванович читал уже при переполненном зале слушателей, приходилось даже стулья дополнительные приносить из соседних лабораторий и кабинетов. А на третий раз ему уже предоставили для своих лекционных занятий один из залов Дома учёных.

Видя старание своего работника и его востребованность, похлопотал директор НИИ о внеочередном выделении Бортникову Велимиру Ивановичу отдельной жилплощади в Зеленодольске – комнаты в малосемейке. Наконец-то заполучили Бортниковы и свой законный угол, перебравшись сюда из старореченской квартиры матери Велимира, встав при этом в очередь и на расширение.

Причиной, ускорившей получение отдельной квартиры, послужило ещё одно немаловажное обстоятельство: ожидалось пополнение в семье. Получалось так, что Анна из одного декретного отпуска перманентно переправлялась в другой.

– Вот она, моя кандидатская, – шутила Анна, глядя на то, как радостный папаша ловко подбрасывал на руках к потолку смеющегося сына Дениску.

– А там – и докторская уже на выходе, – в тон жене, отвечал Велимир, намекая на округлившийся животик Анны.

Новые разработки настолько увлекали Велимира, что он частенько забывал и откладывал в сторону свою диссертацию. С жадностью проголодавшегося, хватался он то за одну идею, то за другую. Причём, чем сложнее и абсурднее считалась её реализация, тем больше куража и азарта появлялось в нём для её воплощения.

Авторские свидетельства на изобретения сыпались на Велимира, как почётные грамоты к юбилейным и праздничным датам. Полтора десятка таковых хранились у него уже в отдельной папке. А как-то с одним сэнээсом, поспорив, на ящик армянского пятизвёздочного коньяка, Велимир хлестанулся, что в течение полугода будет ежемесячно выдавать по одному запатентованному изобретению. И выиграл-таки пари, принося домой всякий раз к основному окладу ещё по полторы-две сотни за изобретательство.

Подрастали дети – Денис да Светочка, плавно переходя из детсада в школьные классы. Анна устроилась в крупнейшую научно-техническую библиотеку Старореченска заведующей сектором отдела обработки и комплектования литературы, ежедневно тратя на дорогу туда и обратно, с пересадками, почти по три часа. Велимир после блестящей защиты кандидатской диссертации перешел в ранг старшего научного сотрудника НИИ. Обзавелись подержанным «жигулёнком-копейкой», дважды побывали с женой за границей – в Польше да Болгарии, привозя оттуда на сэкономленные обменные деньги дефицитные магнитофоны-двухкассетники да дублёнки с косметикой. Двухкомнатная квартира в новом десятиэтажном доме Зеленодольска сменила комнату в малосемейке.

Всё катилось по широкой проторённой дороге на пути к светлому коммунистическому будущему, которое, как обещали руководители страны, не за горами. Правда, как-то незаметно исчез с фасадов зданий Старореченска и Зеленодольска лозунг: «Наше поколение будет жить при коммунизме!» А частую смену первых дряхлеюще-больных лиц Советского Союза остряки-анекдотчики называли «гонкой на лафетах».

Но это так, к слову…


Шлюзы перестройки

Пошли мы туда – не зная куда.
Служили тому – не зная кому.
Построили то – неведомо что…

(Владимир Матвеев)

-1-

Эра «брежневского застоя», где, как убеждали политологи, всё громадилось незыблемым и непоколебимым, сменилась новой политической и экономической эпохой, именуемой «перестройкой» со своими, якобы, «ускорением» и «новым мышлением».

Место главного идеолога Генерального Пути маразматического старца Михаила Суслова занял моложавый, по-брежневски мохнобровый, розовощёкий и круглолицый Александр Яковлев.

Генеральному секретарю партии, а по сути – руководителю гигантской мега-страны Михаилу Горбачёву, вместо так любимых Брежневым висюлек в виде золотых звёзд Героя, советский люд тут же присвоил уникальные народные звания – Меченый и Главный Прораб Перестройки.

Как любил образно выражаться самодовольный Меченый в многочисленных телевизионных репортажах, «процесс пошёл». Пятилетка такого широко шагающего процесса, словно орды Батыя или Мамая, оставляла после себя следы разоров и опустошения во всём. Остатки загашников семидесятилетнего всеобщего продуктово-промышленного накопления: хлеб, масло, жиры, мясо, мыло, стиральный порошок, папиросы, чай, спички – стали распределяться среди челяди по многоцветным талонам. В многотысячных полупьяных и полуголодных живых очередях. И вовсе даже не бесплатно, как в пору военного коммунизма или сельскохозяйственных коммун. На полках магазинах красовались лишь маринованные зелёные помидоры в трёхлитровых стеклянных банках, блестящие резиновые калоши на красной байковой подкладке да одеколон «Шипр», который опасались пить даже самые отъявленные алкаши и забулдыги. За такой экономический прогресс Главный Прораб Перестройки получил ещё одну народную награду-признание – прозвище «Талон колбасный».

Кажется, перестраиваться дальше с таким ускорением уже было некуда. Голодно-колбасные и мыльные бунты подданной черни были совсем не за горами. Выплеснутое, словно из ведра воды на гладкий пол, новое мышление стало эпидемическими темпами растекаться среди простонародья и подмачивать пытливые умы верноподданных Главного Прораба Перестройки. А там, как на всякой гигантской стройке, нужны были свои мастера и бригадиры. Желательно из молодых. Тут-то и вспомнили про главный резерв партии и сознательный авангард молодёжи – комсомол.

Большие Умы, с подачи всё того же нового серого кардинала Александра Яковлева, устами Меченого, в качестве эксперимента, дозволили комсомолу заняться самостоятельным добыванием денег – путём создания молодёжных объединений из пытливых и находчивых, инициативных и предприимчивых молодых авантюристов. Но поскольку самые пытливые и находчивые в это время ещё грызли граниты вузовских наук, не обошли вниманием и тех, кому уже перевалило и за тридцатник и которые ещё долго хаживали бы в недорослях, пополняя категорию «молодёжь».

Местами таких экспериментов с «новым мышлением» и «ускоряющейся перестройкой» решено было избрать несколько крупных городов, куда попал и Старореченск – единственный за всем Каменным Поясом и до Тихого океана. А Зеленодольск-то – вот он, рядом, считай пригород Старореченска. Где же ещё и брать тех самых пытливых и находчивых, да ещё и молодых, как не в научно-исследовательских институтах, вроде того же Зеленодольска!?

К тому времени зеленодольцу Велимиру Ивановичу Бортникову перевалило уже за возраст Иисуса Христа, и дела комсомола его, мягко скажем, интересовали мало. Его защищенная кандидатская диссертация по применению бегущей волны в сельском хозяйстве, которое полностью развалилось, оказалась абсолютно ненужной. Правда, подайся он в вузовские преподы, учёная степень позволяла получить звание доцента и пожизненную ренту – в виде тридцатипроцентной добавки к окладу. Однако, занятия со слушателями из НИИ по теории научного эксперимента ему стали преизрядно наскучивать: одно и то же, одно и то же, как неизбежная и периодическая смена времён года. Да и явной тяги к популяризации накопленных кем-то знаний в виде учебных вузовских курсов у него не было.

Анну Степановну из заведующих отделом Старореченской научно-технической библиотеки перевели на должность директора академической библиотеки Зеленодольска. Как-то сама собою отодвинулась на задний план так и незавершенная её диссертация.

Как-то, в самом конце 1986 года, перед новогодним ажиотажем по поводу сервировки праздничного стола, за полчаса до окончания рабочего дня, в лабораторию, где работал Велимир, заглянул Семён Сысоев – секретарь объединённого межинститутского комитета ВЛКСМ. Приходилось, и не раз, видеться Велимиру с Семёном – то во дворе своего дома, то на волейбольной спортплощадке, то на праздничных мероприятиях, на которых Семён, как главный комсомолист Зеленодольска, всегда заседал в почётном Президиуме.

– Велимир Иванович, – поздоровавшись, начал Сысоев, – не могли бы вы зайти ко мне завтра, часиков в шесть, после работы?

– Зачем это я вам понадобился, – усмехаясь, ответил Велимир, – вроде из комсомольского возраста я уже давненько вышел.

– Есть интересное предложение, – интригующе произнёс комсомольский вожак.

– Ну, коли так – зайду. Часиков в шесть, говоришь? Лады.

На другой день Велимир направился, было, уже после работы с коллегами в пивбар, пропустить по паре кружек пива, как вспомнил о просьбе Сысоева.

– Ребята, я – пас.

– Чего так? – поинтересовались сослуживцы.

– Дело есть, – уклонился от ответа Велимир.

В Доме учёных, в кабинете с металлической гравированной табличкой на двери «Комитет ВЛКСМ», куда вошел Велимир, помимо Сысоева, разглядел он ещё незнакомых ему людей: лет тридцати-тридцати пяти женщину приятной внешности и двух мужчин.

– Велимир Иванович Бортников, – пожимая руку, представил его Сысоев своим посетителям. – Молодой учёный, кандидат технических наук. Одних авторских свидетельств у него – только штук пятнадцать.

– Девятнадцать, – поправил Семёна Велимир.

– А это – из старореченского обкома комсомола, – кивнул в сторону незнакомцев Семён. – Вот, просили подыскать кандидатуру для одного интересного начинания.

– Дело в чём, – начал темноволосый очкарик, – партия поручила комсомолу в качестве эксперимента создать в некоторых городах молодёжные объединения с целью, так сказать, ведения самостоятельной научно-творческой и производственной деятельности. Ну, и доверить самостоятельно финансовые дела.

– Та-ак, – многозначительно произнёс Велимир.

– Сучём? – скороговоркой произнёс очкарик вместо «суть в чём». – Всё это пока ещё настолько ново, что мало кто понимает, с чего начинать и что из этого получится.

– Интересно выходит, – улыбнулся Бортников.– Сами ещё не знаете – что это такое, а уже агитируете…

– Ну, кое-что похожее уже есть в соцстранах, – подключилась женщина, – В Болгарии, ГДР…

– Да, – поддержал её очкарик. – Если нужно – обещают даже организовать туда поездки по обмену опытом… Сучём? Нам надо подыскать несколько инициативных комсомольцев, которые бы взялись за это…

– Ребята, а вы не ошиблись в адресате? – возразил, улыбаясь, Велимир. – Ну, какой я комсомолец? Вы знаете, сколько мне уже лет?

– А, это не столь важно, – встрял в разговор, молчавший до этого, крепыш, по крутому лбу которого побежали к макушке две широкие залысины.– Нам тоже далеко не по семнадцать лет.

– Да, – поддержал его очкарик.– Присвоим вам почетный титул «Ветеран ВЛКСМ» – и будете опять у нас комсомольцем.

– Даже и комсомольский билет выдадим, членские взносы платить будете…

– Ну, спасибо, ну, успокоили. Особенно – членскими взносами. Что, мне деньги девать некуда больше?

– И об этом у нас речь пойдёт, – отозвался крепыш. – Вот, вы, к примеру, сколько получаете сейчас?

– Ну, двести пятьдесят– триста рублей. А когда премиальные или за авторские свидетельства с рацухами – и под пятьсот выходит.

– Пятьсот… – усмехнулся очкарик.– Что такое – пятьсот?

– Ну, не такие уж и малые деньги, – возразил Велимир.

– У нас будет возможность на порядок выше получать…

– Зарабатывать, – поправила женщина.

– Да, зарабатывать. И – получать, соответственно.

– И каким же образом? – поинтересовался Велимир.

– А вот об этом мы и собираемся толковать, – отозвался очкастый комсомолец. – Сучём? Создание сети обществ молодёжных научно-творческих объединений позволит получить статус юридического лица. А отсюда – и самостоятельность различных видов деятельности. Возможность самим заключать договоры с предприятиями и организациями на проведение исследований и разработок, создание каких-то фирм по сервису населения, ну, мало ли чего ещё…

– Короче, нам предоставляют такие возможности… Каких ещё не было до сего времени у комсомола.

– А главное – мы сможем самостоятельно распоряжаться заработанными деньгами, – поддержала Велиных агитаторов женщина с приятной внешностью.

– Ну, и что, вы сами не можете это организовать? – спросил Велимир, – я-то тут каким боком?

– Ну, что ты будешь делать! Мы ему про Фому, а он нам про Ерёму, – нервно отреагировал крепыш.

– Мы же вам русским языком толкуем: нам нужны инициативные люди, свежие силы, так сказать, которые смогли бы не только организовать, но и предложить что-то новое, оригинальное.

– Вот нам и порекомендовал Сысоев вас, – продолжила женщина.

– Можно подумать денька три? – почесав затылок, спросил Велимир. – Это ведь придётся свою работу бросать… С женой, опять же надо бы посоветоваться.

– Ну, на первых порах можно и совмещать, – отозвался очкарик, – а там – видно будет.

– Лады, – согласился Велимир. – Так, значит, дня через три?

– Давайте-ка лучше тогда уж после Нового года, – сказала женщина.

– А вот этот предварительный договор надо бы и скрепить, – отозвался Семён Сысоев, доставая из сейфа бутылку армянского коньяка и лимон с шоколадкой.

Разлили коричневатую жидкость по тонкостенным бокалам.

– Ну, за успех! – выпалил Семён, звонко чокаясь с собеседниками.

– За новые инициативы и мышление, – поддержал его комсомолец-очкарик.


-2-

Сразу после Нового года встретиться не получилось – Сысоев куда-то запропастился. Договорились на восьмое января. Как и прежде, в кабинете Сысоева. Январские рождественские морозы изрисовали причудливым тропическим лесом стёкла кабинета комсомольского вожака, за которыми сгустилась вечерняя синева и уже желтели огни фонарей. Постучавшись, неторопливо вошел Велимир Иванович. Семён Сысоев, поёживаясь от холода, прохаживался в накинутом на плечи китайском светло-сером пуховике с откинутым назад дутым капюшоном.

Из посетителей на сей раз, как ни странно, оказался лишь один крепыш. И тоже в верхней одёжке – тёмном драповом зимнем пальто с небольшим коричневым воротником из норки. Такая же норковая шапка висела на крючке металлической вешалки, рядом с пыжиковой Сысоева. Поозиравшись, между шапками примостил Велимир Иванович и свою – из поношенной уже и выцветшей крашеной нутрии. В куртке на синтепоне, прошел он к столу, поздоровавшись с каждым по ручке.

– Кажется, в прошлый раз меня не представили, – укоризненно глянув на Сысоева, произнёс крепыш. – Николай Фёдорович Ковшов, – отрекомендовался он.– Можно просто – Николай.

Сысоев, молча, виновато глянул на Ковшова и Бортникова.

– Ну и мороз сегодня, – отвлеченно начал Ковшов. – В городе днём было сорок один градус.

– У нас утром – сорок четыре, – поддержал его Сысоев.

– Ладно, мороз – морозом, а дело – делом. Ну, так как, Велимир Иванович? Подумали над нашим предложением?

Бортников, словно девушка на помолвке, от прямого ответа уклонился.

Ковшов присел к столу, раскрыл свою кожаную папку, извлёк из неё какие-то бумаги, потом ещё несколько чистых листков. Из внутреннего кармана достал паркеровскую авторучку с золотым пером.

– Присаживайтесь поближе, – предложил он компаньонам.– Сысоев, у тебя тут курить-то можно?

– А, курите, – поозиравшись, махнул рукой комсомольский вожак, ставя на стол хрустальную пепельницу.

– Закуривайте, – предложил Ковшов Велимиру раскрытую пачку «Винстона».

Бортников, глянув на дефицитный импорт, буркнул:

– Благодарствую, у нас – свои, талонные, – достал из кармана куртки помятую пачку «Явы», чиркнул спичкой, поднеся пламя к сигарете Ковшова, прикурил сам, затянулся, расслабившись.

– А вот и кофе, – сыпанув по ложечке растворимого кофе из жестяной банки в фарфоровые чашки, произнёс Сысоев. Налил кипятку из никелированного электрочайника. Затем, свинтив золотистую пробку с бутылки «Белого аиста», добавил всем по граммульке.

– Ну, вот и чудненько, – сделав пару глотков горячего кофе с коньяком, произнёс Ковшов. И улыбнувшись, добавил: – Давайте теперь, как говорится, ближе к телу… Вот здесь – Постановления и рекомендации Политбюро ЦК партии – об экспериментальных молодёжных творческих объединениях. Это, так сказать, наш фундамент, наш щит.

Он взял ксерокопию в свои руки, поднёс к глазам, спотыкаясь, зачитал выдержки. Потом перешел к комментариям. И почти как очкарик, начал с риторического вопроса, сам же на него и отвечая:

– Суть в чём? Нам, то есть комсомолу в лице энтэтээмов, дают возможность самостоятельного предпринимательства.

– Так это же НЭП, – вклинился Велимир, – откат в прошлое, что ли?

– Ну, зачем же так? И не в прошлое, а в будущее. Перестройка экономики, новое мышление, так сказать… Надо развязать руки инициативным людям.

– Значит, задачи наши на первом этапе – чисто организационные. Во-первых, – нам следует зарегистрироваться, как юридическое лицо. Со своим уставом, программой, видами деятельности, ну, и так далее… Открыть в сбербанке самостоятельный счёт. Всё это мы, то есть обком комсомола, берём на себя. Ваша задача – подготовить первичные, так сказать, ячейки на местах – в НИИ, вузах, на предприятиях… И чтобы у каждой такой ячейки было своё дело, приносящее доход. Есть ведь в институтах и госзаказы, и хозтемы… Вот и давайте начинать со своих. Университет можно задействовать: геологов, археологов, этнографов – ездят ведь они в экспедиции, – вот и дать им самостоятельность в заключении договоров с Академией наук и своей администрацией…

– Николай Фёдорович, Вы сказали, что можно и вузы подключить? А не попробовать ли и мне со своей Альма-матер – электротехнического? Есть там у меня знакомые – молодые интересные ребята…

– Так я ж об этом и толкую… Действовать надо, действовать…

И забурлила в Зеленодольске со Старореченском кипучая деятельность молодых да пытливых под эгидой комсомола. К апрелю 1987 года объединения НТТМ оформились как юридическая организация – со своим уставом, программой, печатью и счётом в сбербанке. А до того пришлось изрядно побегать, пообивать пороги всяких контор и юридических консультаций, где на всё был заготовлен один универсальный ответ: «Не положено». Где в обход, где с тем самым Постановлением, но собрали организаторы объединения аж двадцать восемь подписей и печатей мыслимых и немыслимых разрешающих контор, управлений, отделов и просто чиновников.

Ковшов, Сысоев и Бортников трижды побывали в самой первопрестольной, мозоля глаза чиновникам от ЦК комсомола и живя в комфортабельных номерах гостиницы Высшей школы слушателей при ЦК ВЛКСМ. Перезнакомились с московскими собратьями по НТТМам, обменивались опытом, заключая с ними пари и даже вызывая на соревнование.

А для себя распределили ответственность так, по двум направлениям: комсомольцы решали хозяйственно-финансовые вопросы, Бортников – организационные – по формированию первичных ячеек на местах. Добились из Москвы первоначальных инвестиций на организацию ячеек НТТМ. Раскошелились москвичи, выделив в качестве уставного капитала двести тысяч рублей. По тем меркам на эти деньги можно было купить порядка тридцати новеньких «Жигулей» последних моделей.

Ячейки местных НТТМ стали расти, словно грибы в августовско-дождливую туманную пору. Едва ли не на каждом факультете вузов Старореченска и в НИИ Зеленодольска считалось престижным и модным заработать собственные деньги, создав своё деятельное молодёжное объединение.

Велимир Иванович Бортников едва успевал регистрировать НТТМы, ведя и пополняя свою картотеку, наподобие отдела кадров. Словно снежный комочек, пущенный с горки в оттепель, набирало свои объёмы и обороты новое молодёжное движение. За полтора года, к концу 1988, в картотеке Бортникова насчитывалось уже 1200 членов объединения. А на счету объединения числилось двадцать миллионов рублей!

Заматерел Велимир Иванович. С должностью сэнээса НИИ пришлось распрощаться, о чём он нисколько не жалел. Обзавёлся новеньким «москвичом» 41-й модели. Семья Бортниковых перебралась наконец-то из тесной двушки в трёхкомнатную квартиру всё того же Зеленодольска, хотя предлагали и в Старореченске. На смену нутриевой шапке появилась добротная бобровая, синтепоновая куртка сменилась дорогой лёгкой, но тёплой дублёнкой, естественно, полученной не по народным талонам. Кожаный импортный пиджак с такими же мягкими брюками приятно поскрипывали на Велимире Ивановиче. Отечественные сигареты «Ява» и «Прима» давно покинули карманы Бортникова, им на смену пришли мягкие и качественные «Пэл-мэл», «Кэмел», «Бонд», «Мальборо».

Кончилась при этом и та размеренная жизнь домоседа-семьянина Бортникова и его семьи. Случалось, появлялся он домой поздно вечером, когда дети уже спали, а жена тревожно поджидала его с давно остывшим ужином у телевизионного экрана, не в силах заставить себя заснуть. Частенько стал возвращаться Велимир Иванович и под изрядным хмельком. А то и вовсе – пропадал на день-другой, успев откуда-нибудь звякнуть жене, чтобы на ночь не ждала.


-3-

Век молодёжных научно-технических и творческих объединений оказался недолгим – сродни НЭПу начала двадцатых годов. Впрочем, и его идейному сподвижнику – комсомолу – отстукивались последние годочки, если не месяцы.

Главный Прораб Перестройки Меченый решился ещё на ряд мер – в плане ускорения развала экономической твердыни социализма: в противовес монополиям государственных предприятий он запустил в мозги инакомыслящих и предприимчивых вирус кооперативов. Были приоткрыты шлюзы для мелких оптовиков, ремонтно-строительных кооперативов, фермеров и прочих индивидуалов. Так охаиваемые обществом и преследуемые законом фарцовка, спекуляция, нетрудовые доходы и беспощадная борьба с ними канули в Лету. На дозволенное, словно в сказочные Эльдорадо или Клондайк, ринулись пионеры кооперативного движения, фермеры, мелкие коммерсанты и прочие комбинаторы. До крупного и цинично-бандитского бизнеса оставалось всего ничего, каких-то два-три шага.

Опыт энтэтээмов для многих молодых и предприимчивых вчерашних студентов явился начальными классами в дальнейшей грамоте предпринимательских университетов. Кто-то из них, при этом, так и остался с табелем отличника хозяйственного ликбеза; кто-то, из наиболее рьяных, схлопотал сроки и парился на казённых шконках, опередив своей предприимчивостью время; кто-то, урвав солидный куш, затаился до лучшей поры, а кто-то демонстративно всплыл на поверхность, сделавшись ещё более непотопляемым. В числе таких непотопляемых оказалось в первую очередь большинство комсомольских вожаков, вроде Ковшова.

Кооперативное движение захлестнуло и поглотило в себе энтэтээмы. И, как-то само собой, необходимость в «крышевании» комсомолом отпала. Накопленные деньги частично распределили по бывшим секторам и филиалам, частично потратили на благотворительные нужды, а остальные – бесследно исчезли, прилипнув к нечистоплотным рукам. Просочились те денежки, словно в песок, и мимо Бортникова – пока Веля мотался по столицам да многочисленным запрещающе-разрешающим конторам со своей реорганизацией НТТМов. И на его глазах рухнула и распалась, будто карточный домик, созданная ими империя объединений. И не только в Старореченске-Зеленодольске. Ещё совсем недавно так востребованный «ветеран комсомола» Велимир Бортников оказался вроде старухи из сказки Пушкина – у разбитого корыта, сразу же перейдя из актива в категорию отработанного балласта.

В раздумьях и растрёпанных чувствах, в одном из московских кафе, сидел он со своим напарником Семёном Сысоевым после упразднения НТТМ – как на поминках любимого дитяти. Пили горькую, с тремя такими же инициаторами – из Андижана, Орджоникидзе и Смоленска.

– Всё, что ни делается – к лучшему, – пытались утешить Бортникова с Сысоевым их недавние коллеги.

– Да уж, как говаривал Остап Бендер, графов Монте Кристо из нас не получилось… В управдомы, что ли, теперь?

К ним за столик подсели ещё двое, испросив разрешение и подставив свои стулья – знакомые москвичи. Разговорились.

– Ребята, кто из вас сибиряки? – спросил один из подсевших.

– Ну, мы, – кивнув на Сысоева, ответил Бортников.

– Из Старореченска? Есть идея. Даже предложение… Вы же из НТТМа?

– Увы…

– Знаем, знаем… Сами оказались не у дел. Понимаете, у нас тут датчане гостят… Хотели бы посмотреть Россию, Сибирь. В Сибири из них ещё никто никогда не бывал. До сих пор считают, что у вас там по улицам медведи ходят, будто у них – лоси. Не могли бы вы пригласить их к себе? Ну, разумеется, не бескорыстно. Показали бы им свой город, Реку, в деревни, тайгу бы куда свозили…

– Можно, конечно, – скептически отозвался Сысоев.

– А почему бы и нет?! – загорелся Бортников. – Всё одно мы теперь – вроде безработных. Может, и вправду, чего-нибудь и нам перепадёт через них, а? На халяву, к ним можно будет съездить с ответным визитом…Семён, у нас печать ещё сохранилась от энтэтээмов?

– Да. Завтра сдать придётся,– отозвался Сысоев.

Разлили по рюмкам водку, выпили. Добавили ещё.

– Что нужно от нас-то?– вернулся к предложению Велимир.– Заявку-приглашение? Сейчас состряпаем. Так, диктуйте…

Велимир достал из папки пару чистых листов-бланков с грифом бывшей молодёжной организации и от руки, под диктовку, написал приглашение, витиевато расписался. Шлёпнул внизу жирную печать. Со смешком, не веря ещё в серьёзность этой затеи, он извлёк из папки конверт, надписал адрес, вложил приглашение, запечатал его.

– Ну, ни пуха, ни пера… – сказал Бортников, передавая конверт москвичу.

– К чёрту, – по привычке добавил Сысоев, поднося очередную рюмку ко рту.

Наклюкались они в тот вечер преизрядно: как оказались в гостинице и что делали потом – наутро припоминали с трудом. И про письмо в Данию тоже никто даже не вспомнил.

А через месяц, под вечер, в зеленодольской квартире безработного Велимира Бортникова раздался телефонный звонок. Звонил главный комсомолист Семён Сысоев.

– Велимир Иванович? Моё почтение. Сысоев. Как живётся-можется советскому безработному?

– Хреново,– однозначно отозвался Велимир. – Скучно. Думаю обратно податься в свой НИИ. Завлабом приглашают.

– А ты не помнишь наш трёп в Москве, по поводу датчан?

– Что-то припоминаю. Вроде был такой разговор…

– Разговор… – передразнил его Сысоев.– Мы же в Данию письмо отправили. Приглашение…

– Что, неужто ответ пришел?– изумился Велимир.

– Кабы только ответ – человек у меня уже тут сидит. Оттуда. Давай-ка, дорогой, мигом сюда – вместе затевали, вместе и расхлёбывать будем. Да прихвати по пути с собой что-нибудь. Сам знаешь… Денег нет? Займи. Перехвати у кого-нибудь. Рассчитаемся.

Через полчаса Велимир Иванович был всё в том же кабинете Сысоева в Доме Учёных.

– Знакомьтесь: Эрик Петерсон, – представил Сысоев Бортникову худощавого, высокого датчанина, лет сорока пяти. – Представитель датской турфирмы…

– Мы получили фаше приглашений, – в растяжку, с акцентом, начал датчанин. – Готовы уше хоть через дфа неделя приехать к фам круппа туристоф.

– Сколько человек?

– Ну, челофек дфатцать… Дафайте, посчитаем, сколько это будет стоить? Я имей в виду – пребыфаний здесь: гостиница, питаний, экскурсий, серфис…

– Ладно, давайте-ка для начала, по русскому обычаю – за знакомство, – прервал датчанина Сысоев, ставя на стол бутылку «Столичной», тонкостенные стопарики и беляши – на тарелке.

Сысоев достал из стола бумагу, калькулятор.

С горем пополам составили на скорую руку смету на турпоездку – на одного туриста и группу в целом. Составили, якобы, официальное письмо -заявку на турфирму Эрика Петерсона. И опять – подписи, печать, которую так и не сдал Сысоев в Москве, сославшись на то, что потеряли. И увёз Петерсон Эрик сию авантюрную бумагу с собой в Данию.

Подошло лето девяностого года. Велимир Иванович устроился на шабашку в кооперативчике, разнорабочим, по изготовлению шлакоблочных кирпичей. И тут, едва ли не с первых дней проявил себя, как незаурядный изобретатель: предложив вместо шестиблочной штамповки сразу двенадцатиблочную. С ускоренной формовкой и сушкой. Почти в три раза повысилась сразу производительность их шабашной бригады. Ну, и денежки, соответственно – от хозяина-кооператора. Их шлакоблочные кирпичи повышенной прочности вырывали прямо из рук, по полтора рубля за штуку – строители дачных домиков, горожане, пораженные, словно эпидемией, манией строительства собственных загородных гнёздышек. Накопленные деньги-то надо было хоть сюда пустить. Да и нажились уже в тесных городских хрущобах с коммуналками. До трёх тысяч рублей в месяц выходило у Велимира Бортникова с его напарниками. Куда, как ещё лучше-то?

И опять звонок Семёна Сысоева:

– Велимир Иванович, Эрик послезавтра привозит к нам двадцать человек иностранцев.

Словно обухом по голове ошарашило это известие Бортникова. Да, приглашали, да, делали заявку. Но как-то не верилось особо в эту затею, мало ли что там говорили…

– Бросай свои кирпичи, надо думать, как будем гостей принимать, где размещать, чем угощать да куда возить на экскурсии…

И закрутилась карусель. Размещать иностранцев по гостиницам Зеленодольска или даже Старореченска оказалось делом хлопотным – бронировать места следовало загодя, а не когда петух клюнул в одно место. Пришлось срочно обзванивать своих друзей и знакомых, договариваться о приёме на квартиры. Да к себе, по четыре человека пришлось взять Сысоеву с Бортниковым. Экскурсии сами организовывали, наняв в ПАТП автобус-пазик. И маршруты – на импровизацию пустили, пытаясь выяснить, что же интересует в Сибири иностранцев. Посетили детские садики, школы, несколько вузов, НИИ. В пригороды Старореченска вывезли, на природу. Даже наняли теплоход прогулочный – показать свою знаменитую сибирскую Реку, поднявшись через шлюзы ГЭС на само Речное рукотворное море, коих в Дании никто отродясь не видывал.

Недовольных и самой поездкой, и радушием сибиряков-русичей, и турсервисом среди деликатных датчан не оказалось. А в заключительный, банкетный вечер подвыпившие Бортников и Сысоев договорились уже с Петерсоном и об ответном визите.

Группу из двадцати зеленодольцев через месяц свозил уже сам Велимир Иванович. А по возвращении из-за границы, отмечая с Сысоевым удачное начинание, Бортников предложил:

– А не пора ли и нам свою турфирму организовать? Наладим регулярные поездки. А желающих съездить – только у нас – пруд пруди. Сам понимаешь, здесь-то денежки накопленные потратить особо не на что. А там – хоть посмотрят мир, как люди живут… А то ведь мы видели заграницу лишь глазами наших идеологов и через объективы камеры «Клуба путешественников».

Сказано – сделано. Хоть и не так быстро, как сказано. Побегать по инстанциям пришлось Сысоеву с Бортниковым немало. Однако – получили разрешение на свой туристический бизнес.

И опять, как профессиональные экономисты-бухгалтеры, засели за сметы расходов, составление маршрутов и программ. Посчитали, что челночные рейсы им подойдут всего удобнее: одну группу везёт туда, допустим, Велимир, а другую – уже обратно, тем же рейсом – Сысоев.

Навара, правда, большого лично для себя не выходило: не всю пока ещё совесть под замок упрятали наши бывшие комсомолисты – ныне бизнесмены-напарники, понимая, что с простого советского человека много и не возьмёшь. А драть три шкуры по-капиталистически со своих сородичей, думая лишь о собственной выгоде, ещё не наловчились.

Старореченск – Москва – Хельсинки – самолётом. А там – автобусом и паромом: Финляндия – Швеция – Дания, и назад, в обратной последовательности. На всё про всё – восемь насыщенных дней.

Более двухсот человек – в основном, молодых жителей Зеленодольска побывали за границей за полгода, привозя оттуда не только массу впечатлений, но и дефицитные по нашим меркам товары: косметику, вещи, а чаще всего – японские или немецкие магнитофоны-двухкассетники да фотоаппараты моментальной съёмки типа «Полароид» с запасными кассетами фотопластин. Сам Бортников умудрился для своей фирмы даже привезти из заграницы первый на весь Зеленодольск копировальный аппарат «Ксерокс». До того – лишь старомодные громоздкие и низкопроизводительные «гармошки» типа «ЭРА» применялись в копировально-множительных службах НИИ, и библиотеках, да и то каждая копия фиксировалась в особом журнале – для отчёта в соответствующих органах. А тут – «Ксерокс» – чудо техники!

Молва о зеленодольских турпредпринимателях рефракционными волнами покатилась в разные стороны, усиливаясь и искажаясь. Дошло и до обкомовских партийно-комсомольских боссов. «Как так, в обход нас? Запретить немедленно! Перекрыть кислород! Нет – прибрать к своим рукам!»

А уж каким образом – на то ещё хватало сотни способов и приёмов: кооперативы-то, конечно, кооперативами, частная деятельность – частной деятельностью, но только на слишком прытких да ловких – тысячи бумаг в виде распоряжений, постановлений и инструкций сыщется. А там на всё один ответ: « Не положено!»


O, TANNENBAUM, O, TANNENBAUM,
WIE GRUN SIE DEINE BLATTER…*

Прибыл к торгу гость богатый
С сибирской дальней стороны.

( Виктор Баянов)

Ой, ты, пихта, моя пихта –
Чудо дивное моё!

(Леонид Гержидович)

-1-

Однако повременим, господа-товарищи, с погребением НТТМов. Парочку эпизодов из недолгой их жизни и деятельности попробуем разместить на этих и последующих страницах нашего повествования. Не будь тех самых молодёжно-предпринимательсих объединений, не случилось бы в жизни бывшего учёного и преподавателя Велимира Ивановича Бортникова таких приключений. Кипуче-авантюрная натура Велимира Бортникова, требующая новизны и неординарности, искала даже подспудно свои реальные проявления. Заниматься просто челночеством – быть этаким Хароном-перевозчиком через советско-граничный Стикс – туда (и, к счастию, обратно) молодых и не очень сибирских туристов – ему было откровенно скучновато. Уже не один двухкассетный японский магнитофон привёз он из-за границы. Фирменные кроссовки, джинсы, дублёнки и кожаные куртки – всё это уже изрядно наскучило его предприимчивой натуре.

-----– *Ёлочка, ёлочка, как зелены твои листочки (из новогодней немецкой песенки).

Как-то привёз с собою оттуда новенький копировальный аппарат (на что он надеялся крайне мало), но получилось, подоспела очередь и первому персональному компьютеру системы IBM. Повезло: проскочил и здесь.

Бортников, будто отчаюга офицер ещё той, царской, армии – времён мировых и гражданских войн, когда жизнь не стоила и гривенника, в демоническом азарте и с привычным «авось», нажимал спусковой крючок револьвера, играя в русскую рулетку. И таким рулеточным револьвером для нашего Велимира Ивановича сейчас являлась таможенно-пограничная служба: пропустит или нет, попадётся он или проскочит? И риск здесь был не менее, чем пятьдесят на пятьдесят. Очень запросто могло случиться такое, что любой рейс туда, а особенно обратно для нашего Харона-перевозчика окажется последним. А сам он, будто декабрист, посягнувший на незыблемость законов, преспокойненько мог оказаться где-нибудь в Забайкалье или в совсем недалёком от Зеленодольска каком-нибудь Мариинске. За колючим забором.

Ан, нет, фортуна пока была на его стороне.

Однажды, будучи в заморской Дании, попал он как-то совершенно случайно на незапланированную экскурсию. И куда бы вы думали? На лесопитомник – будто там, за границей, нашим туристам уже и посмотреть больше нечего. Тем не менее, бывшему научному сотруднику НИИ агропрофиля Велимиру Бортникову это показалось даже интересным.

Ровненькими делянами-квадратами, почти как на опытном поле Зеленодольска, ежилась и щетинилась, едва пробившаяся из-под земли зелень. Другие деляны выглядели побогаче, напоминали они сибирские поля с озимыми посевами, с которых только что сошли весенние снега. На третьих – уже явно угадывались лесонасаждения из молоденьких деревцев – таких знакомых с детства – пахнущих ещё смоляным неповторимым ароматом новогодних елочек, только что принесённых в квартиру с мороза.

Из потока иностранных слов Велимир Иванович улавливал часто повторяющееся, восторженное – abies. И в сочетании с этим abies ему слышались: не то hill, не то mill, а то и вовсе какое-то normannina. Проскальзывало, правда, и нечто знакомое и близкое – abies sibirica.

И уже вслед за этими латинскими abiesами моложавый высокий блондин в джинсовом костюме, гид-переводчик растолмачивал: дескать, здесь находится лесопитомник для выращивания пихт.

«Ага, – доходило до сообразительного Бортникова, – так это загадочное abies – выходит, не что иное, как пихта. Только-то и всего? Что значит, однако, Европа! Не растёт в тайге, так вырастим в питомнике! Не то, что мы – всего навалом! Научились, правда, лишь пока только брать от природы, а по большому – губить её». Вслух же поинтересовался:

– Скажите, а для чего вам столько пихт? Для озеленения городов?

– О, нет, – переводил толмач. – Эти пихты выращивают, в основном, на рождественские ёлочки. А под самое Рождество их срубают и реализуют через системы маркетов.

– И сколько же они у вас тут растут?

– Пять, семь лет… Но это – лишь дочернее предприятие по выращиванию пихт. Головная фирма находится в Германии…

И почему-то в памяти Велимира, откуда-то из дальнего закутка всплыла почти позабытая песенка, что они разучивали хором в пятом классе на уроках такого ненавистного ему тогда ещё немецкого языка:

O, Tannenbaum, о, Tannenbaum, wie grun Sie deine Blatter!

Вслед за монологами лесовода, из которых Велимир улавливал лишь всё те же abies normannina, Россия и Грузия, переводчик пояснял:

– А ведь семена для выращивания всех этих пихтовых деревцев завозятся сюда из Советского Союза. Точнее, из России или Грузии.

– Из Грузии? – усмехнувшись, переспросил Велимир Иванович. – Да у нас, в Сибири, этой пихты по тайге…

Толмач перевёл реплику датчанину. Тот залопотал на своём в ответ, явно что-то возражая задававшему вопрос.

– Нет, говорит. Пихта сибирская не годится.

– Это почему же? Да мы давно уже ставим в новый год пихты вместо ёлок. И ничего! Чем же это они хуже этих?

– У нас так принято: выращивать на рождественские деревца только пихту этого вида. Abies normannina… Как это по-русски? А-а, вот – пихта кавказская! Это особый вид. Пихта кавказская – гораздо пышнее остальных, товарнее, что ли. Да и технология выращивания именно этого вида уже отработана. Она и растёт быстрее, и красивее – мохнатее, что ли, пушистее, – с трудом подбирал переводчик нужные слова.

– А ещё… хозяин этого питомника жалуется, на то, что русские в последнее время стали очень нерегулярно поставлять сюда семена этой пихты. К тому же, – переводчик опять замялся, – семена не очень качественные… Как это? Некалиброванные, кажется. С плохой всхожестью. Слишком долго они где-то там у вас хранятся, с нарушениями условий…

«Ну, это нам знакомо, – усмехнулся про себя Бортников. – Наши общероссийские, совковые пофигизм и безалаберность. Ничьё – оно и есть ничьё… И никому-то до этого дела нет.»

– А поставляются семена как сюда? Напрямую из Союза?

– О, нет. Есть свои дилеры.

Бортников услыхал непонятное новое слово – «дилеры».

– А кто это такие, дилеры?

– Ну, как это? По вашему, вроде как купцы. Нет… точнее – посредники, торговые представители, что ли…


-2-

Запал в душу Велимира Ивановича тот разговор с лесоводом из Дании о поставках наших пихтовых семян за границу. Иностранное слово «дилер» магически-парольно колотилось в его мозгах, словно курёнок, просящийся наружу, проклёвывая яичную скорлупу.

«А почему бы и не попробовать? Та-ак, сколько же, они говорили, стоит килограмм семян? Кажется, называл цифру пятнадцать? Нет, шестнадцать долларов за килограмм семян. А поставки, потребность в семенах? Квоты какие? Помнится, о каких-то 8 тоннах речь шла. Или что-то другое? Нет, именно 8 тонн. Но эта цифра, вроде как – квота на всю Европу. Так, сколько же будет стоить одна тонна семян? Тонна – это же тысяча килограммов. Множим, пусть не на пятнадцать, на десять. Получается – порядка десяти тысяч долларов за одну тонну! Так это же – долларов?! Не так уж и плохо! Да на эту сумму за границей можно накупить товара… Стоп, стоп. Ну, допустим, из этих десяти тысяч половина, не меньше, уйдёт на заготовителей, налоги всякие, таможенную пошлину. Останется пять тысяч, ну, пусть даже три тысячи. Но это – ведь лишь с одной тонны. А если – три, пять тонн поставлять им через нас? Или даже все восемь?!»

Кажется, сидевший до поры до времени цыплёнок, проклюнул-таки скорлупу, дохнул свежего воздуха. Наружу, скорее из этого плена! На свободу!

«Значит, Грузия! – размышлял Велимир Иванович. – А почему бы и нет? Разве Грузия – это не советская республика? Что, там другие люди или уже другое государство? Те же министерства. Те же чиновники, что и у нас. К тому же, ходят слухи, с ними проще договориться, чем с нашими…»

Прибыв домой, заказал Велимир Иванович своей Анне сделать в академической библиотеке подборку литературы по пихте и выращиванию её в искусственных условиях. О пихте вообще, и о пихте кавказской – в частности.

Выяснилось, что Abies normannina Spach или пихта кавказская – особый вид хвойных деревьев – из порядка шишконосных, семейства сосновых. Произрастает в Грузии, в том числе и в республиках северного Кавказа Краснодарского края.

Особенностью пихты кавказской является не только древесина, но и впрямь уникальная структура хвойной кроны. Она пышнее, чем у пихты сибирской, и более загущена. И шишки этого вида пихты приближаются по своей форме и даже размерам едва ли не к шишкам привычного сибирского кедра. Мало того, её семена – на порядок крупнее, чем у пихты обыкновенной. Шишки пихты кавказской вызревают в сентябре-октябре. Но…

Вот это-то «но» и зацепило Велимира Ивановича более всего. Дело в том, что по нашим законам запрещалась всякая продажа семян этой пихты куда-либо за границу. «Тогда как они туда попадают? Получается, в обход законов? Если в обход, то как? Думай, Бортников, думай. Ведь как-то же эти самые дилеры переправляют семена пихты кавказской за границу? И немало… Это ведь не мешок-другой надо переправить… Стоп! А что, если декларировать их не как пихту кавказскую, а как семена пихты сибирской?! Да ведь это же – идея! А на семена пихты сибирской никаких запретов не существует».

В самом конце августа, когда стала спадать жара и загустились по утрам туманы, скатываясь ранними утрами крупными каплями с крыш домов Зеленодольска, оформил Велимир Иванович командировку в Грузию, в Тбилиси.

Тбилиси встретил Бортникова своими контрастами: потемневшими от времени строениями старого каменного Тифлиса, с его узенькими и кривыми улочками, и безликими домами-коробками из стекла и бетона – точно такими же, как в Зеленодольске или Старореченске. И те, и другие, раскалялись на сорокаградусной жаре, дышали на Бортникова зноем, будто он опять попал на главный проспект своего родного города в июльский полдень.

Отыскав министерство лесного хозяйства Грузинской ССР, куда ему была выписана командировка, показав свои документы, преодолел он проходную. По широкой мраморной лестнице, в ковровых дорожках, поднялся Велимир Иванович этажом выше, отыскал дверь с табличной «Приёмная», постучавшись, вошел.

Горбоносая брюнетка, лет тридцати, одетая в строгий тёмный костюм, сидела за столом, с двумя разноцветными телефонами, пишущей электрической машинкой «Ятрань» и кипой каких-то бумаг.

Велимир Иванович вежливо поздоровался. Немного замялся, не зная, с чего начать.

– Извините, – начал он. – Я – Бортников Велимир Иванович. У меня вот какое дело. Я – из Сибири. Простите, то есть, представитель ЦК комсомола. Может быть, вы слышали что-нибудь о молодёжных научно-творческих объединениях?

– А Вы, собственно, к кому? И по какому вопросу?

– Вот я и говорю: молодёжные объединения, в рамках комсомола страны… Занимаются у нас не только наукой и творчеством, но и предпринимательской деятельностью.

– Та-ак. А мы-то тут при чём? – протянула брюнетка, поправляя причёску рукой и поглядывая на пухлый портфель Бортникова. – К нам-то с какими целями? Откуда, Вы говорите, прибыли? Из Сибири?

– Да, из Старореченска. Понимаете, у вас, в Грузии, – Бортников, решив подольстить, поправился: – Точнее, только у вас, в Грузии растёт кавказская пихта. Так вот, наше молодёжное объединение хотело бы закупить у вас небольшую партию семян этой самой пихты.

-Так, уже понятнее, – кивнула дама. – Значит, купить? И с какой целью?

– Простите, вас как зовут? – сделал дипломатический ход Бортников.

– Нона Илларионовна, – ответила дамочка. – Можно просто – Нона.

– Дело в том, Нона Илларионовна, – сделал ход конём Велимир Иванович, раскрывая свой портфель и доставая оттуда коробку шоколадных конфет. – Это вам. Наши, сибирские, позвольте? Дело в том, Нона, что у нас в Сибири есть научный центр по сельскому и лесному хозяйству – Зеленодольск. Так вот, мы хотели бы в опытном порядке заняться районированием этого вида пихты у нас в Сибири. Не посоветуете мне, к кому бы обратиться по этому вопросу?

– А, пожалуй, к заместителю министра, Шалве Арсеновичу Бокия. Только его сейчас нет в министерстве.

– А когда будет? – разочарованно произнёс Бортников.

– Да вы не расстраивайтесь. Давайте-ка, я Вас запишу к нему на приём на завтра. Часиков так на десять утра. Устроит?

– Да, вполне, – расплылся в улыбке Велимир Иванович.

– А сегодня – походите, посмотрите наш город. Вам приходилось у нас бывать раньше?

– Нет, – признался он. – Знаете, и многое мне уже здесь нравится. Столько необычного, совсем не так, как у нас, в Сибири…

– Ну, ещё бы… Кстати, вы уже где-нибудь устроились?

– Да нигде пока, – замялся Бортников. – Может быть, Вы, Нона, подскажете…

Он вновь открыл свой портфель, извлекая оттуда полиэтиленовую упаковку с кедровыми орехами.

– А, знаете… Есть тут у нас одна гостиница, ведомственная – Ботанического сада. Давайте-ка, я напишу записочку администратору. Попробуйте, может, там местечко и найдётся для Вас.

– Премного буду Вам обязан, – расплылся в улыбке Велимир Иванович, передавая даме пакет с орехами. – Тогда, до завтра, Нона Илларионовна…


-3-

Распрощавшись и покинув министерство, Бортников с какой-то облегчённой душой выбрался на улицу, попав сразу из прохлады кондиционеров в палящее пекло. Бесцельно побродил по улочкам. Спросил у прохожих, как попасть в гостиницу Ботанического сада. Захотелось пить. «Соку бы какого или мороженого». Он зашел в первый встречный магазин-гастроном. Из стеклянного конуса, как когда-то в своём Старореченске, ему нацедили стакан виноградного сока. Опорожнил залпом. Потом заказал и выпил ещё стакан, но уже сливового с мякотью. Будто заново народился. Затем почему-то ноги непроизвольно вывели его к винному отделу.

Там, словно в хорошем дегустационном зале, выстроились на витринах и полках нескончаемые батареи бутылок. Все они пестрели красочными этикетками и особой вязью грузинских букв. Параллельно им, грузинским буквам, выделялись и названия вин на родном русском. Вглядываясь, Велимир Иванович читал: «Эрети», «Твиш», «Салхино», «Вазисубуани», «Кинзмараули», «Саперави», «Хванчкара», «Цинандали»… «Боже, какое изобилие?! Как в каком-нибудь Копенгагене или Гамбурге! А у нас-то, в Сибири… Кроме «Агдама» да какого-нибудь разбавленного, местного разлива портвейна «три семёрки» или «Кавказ», ничего и не сыщешь… А может, ну их, эти семена. Может, лучше винами заняться? Организовать регулярные поставки вин из этой самой Грузии в Сибирь – к ним, в Зеленодольск и Старореченск, Томск, Красноярск?»

Бортников выбрал бутылку сухого красного вина «Алазанская долина», заплатив всего два рубля пять копеек. К нему прикупил парочку шоколадок и коробку конфет – мало ли? Отыскав гостиницу и передав администратору записку с приложением – коробкой конфет, без особых проблем поселился на втором этаже в двухместном номере. Умывшись под душем, раскупорил бутылку вина. С удовольствием, смакуя, выпил стакан вина, оставившего неповторимый букет послевкусия. «Да-а, это вам не какой-нибудь портвешок, вроде «Кавказа» и даже не «Херес» или «Мадера», тем более, не кислый «Ризлинг»… Он выпил ещё стакан. Стало хорошо и как-то беззаботно. Тревожное ожидание разговора с заместителем министра стало окрашиваться в розовые тона. Он почему-то был уже почти уверен, что всё получится именно так, как ему задумывалось.

Назавтра, как и было оговорено, оказался Бортников ровно в десять утра в кабинете заместителя министра. Кабинет его напоминал посетителю большинство кабинетов советско-партийных начальников областного уровня. На стене, позади начальника, висел красочный портрет Горбачёва в рамке. От него, пониже, словно крылья большой птицы, простирались в стороны два полотнища – флаги СССР и Грузии. Центральное место в кабинете занимал полированный стол, буквой Т, красного дерева с контрастной текстурой. Вокруг него – десятка полтора стульев с высокими резными спинками, на которых рельефно выделялся герб республики Грузия. На столе начальника – три телефона, массивный фиолетовый, из чароита, канцелярский прибор с ощетинившимися ручками и перекидным календарём, аппарат селекторной связи, аккуратная стопка папок и бумаг.

Заместитель министра приподнялся с кресла, протянул руку посетителю.

– Бортников Велимир Иванович, – представился ходок.

– Слушаю Вас, – с лёгким акцентом произнёс Шалва Арсенович, совсем мало похожий на «лицо кавказской национальности».

Как и вчера, в приёмной, Бортников изложил суть своего визита.

– Откуда Вы к нам, говорите, из Сибири? – отвлекаясь от своих дум, переспросил заместитель министра.

– Да, из Зеленодольска, точнее, из Старореченска. Представитель ЦК комсомола… Так вот, в рамках деятельности энтэтээмов, мы хотели бы заняться и предпринимательством. То есть, приобретать у вас семена пихты кавказской. Правда, раскрою секрет: для начала – чуть больше, чем того требуют наши опытные деляны Зеленодольска…

Начальник насторожился:

– А куда остальные? И сколько?

– Ну, скажем, тонну, две…

– Сколько? Сколько?! Вы что, хотите нашими семенами всю тайгу сибирскую засеять?

– Понимаете, Шалва Арсенович, в рамках деятельности всё тех же энтэтээмов, мы хотели бы выйти и на заграницу.

– Что-о?! – изумился Бокия.

– Дело в том, что за границей, в Европе, ваша пихта очень популярна. И семена её попадают из Грузии.

– Откуда Вам это известно? – насторожился ещё больше начальник, почему-то извлекая из прибора паркеровскую ручку.

– Я совсем недавно побывал в Дании. Случайно оказался там на одном из лесопитомников. Так вот, на нём выращивают из семян пихтовые деревца – специально на рождественские ёлочки. А семена-то – оказывается, ваши, поступают из Грузии.

– Та-ак…

– Но дело в том, что… семена эти, я специально интересовался, вывозить за границу запрещено законом.

– И при чём тут мы?! Что Вы нам предлагаете?

– Посредничество. Элементарное посредничество. То есть, мы энтэтээмы, будем приобретать ваши семена и направлять за границу – пошёл «ва банк» Бортников.

– Что?!– вскипел замминистра.– Наши семена – и за границу, в обход закона?! Да на что Вы меня толкаете?

– А мы сделаем «ход конём». Вы нам разрешаете заготавливать у вас семена. Мы будем декларировать их, как семена пихты сибирской, и переправлять за границу. Ведь что получается? Семена-то всё равно попадают за границу. И как? В обход вас, министерства. Понимаете, вы находитесь как бы в стороне. От этих поставок вам ничего не перепадает. А мы – предлагаем вам заключить с нами договор. Практически вы – тут ни при чём, то есть, мы не впутываем вас в эти дела…

Бокия оживился:

– А по какой цене реализуются эти семена за границей, Вы случайно не в курсе?

– Ну почему же… Интересовался. По семь долларов – крупным оптом, по восемь – мелкими партиями, – не задумываясь, соврал Бортников. И прибавил: – за килограмм, разумеется. Полагаю, что мы с вами смогли бы договориться. На долевых условиях…

– Надо подумать, – взъерошил свои густые волосы, начинающие покрываться налётом серебра, Бокия. – Надо подумать, – повторил он. – А знаете что, Велимир Иванович, давайте-ка мы вернёмся к этому разговору денька через два… У Вас как со временем, терпит? Я должен буду кое с кем посоветоваться, проконсультироваться.

– Хорошо,– согласился Бортников, – парочка дней у меня ещё как раз имеется.– Только вот с гостиницей…

– А Вы где остановились?

– Гостиница Ботсада…

– Ну, это не проблема… Нона Илларионовна, – громко произнёс Бокия, нажимая связь с приёмной. – Продлите товарищу Бортникову место в гостинице ещё на три дня. А Вам – советую: сходите в наш Ботанический сад. Есть, есть что там посмотреть…


-4-

– Бокия, Вера Ивановна, – на чистейшем русском языке представилась женщина лет шестидесяти – стройная, высокая, белокурая, – главный ботаник нашего ботсада.

– Очень приятно. Бортников Велимир Иванович, – удивлённо отреагировал посетитель. В его представлении эта женщина должна была выглядеть постаревшей замкнутой седовласой горбоносой, чистокровной грузинкой, с характерным для этой национальности неисправимым акцентом. – Много наслышан о вашем ботсаде. Хотелось бы и самому посмотреть. Я, знаете ли, Вера Ивановна, из Сибири…

– Да что Вы?! – прервав, изумилась женщина ещё более, чем только что сделал это посетитель. – А откуда?

– Из Старореченска.

– Поистине, мир тесен – вот уж поистине. А я – ведь тоже сибирячка, родом с Алтая. Из Быстрого Истока, это недалеко от Бийска, не приходилось там бывать? Да и Река ведь у нас с вами одна, не так ли.

– Да-а… Река. Сейчас я живу в Зеленодольске. Это… можно сказать, спутник Старореченска.

– Ну, кто же не слышал про Зеленодольск?! Обижаете, Велимир Иванович. Там же у вас – сельскохозяйственный центр Сибири. Бывали и у нас ваши учёные, как же… И наши к вам ездили, в лучшие времена по обмену опытом…

Их беседа неожиданно приобретала ту доверительную атмосферу, когда встречаются два земляка на чужбине или пассажиры одного купе поезда дальнего следования от скуки, замкнутого пространства и одиночества принимаются изливать душу случайному попутчику.

Ботанический сад был и впрямь великолепен. Столько диковинного в одном месте Бортникову, даже повидавшему на своем веку уже немало, встречать ещё не приходилось. Реликтовые деревья, кустарники-рододендроны поражали его своими яркими и крупными цветами, необычными листьями, кронами, своими плодами, источая неповторимые ароматы. Будто на экзотической экскурсии, следовал он рядом с интереснейшим, умным и много знающим гидом. Латинские названия экспонатов сыпались на него, словно он держал в руках огромный ботанический атлас, готовясь к экзамену по кандидатскому минимуму.

– Вера Ивановна, а что Вы можете сказать про пихту кавказскую?

– Abies normannina Spach?

– Да, кажется, так по латыни.

– Это, действительно, особый вид пихты. А почему она Вас так заинтересовала?

– А как Вы думаете, можно её районировать у нас, в Сибири?

– Ну, почему бы и не попробовать? Тем более, что Вы говорите, у вас там микроклимат стал меняться – теплее и влажнее становится, особенно зимою.

– А мне ведь приходилось встречать вашу пихту даже за границей – в Дании, Голландии, Норвегии, Германии… Так вот, там её выращивают из семян в специальных лесопитомниках. А семена-то, знаете, откуда завозят?

– Понятия не имею. Хотя, могу догадываться.

– Да, именно от вас, точнее, из Грузии. Причём, нелегально…

– Знаете, меня как-то никогда этот вопрос не интересовал.

– Ну, хорошо. А вот мы хотели бы заполучить хотя бы небольшую партию таких семян. Но уже легальным путём. Собственно, я потому и приехал в Грузию. Но никак не можем пока договориться в вашем министерстве лесного хозяйства с квотами.

– В министерстве лесного хозяйства, говорите? А у кого Вы там были?

– У Бокия Шалвы Арсеновича – замминистра.

– О, Шалва…, – оживилась Вера Ивановна. – Ведь это – мой сын. Я ведь и в Грузии осталась, можно сказать, исключительно из-за него…

– Вот как? – выразил поддельно-искреннее удивление и заинтересованность Бортников.

– С его отцом, Арсеном, познакомились мы в Москве, ещё студентами Тимирязевки. Полюбили друг друга. И предложил он мне пожениться на последнем курсе. Сюда увёз после получения дипломов. Опасалась ехать, не без этого: совсем чужая страна, можно сказать, чужие нравы, обычаи, отношение к женщинам… Всё не так, как у нас, в Сибири. Там всё проще… Но – молодость. К тому же, любила я своего Арсена, готова была хоть на край света поехать за ним, не то, что в Грузию. Трудно было сначала. А ничего, привыкла. И, знаете, уже не жалею теперь. А Шалву пришлось воспитывать и доучивать одной. Арсен погиб в автокатастрофе, когда Шалве исполнилось всего тринадцать лет. Родня мужа, правда, помогала. А пошел Шалва не по нашим стопам: комсомол, партия… Но всё равно вывело его на нашу дорогу, в лесное хозяйство.

– Так я ведь тоже, хотя и наоборот: энтэтээмы – по сути, детище комсомола, – поддержал разговор, направляя его в своё русло, Бортников.

– Пять лет уже в министерстве Шалва Арсенович. И по лесенке служебной быстро шагает. Замминистра. Поговаривают, что в Москву, якобы, хотят его забрать… А как же я? Вспыльчивый он, правда, но отходчивый. Весь в отца, Арсена.

– О, это я уже имел возможность почувствовать на себе. Думал, что и не выслушает меня до конца. Выставит вон из своего кабинета.

– Что, и на Вас накричал?! Это на него похоже. Знаете, власть никого не делает лучше. К сожалению. А что Вы хотите от него?

– Так я ж Вам и толкую: заготовить и приобрести у вас опытную партию семян пихты кавказской.

Через два дня, в назначенное для приёма время, приветливо улыбнувшись Ноне и выложив ей, как и прежде, коробку шоколадных конфет, Велимир Иванович вошел в кабинет заместителя министра.

– Ваши условия? – почти без предварительного этикета задал вопрос Бокия.

Велимир Иванович понял, что у того состоялся разговор с матерью.

– Полторы тонны семян, для начала. На этот год. И наши люди на их заготовку.

– Что-о?! – вспылил Шалва Арсенович. – Это почему же – ваши люди? У нас что, своих не найдётся?

Помня, как отзывались о семенах за границей, Велимир Иванович настойчиво повторил:

– Полторы тонны семян. И наши люди на их заготовке. Это наше условие.

– Но почему?

– Хотите честно? Мне приходилось выслушивать претензии по качеству семян: много сора, некалиброванные, непросушенные до нужной кондиции. А потому – слабая их всхожесть.

– Да, – вынужден был признался Бокия, в очередной раз удивив посетителя: – Если честно, люди наши не привыкли работать. Зарабатывать – да, точнее, получать. А вот работать… Ну, хорошо. Пусть будут ваши заготовители. Из комсомольцев?

– Можем и комсомольцев набрать или студентов-практикантов.

– Добро. Где и когда вы собираетесь заготавливать?

– Я беседовал с Вашей матушкой, Верой Ивановной…

Бокия нахмурил брови. Было видно, что разговор с матерью у него был не из приятных:

– Я об этом осведомлён.

– Так вот, она посоветовала мне заняться заготовкой семян в районе Боржоми.

– Боржоми, говорите? Что ж, неплохое место. И когда вы собираетесь приступить к этому?

– Насколько мне известно, семена вызревают в конце сентября – октябре. Ну, вот, скажем, в самом начале октября, уже в этом сезоне.

– Хорошо, пусть будет так. А вывозить вы как хотите? Надеюсь, не шишкой?

– А что бы Вы посоветовали? Как удобнее? – дипломатически обратился Бортников к Шалве Арсеновичу.

– Перерабатывать у нас, на месте. То есть, собирать шишку, сушить её, лущить семена, отсеивать… Где всё это делать? Кстати, могу предложить Вам ещё и такой вариант: на месте договориться с пионерскими лагерями. Теперь они пустуют. Вот в помещениях их, ну, в столовых, залах – и перерабатывать. Сами понимаете, порядок после себя должен быть идеальным. И… не дай Бог, услышать мне, что вы по-варварски относитесь к самим деревьям, пихтам то есть… Поломаете хоть одну ветку – пеняйте на себя!

– Это я вам гарантирую, – клятвенно заверил его Бортников.


-5-

И, как любил говаривать главный Прораб Перестройки, процесс пошёл!

Подыскать у себя в Зеленодольске пяток молодых ребят-сибиряков, желающих «на халяву» съездить на месяц в Грузию, да ещё и подзаработать денег, Бортникову особых трудов не составило. Одно магическое слово «Боржоми» чего стоило! Правда, для сибиряков это слово ассоциировалось прежде всего с минеральной водой. Впрочем, уже на месте, довольно скоро эта самая минеральная вода надоела так же быстро, как какая-нибудь гречневая каша после перловки-кирзухи солдату-новобранцу.

Пробивной Велин характер и намеченная стратегия, подкрепленная тактическими ходами доброжелательных замминистра и его матушкой, уже в самое ближайшее время возымели своё действо.

Прибыв в Боржоми, попив водичку и полюбовавшись его живописными окрестностями, договорился Велимир Иванович с местными властями и лесничеством. Разрешение на заготовку семян пихты кавказской, скреплённое подписями и соответствующими печатями, лежало у него в кармане. И опять не без напутственного «добро» всё того же Шалвы Арсеновича.

Выделили заготовителям и лесную деляну в пихтовом массиве. Пихты высоченные, много выше сибирских. Вверх, до макушки глянешь, подняв голову, кепка с головы падает. Определились пооперационно. Трое парней, помоложе и полегче, что обезьяны в джунглях, ловко взбирались до самых маковок – где и шишек было побольше, и сами шишки эти вырастали покрупнее, и дотянуться руками до них было гораздо проще. И не нужно было там подгибать хрупкие ветки с шишками, до которых руки не доставали.

Впрочем, для истинных сибиряков такой способ сбора шишек был не в новинку. Особенно ранней кедровой шишки, когда сама она ещё не падает, а колот-кувалда не очень эффективен.

Сорванные пихтовые зеленовато-коричневые тяжелые, ещё смоляные, шишки, стуча по нижним ветвям и стволам, сыпались сверху и, глухо ударяясь о землю, разбредались у подножия пихты. Внизу их собирали в кучи, сбрасывали в мешки и уже в мешках отвозили на нанятой машине, как и рекомендовали, в арендованный на время, пустующий пионерский лагерь.

В просторном, гомонливом и многолюдном летом, зале столовой, откуда были вынесены все столы и стулья, шишки рассыпали тонким слоем на полу. И уже другим, монотонным и постоянным шумом вентиляторов, гонящим сухой и горячий воздух, наполнялось помещение. Неповторимый пихтовый ароматом источали сохнущие шишки. И казалось, будто находишься в сибирским бору, напитанным озоном после кратковременной июльской грозы.

Дня через три-четыре шишки начинали темнеть, и чешуйки на них принимались отслаиваться, обнажая крупные семена, чем-то напоминающие мелкие кедровые орешки.

Дробилку, сеялку и веялку Бортников соорудил сам, из найденных подручных и приобретённых в магазинах материалов. Зря, что ли, у него было два диплома о высшем образовании и корочки кандидата технических наук?! К тому же, ему уже давно не терпелось испробовать свою «бегущую волну» в лущении семян. Но это он пока оставлял на ближайшую перспективу.

Чистые, сухие, откалиброванные по размеру и цвету, семена тут же расфасовывались по десять килограммов в специальные мешки. И к концу октября весь товар был готов к отправке по назначению.

Как и предполагалось, уже в декабре, партия семян пихты кавказской в полторы тонны, без особых препятствий, преодолела таможенную границу под декларацией «Семена пихты сибирской».

Из двадцати тысяч долларов, что причитались за реализацию семян за границей, лишь третья часть перепала Бортникову. И то – не ему одному.

Радея за общее дело, всё ещё веря в коллективизм и те самые молодёжные объединения, основную часть денег отстегнул он в «общак». Две тысячи баксов, тем не менее, оказалась и в его кармане. Впрочем, ненадолго. Имея опыт купца-челнока, закупил он на всю эту тысячу заграничных товаров. А уже у себя, в Зеленодольске, утроилась эта сумма – но в рублёвом эквиваленте.

Второй сезон прошел ещё удачнее. По проторенной дорожке и отлаженному механизму, на следующий год переправил Бортников за границу уже три тонны семян пихты!

На третий сезон в его наполеоновские планы входило полное покорение Европы, то есть обеспечение семенами на весь объём, в полную потребность – всеми восемью тоннами!

Но, сколь верёвочке не виться, – гласит русская пословица…

Сколотив команду заготовителей, прибыл Велимир Иванович в Грузию. И вместо радушного грузинского гостеприимства – резкое и категоричное «Нет»! Дескать, мы и сами – с усами! Зачем нам какие-то сибиряки?

– Как так? Почему? – начал, было, качать права Бортников. – Да у меня – договор! Да мы подведём всю Европу! Скандал международный! Мне же сам Шалва Арсенович Бокия дал «добро» на это дело!

– Ах, Бокия?! Шалва Арсенович! Вот у него и спрашивайте, к нему и обращайтесь… В Москву его перевели. И совсем в другое ведомство.

…Полный облом случился с семенами пихты кавказской у Бортникова, точно так же, как некогда сгорел свечной заводик у незадачливого предпринимателя отца Фёдора – конкурирующей «фирмы» Остапа Бендера.

А – и то, признаться: стал наскучивать Велимиру Ивановичу этот, казалось бы, отлаженный и доходный бизнес. Предприимчивая натура Бортникова требовала новизны и неординарности.

Долго бездействовать ему не пришлось…


Раз – пельмени, два – пельмени… 

Пельмени. О-о! Но те превыше слов,
Когда берётся мясо трёх сортов:
От нетели, от свинки, от овечки.
Его бы всё ж не мясорубкой мять,
А изрубить с лучком, в корытце, сечкой,
Поперчить, посолить, потом слегка
Для сочности добавить молока…

( Василий Фёдоров)

 

-1-

Ускорение ускорением, новое мышление новым мышлением, но коли в холодильнике пусто, а ещё недавно такие лёгкие деньги истаяли весенним снежком, мерекай себе, как и чем себя обеспечить да семью прокормить.

Тем более, страну.

И закачался трон под Меченым, как от землетрясения, пока ещё балла в три, особенно после забастовавшего Кузбасса, что по соседству со Старореченском и Зелёнодольском: тысячи горняков оставили свои рабочие места в шахтах и разрезах, высыпав на площади. И требовали-то всего ничего: чтобы тормозок шахтёрский горячим обедом наполнялся ежедневно да отмыться от въедливой угольной пыли после смены было чем. Те первые толчки народного волнения могли и разрушительными рецидивами обернуться, кратно усиленные.

И затемнела отметина Князя Тьмы, оконтрастилась на белёсом лысом черепе Меченого: не всё, оказывается, ладно в его воеводстве. Накормить немедленно! Выдать каждому холопу рудному по батону колбасы варёной да по куску мыла хозяйственного! Откуда взять?! А хотя бы и у всех остальных дворовых отобрать. Как быть обездоленным? Думай, думай, напрягай извилины под отметиной. Да перевести всех желающих на подножный корм! То есть, сами чтобы себя обеспечивали, натурпродуктами: овощами, ягодой с дачных участков, мясом, яйцами, молоком – со своих подворий… Что с того, что горожане? Всем – по кусу земельному! И не по две сотки с крохотным фанерным домиком кумы Тыквы на нём. По десять, пятнадцать соток выделить! Берите, там разберёмся, потом. А пока – земель пустующих да сорняками зарастающих – что озёр в какой-нибудь забугорной Швейцарии или болотин в сибирском Васюганье.

Оставшемуся без работы уже в который раз, сорокалетнему Велимиру Бортникову разлёживаться на диване и, кручинясь, плевать в потолок было непривычно и даже совестливо.

Поначалу пристрастился Велимир к рыбалке, на Реке, точнее в рукаве, что стремительно сбрасывал свои воды через шлюзы плотины. Поднимавшаяся с низовий рыба шлюзы те беспрепятственно пройти никак не могла. Вот и табунилась, словно в каком огромном садке. Всякая: шустрые краснопёрые толстоспинные язи, неуклюжие горбато-широченные лещи-переселенцы, древне-аборигенные прогонистые щуки с крокодильими мордами, не говоря уже про всякую мелочь, вроде сороги-плотвы, ельцов, окуней да слизистых колючих ершей. Но самыми ценными считались пришельцы-судаки, что расселились по Реке вместе с европейскими лещами после образования Моря. Ещё совсем недавно сюда доходила в сентябре-октябре и похожая на плосковатую крупную селёдку речная пелядь – сырок или сырка, по-местному. Косяками, рыбьими табунами, двигались на нерест в ноябре с низовий Речной губы, распространяя тонкий аромат свежих огурцов, сибирско-лососевые поленообразные муксуны. Только не стало тех нерестилищ – затопило Море, и преградила плотина многовековые пути, что передавались рыбе инстинктивно тысячелетиями.

Вот и ловил поначалу Велимир мелочишку всякую с берега, на поплавочные да донные удочки. Так, забавы вроде, как в школьном детстве или институтской юности: чебаков с окунями да ершей. Иногда настраивал парочку закидушек. Тут уже и язишка, случалось, попадался. А если умудрялся, втихаря, покидать колобки глиняные с пшенными зёрнами, то и полуторакилограммовые лещи, плашмя, выходили из воды на леске к самому берегу.

Потом стал Велимир примечать, что у других рыболовов в уловах хищная рыба оказывается: полосатые сине-зелёные крупные окуни, пёстрые щуки и серо-дымчатые судаки. И ловили те рыбаки не обычными поплавочными или донными удочками – спиннингами. Правда, время и место ловли ограничивалось. К тому же, и платить за это следовало рыбинспекции.

Рыба, хоть и вкусна, однако приедается быстро, не в пример тому же мясу или даже картошке.

Несколько раз, смиряя свой стыд, выходил Велимир к торговому центру Зеленодольска, а то и вовсе уезжал подальше, в Старореченск, пристраиваясь со своей рыбой рядышком со старушками, торгующими огородной мелочью. Разбирали быстро, особо не торгуясь. После этого заходил он в магазин, тратя до последнего вырученного рубля на скудные продукты. Иногда удавалось выкроить из выручки на бутылку пива «Жигулёвское» или розоватого вина «Агдам». Само собой, и на сигареты – с фильтром.

Правда, времени на рыбалку у него оставалось всё меньше. Особенно, когда пришлось вернуться в артель по изготовлению шлакоблочных кирпичей. Жить-то надо на что-то. А тут и вовсе…

– Веля, у нас там на библиотеку землю выделяют, под дачные участки,– сказала как-то Анна, вернувшись с работы. – Может, и нам взять, а?

– Да ты что?! – изумился, было, Велимир Иванович.– Это же – прощай моя свобода: ни рыбалки тебе, охоты, ни походов, ни колыма какого, ни…

– А то ты только и занимаешься тем, что время на рыбалках да на охотах проводишь, – возразила, обрывая его, жена. – Какое-никакое подспорье будет. В магазинах-то, сам видишь… Ребятишек кормить надо чем-то. Ягодников насадим – всё витамины какие будут. Соков, компотов, варений наготовим на зиму! Не говорю уж про овощи всякие. Да хотя бы и картошку…

Под дачные участки выделили место недалёкое, пригожее, ровное, безлесое, почти рядом с Морем рукотворным, что Река из себя людям сделать позволила. И всего в каких-то двадцати минутах ходьбы от жилого микрорайона. На машине – и того меньше, благо «Москвич», что остался напоминанием ещё недавнего благополучия Велимира, в гараже не простаивал. Подрабатывал Веля на нём частным извозом: то в Старореченск кого подбросит, то в аэропорт. Теперь вот – на свой дачный участок. Никого не нанимая, перевозил он, загружая в багажник «Москвича» и шлакоблоки, и цемент с песком да гравием, и пиломатериалы сподручные – на багажной крыше.

Но первым делом – заказал жене литературу – по архитектуре и строительству дачных домов. Обложился книгами и чертежами, всё выбирая да сравнивая. С женой советовался и даже с сыном-подростком. Помощник, какой-никакой. Всё не одному кажилиться. Хоть и не велик в том прок, а всё помощь: где – поддержать, чтобы прибить поровнее, где пилой двуручной брус или плаху отрезать, где просто подать или поднести чего по мелочам.

От работы такой руки Велимира почернели, огрубели тугими мозолями, а по вечерам частенько стал он чувствовать ноющую боль в пояснице. Однако, внимания особого на это не обращал, всё ещё молодым себя считая. Да и можно ли думать иначе, если на ложе супружеском по-прежнему редкую ночь не устраивались любвеобильные баталии…

И уже к первому снегу тёмно-серым квадратом выделялся на участке Велимира Ивановича периметр будущего домика – бетонный фундамент. Рядом громоздились штабеля дымчатого шлакоблочного кирпича и белели кучи прочего строительного материала.


-2-

Собираться всем вместе за семейным обеденным столом в последнее время Бортниковым удавалось редко, особенно вечерами. Дети, рано поужинав, быстрее старались исчезнуть из дома на час-другой по своим ребячьим делам. Позднее других ужинал обычно сам хозяин семейства Велимир Иванович, возвращаясь с работы или с дачного участка.

А тут как-то случилось. В самом конце октября, когда и на даче уже делать было особо нечего, и на основной работе перебой с материалами вышел. Собрались. Правда, не в обед, вечером.

Как обычно, Анна разлила по глубоким тарелкам дымящуюся уху из речной рыбы, что принёс накануне Велимир с рыбалки. В тарелку каждого угодило по целой рыбке: кому чебак, кому окушок. В наваристом бульоне бесформенными комочками розовела икра вперемежку с белыми кубиками картофеля и зеленоватой луково-укропной приправой. Посредине стола стояла большая неглубокая чаша с исходящими паром крупными кусками судака и щуки – вычерпанными половником из того же варева.

– Мать, сегодня что у нас: уха или рыбный суп? – улыбаясь, произнёс Велимир Иванович.

– Похоже, суп рыбный, – ответила жена, поняв намёк мужа на спиртное.

– А может, нальёшь всё же рюмашку? С устатку. Вроде, у нас там где-то оставалось ещё?

– Ладно, уж. Пусть для тебя будет сегодня уха. А мы и суп похлебаем, – ответила Анна, доставая из холодильника початую бутылку талонной водки и ставя перед мужем тонкую стеклянную стопку с золотистым ободочком.

– А сама – чего же?

– Не хочу, – коротко ответила Анна.

– Ну, как хотите, – подмигнул сыну Велимир Иванович, опрокинул стопарь, поморщился и, поперчив, принялся хлебать, нахваливая: – Хороша ушица, ай, хороша!

– А вы чего не едите? – спросила Анна детей, обратив внимание на то, что те как-то уж очень вяло и нехотя орудуют своими ложками.

– Что-то не хочется этот рыбный суп…– ответила за двоих дочь Светочка.

– Берите рыбу тогда.

– Надоела уже эта рыба! – раздраженно сказал сын Денис. – Итак каждый день почти: рыба жареная, рыба вареная, котлеты – и те рыбные … Мяска бы.

– Или колбаски, – поддержала его сестра. – Или пельменей хотя бы.

– А правда, Ань, пельмешков – и впрямь не худо было бы…

– Когда с ними возиться-то? Да и мяса нет, сами знаете.

– Ну, магазинных…

– А ты в магазин-то наш давно в последний раз заглядывал?

– Да как будто бы и недавно, – ответил Велимир, расправившись с ухой и наливая вторую стопку.

– За водкой или сигаретами?

– Так какая водка без талонов? И сигареты – тоже скоро до талонов дойдём… Эх, до чего же довели страну наши перестройщики? С такими-то ресурсами природными – и нищие. Талоны… Срам – на весь мир! Как в каких-нибудь Зимбабве, Эфиопии или Мозамбике…

– А то ты не знаешь, сколько уходило от нас в эти Эфиопии да Мозамбики? Вот и допомогались…

– Так, когда это было-то?

– А десять лет Афганистана? Что, даром всё это? Не говорю уж про людей… Сколько их там положили да покалечили. Ладно, хоть вывели войска, наконец-то, – она глянула на Дениску. – А то бы и нашего, глядишь, скоро – добровольцем каким-нибудь…

– Ну, не сгущай так краски-то… Давай, уж лучше про пельмени.

– Вот и я говорю: в гастрономических отделах – сплошной голяк. И очереди повсюду. Где что и выкинут иной раз – когда стоять в очередях? Пельмени, говорите. Пельмени – и те, словно французы прошлись, подчистую всё повыгребли. Фабричные – слипшиеся, с соевыми наполнителями – и те не сыщешь. Тем более, ручной лепки.

– Ручной лепки, говоришь? – глаза Велимира под очками оживлённо заблестели. Он отложил рыбу, вытер губы и руки салфеткой, запустил пальцы в шевелюру. – Пельмени, пельмени, пельмени… Так-так, так. Слушай, Ань, а может, попробовать заняться пельменями? Шлакоблоками-то мы затарились под завязку, складировать уже некуда. И покупатели – видать, до весны не сыщутся. Придётся, похоже, останавливать наше производство. Пельмени, пельмени. А в принципе, почему бы и нет?! Что тут такого мудрёного? Главное – достать лицензию. Ну, и мяса, конечно. С мукой, думаю, особых проблем не будет. Может, и вправду, возьмём семейный подряд, да и будем дома их изготавливать? Все вместе? На реализацию, разумеется. Ну, и как вам моя идея?

Анна улыбнулась, видя, как оживился муж. Внимательно посмотрела на него, перевела взгляд на детей. Те вяло вилками отщипывали кусочки мякоти, выбирая мелкие косточки из щучьих шматов.

– Света, Дениска, что вы на это скажете? Будем папе помогать лепить пельмени?

Особых восторгов у детей предложение родителей не вызвало. Перспектива сидеть за этим же столом и вручную изготавливать пельмени в свободное от учёбы время их явно не прельщала.

– Не-е, мне некогда, – первым отреагировал Денис. – И так всё лето почти, да и осень, с вами на дачном участке упирались. Я на секцию бокса записался, тренироваться надо. А скоро каток зальют во дворе. В хоккей с пацанами играть собираемся. Да и задают на дом много…

– Я тоже не хочу пельмени лепить, – скуксилась вслед за братом Светка. – У меня – кружок рисования.

Ну, вот, видишь, – какие мы тебе помощники, – подытожила Анна. – Да и мне не мешало бы диссертацию-то заканчивать уже.

– Ладно. Вижу, какие вы мне помощнички… Зато: не хотим эту рыбу каждый день, пельмешков бы покушать… А ты не помнишь, как это у Василия Фёдорова про пельмени написано было? Кажется, один едим, а на другом – сидим? Или что-то в этом роде...


- 3 -

Уже в следующие два-три дня Велимир Иванович Бортников целенаправленно забредал в гастрономические отделы магазинов Зеленодольска, съездил даже в левобережье Старореченска, заглядывал в попадающиеся ему на пути домовые кухни. Пельменей и впрямь нигде не было. И лишь в одном месте, около киоска с мороженым, в районе Старореченской водонапорной башни, он наткнулся на очередь. Очередь продвигалась быстро. От окошечка киоска отходили довольные покупатели, в основном старушки, как от пивных бочек отклеивались полупьяные мужички с наполненными разливным пивом трёхлитровыми банками и пластмассовыми канистрами. Тут отоваривали пельменями – по два полукилограммовых пакета в одни руки.

Велимир Иванович не выдержал искушения, спросив, кто последний, встал. Волной прокатилось от окошечка: «Больше очередь не занимать!» Отстояв своё, оказался он счастливым обладателем двух пакетов – «в одни руки».

Вернувшись домой, едва дождался домочадцев. Сварил на плите в кастрюле пельмени – дело нехитрое и скорое. Разливал по тарелкам вместе с бульоном, отсчитывая каждому по полтора-два десятка тестовых белых комочков с мясной начинкою внутри. Пельмени по виду были ручной лепки, да и на вкус показались всем едокам довольно приятными.

«Вот бы и нам такие же научиться делать», – мечтательно сверлила мысль головушку Бортникова, в которой идея пельменного бизнеса уже прочно поселилась.

А тут и повод, толчок для её развития обозначился. Встретил Велимир Иванович одного своего бывшего коллегу-сослуживца по НИИ Николая Фёдоровича, которому он как-то читывал курс по теории научного эксперимента. Тот чудом удержался на прежнем месте. Мало того, его лаборатория получила заказ на разработку и изготовление опытного образца одного прибора – в Китае. Разговорились. Николай Фёдорович, как оказалось, совсем недавно вернулся из командировки в Поднебесную. Целых полмесяца там пробыл. Впечатлений – море!

– Ну, и как там, у них? Стена-то стоит?– поинтересовался Бортников.

– Куда ей деваться?! А ты знаешь, похоже, они скоро обойдут нас по очень многим параметрам. Не в пример нам, малый и средний бизнесы у них и в самом деле процветают. И что интересно, – почти никаких препонов и волокиты с бумагами, не говорю уже про всякие там сертификаты и лицензии. Делают почти всё, безбожно сдирая и копируя зарубежные фирмы. Шмотками дешёвыми, вроде курток пуховых, кроссовок, трикотажа – завалено всё. Качество, конечно, неважное, но во всём косят «под фирму». И наплевать на все лицензионные запреты! А работать они, сам знаешь, умеют, не в пример многим нашим лодырям.

– А мы-то – всего боимся. Всё-то оглядываемся на всякие чиновничьи запреты, – поддержал разговор Бортников.

– Но я думаю, у них это – только начало. Старт, что ли. Нашлись и там умные головы: закрыли глаза на международные запреты. Научатся и они со временем изготавливать качественно добротные вещи. Ведь были же у них, помнишь?

– Ну, а ты-то сам оттуда что-нибудь привёз?

– Привёз. Пуховики – себе и жене. Тёплые, лёгкие! Ребятне – кроссовки дешевые, под «Адидас». По мелочам – тоже кое-что набралось. А ещё. Знаешь – обхохочешься. Захожу, значит, в магазинчик какой-то. Гляжу, стоит какая-то хреновина, навроде нашей стиральной машины-малютки. Чем-то заинтриговала она меня, подхожу, спрашиваю, дескать, что это за агрегат? Ну, мне как могли, растолмачили: машинка для выпуска продуктовых полуфабрикатов из теста с мясной начинкой.

– Пельменей, что ли?

– Ну, вроде наших пельменей.

– Да что ты говоришь?! – изумился Бортников, поправляя пальцем очки.

– И, главное, стоит по нашим меркам, почти смехотворно дёшево. Там ведь всё дёшево. Не то, что у нас. Ну, я сдуру на всю оставшуюся у меня наличную сумму и купил её. Мало ли что, думаю. Может, пригодится у нас. Привёз домой. Жена на меня напустилась: зачем, мол, она нам, деньги лишь зря потратил. Лучше бы ребятне обувки ещё привёз. А ведь, и впрямь. Для себя нам столько и не надо пельменей. Там же не на сотни счёт ведётся – на тысячи штук. Хоть и маленькая с виду, а производительность у неё приличная…

– Слушай, а может, ты её мне продашь?

– Да вот, и не знаю, как быть. Всё думаю, может, и сам ещё ею займусь. Правда, некогда сейчас. Крутимся, как пчёлки. Пашем. Надо ведь к весне уже выдать китайцем готовый заказ. Придётся, похоже, ещё туда ехать, запускать да внедрять в производство тот прибор.

– Ну, тогда дай мне на время свою машинку, – настаивал Бортников. – Не даром, конечно, в аренду, хотя бы до весны. А глянуть нельзя на неё?

– Отчего же нельзя? Идём. Тут недалече. В гараже у меня стоит.

Сходили, посмотрели. Аппарат и впрямь оказался невеликим по габаритам, на столе кухонном вполне мог уместиться. Запитывался от бытовой электросети в 220 вольт, и потребление энергии – всего-то в полкиловатта. Сговорились на аренду до весны. Да тут же Велимир Иванович и перевёз её в свой гараж.


-4-

Ноябрь подоспел морозным.

Окончательно закрылся шлакоблочный бизнес Велимира Ивановича до весны. В конце месяца на Реке уже забереги убегали в море на сотни метров. Повсюду снегом запорошило намороженные комья грязи. Газоны, ещё недавно зеленевшие, забелило. Оголились деревья. Лишь кое-где на карагачах оставались трепетать на ветру засохшие бурые листья.

За один вечер освободил Велимир Иванович от бытового и строительного хлама двадцатитонный контейнер, что стоял во дворе и предназначался первоначально под временный гараж. На трёх стенах контейнера по периметру наварил кронштейнов из уголков, к ним – продольные брусочки. На них в четыре ряда настелил плах, что заготавливались на дачный домик. Получились полки-стеллажи.

А вечерами обкладывался Бортников книгами. Допоздна засиживался дома, изучая пельменную технологию. Это ведь всё кажется просто, если делаешь пельмени для себя, дома, на глазок. Казалось бы, чего мудрёного: изготовил мясной фарш, замесил тесто, раскатал его потоньше, нарезал кружочками и залепляй в него мясной фарш. Так, да не совсем. Не всё, оказывается, можно «на глазок». Следует выдерживать строгие пропорции: сколько муки, какого сорта, твёрдости, вязкости нужно на один замес той самой китайской машинки? Сколько яиц разбить, соли, даже воды, и даже – какой? То же и с мясом-фаршем: какое и сколько; опять же – лук, чеснок, специи, пряности?

Но прежде всего взялся он за расчёты. Во что и сколько обойдётся ему этот малый бизнес. Не прогорит ли он на нём, как отец Фёдор с каким-нибудь свечным заводиком? Затраты сравнивал с ожидаемой прибылью, ориентируясь на цену тех самых пельменей, что недавно покупал в киоске Старореченска. По расчётам выходило – быть навару. И немалому.

В детском садике, что стоял в последнее время почти пустым из-за сокращения рождаемости в Зеленодольске, договорился Велимир Иванович с заведующей, чтобы отвели ему место на кухне. Пока хотя бы на месяц. И не даром, конечно. Там-то он и решил поставить свой аппарат для лепки пельменей. Не было, правда, тут хорошей мясорубки. А задумывал и рассчитывал Велимир не на малый опт – на регулярное поточное производство. Разрешение на то получил не только от заведующей, труднее всего было уговорить санэпидстанцию. Но и этот барьер взял Бортников, словно хорошо подготовленный бегун-спортсмен.

Нужную мясорубку приглядел в одной из столовых Зеленодольска. Аренду и эксплуатацию договорился оплачивать полуфабрикатом, фаршем мясным, то есть. И опять: разрешения, подписи, справки, печати, сертификаты.

Съездил на мелькомбинат, птицефабрику – заключил договоры на прямые поставки муки и яиц. На городском рынке договорился с торгашами мясом. Подыскал по объявлениям технолога и двух девиц-операторов. Опробовали. Отладили, скорректировали поточную технологическую цепочку.

И трёх дней хватило Велимиру Ивановичу на договоры с торгующими точками. Ездил сам, рекламируя готовую опытную партию пельменей. Договаривался о поставках своего продукта, ценах, сроках и условиях его хранения и реализации. Ну, и о расчётах, разумеется, как без этого. Не любил Велимир, если деньги его где-то по долгам залёживались и расходились. Да и не было их, лишних-то. Все уходили на закупку сырья и производство всё тех же пельменей-полуфабрикатов.

Качество и вкус мясного фарша Велимир Иванович довёл почти до домашнего, пробовал сам, сравнивая различные начинки. Остановился на приглянувшемся, затвердив компоненты и пропорции. Пусть и не совсем, как у поэта Фёдорова, когда берётся мясо трёх сортов – от нетели, от свинки и овечки, но всё же. Пришлось половинить: свинина и говядина. За его соотношением и исключением возможности заменителей, суррогатно-водных и прочих соево-крупяных добавок строго следила технолог. Перекручивали на мясорубке по два-три раза, смешивая с луком, чесноком, перцем, вкусовыми добавками. Всё из натуральных продуктов.

Одно не совсем устраивало Бортникова: внешний вид изготавливаемых пельменей. Из его аппарата выходила продукция далеко не сибирско-уральской привычной формы, откуда и пошло то само название «пельмень», от коми-пермяцкого «тюль-нянь», что собственно переводится, как «тестовое ушко». Китайский вариант сибирского пельменя по форме напоминал полумесяц, ещё точнее – вареник, только миниатюрного размера. Но пришлось смириться с этим отступлением от классической формы. Хотя в изобретательном мозгу Велимира заронила своё семя идея создания собственной машинки, но чтобы при этом и сами пельмени выходили привычного вида. Но это так, на потом.

А сейчас пельмени вылуплялись из китайской машинки, напоминая куриные яйца, что скатываются по проволочным желобам на транспортёрные ленты птицефабрик: беленькие, аккуратные, абсолютно единой формы и размеров. Раз – пельмень, два – пельмень… И здесь же укладывались ровненькими рядками на фанерные листы, присыпанные мукой, чтобы пельмени не слипались и не прилипали. Заполненные по пять сотен пузатенькими полумесяцами листы штабелировались и отвозились Велимиром в свой контейнер-холодильник. Там они расставлялись на полки и ожидали своего – заморозки.

И закрасовались в витринах магазинов да киосков с мороженым пельмени – в шутку и всерьёз окрещённые «Бортниковскими». Даже фирменный логотип-этикетку разработал сам Велимир Иванович и размножил на бывшем своём ксероксе, что на безденежье пришлось продать в ту самую библиотеку, где работала Анна.

Поставленное на поток производство иной день выдавало до полутонны готовой продукции. И рассчитывался Бортников поначалу со своими работниками да арендаторами всё тем же фаршем или готовыми пельменями, пока не стали у него пухнуть карманы пачками купюр.

Жесткий распорядок дня требовали от него и непрерывная технология, и реализация продукции. Как заведённый, из дня в день, вставал Велимир Иванович рано. Прикидывал, куда в первую очередь податься: на рынок за мясом или за мукой с яйцами. Половина дня и уходила на это. После обеда развозил из столовой на кухню фарш, загружался листами с пельменями, мчался в гараж-холодильник. Оттуда с замороженными фасованными пельменями, наметив маршрут, уже разъезжал по торговым точкам – сначала Зеленодольска, потом – Старореченска. Сдавая пельмени своим торговым партнёрам, тут же получал и выручку наличными. Одного побаивался Велимир: как бы не наехали на него предприимчивые парни спортивного телосложения, которых стали называть непривычным заморским словом рэкетирами, а чаще – рэкетменами. Слава Богу, проносило пока.

Продукция его подолгу нигде не залёживалась. А если случались заминки и проволочка с расчётами, Велимир прекращал поставку пельменей таким ненадёжным партнёрам, тут же находя новых.

Ладно, бойко дело шло. Особенно зимою.

С приходом тёплых и солнечных весенних денёчков всё тревожнее становилось на душе у Велимира Ивановича: лишь ночами столбик термометра опускался ниже нулевой отметины. Забастовал его надёжный партнёр-холодильник. Готовые пельмени, заполонившие все лавки стеллажей контейнера, оставались лежать незамороженными и нерасфасованными. Они теряли товарный вид, слипались, от них отказывались ставшие разборчивыми покупатели и торгаши. Приходилось нести и терпеть убытки, а куда деваться?

Зароптали и его работники: стремительно стал падать объём выпускаемой продукции, а стало быть, и их заработок.

Как ни бился Велимир Иванович в поисках промышленного холодильника, найти его никак не удавалось. Волей-неволей пришлось сворачивать и закрывать бизнес, если не насовсем, то до следующих холодов.

К тому же – и конкуренты объявились, не один, оказывается, Велимир Бортников раскушал выгоду от пельменей.


Джинн из бутылки

А те, что пали – раньше пели,
Но шприцем сбиты наповал.
Не взяли то, чего хотели,
А ты бы на их месте взял?

(Семён Печеник)

 

-1-

– Велимир, надо что-то делать, – пожаловалась Анна Бортникову, когда тот вернулся домой поздним декабрьским вечером кануна нового тысячелетия.

– А что случилось? – встревожился он.

– Ты разве ничего не замечаешь в нашем подъезде?

– А что там может быть? Голые ободранные стены – похабелью исписаны и исцарапаны. Мусор по углам, окурки, шелуха семечек, банки пивные…

– Вот-вот. Кабы только один мусор да банки пивные, – с упрёком продолжила Анна. – Боюсь уже поздно возвращаться домой одна, к себе в подъезд заходить…

– А ты не ходи одна, – попытался отшутиться Велимир Иванович.

– Телохранителя, что ли, нанимать? – в тон ему ответила жена. – Как вечер, так у нас в подъезде молодёжный клуб, тусовка.

– Куда же им ещё податься? – возразил Бортников. – Клубы позакрывали, кружки с секциями распустили. Денег на это, видите ли, нет ни у государства, ни у города.

– Ну, и что ты предлагаешь? Пусть теперь по подъездам тусуются да ширяются?

– Так уж все и ширяются?

– Разуй глаза, Бортников! Или тебя уже кроме твоей коммерции ничто не интересует? Наркоманов поразвелось…

– Что ж поделаешь? Выпустили джинна из бутылки, а пробку потеряли.

– А если это наших детей коснётся, Светочки и Дениски?

– Ну, им-то, надеюсь, этим заниматься некогда. Учатся, слава богу. А Дениса ещё и от компьютера не оттащить.

– Учатся? А ты знаешь, что уже и в университетах в туалетных комнатах шприцы разбросаны? И даже у нас, в академической библиотеке, технички в курилках да туалетах шприцы находят. Нет, надо что-то делать…

– И что ты предлагаешь?

– Ну, хотя бы двери на подъезде поменять, металлические поставить с кодовыми замками.

– Одними дверями эту проблему теперь не решить, – мрачно отреагировал Велимир Иванович.

– Конечно, не решить. Но себя-то хоть как-то надо немного обезопасить. С жильцами подъезда поговорить. Многие уже жалуются, а ничего не делается…

– Вот так всегда у нас, – недовольно пробурчал Велимир Иванович, – нам бы только поворчать да поплакаться, а сделать что-то – пусть этим чужой дядя занимается.

Поговорили. И как будто забыли.

А наутро, спускаясь по лестнице вниз – лифт был занят, а ждать Бортников не любил, – обратил он внимание на то, что и впрямь на подоконниках валялись разбросанными несколько одноразовых шприцев.

«А ведь Анна права, – констатировал Бортников. – Придётся подъездные двери менять да замок кодовый ставить. Не худо бы и свою, квартирную, какими-нибудь хитрыми замками усилить. Мало ли что? Хотя, поможет ли это? Что, здесь, в нашем подъезде, чужие люди всем этим занимаются? Да свои же дети или их знакомые. Ишь ты, и до нас докатилось эхо цивилизации – шприцы одноразовые…»

Бортников вышел из подъезда, хлопнул входной дверью. На дворе было морозно, брезжил рассвет. Сиротливая лампочка, под матовым круглым плафоном, освещала уличную площадку подъезда. Беглый взгляд Бортникова выхватил на серой бетонной площадке валяющийся шприц. Он спешно достал из кармана пачку сигарет «Кэмел», закурил, затянулся, глянул на тлеющий огонёк сигареты.

«Наркота. А сигареты – не наркотик? Сколько же лет он смолит их без перерыва? К тридцати годочкам уже подбирается, хоть юбилей отмечай. Это – если регулярно. Всерьёз начал курить он на третьем курсе института, после зимней сессии. А до этого? Покуривал время от времени в хмельных компашках и на студенческих пирушках. А в первый раз? Кажется, ещё до школы, во дворах. Дружок Вовка Яковлев предложил папироску «Байкал» – были такие в послевоенное время, тоненькие, крепкие. «Кури взатяг», – советовал дружок. Затянулся Веля, закашлялся, слёзы из глаз навернулись, голова закружилась, чуть ли не до рвоты дело дошло… Так ведь и теперь – не все же подряд ширяются. Травку покуривают. Джинн из бутылки. Травка – не Афган ли нам так аукается? Сколько молодёжи в восьмидесятые через него прошло в составе ограниченного контингента наших войск? Полмиллиона, миллион? И ведь поговаривают, что почти каждый там травку попробовал. И уже здесь, в Союзе, не один из них соблазнялся всё тем же джинном из бутылки… Но хуже – когда до химии дело доходит, до «колёс», экстази там всякие… Слава Богу, хоть наше поколение этой дури не ведало.

Однажды, всего один раз, и ему, Велимиру, довелось попробовать опий. Приятель-кореец дал, с которым ещё в институте вместе учились. Но тогда Велимиру уже лет тридцать было. Встретились случайно. Приняли за встречу. Вот дружок и предложил комочек чего-то клейкого, липкого, на кусочек затвердевшей смолы похожий. Или на коричневатый махонький леденец-«лампасейку». «А что с ним делать?»– поинтересовался Велимир. – «Положи его под язык и соси», – посоветовал приятель. Теперь уже и вкус того леденца Веля никак припомнить не смог бы. И кайфа от него – никакого. Хотя, стоп! Они же после этого какого-то дешевого вина напились. До одури, до рвоты… И то ли наркотик тот своё дело сделал, то ли вина перебрали…»

Велимир Иванович вернулся, поднял валяющийся на площадке шприц. Небольшой, зеленовато-мутный, чуть толще подарочной шариковой ручки. Цилиндр и поршень – пластмассовые, тонюсенькая игла из нержавейки. Брезгливо и осторожно, разглядывая, повертел в руках, отделив и выбросив иглу, зачем-то положил шприц в карман, направился к стоявшей метрах в двадцати от подъезда машине – «москвичонку».

«Москвич» его – запасной вариант, индикатор благополучия Велимира Ивановича и его кипучей предпринимательской полосатой деятельности. И не самого лучшего, светлого, периода. «Москвичок» тот – что конёк-горбунок из любимой сказки, где изловленная Иваном мать-кобылица советовала коней продать, но конька не отдавать – ни за пояс, ни за шапку, ни за какую-то там бабку. Сколько уже перебывало у Велимира Ивановича, особенно за последние десять лет, машин-иномарок – полдюжины, не меньше. Только ни одна из них долго не задерживалась: уходила чаще всего, чтобы срочно рассчитаться с появившимися невесть откуда долгами. Или на кредиты. А «москвичок» так и оставался у него в запасе, до поры до времени, словно надёжная выручалочка конёк-горбунок.

Ведя машину между домами, Велимир подумал: «А что, если шприцы те утилизовывать?» И уже заработала, включилась в работу его неугомонная головушка. «Иглы – это же нержавейка. А теперь почти на каждом углу Старореченска, да и в Зеленодольске, принимают цветмет! Только вот, сколько же их на один килограмм нужно собрать? Пятьсот штук, тысячу? А если сами шприцы? Это же ведь пластмасса! Сырьё, точнее – вторсырьё. Стоп! Так у нас же ведь, где-то на окраине Старореченска, есть какой-то заводишко по производству пластмассы. Из вторсырья. Точно. Там ещё, кажется, всякие ведёрки штампуют, плечики для костюмов, какие-то игрушки, плёнку для теплиц… Только, опять же: сколько этих шприцев собрать надо, чтобы приняли минимальной партией? И собирать их по общественным туалетам да по подъездам жилых домов? Кому? Ему самому, Велимиру Бортникову? Ну, Велимир Иванович, как же ты низко пал, голубчик, докатился до старьёвщика-мусорщика… Хотя, подожди. А что, если?..»


-2-

«Ачто, если шприцы эти не собирать штучно по подъездам да туалетам, а брать где-нибудь оптом? Ну, допустим, у тех же врачей?»

Бортников вывел машину из дворовых кольцевых дорог, вырулил на проспект, миновал здание научной академической библиотеки, где директорствовала его жена Анна, подался в сторону Старореченска. Его мысли полностью завладели идеей шприцевого бизнеса, хотя он ещё вовсе не был уверен в его прибыльности. А вот так – просто сама идея, как уже не единожды бывало: втемяшется что в его головушку – попробуй, вышиби её оттуда! Ему, пятидесятилетнему, припомнился Яковлев Вовка, из далёкого теперь детства. Уже тогда в дворовых игрищах и забавах на Тускрете получил он кличку Медик за своё пристрастие к мышам да лягушкам, коих таскал в своих карманах, а при девчонках, под их визги, садистски принимался препарировать складным трофейным немецким ножом.

Тот Вовка, теперь уже Владимир Константинович, по слухам, защитил кандидатскую и даже докторскую диссертации по медицине. Преподаёт в медицинской академии Старореченска и даже является каким-то там ведущим или главным специалистом в какой-то клинике. Где-то была его визитка у Бортникова, встречались лет пять назад на одном из школьных юбилеев.

На окраине Старореченска Бортников как-то само собой свернул с дороги в центр и подрулил к заводику полимерных материалов. Зашел в управление, миновав задремавшую охрану. Отыскал технолога, познакомились. Разговорились. Главным технологом оказалась миловидная женщина, лет тридцати пяти, белокурая, приветливая. Таисией Сергеевной представилась.

– Таисия Сергеевна, – начал он, – я – Велимир Иванович Бортников, предприниматель. Меня интересует вот какой вопрос: работает ли ваше предприятие на вторсырье?

– Да, мы изготавливаем часть нашей продукции, не связанной с пищей, из вторичного сырья.

– И на что она идёт?

– Большей частью – на ритуальные изделия, венки всевозможные. Может, вам приходилось видеть: такие зелёные, пушистые, под хвою…

– Да, обращал внимание. Здесь, недалече, на Крещихе. Даже сам как-то покупал. И смотрятся неплохо, и хранятся долго, не выцветая и не теряя формы.

– Вот-вот. Ну, помимо таких венков, изготавливаем и цветы всякие искусственные. Садовый инвентарь: лейки, вёдра, лопаточки, распылители, шланги поливные… В общем, следим за спросом.

– И сколько продукции изготавливается из такого вторсырья?

– Процентов тридцать-сорок, опять же, в зависимости от спроса.

– А кто вам поставляет вторсырьё?

– Частично – предприятия, как отходы производства.

– А частники? Кооперативы?

– Ну, вы-то, наверное, не хуже меня знаете, что кооперативов почти не осталось, сплошные ЧП да ИП.

– Стало быть, и они бывают у вас, – констатировал Бортников. – И сколько, к примеру, вы сможете принять вторсырья? А вот такое подойдёт?

Велимир Иванович, к удивлению главного технолога, вынул из кармана обыкновенный разовый шприц, без иглы.

– Шприцы медицинские? – изумилась Таисия Сергеевна, взяв в руки шприц и отделив поршень от цилиндра. – Ну, я даже не знаю… Надо спросить в отделе сбыта.

– А не могли бы Вы мне посодействовать в этом?

– Даже не знаю, насколько я могу быть Вам полезна в этом, – кокетливо произнесла Таисия Сергеевна. – Впрочем, идёмте.

В отделе приёма и сбыта Бортников повторил свой трюк со шприцем, задав тот же вопрос.

– Да, хоть тонну, хоть три, – ответили ему, посматривая недоверчиво, как на юродивого. – Только где же вы наберёте столько-то? Да Вы хоть знаете, сколько весит один шприц?

– Граммов пять, пожалуй, будет, – ответил нерешительно Бортников, подбрасывая на ладони шприц.

– То-то же, пять… А Вы нам – про тонны!

– Ну, не тонны, конечно, – сдался Велимир Иванович, – килограммы…

– Неужто, и впрямь эти шприцы можно в килограммы сложить? – всё ещё с недоверием спросили Бортникова.

– Попробуем. Есть идея, – набирая уверенность, ответил он. – Тогда ещё вопрос, чисто меркантильный: по какой цене вы примете этот сырьё?

– Это? Рублей по шесть … за килограмм.

– Так дёшево? – скис, было, Бортников.

– А вы что хотели? Шесть – это ещё и много. По пять, пожалуй, реальней.

Названная сумма явно не устраивала Бортникова. «Стоит ли овчинка выделки?» Это были далеко не те доллары, которые предлагали ему за границей за килограмм семян кавказской пихты, гамаруса или артемии. Правда, он пока ещё и сам весьма смутно представлял и процесс, и масштабы предполагаемых поставок. Да и получится ли? Выгорит ли у него что с отработанными шприцами, положим, у того же Яковлева?

– А как насчёт лицензии? – задал он вопрос.

– Вам, должно быть, известно, что сейчас у нас на любой вид индивидуальной или предпринимательской деятельности лицензия просто необходима, – сказал один из отдела сбыта.

– Но в качестве исключения, для Вас, – подмигнув первому, добавил другой, – и в виде эксперимента, мы закроем на это глаза… Можем провести приём вашего опта через подставное лицо, то есть лицензированную фирму, которая является нашим постоянным поставщиком.


-3-

Владимир Константинович Яковлев ровесником Бортникова. Мало того, он и в самом деле к своим пятидесяти годам много в чем преуспел. Закончив медицинский, после ординатуры, был оставлен на кафедре урологии. Богатая практика и склонности к исследованиям и обобщениям позволили ему без особого труда защитить сначала кандидатскую, а затем и докторскую диссертации. В свои сорок он был уже заведующим кафедрой в медицинской академии и заведующим урологическим отделением в одной из клиник Старореченска. А три года назад стал и главным врачом этой самой клиники. Клиентов у врача-уролога Яковлева было хоть отбавляй. А если по-серьёзному, то почти каждый второй мужчина Старореченска или Зеленодольска, кои пребывали в возрасте Бортникова и старше, были уже явными или потенциальными клиентами профессора Яковлева. Да взять хотя бы и того же Велимира…

Не так-то просто оказалось Бортникову добраться до своего тускретского приятеля Вовки Яковлева, а ныне – главного врача клиники Владимира Константиновича: то у него приёмы и операционные дни, консилиумы, планёрки-заседания – в клинике, то занятия со студентами в академии и на кафедре. Однако, не для Бортникова сия задача. Уж что задумал настырный и тюкнутый какой-то идеей Велимирушка – из кожи вылезет, а своего добьётся.

Дозвонился сначала до Яковлева. Перекинулись парой пустых фраз, вроде: как поживаешь и как твои дела? Яковлев – весь в работе, весь в тех самых делах, да разве о них поведаешь в трёх словах телефонного разговора. Не лучше и у Бортникова – тут и вовсе: посидеть бы вечерок, расслабившись, под немереное количество пивка… И то – не хватило бы, чтобы поведать тому же Яковлеву свою Одиссею. Договорились о встрече у Яковлева, в его клинике. Отыскал-таки давний приятель крохотное оконце в рабочем дне, встретил у себя в кабинете. Владимир Константинович – весь в белом, в очках с тонкой золотой оправой. Из-под крахмальной снежной шапочки выбивались не очень густые седоватые волосы. Выбрит до синевы. Голубые глаза умные, живые, усталые. Предложил Велимиру устроиться за столом, на месте, где обычно принимал своих посетителей: чаще сотрудников клиники, а порой – и студентов, нахватавших хвостов.

– Куришь? – поинтересовался Владимир Константинович, доставая пачку «Пэл-мэла». Щёлкнул зажигалкой, затянулся, и по-дворовому, по-хулигански, пустил вверх пару колец сигаретного дыма.

– А ведь Минздрав предупреждает…– съязвил Бортников, закуривая, как и приятель, сигарету.

– А-а, – отмахнулся тот. – Может, по пять граммов?

– А тебе можно?

– Не повредит, – однозначно и уверенно ответил врач, доставая из сейфа начатую бутылку пятизвёздочного армянского коньяка и шоколадку.

Выпили, закусив дольками шоколадки.

– Ну, а теперь выкладывай, с чем явился? – обратился к пришельцу главврач. – Что, и у тебя уже мужские проблемы? Посмотрим, поможем…

– Не без этого, – криво ухмыльнулся Велимир Иванович. – Но об этом как-нибудь в другой раз…

И в трёх словах поведал он Яковлеву о том, как его посетила необычная идея использовать валяющиеся по подъездам шприцы наркоманов.

– Да, наркомания, – Яковлев по-особому, как говорят врачи-профессионалы, сделал ударение на предпоследнем слоге этого страшного слова, – захлёстывает наше общество. Особенно молодёжь. И это ещё нам ой как аукнется… А шприцы…Шприцы – тоже. Хотя у меня и без них проблем – во! Выше головы. А их ведь просто так нельзя в мусорную мульду выбросить, как бытовой хлам. Не дай Бог, санэпиднадзор с экологами дознаются – замучают санкциями… А ты, я гляжу, неплохо с ними удумал. Полезное для нас дело сотворишь. Хотя, – профессор оценивающе, с прищуром, глянул на давнего приятеля, – чем-то ты мне гоголевского Чичикова напоминаешь. Того, правда, мёртвые души интересовали, а тебя – всего лишь отработанные медицинские шприцы… А давай-ка, Веля, по граммульке ещё, а?

Приняли ещё по глотку коньяка. Бортников почувствовал, как ароматная жидкость приятно-горячаще прокатилась где-то по пищеводу. Владимир Константинович убрал со стола недопитую бутылку коньяка и стаканы обратно в сейф, загасил сигарету, кому-то позвонил по телефону, встал из-за стола.

– Идём,– коротко бросил он собеседнику.

Они вышли из кабинета главврача, двинулись по длинному коридору в другой конец этажа, спустились по лестнице, ещё и ещё, оказались в полуподвальном помещении, где их поджидал уже пожилой мужчина, явно пенсионного возраста.

– Петрович, – обратился к нему Яковлев, – где у нас хранятся отработанные шприцы?

Тот, к кому обратился главврач, подвёл их к обитому жестью входу, открыл замок, скрипнув петлями двери, вошел сам. Щелкнув выключателем, пригласил в помещение посетителей. В узкой длинной комнате, со стеллажами по бокам, пахло, как и во всей клинике, аптечно-больничным, только ещё сильнее. На стеллажах размещались всевозможные коробки, какие-то непонятные Бортникову приборы, стеклянные сосуды и бутыли.

– Вот, – кивнул Петрович на коробки и мешки, сваленные в дальнем углу комнаты. – Скоро вообще завалим всё помещение этими шприцами… Я ведь, Владимир Константинович, уже не один раз говорил Вам об этом: не справляемся вовремя с их утилизацией…

– Что, мне самому, что ли, ещё и этим заниматься? – недовольно и резко отреагировал главврач. – И сколько они у нас тут уже хранятся?

– Да, месяцев пять, пожалуй, не вывозили… Лицензию на их утилизацию надобно продлять…

– Ну, что, устраивает тебя это, Чичиков? – обратился Яковлев к Велимиру Ивановичу.

– То, что надо!– восхищенно отозвался приятель. – И, что, всё это можно забрать?

– Сделай одолжение…

– И когда?

– Да хоть сегодня же, сейчас…– оживился Петрович, глянув на главврача. – Вы не возражаете, Владимир Константинович?

– Пусть вывозит… С тебя коньяк, – полушутя намекнул приятелю Яковлев.

– Какой разговор…

Бортников вышел из душного подвала клиники, с удовольствием вдохнул свежего воздуха. Как советовал Петрович, подкатил свой «москвичок» к отворенной двери подвального запасного выхода, и они вдвоём до отказа загрузили багажник и салон легковой машины коробками и мешками с отработанными шприцами. Забирая очередную ношу, Бортников почувствовал лёгкий укол проступившей из мешка иглы. «Иглы, – мелькнуло у него в голове. – А ведь так можно ещё и какую-нибудь заразу тут подцепить. Не дай Бог – СПИД…».

Ни много, ни мало, оказалось в том необычном грузе – аж двести килограммов, когда привёз всё это он на тот самый заводик полимерных изделий.

В отделе приёма и сбыта продукции ахнули, не веря своим глазам в то, что всё это вполне реально. Поначалу даже заартачились: дескать, возни с этими шприцами, перебирать их все надо, чтобы иголок там не оказалось…

Пришлось Бортникову прибегнуть к помощи всё той же Таисии Сергеевны, главного технолога сего предприятия.

– Ладно, в качестве эксперимента, всё же попробуем принять у Вас эту партию. Но, учтите – исключительно для Вас, Велимир Иванович, – кокетничала дамочка, которая всё больше начинала нравиться Бортникову.

«Пригласить её куда-нибудь, что ли?» – мелькнуло у него. Но почему-то невольно, тут же, вспомнились слова, брошенные совсем недавно его приятелем о том, чтобы Велимир не затягивал со своими медицинскими проблемами. – Чёрт подери, опозоришься ещё ненароком…».

– По какой цене мы обещали принять у Велимира Ивановича эту партию сырья? – продолжала Таисия Сергеевна.

– По пяти рублей за килограмм, – ответил один из приёмщиков.

– Ага, по пяти, – возразил ему другой. – Да тут работы ещё с ними… Разве что – рубля по четыре… Согласны? К тому же, без лицензии…

Куда было деваться Бортникову, ведь не везти же эти коробки со шприцами обратно в клинику Яковлева?

– Пусть будет по четыре, – согласился он.

– Но учтите, – опять подала голос Таисия Сергеевна, это мы Вам навстречу пошли…

«Навстречу?»– опять подумал Бортников. И тут же мысленно скаламбурил: «Нет, это она определённо, набивается на встречу. А почему бы и не пригласить её посидеть где-нибудь после работы?»

– Если хотите и в дальнейшем сотрудничать с нами, давайте, заключим с Вами договор на поставки сырья – продолжала главный технолог, недвусмысленно поглядывая на Бортникова.

«Интересно, замужем она или нет?» – подумал он, отвлекаясь от шприцев с иголками.

– Да, и чтобы сырьё ваше было кондиционным, рафинированным. Ну, и – оформите на это свою лицензию… Сами понимаете: и над нами есть надзор… Не хотелось бы нам из-за Вас иметь неприятности…

«Нет, явно она намекает мне на то, что не против со мною пообщаться и впредь… А надзор – это что, муж? Или кто другой?» А сам ответил:

– Ну, какой может быть разговор, Таисия Сергеевна? Сделаем всё, как полагается…

И восемьсот рублей чистоганом отправились в карман Бортникова за эту партию такого необычного сырья. А вечером…

А вечером следующего дня сидели Велимир Иванович с Таисией Сергеевной уже за одним столиком в небольшой кафешке Старореченска, попивая вино «Монастырская изба» – лучшего там не оказалось, и ведя самые непринуждённые никчёмные разговоры. Потом была ночь дома у Таисии Сергеевны. Ночь шальная, безумная, безудержная, в которой Бортников напрочь забыл о своих опасениях…


-4-

Утилизацией отработанных шприцев, как выяснил Бортников, ведал Старореченский комитет по экологии. А ещё понял он, что эта самая утилизация была дополнительной головной болью для большинства медицинских учреждений города и области.

Набегавшись по инстанциям и собрав десятки подписей и печатей, заполучил-таки Велимир Иванович лицензию на сбор и утилизацию этих самых отработанных медицинских систем. Мало того, и впрямь словно Чичиков, объехал он все больницы и поликлиники Старореченска и Зеленодольска, заключая с каждой из них договор на сбор этого сырья. Случалось – как со скаредным Плюшкиным или тупоголовой Коробочкой – торговался он за каждый килограмм никому уже не нужного медицинского инструмента. Иные же, коих было явное большинство, готовы были сами приплачивать Бортникову за то, что он избавлял их от этой обузы.

Так шприцевый малый бизнес уже через несколько месяцев был поставлен Бортниковым на поток.

Примерно через год случилось Велимиру Ивановичу опять самому лично приехать с экспедитором в клинику Яковлева. Пока шла отгрузка очередной партии сырья, оказался Бортников в кабинете главврача, с улыбкой выставляя на стол обещанный некогда коньяк, правда, не армянский, как в тот раз, а самый настоящий дорогой, французский.

– Ну, что Чичиков, – улыбаясь, произнёс Владимир Константинович, принимая стакан с коньяком, – за тебя! За процветание твоего бизнеса!

– Видишь, и у нас, благодаря тебе, проблем поубавилось. Ты в который раз уже к нам приехал?

– Кажется, в четвёртый, – ответил Бортников.

– Навар-то хоть какой-никакой получается?

– А как же! Только в тот первый раз, знаешь сколько вышло?

– И сколько же?

– Восемь стольников! Как с куста! Теперь у меня и лицензия есть, – как бы оправдываясь, произнёс он. Набегался я с нею, что ты... Рассказать всё – Одиссея, не иначе…

– Скажи лучше – чичикиада, – хохотнув, отреагировал приятель.

– Тогда уж – бортникиада, – отшутился Велимир Иванович. – Но ты ведь знаешь меня…

– Да, уж… С детства упрямым бывал. Всё хотел, чтобы по твоему выходило…

– Вот и теперь. Чем больше препятствий на пути к цели, тем сильнее у меня какой-то внутренний зуд. Тем настойчивее хочется мне разворошить, разорвать, растоптать, повергнуть всю эту рутину, но своего добиться. И ты знаешь, примерно с одинаковым желанием: будь то техническая задача или козни чиновников. Только на последних у меня больше злости. Ну, везде-то у нас и на всё есть свои запреты: низ-зя – и всё тут! Почему «низ-зя»-то? Да потому, как документ такой есть. Или наоборот – нет такового документа! На один, вроде бы нормальный закон – столько подзаконных актов, что он начинает работать совершенно в обратном направлении…

– Ты думаешь, что мне этого неведомо?– поддержал приятеля Яковлев.– Или я живу и работаю в другом мире? Те же чиновники, та же коррупция! Только мне иногда бывает попроще. А знаешь почему? Потому что чиновники слеплены из того же теста, что и мы, простые смертные. Болезни, брат, различия не делают. Вот и обращаются они к нам, врачам. Но тут уж и нам приходится иногда забывать о клятве Гиппократа. Правда, в основном – не для себя лично, всё для той же клиники, для наших больных… И для них, чиновников – в том числе…

– Вот и я о том же: куда ни сунься – везде бакшиш! А знаешь, сколько у меня теперь клиентов? – задал вопрос Бортников, и тут же ответил: – Практически все клиники Старореченска и области! Не говорю уже про Зеленодольск. А как ваши шприцы доставлять из клиник приёмщикам? Без машины тут никуда. Так что нанимаю человека вместе с его машиной. Бензин оплачиваю, ну, и за работу не обижаю…

– А у самого-то работы много?

– Если брать только этот бизнес – пустяки. Раз в неделю сажусь за телефон, обычно утром, часов с десяти до одиннадцати. Обзваниваю больницы. Намечаю на неделю маршруты водителю, выдаю ему задание…

– Логистика? Кажется, так теперь это называется?

– А ты откуда знаешь?– удивился Бортников. И продолжил: – Ну, у того – накладные: где и сколько получил сырья, чин чином... То же касается и сдачи приёмщикам.

– Что, прямо из больниц – и сразу на переработку? – поинтересовался Яковлев.

– Не совсем так. Тут есть свои нюансы. У меня в этом деле задействованы два человека. Так вот, второй – сортировщик. Приёмщики полимерного сырья в договоре поставили условие: чтобы шприцы сдавались без игл. Ну, тут можно вполне их понять. Совсем различные материалы – им нужна пластмасса, а не металл. Кстати, иглы – ведь нержавейка, цветмет. Тоже набирается помаленьку… Так вот, поначалу всё это разделялось вручную. Муторная, я тебе скажу, и трудоёмкая работа. К тому же, небезопасная. Хотя и работает сортировщик в резиновых перчатках, а всё одно, риск уколов есть. Кстати, видишь?

Бортников заученным приёмом показал Яковлеву шрам на пальце.

– У тебя ещё укололся. Ну, когда первую партию отгружали с Петровичем. Канители, повторяю, вручную много. Сначала у меня сортировщики больше десяти дней не задерживались.

– А что теперь?

– Месяца четыре – уже один работник, точнее, работница. Надомница-инвалидка. Короче, зря, что ли, я имею два высших образования? Так вот. Вспомни школьную физику. Что такое электромагнит – не забыл ещё?

– Примерно, очень смутно, – отозвался Яковлев. – Ну, и что?

– А то, что я этот самый принцип электромагнита приспособил для отделения игл от шприцев. Представь: высыпает сортировщица содержимое коробки на специальный столик с бортами, чтобы шприцы не рассыпались. Далее – берёт в свои руки прибор, ну, вроде фена для сушки и укладки волос. Включает его в электрическую сеть, и металлические иглы притягиваются к пластине электромагнита. Всё, что прилипло к этой пластине, ссыпается в специальные пластиковые коробки, после элементарного отключения прибора от электричества. Все иглы, что прилипли, сами падают. Усёк?

– Всё гениально – всегда просто! – восхитился находчивостью приятеля Яковлев. – Да ты, вижу, не только доморощенный Чичиков, но и наш Кулибин!

– Не преувеличивай, – скромно отозвался Бортников. – И так – по несколько раз. Но и это ещё не всё. Без ручной работы сортировщице всё же не обойтись. И это – задача посложнее, чем с электромагнитом. Нужно ещё все поршни-толкатели отделить от цилиндриков и расфасовать их по отдельности.

– Это ещё зачем?

– А я – чёрт его знает, – искренне ответил Бортников. – Я и сам толком до сих пор понять не могу. Но так положено по договору с приёмщиками сырья. То ли изготавливаются поршни с цилиндрами из разных материалов, то ли ещё по какой причине… Короче, так вот и работаем.

– Ну, а как со здоровьем-то у тебя? – поинтересовался Яковлев. – Помнится, в прошлый раз ты как-то невнятно ответил на это вопрос. Если есть проблемы – давай ко мне…

– Повременим пока, – снова уклонился от прямого ответа Велимир Иванович.– Как будто налаживается у меня с этим делом…

– Что, поди, и ты БАДы принимаешь?

– Вот-вот, именно что – бабы…– скаламбурил Бортников, припоминая свою последнюю жаркую встречу с Таисией Сергеевной.


Наезды и крышевания.

Хозяева жизни – «новые русские»-
Карманы широкие, помыслы узкие.
Валюта да шлюхи, балдёж да грабёж…
Уж очень крутая пошла молодёжь»

(Владимир Матвеев)

 

-1-

Нет, совсем не из ложной скромности Велимир Иванович Бортников отмахивался и отнекивался от собеседников, когда речь заходила впрямую или косвенно о его доходах, наварах и барышах. Даже своему давнему и вновь обретённому дружку Яковлеву не ответил он на вопрос о реальном наваре от утилизации медицинских одноразовых шприцев.

Воспитанный советской системой, проштудировавший ещё в институте «Капитал» Карла Маркса, усвоил он на всю жизнь и афоризм классика о том, что самый плохой архитектор уже тем отличается от самой хорошей пчелы, что прежде чем построить дом, смоделирует его в своей голове.

Вот и прикидывал он: а что же принесёт та или иная очередная затея лично ему или его семье? И не раз уже это второе главенствовало над первым: приходилось либо менять технические и технологические схемы, либо вовсе отказываться от неё.

Нет, случались и накладки. По предварительным расчётам выходил преизрядный барыш, а на деле получался пустой пшик или того хуже.

Экономические крахи и дефолты в стране самым непосредственным образом били по карманам таких, как Бортников. Нет, там, наверху, и те, кто хаживал в информированных прихвостнях, лишь наживались на таких крахах – от пуза и выше набивая впрок свои мошны награбленным, уверяя так бессовестно обобранную челядь в её же благе.

Вот и Бортников, когда оказался в первый раз, как старуха у разбитого корыта, в отчаянии принялся за решение совсем иной задачи: как бы безболезненнее для себя самого и не так хлопотно для домочадцев покинуть весь этот суетный мир? Мысли о скором суициде боролись с соблазном ухода и уединения где-нибудь в деревенской глубинке – вплоть до монашеского скита. Навещала его даже мыслишка: а не податься ли к Агафье Лыковой – в «Таёжный тупик», коим восторгались журналисты, вроде альтруиста-идеалиста Василия Пескова, и раздували, падкие на сенсации, жёлтопрессовые папарацци?

С тупиком выходило канительно, с суицидом – страшновато, но проще.

В свой самый первый кризисный спад, когда лишь обозначилась в скорой перспективе потеря не только новенькой машины-иномарки, но и собственного жилья, в состоянии полнейшей безысходной депрессии и под парами алкоголя, сидел он, тупо уставившись на заготовленную петлю из толстого капронового бельевого шнура, размышляя: куда бы попрочнее привязать её свободный конец. В это самое время домой с работы вернулась его жена Анна. Решительно, с негодованием, вырвала она из рук Велимира Ивановича смертоносное сооружение.

– Велимирушка, да что же ты удумал такое?

– Всё, всё, – в отчаянии плакался Бортников. – Это – конец. Не вижу выхода… Для себя не вижу… Всё – вторично. Не вижу дальнейшего смысла…

– Вон как, значит, ты о себе позаботился? – наступала Анна. – Значит, тебе – конец, и всем проблемам – тоже?! А о нас ты подумал? Как нам-то – со Светочкой и Дениской дальше быть? Кто их растить-учить будет? Или ты думаешь, что одной мне будет с ними легче справиться?

– Так ведь я же вас голыми, нищими по миру пускаю… – отговаривался Бортников. – Из-за меня вы даже без крыши над головой останетесь…

– Не преувеличивай! А – пусть даже и так… Зато вместе все. Машина, квартира? Да Бог с ними, всё это ещё наживное… Поживём, в конце концов, пока на своей даче, а к зиме что-нибудь образуется. И – не дури! Прекращай и это, – она с укором кивнула на стол, уставленный пустыми бутылками, замусоренный объедками и раздавленными сигаретными окурками – в тарелках.

И – то ли Анна вразумила его в тот раз, то ли и впрямь – Ангел-хранитель отвёл беду, но удержался Велимир Иванович от своего последнего шага в бездну небытия. А уже через неделю – и впрямь забрезжило просветом: удалось договориться со ссудой под залог всё того же жилья и имущества и расплатиться с образовавшимися долгами.

Зато впредь, рассчитывая доходы и навары от ещё только задуманного дела, вносил он всегда поправки на непредвиденное: инфляцию, технические затраты, удорожания электроэнергии и горючего и прочего. А ещё…


-2-

А ещё – делал Бортников в своих расчётах поправку на расплодившихся, словно вшей в солдатском окопе, паразитов. Паразитов в человеческом обличии. И паразиты те, порой, кусали его куда сильнее, чем какие-нибудь солдатские окопные вши или клопы в студенческих общагах.

Как и многое другое, с ельцинской капитализацией страны, хлынули неудержимым селево-грязевым потоком все пороки этой самой либерализации. Паразитические рэкет и крышевание стали в параллельном ряду с мелким бизнесом и предпринимательством. Хотя и последние – далеко не всегда делались чистоплотно и с христианской моралью.

Оказавшись не у дел и без работы, молодые ещё отставные военные, нашкодившие менты, завершившие свои выступления спортсмены, лишенные привычных спецпайков перезревшие комсомолисты, спившиеся преподаватели вузов и прочие – полнили день ото дня неуправляемую армию новоявленных российских люмпенов. А ведь и они – требовали есть и пить, а ведь и с них драли семь шкур коммунальщики за проживание в собственной конуре.

Вот тут-то и подоспели к сбору такого небывалого самосевного урожая криминальные сборщики-заготовители – освободившиеся из зон рецидивисты, лагерные паханы, авторитеты и их многочисленные шестёрки-уркаганы разного калибра и уровня. И всякий мнил из себя коронованного вора в законе – для которого какая-либо честная работа – западло! Зато загрести жар, да руками всё тех же навербованных из люмпенов шестёрок – дело чести любого криминального авторитета!

Не раз уже, ой, не раз приходилось Бортникову сталкиваться с такими, кто пытался урвать от его бизнеса халявную дань. Подкатывали и так, и этак: то угрожая расправой, то предлагая крышу. С горем пополам удавалось отмазываться от этих паразитов. До поры до времени.

Как-то, в самом конце сибирской зимы, а лучше сказать в начале марта, накануне женского праздника – той самой зимы, когда Велимир Иванович освоил и поставил на поток производство пельменей, пришлось ему самому сесть за руль «москвича». Весь кузов и задние сидения машины были аккуратно заставлены корзинами с фасованными в полиэтиленовые мешочки пельменями. Ещё вчера наёмный водитель отпросился у Велимира Ивановича на похороны своей родственницы, вот и вынужден был сам хозяин в качестве экспедитора развозить пельмени по торговым точкам Зеленодольска и Старореченска.

Груженый «москвич» Бортникова шёл осанисто. Выехал на улицы Старореченска. Здесь, в огромном суетном городе, Велимир Иванович всегда сосредотачивался, не в пример своему крохотному Зеленодольску, напрягался, внимательно следя за дорожными знаками, строгим движением потока машин, хаотичными пешеходами. Но совсем недавно пришлось ему всё же отстегнуть гаишнику два стольника, когда тот остановил его машину за нарушение правил дорожного движения. Теперь, в первом же ларьке, куда он подрулил с товаром, ему отказали в приёме очередной партии пельменей.

– Плохо берут, Велимир Иванович, – виновато пожаловалась продавщица. – Сами видите… Да и внешний вид… выглядят они – уж очень неважно, слипаются…

– Да уж, – недовольно буркнул он, и скорее самому себе процитировал поэта Василия Фёдорова: «В моей Сибири, с добрым знаком плюс, мы ценим их за вид, потом за вкус…»

– Так что, извиняйте, – виновато развела руками продавщица. – А выручка ваша – вот, всего-то и наторговала за это время. – Она протянула Велимиру Ивановичу сотенную купюру.

«Этаким Макаром – и на курево с хлебом не заработаешь», – тоскливо подумал он, недовольно скомкав пустую пачку сигарет и выбросив её в урну.

Велимир Иванович сел в машину, двинулся к следующей торговой точке. После поворота на улицу с троллейбусной линией, движение на дороге стало ещё сильнее. Впереди него, от остановки, показал свой замызганный зад, набитый до отказа пассажирами, некогда небесно-синий троллейбус. Велимир Иванович перестроился во вторую полосу, решившись обойти троллейбус. И не успел сделать этого до светофора, остановившись с троллейбусом параллельно.

Едва загорелся зелёный глаз светофора, Бортников отжал сцепление, двинувшись далее, на секунду опередив троллейбус. И тут, откуда ни возьмись, с правой стороны, всё из-за того же троллейбуса, метнулась к нему тень. Она молниеносно скользнула по капоту его машины, и как-то уж очень ловко в кульбите, как цирковой акробат, едва коснувшись передка машины, оказалась по другую её сторону.

Реакция Велимира Ивановича была почти мгновенной. Скрежетнули, взвизгнули тормоза. Оставив неудачливого пешехода позади – всего в каких-то полутора метрах, машина резко остановилась. Хорошо – за ней не оказалось никаких других автомобилей.

«Как же так? – мелькнуло у него в голове. – Я же тронулся на зелёный свет, точно помню. Даже почти одновременно с троллейбусом. Или всё же этот неповоротливый сохатый чуть замешкался? Тогда, откуда бы взяться перед его машиной пешеходу?»

Выскочив из машины, Велимир Иванович метнулся к сбитому прохожему, который уже пытался подняться с мокрого асфальта. Мимолётом Бортников заметил на капоте своей машины свежий след от прокатившегося по нему неудачливого пешехода.

Пострадавшим оказался мужчина, точнее даже не мужчина – парень лет восемнадцати-двадцати. Он был в джинсовой куртке и таких же брюках, слегка испачканных от падения. Никаких разрывов на его одежде не наблюдалось. Так же, как и каких бы то ни было признаков ссадин и царапин на лице. Когда пострадавший выпрямился, потирая коленку левой ноги и морщась от боли, оказался чуть ли не на полголовы выше Велимира Ивановича.

– Живой?! – с облегчением промолвил Бортников, почувствовав, что руки его стали ходить ходуном, словно у больного болезнью Паркинсона. По привычке он сунул руку в карман, пытаясь достать оттуда сигареты. В кармане оказалось пусто, как и в других. Он вспомнил, что совсем недавно выбросил пустую пачку в урну, а новых купить не успел.

– Как же тебя угораздило-то?

– Я пошел ещё на зелёный, – морщась, оправдывался парень…– Потом желтый загорелся. Ну, я, чтобы опередить троллейбус, и поспешил немного…

– Да-а, – протянул Бортников, – придётся ГАИ вызывать.

– Может, обойдёмся без них? – чувствуя свою вину, отреагировал парень.

– Да я-то не возражаю. Больно?

– Есть немного…

– А, давай, я тебя в травмпункт отвезу?– предложил Бортников пострадавшему.

Велимир Иванович подставил ему плечо, поддерживая правой рукой, помог добраться до своей машины. Усадил на переднее сиденье, захлопнул дверцу. Не задерживая движение, отъехал на обочину дороги, остановил машину.

– Подожди минутку, я курева себе куплю,– предложил он своему пострадавшему. Может, и тебе купить?

Но, едва он сделал пару шагов в сторону комка, как заметил, что к его машине стремительно направляются две девицы.

– Славик, как ты? Что с тобой сделал этот водила? – заверещала одна.

– Ты когда купил свои права? – наседала уже на Бортникова другая девица.

– Мы всё видели, как Вы сбили его! Мы – свидетели! Вызывайте милицию!

– Так он же сам под мою машину кинулся, – пытался оправдаться Бортников.

– Не гоните пургу, дяденька! Он – что: типа самоубийца?

– Да и я ведь по правилам поехал, на зелёный…не так всё было!

– Мы – свидетели. Вы его сбили, Вы виноваты!

– Так я же и сам предлагал ему вызвать ГАИ, – пытался он оправдаться.

– Не надо никакого ГАИ, – повторил пострадавший.

– Славик, как ты? Что с тобой?

– Да ничего особенного, всё в порядке, – ответил тот.

И Бортникову показалось, будто бы тот как-то загадочно даже подмигнул девицам. К тому же, все движения и слова доброхотливых свидетельниц опять же выглядели уж как-то немного театрально, словно заученные и отрепетированные роли. Да и тот кульбит через капот его машины – тоже скорее напоминал ему трюки из фильмов-боевиков, заполонивших экраны кинотеатров и телевидения, потоком хлынувших из-за бугра на пиратских видеокассетах.

– Ну, хорошо, – ответил Бортников, начиная приходить в себя и протягивая девицам свою визитную карточку. – Вот вам мои координаты. Можете даже записать на ней номер моей машины. А я его сейчас отвезу в ближайшую больницу. Пусть там решают…

– Не надо в больницу, – ответил пострадавший.– Мне уже лучше. Отвезите меня домой. А ещё лучше – купите мне бутылку вина, чтобы снять стресс. И – квиты…

– Чего проще, – повеселев, ответил Бортников.

Он остановил машину возле винного отдела, сбегал в магазин, вернулся с бутылкой марочного креплёного вина.

– А стакана у Вас не найдётся? – спросил пострадавший.

– Где-то был, – ответил Велимир Иванович, роясь в бардачке машины.


-3-

Пострадавший парень, набулькав из бутылки почти стакан бордовой жидкости, пил, смакуя, – что показалось опять Велимиру Ивановичу подозрительным. Уж как-то не вязались совсем недавно пережитые парнем стресс и боли с этим смакованием вина. Мало того, Славик, как назвали его девицы, повернувшись к водителю, предложил:

– Может, и вы выпьете?

– Да ты что, парень? Я же за рулём!

– Ну, и что с того? – невозмутимо ответил тот. – Граммов сто – и ажур! Тут и ехать нам осталось совсем недалеко.

От случившегося у Бортникова и впрямь до сих пор ещё подрагивали руки. «А что? Сто граммов – это же в принципе ерунда. Так – для снятия стресса. Вряд ли даже какой мент заподозрит, если и остановит… Гори оно всё огнём…»

– А, наливай, – неожиданно для Славика произнёс Велимир Иванович.

Поозиравшись по сторонам, полстакана терпковатой жидкости он влил в себя одним глотком. Закурил. Через минуту тронулись. Вёл машину, как ему показалось, уже более спокойно и уверенно.

Его случайный пассажир после второй дозы расслабился. В бутылке оставалось ещё не менее трети вина. Заткнул её пробкой. На его безусом лице, с хитрыми, как у зверька, бегающими глазками совершенно не осталось и признаков недавней боли от злополучного падения.

Минут через пятнадцать Бортников подъехал к указанному парнем дому, припарковался. Вышли из машины, оставив недопитую бутылку вина между сиденьями. И уж как-то опять подозрительно пострадавший стал припадать на ногу, выказывая Бортникову, что ему очень трудно идти.

– Помогите мне, – попросил Славик.

Велимир Иванович помог парню доковылять до подъезда, потом подняться по лестничной клетке на третий этаж, войти в прихожку квартиры. В квартире – обычной городской двушке-хрущёвке трамвайчиком – пахнуло на Велимира Ивановича чем-то, спёртым, кисловато-холостяцким. И уже в тесной прихожке, включив свет, Славик уселся на табуретку.

– Давай-ка посмотрим, где у тебя болит?– предложил Славику.

Он закатал одну штанину пострадавшего выше колена – всё чисто. Не было даже и в помине никаких признаков ушиба или вывиха. Поднял другую штатину – то же самое. Славик развязно осклабился.

– Ты что? – завозмущался Бортников. – Да у тебя же ни ушиба, ни царапинки! Меня за лоха держишь? Развёл, как пацана, да?

– Успокойся, дядя, – в нагловатой ухмылке ответил Славик.

– Нет, надо было ментов вызывать..

– А вызывай хоть сейчас. Вызывай! И свидетели у меня есть, сейчас тут будут. А ты, дядя, – ещё и выпивший! Так, нет? – Ха-ха-ха… И бутылка недопитая – в твоей же машине осталась…

– Ну, ты и… циркач! – окончательно дошло до Бортникова. – Ловко у тебя это получилось, ай, ловко! Надо же. И как это я сразу-то тебя не раскусил? Кульбит через капот – и ты уже на другой стороне, как будто под колёсами… Ну и ловкач! Тебе бы в цирке работать или спортом заниматься…

– А я и занимаюсь, – прервал его тирады Славик. – Кандидат в мастера по гимнастике, между прочим. А это – моя подработка… Отработка трюка, как на тренировке…

– Ну, ты и нахал, молодой человек! И всё же я не пойму: тебе-то зачем это понадобилось? Из-за бутылки вина, что ли?

– Сейчас поймёшь… Ворон, выйди на минутку.

Из проёма дальней комнаты показался брюнет в малиновом пиджаке, едва ли не на голову выше Бортникова. За ним, в фирменной майке, поигрывая мышцами, в раскачку, словно мореман, вышел качок лет тридцати. Его бычья голова срослась с плечами. Прошел к входной двери, отрезая Бортникову путь к побегу.

– В чём дело, Славик? – спросил Ворон – малиновый пиджак.

– Да вот, – начал Славик, – этот дядя сбил меня своей машиной

– Кто – я? – попытался, было, возмутиться Бортников, которому при виде двух вышедших амбалов стало как-то скучновато. – Я его не сбивал…

– Скажи ещё, что это он сам бросился под вашу машину, – ехидничал качок у двери.

– Именно так и было…

– Не лепи, дядя. Кому ты фуфло гонишь?

– Да вы только посмотрите: у него же нет даже ни одной царапины.

– А вот это определят в больнице – так-нет, Ворон?

– Спрашиваешь…

– А он, поди, ещё и под газом?

– Сейчас узнаем. А, ну-ка, дыхни. Ну – точняк! Короче, влип ты, дядя. Так что сиди – и не рыпайся, пока мы из больницы не вернёмся.

– Так я же не сбежал, не бросил его, – всё ещё пытался оправдаться Бортников.

– А вот это не имеет теперь никакого значения, – отреагировал Ворон.

Амбал – со сросшейся с плечами головой – втиснулся в длинный кожан, надел на голову норковую шапку. Вышел со Славиком.

– Послушайте, – обратился Бортников к Ворону, – может, вы меня отпустите. У меня там в машине товар скоропортящийся – пельмени.

– Пельмени, говорите? Это хорошо. – Ворон в малиновом пиджаке деликатно перешёл на «Вы». – А не откушать ли нам Ваших пельмешков, пока те в больницу ездят? Давайте-ка прогуляемся…

Они вышли на улицу, где припарковался совсем недавно Бортников. Сейчас его «москвичок» был зажат с трёх сторон другими машинами. Мысль о побеге как-то сама собой отпала.

«Вот дурень, так дурень!– корил себя Велимир Иванович. – Сам, как неразумный бурундучишка, свою голову в чужую петлю сунул».

– Ну, открывайте свою колымагу, – не то предложил, не то приказал Ворон.– Посмотрим Ваши пельмешки. Ба! – деланно осклабился он. – Да никак это «Бортниковские?» А – и впрямь – хороши, ничего не скажешь. Приходилось пробовать, и не раз. И под водочку идут неплохо. Ну, я думаю, пачек пять нам на сегодня будет достаточно? Пока. Как Вы думаете, Велимир Иванович?

– Откуда тебе известно моё имя?

– А вот хамить, Велимир Иванович, не советую. Нам многое что известно. Стало быть, пельмешками промышляете, ну-ну… А кто делиться будет? Нехорошо как-то получается, Вы не находите?

– С чего это я с вами делиться должен? В родню, кажется, к вам не набивался.

– Так мы сами к Вам напросимся, возражать не будете? Нет? Ну, и отлично. Мы любим понятливых людей. И сами живём по понятиям. Да, и не думайте сбежать. Не делайте глупости. Всё равно ведь найдём – в Ваших же интересах.

– Так вот оно в чём дело, – дошло наконец-то до Бортникова. – Получается: не мытьём, так катаньем. Ведь это же – самый настоящий рэкет! А я-то лопух! Выходит, развели вы меня, как распоследнего мальца.

– Не надо так громко, Велимир Иванович. А то ещё подумают прохожие чего-нибудь нехорошее. А нам с вами это нужно? Идёмте-ка лучше обратно. И бутылку свою недопитую можете тоже с собой прихватить. Или, может, Вы водочку предпочитаете? Так – ноу проблем.

О побеге и взывании к помощи прохожих или даже милиции теперь уже не могло быть и речи. Они вернулись в квартиру, сняли верхнюю одежду, прошли на кухню.

– Присаживайтесь, – предложил Бортникову амбал в малиновом пиджаке, указывая на свободную табуретку. – А я сейчас пельмешками займусь. Люблю, знаете ли, сам их готовить…

Ворон снял пиджак, закатал рукава рубашки, в кастрюлю из нержавейки налил воды из-под крана, поставил на конфорку электроплиты. Бросил в воду листок лаврушки, принялся очищать и крошить крупную, чуть ли не с кулак, луковицу. Вскипела вода в кастрюле. Ворон высыпал в неё содержимое одного пакета, помешал пельмени шумовкой. Остальные упаковки небрежно бросил в холодильник. В кипящий бульон со всплывшими белобокими пельменями он соскрёб ножом с дощечки горку лука. Кухня тут же наполнилась приятным ароматом домашних пельменей.

– Ну, что Велимир Иванович, прошу, – предложил амбал, разливая в тарелки сварившиеся пельмени.– Надеюсь, не откажетесь откушать со мною? Вам как – с бульоном или без? А я, знаете ли, с бульончиком уважаю. Сейчас мы туда маслица добавим, уксуса, горчички… – облизывался как котяра Ворон. – Ай, спасибо, Велимир Иванович, за такое угощение. Вот это сервис – прямо с доставкой на дом! Ну, будем!

Ворон разлил в две тонкостенных рюмки водку из запотевшей бутылки, поднял свою рюмку, предлагая другую своему пленнику. Выпили, закусывая дымящимися пельменями.

– Я так полагаю: Вы не очень торопитесь? Ну, и прекрасно. И будьте благоразумны, не стоит дёргаться. Мы же с вами умные люди. А я, между прочим, как и Вы, институт закончил. Строительный. Архитектор. Только кому теперь моя архитектура нужна?

– Ну, да, ну, да, – не то поддерживая, не то возражая, ответил ему Бортников. – А почему на стройку не пойдёте?

– Кто – я?

– Ну, не я же.

– Велимир Иванович, – протянул тот, словно они были давними друзьями и вели приятельскую беседу. – Это Вы мне говорите? Вы? А сами-то? С двумя высшими образованиями, кандидат наук – и какие-то пельмени?

– Так вам и это известно?

– Нам многое что известно. Работа у нас такая…

– И это вы называете работой?

– Ой, только давайте без этого. Секьюрити – чем хуже мелкого лавочника? Кстати, давайте уж, и познакомимся: Серёга. Точнее – Сергей Михайлович Воронов. Каждый как может свой хлеб добывает.


-4-

Минут через пятьдесят в квартиру ввалился второй амбал. Один, без Славика.

– А чем это у вас тут так вкусненько пахнет?

– Пельмешками. Бортниковскими…

– Мне-то оставили?

– Бери в холодильнике, вари, сколько надо. Ну, и что там у вас? – как-то заученно произнёс Ворон.

– Оставили нашего Славика в больнице. Сотрясение мозга у него…

– Да-а-с, – протянул Ворон, подцепляя на вилку последний пельмень. – А Вы говорили: ни ушиба, ни царапинки. А тут – сотрясение мозга… И надолго?

– Нет, всего-то три дня там пролежит.

– Вот видите, Велимир Иванович. Вы нанесли урон нашему бизнесу. Дневной заработок Славика – знаете сколько? Нет? Вася, скажи дяде.

– Тысячу рублей, – выпалил второй амбал, которого Ворон назвал Васей.

– Сколько, сколько? – изумился Бортников. – Да столько и у меня за день не выходит… Чем же таким у вас занимается этот ценный кадр?

– Ну, это Ваши проблемы, – отозвался Ворон. – Вася, объясним дяде про компенсацию.

– Угу, – буркнул Вася.

– И чем же таким у вас занимается этот ценный кадр?

– Вот, другому бы не сказал, а Вам, Велимир Иванович, охотно. Напёрсточников на вокзалах приходилось встречать?

– Вон оно что! Стало быть, двойной кидала – этот ваш Славик. Тогда и верно, как не ценить такого спеца!? Куда уж нам со своими пельменями…

– Короче, дядя! Три тысячи гони – и мы тебя отпускаем, – оборвал его Вася.

– Ну, и ещё столько же в месяц, – добавил Ворон. – Как думаешь, Вася, потянет дядя такую сумму?

– Это теперь его проблемы.

– Зато Вы – под нашим крылом…

– Под крылом Ворона, что ли?

– Берите повыше, Велимир Иванович.

– Куда ж ещё выше?

– Ну, мы тут, сами понимаете…

– Навроде вышибал, – не дал договорить ему Бортников.

– А вот хамить, опять же, не советую.

– Да нет у меня при себе таких денег. Вся выручка – сотня рублей на сегодня, и ту я уже потратил, даже на курево не осталось.

– Опять это – уже Ваши проблемы… Звоните домой, друзьям, знакомым – кому хотите. Но, надеюсь, у Вас хватит благоразумия – не сообщать в милицию… Лучше потерять часть, чем всё, надеюсь, Вы это понимаете?

– Да, уж… Но нет у меня и дома сейчас этой даже суммы.

– Тик, тик, тик, тик, тик… – подмигнув Ворону, затикал Вася.

– Что это он? – недоумённо спросил Бортников.

– Счётчик включил. Думайте хорошенько, Велимир Иванович.

– Академик…, – цвиркнув фиксой, хохотнул Вася.

– Подумать мы Вам дадим. День-два, но не больше. Но и за сервис – особый счёт: еда, курево, телефон… Пожелаете выпить – пожалуйста…

– Может, девочек пожелаете? – добавил Вася. – Недорого. Мы Вам, как нашему клиенту, со скидкой…

– Какие девочки? – возмутился, было, Бортников.

– А какие понравятся. Взглянуть на портфолио не желаете? – ответил Ворон.

– Да идите вы…

– Полегче, полегче, Велимир Иванович. Ну, что, звонить куда будете?

– Не собираюсь я никуда звонить.

– Зря, зря Вы так, Велимир Иванович… Ну, что, Вася, придётся дяде апартаменты предоставить.

– Собирайся, дядя, поехали.

– Куда ещё?

– На кудыкину гору. Там увидишь, – обрезал Вася.

Бортникова вывели из квартиры, посадили в иномарку. Велимир Иванович тоскливо глянул на свой «москвичонок», зажатый со всех сторон. «Крякнули мои пельмени, – подумал он, – теперь-то уж точно никто их не примет у меня…».

Петляя по улочкам, подвезли к какому-то двухэтажному деревянному дому с резными наличниками и карнизом. По прочным ещё деревянным ступеням лестницы поднялись на второй этаж, зашли в квартиру с высокими потолками. «Явная коммуналка, – определил Бортников. – Снимают, должно быть, или выкупили, приватизировав». Тёмная прихожка, вроде коридора. По бокам – запертые двери в комнаты-кельи. Из одной, на кухню, мелькнула тень, похожая на Славика.

Велимира Ивановича завели в комнатёнку, квадратов на восемь. Обшарпанные, давно небелёные стены, одно зарешеченное окошко с махонькой форточкой. У стены – кровать с металлическими спинками – напомнившая Бортникову пятидесятые годы и проживание его с родителями в бараке. У окна – стол без скатерти, на нём – стакан, двухлитровая банка с водой и пепельница – хотя и пустая, но давно не мытая. Рядом со столом стул, такой же обшарпанный, что и стол с кроватью – явно оставшийся от прежних хозяев.

– Располагайтесь, Велимир Иванович, не стесняйтесь, – предложил Ворон. – Будьте, как дома.

– И не забывайте, что в гостях, – добавил, хохотнув, Вася.

– Сервис – на ваше усмотрение, как и договаривались.

– Так девочек будем заказывать, дядя? – спросил Вася.

– Какие ещё девочки? – возмутился Бортников.

– Ну, тогда – бывайте, Велимир Иванович. Как только что-нибудь надумаете – дайте нам знать.

– Чао, дядя, – деланно помахал ручкой Вася.

– Дайте тогда хоть жене позвонить, – произнёс пленник.

– Это можно. Но – без лишних слов: ни кто – мы, ни где – Вы…

По городскому телефону, что стоял на тумбочке в прихожке, Бортников дозвонился до Анны. Как мог, попытался успокоить её и объяснить, что срочно нужны деньги. Сослался на аварию и на то, что сбил человека…

– Сам-то хоть цел? – испуганно отозвалась Анна.

– Цел и даже невредим. Но пока не будет денег – меня не выпустят отсюда.

Анна пообещала что-нибудь придумать и дать ему знать.

Его заперли снаружи на замок – в душной и тесной каморке-карцере. В томительном ожидании и мозговой атаке провёл Велимир Иванович вечер, тревожную, почти бессонную, ночь. Трижды пытался дозвониться до знакомых и своих клиентов. Увы, нужной свободной суммой никто из них в данное время не располагал. Во время одного из звонков Бортников опять увидел промелькнувшего Славика, и это окончательно развеяло миф о сотрясении мозга у пострадавшего и его лечении в больнице. Наутро его осенило: «А если заложить свою машину в ломбарде?»

Он сообщил об этой идее своим пленителям. Через часок появился Ворон, уже без Васи.

– Едем в ближайший ломбард, заложу там свою машину…– предложил он Ворону.

Ближайший ломбард Старореченска оказался закрытым. И на дверях другого весело объявление о временном закрытии. Невезуха преследовала Бортникова. Третий ломбард тоже не принёс желаемого – в нём просто не брали под залог отечественную машину.

– Всё! Испытаем ещё один вариант, – предложил Велимир Иванович Ворону. – Едем в Зеленодольск. К приятелю. Проверим его ещё раз «на вшивость»…

– Надеюсь, не сбежите? – предостерёг Бортникова Ворон, оставшись в машине и выпустив из неё своего пленника.

Приятелем тем оказался Сысоев – бывший комсомолист и компаньон по молодёжным объединениям. Увидев у себя дома Бортникова, немного удивился. Ещё больше, когда тот попросил у него денег. Даже не поинтересовавшись поначалу, просто спросил:

– Сколько надо?

– Тысячи четыре, пока…

– Что значит: пока?

– Ну, в данный момент.

– Влип, что ли?

– Потом объясню. Деньги верну дней через десять.

– Ну, лады, – ответил бывший комсомолист.

Из квартиры Сысоева вышел Велимир Иванович повеселевшим. Передал Ворону всю требуемую наличку – четыре тысячи.

– Ну, теперь-то я свободен?

– Велимир Иванович, если Вы заметили, мы вас и прежде не очень-то держали. Как говорится, полюбовно… А Вы нам понравились. Понятливый. А у нас – всё по понятиям. Вот Вам моя визиточка. Так, на всякий случай, – цинично добавил Ворон.

В визитной карточке Ворона помимо фамилии, имени и отчества в витиеватой виньетке обозначалась должность владельца – оперативный менеджер. А ещё – название фирмы: «Охранное учреждение «Слива»

– «Слива»? – удивлённо протянул Велимир Иванович, глянув на Ворона. «Слива»? Да уж не тот ли самый Слива?

– А чему это Вы так удивились? Да – Слива! Сливин Семён Михайлович – наш шеф.

– Шеф? Скажите – пахан.

– Ну, зачем же так грубо? Велимир Иванович? Да – Слива, а мы у него в оперативниках значимся. Так что крышу мы Вам обеспечим, не сомневайтесь.

– Ничего себе – крыша!

– Фирма веников не вяжет. А, между прочим, деньги Ваши частично пойдут и на благотворительность.

– Вот даже как! И на какую же, если не секрет?

– Кому бы и утаил, а Вам скажу: Слива решил построить прямо на Крещихе православную церковь.

– Да-а? – удивился Бортников. – Грехи свои замаливать или братков отпевать на месте?

– Не дерзите, Велимир Иванович, Вам это не идёт. Я ведь Вам это конфиденциально сообщил.

– Вы даже и такие слова знаете?

– А Вы до сих пор ещё сомневаетесь во мне?

– Ну, что вы, уже нет.

– А строить храм будут, знаете по чьему проекту?

– Начинаю догадываться. Уж не по вашему ли?

– А что? Чем я хуже? Красный диплом архитектора – это Вам не простая бумажка.

– Надеюсь, не купленный?

– Опять обижаете, Велимир Иванович?

– Подождите-ка, – покидая машину Ворона поинтересовался Бортников: я где-то слыхал, будто бы Слива… Сливин собирается баллотироваться кандидатом в нашу городскую думу. Это так?

– И, надеюсь, станет таковым, – подтвердил Ворон. – А Вы даже и проголосуете за него.

– Господи, чудны дела твои, – произнёс Бортников.

– Не упоминайте имя господа своего всуе, – нравоучительно посоветовал Ворон.


Камедь – это вам не комедия…

Наверное, кладония и в Новой Каледонии
Клочками драгоценными тихонечко росла.
И на лесном кордоне я нашел себе кладонию,
Что с болью утихающей на рану мне легла.

(Николай Хоничев)

-1-

К середине первого десятилетия нового века и третьего тысячелетия от Рождества Христова люд российский как будто вздохнул посвободнее. Правление Путина, которого поначалу воспринимали с недоверием и осторожностью – как ставленника клана Ельцина – немало потрудилось на ниве стабилизации и подъёма экономики с коленей. Россияне на собственном опыте познали марксистский постулат о том, что бытие определяет сознание.

Как-то уж очень быстро подданные простили и стали забывать о талонных очередях, дефолтах, гиперинфляции, тотальном дефиците, невыплатах зарплат и пенсий, безработице и абсолютной неуверенности в завтрашнем дне. Забренчали денежки в карманах даже и у пенсионеров, которые всё ещё продолжали сравнивать нынешние цены на колбасу с той, что когда-то была по два двадцать за кило.

Стало очевидным, что всё советское безвозвратно кануло в Лету, оставив руины и развалины от некогда могущественной супердержавы – в виде мыльного содружества независимых государств – с их национальными и межнациональными проблемами.

Северный Кавказ – сборище национальных гордецов, претендующих на мировой суверенитет едва ли не в каждом горном ауле, – всё ещё оставался кровоточащей и незаживающей раной на теле государства Российского.

Расплодившиеся, словно сорняки на огороде, газеты и газетёнки всех мастей, радио и телевидение, огромнейшие щиты и панно – из кожи лезли, надрываясь в насиловании своих граждан опостылевшей гламурной рекламой: навязывали, как панацею, дорогостоящие лекарства и биологически активные добавки – от всевозможных шарлатанов, дельцов и проходимцев.

И люди склёвывали эти гламурные обманки, как караси, привлечённые к крючку рыболова пахучими ароматизаторами и приманками; в самообмане, доверчиво выворачивали свои карманы, тощие кошельки и загашники – абы приобрести то, что обещает, если и не столетнюю жизнь, то хотя бы временное её облегчение и улучшение…

В авантюры большого толка, а особенно во всевозможные пирамиды, построенные вроде карточных домиков и детских замков из песка, Велимир Иванович Бортников, коему перевалило уже за две пятёрочки, не особенно верил и старался держаться от них в стороне. Хотя, случалось, и оказывался их невольным заложником.

Несмотря на довольно подвижный и беспокойный образ жизни, после пятидесяти он стал стремительно набирать в собственном весе. Окружность брючного ремня, некогда равнявшаяся окружности его головы, увеличилась раза в полтора. Бывшая талия, напоминавшая по молодости узкое место песочных часов, округлилась и раздулась, словно пивная бочка. От курева, порой дешевых и крепких сигарет, голос его стал до хрипоты низким, а по ночам его частенько душил кашель. В зеркало он смотрелся на себя лишь тогда, когда сбривал трёхдневную поросль трёхлезвийным бритвенным станком фирмы «Жилетт». Морщины, словно овражки, изрезали некогда гладкое его лицо, особенно контрастно разбегались по почерневшей коже от глаз и ноздрей. Глубокие линии избороздили лоб, на котором к тому же, от переносицы и вверх, стала всё контрастнее прорисовываться латинская буква V. Волосяная растительность, некогда пышная и густая, редела, становясь жестче и перебираясь с головы в ушные раковины и ноздри.

И это всё было бы ещё в полбеды. Кабы не сбои в постели. И – ладно бы только со своей Анной, к которой он привык и которая пока ещё прощала ему эти промашки. Несколько раз случился уже у него конфуз и на стороне, во время частых отлучек из дома и командировок. До стыдобы доходило, до осознания собственной мужской неполноценности, и на этой почве стала развиваться у него закомплексованность и неуверенность в своих силах. И пусть бы только в мужских – неуверенность пыталась проникнуть даже и в его авантюрные предпринимательские задумки.

Тайком от жены, перепробовал Бортников уже всевозможно разрекламированные «Импазу», «Виардо», «Йохимбе», «Эвалар» и прочие повышающие якобы мужскую силу дорогостоящие препараты – каждый из них на какое-то время как будто бы давал некоторое оживление, потом наступало привыкание, и кривая его потенции устремлялась если и не к нулю, то во всяком случае близко к нему. Это-то более всего и огорчало Велимира Ивановича. «И это – в пятьдесят пять лет?! А что дальше? И как же это мужчины в прежние времена женились лишь после сорока, а то и пятидесяти, умудряясь до семидесяти производить на свет здоровое потомство?» И Бортников, не желая сдаваться, переходил на новый рекомендуемый уже готовый препарат, попутно экспериментируя и разрабатывая свои тонизирующие средства. Он почему-то всё ещё верил в то, что можно найти такое средство, при котором мужчина в шестьдесят и даже в семьдесят лет будет ощущать себя, как двадцатилетний юноша.

А потому-то и зациклился он, инженер-электротехник, кандидат наук – по образованию и предприниматель – по призванию и признанию на поисках биологической активации организма человека на основе не химии (упаси Боже), а природных ресурсов – растительного и животного происхождения. И не каких-то там заморских редких корней и трав – а произрастающих на своих российских, а ещё точнее – сибирских землях. И, признаться, были уже совершенно неожиданные находки, как это случилось с артемиями, когда он пытался получить из них экстракт, а анализы показали – аналоги стволовым клеткам!

Кедровые масла и берёзовая чага, которыми Велимир Иванович увлёкся в последнее время, многообещающе манили его в этом направлении. Желая продлить сроки хранения и улучшить целебные свойства масел, искал он экспериментально возможности соединения их с экстрактами дикоросов: шиповника, боярки, черники, клюквы, тыквенных семечек, берёзового гриба и прочего.

Очередной проект предпринимателя Бортникова, как и многое, за что он брался, так ладно и ловко идущее поначалу на самом, казалось бы, безоблачном этапе, вдруг затормаживался и начинал давать сбои.

Не стало исключением и кедровое масло, названное Велимиром Ивановичем «кедровицей». Его производство довёл он до полутонны в месяц. И вдруг – застопорился рынок сбыта. «Кедровицу» попросту перестали брать системы магазинов Старореченска и Зеленодольска. Пришлось выходить на компаньонов в соседних регионах. Один из них – Павел Уточкин – оказался в старинном Иркутске. И что самое интересное – Павел Уточкин, как и Бортников, заболел идеей БАДов. Познакомились они через входивший в моду Интернет, а уже через месяц, в конце июня, договорились о встрече в Иркутске, куда подался Велимир Иванович вместе со своим сыном Денисом.


-2-

Взяв опытные образцы кедрового масла да пакетик дроблёной чаги и прихватив с собою скучающего сына-отпускника Дениса, на скором поезде «Россия» маршрутом «Москва – Владивосток», катил Бортников навстречу восходящему солнцу.

Помимо встречи с компаньоном, была у Велимира Ивановича ещё парочка побочных целей: попытаться приобщить хоть каким-то боком к своим предпринимательским делам великовозрастного сына да, оторвав его от компьютера, показать ему же красоты и просторы сибирские.

С Павлом Уточкиным, мужчиной средних лет, но помоложе Велимира Ивановича, в Иркутске встреча получилась несколько сумбурной и как бы даже бесполезной. Показав ему образцы, очень надеялся Велимир Иванович на расширение рынков сбыта своей «кедровицы». Он задумывал поставки своих масел сюда уже в ближайшее время – если и не крупным оптом, то хотя бы небольшими партиями.

Хитроватый же и осторожный новый знакомый, каким оказался Павел Уточкин, решился лишь на пробную партию, по десять-пятнадцать литров «кедровицы» с добавками экстрактов шиповника и чаги. Сама чага, как таковая, его не заинтересовала вообще: связываться с заграницей – дело слишком канительное.

Говоря о биологически-активных добавках, Павел Уточкин упомянул о камеди.

– Вот бы научиться в качестве добавок к твоим маслам примешивать ещё и камедь, тогда – да… Тогда бы мы наверняка вышли на широкую дорогу рынка сбыта!

– Камедь, говоришь? – насторожился любопытный Велимир Иванович. – Камедь… Где-то я про неё уже слыхивал.

– Камедь, пап, – это вовсе не какая-нибудь комедия, – вслушиваясь в разговоры компаньонов, с улыбочкой, произнёс Денис, который, кажется, начал уже тосковать о своём компьютере-ноутбуке и сожалел о том, что не прихватил его с собою.

– Тебе-то откуда это известно: не комедия…, – недовольно буркнул Бортников-старший.

– Это уж точно: камедь – вовсе не комедия, – поддержал Дениса Павел Уточкин. – Только я думаю, у этой самой камеди большое будущее.

– Послушайте, а правда, что это за хрень такая: камедь, камедь? – выказывая явное раздражение, интересовался Велимир Иванович.

– Камедь – это её бытовое название. Понимаете: мы ещё не научились ценить и пользоваться тем, что знали наши предки.

– Так, что же это всё-таки такое?

– Если угодно – всё тот же экстракт, коим ты, Велимир Иванович, так интересуешься в последнее время. А как на него вышли? – Уточкин закурил, обдумывая, как бы доходчивее и выгоднее подать собеседникам то, что ведомо ему самому. – Денис, ты не обратил внимание на то, что наши леса немного отличаются от ваших?

– По-моему, у вас тут больше хвойных лесов, а у нас – преобладают березняки.

– Верно! Потому-то твой отец и занимается в последнее время чагой – березовым грибом.

– Так ведь и маслом кедровым тоже…

– И это верно. А вот у нас кедры – в основном в Саянах растут. Зато на Байкале, по Ангаре – преимущественно сосны. А ещё, – Павел сделал паузу, – листвяги. У нас ведь в деревнях до сих пор лучшими дровами считают лиственные. И жару с них много, и дух особый… Так вот, охотники те отыскивали на гарях оставшиеся пеньки. И не какие-нибудь – обязательно лиственничные. А в них, в пепле, оставались вроде сосулек, только наоборот. Сосульки эти не сгорают и не плавятся, а лишь как бы растут даже из пеньков, оплавляясь. Точнее, вытягиваются эти сосульки из корней сгорающей лиственницы. Заметьте, не из ствола, сучьев или хвоинок – именно из корней! Вот эти-то сосульки в народе и называют камедью. А по научному – ди.., дегидро-цетин, кажется, не помню точно.

– Так, ну и что дальше?

– А дальше то, что обратили внимание на эту камедь, как я уже сказал, охотники да рыбаки. На её целительные свойства. Поранится кто из них – кругом ни души на сотни вёрст, тайга одна. Ни аптечек тебе никаких, ни антибиотиков. Так вот, толкли они эту самую камедь, она кристаллической структуры, получали порошок серовато-белый. Присыпали раны или привязывали к ним этот порошок. И – не поверите: раны мигом затягивались и заживлялись, не образуя никаких заражений. Заживало после этого порошка всё, как на собаке. Кстати, применяли её не только как наружное средство, но и внутрь принимали…

– Стало быть, эта сосулька – и впрямь уже готовый экстракт лиственницы? А у кедра такого быть не может? – развивал мысль Бортников-старший.

– Кто его знает, может, и у кедра нечто подобное имеется… Только наша камедь – из корня лиственницы. Слыхал я, что бабы ею даже своё бесплодие лечат. Самому, правда, испытывать такое не приходилось, врать не буду, – улыбнулся Уточкин.

– Ещё бы! – Велимир Иванович иронично, понимающе, переглянулся с сыном.

– Нет, я на полном серьёзе. Есть у меня один знакомый лесник, с Байкала. Так вот, он мне рассказывал следующее. Его внучка как-то подхватила воспаление лёгких. Врачи лечили, пока не залечили до операции. Сделали операцию, а той никак не легчает. Не выздоравливает она, и всё тут. Наоборот, на глазах прямо стала девка чахнуть да худеть. Ну, лесник тот забрал её к себе в деревню. Принялся всякие отвары из трав да ягод ей делать да отпаивать её ими. А к отварам тем подмешивал ту самую толчёную камедь. И что вы думаете: пошла девка на поправку. Когда показали врачам – те не поверили глазам своим…

– Ты, Павел, вроде нам про другие болячки начинал говорить, – вернул Велимир Иванович собеседника на прерванную тропку разговора.

– Про бабье бесплодие, что ли? Вас-то это почему так зацепило?

– Ну-у, так, для общей эрудиции, – увернулся Бортников-старший. – Ничего ведь лишним не бывает…

– Так и я к тому же. Внучка внучкой, а у мужика того была баба. В возрасте уже. Ну, когда у женщин месячные прекращаются…

– Никак забеременела?

– Не гони коней, Велимир Иванович, экий ты – торопыга.

– Небось, климакс уже наступил? – подал голос молчавший Денис.

– Тебе-то откуда это известно? – удивились мужики.

– Так я в каком веке живу? – не смутившись, ответил Денис.

– Денис-то прав. Климакс у бабы той уже года два как наступил. То в жар её бросало, то холодным потом обливалась. Зато мужику лафа! Не надо никаких предохранений, контрацептивов… Когда приспичило – тогда и пожалуйста! Лишь бы баба рядом была. Ну, вот, стал лесник и бабе своей ту камедь добавлять – так, для повышения общего тонуса. И что вы думаете? Ведь забеременела!

– Может, случайно, – усомнился Велимир Иванович.

– Ага, случайно! Слушайте дальше. Стали над нею товарки подшучивать, когда узнали про это. Виданное ли дело: бабе уже шестой десяток, а она, как молодуха. Ладно, пришлось избавляться от нежданок. Избавилась, не впервой. Та не будь дурой: решила и над подругой подшутить. Стала втихаря подруге, что больше всех её высмеивала, в борщи да каши ту камедь подмешивать. А у подруги – хлеще бабы, месячных уже года четыре, как не было… А теперь смейтесь: понесла ведь и её подруга! Вот вам и камедь! Уж поистине – не комедия!

– Да-а, дела… – хохотнул Бортников.

– Подожди, завтра и на себе испытаете, – загадочно произнёс Уточкин.

– Чур тебя, – отмахнулся Велимир Иванович.

– Да я не в том смысле. Ты как похмелье переносишь?

– Это – смотря что и сколько пить будем…

– А хотя бы и ерша…

– Чего уж тут хорошего…

– Ну, вот и проэкспериментируем, – пообещал Павел Уточкин.

– Кстати, а где её добывают, камедь эту?

– Да у нас, в основном, на Байкале. Между прочим, и мужик, о котором я вам рассказывал, там же живёт. В Больших Котах. Ну, там, где режиссёр Герасимов ещё снимал почти половину своей картины «У озера»…


-3-

Два невостребованных дня от запланированной поездки Бортниковых в Иркутск несколько обескуражили старшего.

– Пап, а не махнуть ли нам на Байкал? – предложил Денис. – Ни разу ещё там не был. Рядом ведь совсем… Говорят: красота там неописуемая! Я уже интересовался: до Листвянки по Ангаре, на теплоходе, всего-то пару часов хода.

Сказано – сделано. Строптивая Ангара, без дождей, очистилась от мути. Мчалась на встречу со своим любимым Енисеем, круша и руша всё на своём пути; сердилась в буйстве, вынужденно усмиряя свой норов лишь на гигантских плотинах.

Миновав исток Ангары с Шаман-камнем посредине, десятками лодок и лодчонок рыбаков с ощетинившимися спиннингами, теплоход, взяв влево, вырулил на просторы Байкала. На северо-восток, покуда хватало взора, сплошная водная равнина, зажатая скалистыми берегами хребтов, поросших корявыми от ветров соснами да лиственницами. У иных деревьев все корни наружу повыбирались, гигантскими змеями переплелись по каменюкам, словно в сказовом царстве Берендея – с дремучими лешаками да пронырливыми кикиморами. Тугой ветер с юго-востока дыбил, вспенивал плоть священного моря.

Вопреки желанию Дениса тормознуться здесь и заняться осмотром лимнологического музея, Бортников-старший упорно настаивал на продолжении пути – в те самые Большие Коты, о которых им говорил Павел Уточкин.

Красота и байкальский простор вселяли в путников эфир восторгов. И сам воздух, настоянный на байкальской воде, хвойных лесах с низкорослыми пахучими багульниками, кустами черники и гонобобеля, пьянил пришельцев приятнее всякого заморского вина.

Разувшись и закатав джинсы до колен, Бортниковы осторожно ступали в студёную, чистейшую и прозрачную воду Байкала. Да ненадолго. Пригоршнями черпали и пили её, хрустальную, от которой, как от колодезной, начинало ломить зубы.

Прогулялись по посёлку, встречая местных прохожих. Мужика, о котором говорил Уточкин, в Котах не оказалось: подался в тайгу по какой-то надобности. Невольно приостановились около магазина-пекарни, от которого исходил невероятный запах свежепечёного хлеба. Купили пару буханок, горячих, похрустывающих. Разломили одну пополам – парок пошел, щекоча ноздри. И уплели тут же, за милую душу, запивая байкальской водичкой из полулитровых пластиковых бутылочек. Поинтересовались у местных: нельзя ли где место снять на ночь-другую, да чтобы с банькой на самом берегу.

– Могу вам такое предложить, коли понравится и в цене сговоримся, – улыбаясь, сказала одна чернявенькая молодайка, лет двадцати с небольшим, смахивающая своим обличием на широколицую метиску-буряточку.

И повела путников в другой край посёлка. Навстречу им попадались иностранцы, группками по три-пять человек: китайцы, японцы, корейцы, немцы – в тёмных очках, кепках и шляпах, цветастых рубахах и куртках-ветровках, коротких широких штанах, в сандалиях на босу ногу или в кроссовках на толстой и грубой подошве. Бортниковы будто оказались у себя в Зеленодольске, во время международного научного симпозиума, куда съезжались учёные мужи со всего мира. И у каждого иностранца, непринуждённо и восторженно-громко лопочущего на своём языке, в руках или на шее были цифровики – фотоаппараты или видеокамеры. Они постоянно останавливались, оживлённо группировались и фотографировались на фоне байкальских видов и достопримечательностей.

Домик молодайки, почерневший от ветров и времени, срубленный из сибирской лиственницы лет сто назад, оказался и в самом деле на краю посёлка. И банька – считай, на самом берегу, у заливчика-бухточки славного сибирского моря. Через пару часов Бортниковы уже сидели в парилке, наяривая себя распаренными берёзовыми вениками с полевой душицей, голышом выскакивали из предбанника и – бултых в воду. Вылетали из неё, словно ошпаренные, и опять в парилку. Тринадцать раз подверг себя этой процедуре вошедший в раж Велимир Иванович. Умаялись…

Обернувшись махровыми полотенцами, выданными молодайкой, сидели рядом с предбанником на лавочке, исходя паром и обсыхая, потягивали из горлышек тёмных бутылок вынутое из Байкала охлаждённое пенное пиво. Даже говорить было уже лень.

Женщина подошла, в годах, похожая на молодайку, что баньку спроворила и у себя приютила Бортниковых на постой. Глянула на чужаков внимательно, оценивающе. Матерью молодайки представилась. То да сё: мол, кто такие, зачем к ним и откуда? Посудачили. Хозяйке Бортниковы приглянулись.

– А вы про камедь, случайно, ничего не слыхали? – озадачил хозяйку Велимир Иванович, когда закончились расспросы.

– Как это – не слыхали? – оживилась женщина. – Очень даже слыхала. Ещё от деда своего, охотника. А, если хотите… – она сделала паузу, снова внимательно и оценивающе глянув на нежданных постояльцев, – могу вам даже посоветовать. Как раз сейчас у нас, в Котах, учёный один, профессор, отдыхает – Худорян Аслан Аркадьевич. Обходительный человек, интеллигентный, несмотря, что армянин. Он давно уже интересуется этой самой камедью. Правда, он её по научному как-то называет, не упомню сейчас…

– А не могли бы вы нас познакомить с ним?

– Почему нет? Вот приберусь по хозяйству, а вечерком к нему и отведу вас. Вы, я вижу, люди хорошие, не материтесь даже…

Армянин по происхождению и внешности, Аслан Аркадьевич Худорян, как выяснилось, и впрямь был профессором, доктором медицины. Уже многие годы он заведовал кафедрой фармакологии и преподавал в медицинской академии Иркутска. Байкалом Худорян заболел и бредил с самой первой встречи с ним и без него жить, казалось, не мог – точно так же, как истинный армянин не может отделить себя от горы Арарат или озера Севан. Оказался он весьма деликатным и гостеприимным человеком. Говорил почти без акцента, а когда Велимир Иванович представился и предложил за знакомство по пять капель коньяка «Московский», профессор выставил на столик, что стоял на верандочке, порезанный тонкими ломтиками сыр, сервелат, красные помидоры, зелень укропа и петрушки с кинзою.

– Так, говорите, интересуетесь камедью? А с какой целью позвольте узнать? Из простого любопытства или имеете на неё какие-то виды?

– Видите ли, Аслан Аркадьевич, во-первых, я – предприниматель, а во-вторых, мне и впрямь многое интересно. Убеждён, что ничто не бывает лишним, когда-нибудь где-нибудь да пригодится. Точно я ещё и сам себе не представляю, зачем мне нужна эта самая камедь, но уже интуитивно чувствую: именно она мне понадобится в ближайшее время. Меня всю жизнь будто кто подталкивает в нужном направлении, ведёт по жизни, – разоткровенничался Бортников-старший.

– Ну, коли так… Тогда начнём с того, что камедь – название простонародное, по научному она называется дигидрокверцетином.

И с присущим профессионализмом выдал Аслан Аркадьевич нежданным гостям своим почти академическую лекцию, правда, под крохотные, но довольно частые, порции доброго коньяка.

– Дигидрокверцетин относится к флавоноидам, получаемым из древесины лиственницы сибирской (Larix sibirica ledeb), либо из лиственницы даурской. Хотя, в принципе, можно получать его и из других деревьев и даже растений, но… Скажу вам: это уже будет не то, не то… Больше всего его накапливается именно в корнях лиственницы. Имеет дигидрокверцетин довольно сложную органическую формулу. . Выглядит он как мелкокристаллический порошок – от светло-желтого до желтого цвета, без запаха и слегка горьковатого вкуса.

Профессор приостановил свой рассказ, засуетился, извлёк из шкафчика несколько пластиковых непрозрачных баночек, открыл их, протянул Бортниковым. Предложил на кончике ножа попробовать на вкус.

– Эмпирически, ещё в девятнадцатом веке, а может и раньше, обратили внимание на то, что он обладает потрясающими фармакологическими свойствами, едва ли не панацея от всех болячек и многих болезней, особенно, если это связано с сердечно-сосудистыми заболеваниями.

– Мне доводилось слышать, что помогает он и от женских болезней и даже повышает мужскую силу, – встрял в разговор Велимир Иванович.

– Вне всякого сомнения! – оживился профессор. – Признаюсь вам: сколько я уже изучаю его свойства, а до всего ещё так и не дошел. Так вот, прежде всего он оказывает антиоксидантное, ангиопротективное, регенерирующее, дезинтоксикационное и противоотёчное действия! Дигидрокверцетин интенсивно способствует капилляротерапии. А что это значит? Он способствует очищению и восстановлению всей кровеносной системы человека, от которой едва ли не половина всех заболеваний. Мало того, он замедляет процесс старения всего организма человека! Вот, посмотрите на меня. Как вы думаете, сколько мне лет?

Бортниковы переглянулись между собою.

– Лет пятьдесят пять – шестьдесят…

– Я же говорил! Прибавьте к ним ещё пятнадцать годков! А всё почему? Да потому, что я на себе проверяю его действия, уже более двадцати лет. И принимаю его регулярно! Кстати, убедитесь в этом и вы сами, на себе, уже завтра…

Профессор извлёк из загашников свою бутылку коньяка.

– Примете вот этого самого порошочка со спичечную головку, и на завтра – абсолютно никакого похмельного синдрома! Проверено! И неоднократно!

– Мне уже об этом как-то говорили, припомнил Велимир Иванович Уточкина.

– Но это так, к слову… Так, на чём мы остановились?

– На капилляротерапии, – подсказал Денис.

– Да. Капилляры, напомню вам из школьной биологии – мельчайшие кровеносные сосуды, пронизывающие все наши ткани и органы. Десятки тысяч капилляров доносят до каждой клетки организма кислород и все необходимые ей питательные вещества, удаляя при этом и продукты её жизнедеятельности. Так вот, именно на границе клетки и капилляра происходит обмен веществ. При нарушении капиллярного кровотока клетка голодает, испытывает жажду, задыхается от нехватки кислорода. А к чему это ведёт? Это ведёт к болезни клетки и даже её гибели. Всё! Нарушение в работе капилляров – есть основная причина любого патологического заболевания!

Что даёт нам дигидрокверцетин? Дополнительные средства защиты организма. Как флавоноид, дигидрокверцетин призван защищать здоровье капилляров и мембран клеток. А, стало быть, препятствует старению всего организма! Мало того, он восстанавливает микроциркуляцию крови, нормализует обмен веществ на клеточном уровне. Кстати, вы упоминали, Велимир Иванович, о мужской силе, а там ведь тоже всё связано с капиллярами. Множество пещеристых тел, заполняемых капиллярами. Нарушен капиллярный кровоток, ослаблен приток крови – вот вам и ослабленная эрекция. Мощнейшее антиоксидантное действие дигидрокверцетина во много раз превышает уровень витаминов А, С и особенно Е. Кроме того, он снижает уровень холестерина в крови, тромбообразование, уменьшает вязкость крови и способствует выводу из организма токсин и радионуклидов. Каково?! И ещё раз оговорюсь, до сих пор ещё до конца не исследованы все его положительные лечебные свойства.

Бортниковы, словно зачарованные зрители увлекательнейшего моноспектакля, восхищенно воспринимали слова вошедшего в раж профессора.

– А что вы скажете по поводу БАДов? – вдруг задал вопрос профессору Велимир Иванович.

Тот прервал свою лекцию, внимательно глянул на задавшего вопрос, плеснул в рюмки ещё коньяка:

– Смотрю на это весьма положительно, если эти БАДы не от шарлатанов и дельцов. Знаете, сейчас столько развелось всяких знахарей и экстрасенсов… Чего только не предлагают больным – лишь бы заработать себе на их здоровье. А больной, да если ещё и официальная медицина ему не помогает или совсем отказалась, готов хвататься за любую соломинку. Готов последнее отдать, лишь бы исцелиться…

– А нельзя ли использовать в качестве БАДов этот самый дигидрокверцетин?!

– Да вы, батенька, зрите в корень! – оживился профессор. – Я и сам уже давненько подумываю об этом. Правда, тут есть одно но… Дигидрокверцетин очень плохо растворяется и соединяется с основой и другими ингредиентами. Вот, если вам удастся соединить его с мазями, маслами, гелями, бальзамами…

– Я этим как раз и подумываю заняться… Понимаете, в последнее время я научился давить кедровое масло. Оно уже само по себе обладает множеством целебных свойств. А если его соединить с дигидрокверцетином? Как Вы считаете?

– Попробуйте, попробуйте. Правда, есть у врача ещё одно правило: не навреди пациенту. Дело в том, что не со всяким соединением один и тот же препарат возымеет свои положительные действия… Тут нельзя с кондачка, наскоком. Нужны клинические испытания… Но – экспериментировать надо. Я – за эксперименты, иначе наука дальше не продвинется, будем топтаться на месте… Дерзайте, Велимир Иванович! Дерзайте!


-4-

«Ни хухры себе мухры!», – присвистнул Бортников, запустив руку в редеющую шевелюру, когда уже дома ознакомился с выпиской из реестра лекарственных средств России (РЛС). Ксерокопию статьи о дигидрокверцетине из энциклопедии лекарств за 2004 год, как обычно, принесла ему из библиотеки Анна Степановна.

В последнее время она основательно зарылась в научной литературе, работая над своей докторской диссертацией, оставаясь при этом действующим директором академической библиотеки. Чтобы хоть немного отвлечься от своей темы, как истинный библиотечно-информационный работник, она выполняла просьбы мужа, связанные с поиском и подбором нужной ему информации.

Оказывается, эта самая камедь, а по научному дигидрокверцетин, уже давненько известны миру. Получение этого флавоноида началось из экстрактов виноградных косточек. А теперь вот обнаружили его колоссальные запасы в корнях лиственницы сибирской. Россия стала обладательницей ещё одного неиссякаемого сырья, на сей раз – лекарственного.

Увы, как всякое открытие или изобретение, сделанное в России, своё воплощение нашло оно прежде всего за границей. Получалось: всё та же ватная стёганая российская фуфайка, но пришедшая уже из-за бугра в виде куртки на синтепоне.

Ещё больше, чем в РЛС, сулили всевозможные исцеления дигидрокверцетином заграничные рекламные сайты Интернета. От камеди-дигидрокверцетина привела Бортникова интернетовская паутинка-ниточка к каталогу мировых цен на биологическую и химическую полуфабрикатную продукцию. «Сто пятьдесят долларов за грамм дигидрокверцетина?! Ёк-макарёк, не слабо!», – восхищался и удивлялся Велимир Иванович.

От сырьевого полуфабриката дорожка любопытного сыскаря потянулась к изготовителям лекарственных препаратов. Мало того, выяснил он, что всё это уже давненько акционировано и приносит держателям пакета акций колоссальные прибыли.

Лекарственный бизнес… Лучше бы и не знать всего этого Велимиру Ивановичу. Хозяином акционерного общества «Тритон», который обладал практически монополией на производство лекарственных препаратов из дигидрокверцетина под названием «Капинар», естественно, был столичный магнат.

Лекарственный препарат «Капинар» рекламировался и рекомендовался как средство для лечения и реабилитации инфаркта и инсульта. Упаси Боже, но больные этими страшными недугами, а паче того их родственники, как за соломинку цеплялись за это разрекламированное средство. Целые полосы всевозможных газет пестрили броскими блоками, значительно увеличивая тем самым и стоимость лекарства.

Хотя – цена-то как раз больше всего и поразила Бортникова. 200 рублей за стандарт – не такие уж и великие деньги. Правда, на исцеление таких стандартов требовалось не один десяток, но что с того, что на весь реабилитационный курс? Главное – упаковочная единица.

Велимир Иванович даже горьковато улыбнулся, ему на ум пришла аналогия: продуктовые весовые товары стали фасовать уже не в традиционные килограммовые и литровые пакеты и бутылки, а по девятьсот – восемьсот граммов-миллилитров. И рекламные цены на товары бытовой электроники и техники вместо, допустим 10 тысяч – всего-то, смехотворно, аж за 9999 рублей! Все эти рекламно-торговые уловки раздражали его, а куда было деваться от этого бесовского нашествия? И ведь склевывали иногда эти приманки «смешных цен».

Клюнул, было, на приемлемую цену «Капинара» и он, Велимир Иванович Бортников, сопоставив её с мировыми ценами на чистый дигидрокверцетин. «А что, если уже готовый лекарственный препарат использовать в качестве добавки?». Идея эта зацепилась в извилинах Бортникова ещё и потому, что камедиевая добавка обещала стабилизацию его «кедровице», то есть, почти в два раза увеличивала сроки хранения масла, сохраняя и даже усиливая его целебные свойства.

Несоразмерность цен и привлекала и настораживала его одновременно. При этом настораживала всё же несколько больше, чем привлекала. «Доверяй да проверяй, особенно то, что рекламируют» – в этом уже не раз убеждался Велимир Иванович.

Он приобрёл в ближайшей аптеке упаковку «Капинара». Извлёк из картонной коробочки мелко, но чётко отпечатанную инструкцию по применению препарата. Состав одной таблетки препарата уже изрядно разочаровал Бортникова. В ней, весом в двести пятьдесят миллиграммов, на дигидрокверцетин приходилось всего-то десять миллиграммов. Мизерно выходило. Мало того – надо было ещё избавиться и от остальных 240 миллиграммов.

Бортников вспомнил своего давнего школьного приятеля, профессора Владимира Константиновича Яковлева. Уговорил того, а это Бортников умел, через лабораторию медакадемии сделать анализ химического состава препарата «Капинар». То, что показали анализы, повергло в разочарование не только Бортникова, но и учёного врача. Вместо десяти обещанных миллиграммов дигидрокверцетина, препарат содержал всего один миллиграмм! Скандал обещал разразиться грандиозный, это обещал и сам профессор Яковлев.

«А это мне надо? – сокрушался Бортников. – Открутят головёнку, как курёнку, мало мне было одного Сливы с его братками…»

– Ты уж мою фамилию не упоминай нигде, – почти умолял он негодующего Яковлева. – Пожить ещё хочется…

– Какого ж хрена тебя куда-нибудь да вечно занесёт?! Занимался бы уж тогда своими шприцами… Кстати, как у тебя с ними? Что, до сих пор ещё не забросил это дело?

– Нет, – честно признался Бортников. – На карманную мелочишку хватает. Да парочка человек у меня до сих пор на этом подкармливается.

– Ну, вот, и не суйся тогда, куда не следует! – посоветовал Яковлев. – Скажи, а как тебя вынесло на этот «Капинар»?

– Камедь, будь она неладная…

– Что? Что? – переспросил профессор Яковлев.

– Ну, дигидрокверцетин так в народе называют… Была у меня идея: использовать эту камедь в качестве биодобавок к своим маслам.

– К маслам, говоришь? – заинтересовался Яковлев. – А что, неплохая идея. Послушай, а вот, если бы тебе, допустим, удалось подмешивать этот дигидрокверцетин к мазям… Для наружного употребления…

– Для втираний, что ли?

– А почему бы и нет?

– Мази, гели …Косметика какая-то получается, – обронил Бортников, – с этими гелями да кремами.

– Пусть – косметика, Тебе-то какая разница? Зато подальше от лекарственного бизнеса… Дружеский тебе совет: не суйся туда… и – держись ты подальше от этих рекламируемых препаратов. У нас ведь теперь как получается? Даже сами врачи, чтобы хоть что-то с этого иметь, рекомендуют и нередко сами продают все эти препараты и БАДы… А будет ли какой толк от этого больному – его уже и не интересует… Сговор получается. И не столько с их производителями, сколько со сбытчиками – всякими там брокерами, дилерами, дистрибьюторами, менеджерами… Прости, Господи, язык сломаешь, пока выговоришь… Короче, хочешь заниматься добавками – выходи напрямую на производителей сырья. Ну, да не мне тебя учить… Будь здоров! Кстати, как там у тебя с этим делом, всё в порядке? Будут проблемы – не затягивай, приходи, посмотрим, подлечим, – уже в который раз намекал Велимиру Ивановичу давний приятель Владимир Константинович Яковлев – уже давно не просто Вовка-Медик с Тускрета.


-5-

Вариант с использованием готовых лекарственных препаратов, содержащих дигидрокверцетин, как полуфабрикат для добавок, после скандального анализа их содержания, отпал сам собою.

Однако, уж что бы ни делал Бортников или за что бы он ни брался, не в его натуре и принципах была самая откровенная халтура, замешанная на людской доверчивости и обманах. Везде и во всём по возможности он стремился быть честным. Видать, потому-то и заканчивалось крахом и неудачами большинство его благих начинаний и задумок.

Честность и бизнес. Порядочность и предпринимательство.

«Да возможно ли такое, Бортников? – не раз уже задавался он этим вопросом. – Чего ты достиг в жизни своими рискованными предпринимательскими делами? Где твои капиталы, яхты, замки и виллы? Где дорогие иномарки, дачи, коттеджи, Куршавели? Когда ты по нормальному отдыхал, хотя бы месяц вместе с семьёй, отрешась ото всех дел и забот? Из почти сорокалетнего трудового стажа больше половины отдана твоим предпринимательским делам. А из них – как по какой-то гигантской и бесконечной синусоиде: где ноль – в самом зарождении идеи. Потом подъём, разжигание себя до самовоспламенения, до маниакальной болезни; не получается, а надо – хоть тресни, хоть наизнанку вывернись, а добейся своего! Препоны, запреты, манёвры с обходами указов и лавин подзаконных актов… Но впереди – цель! И пока видна эта цель – всё в гору, в гору, в гору, на пределе своих сил и возможностей, как покоритель вершин, одерживающий победу над самим собою. Вскарабкался, осмотрелся, отдышался, испытал миг блаженства – и уже неважно: какими жизненными силами, изобретательством, нестандартными ходами и денежными затратами в конце концов… Всё, пик синусоиды. Казалось бы, график очередного дела выровнялся. Ан нет – под горку подался. И, будь это: НТТМы, турбизнес, семена пихты кавказской, гамарусы с артемиями, пельмени, золотая лихорадка, «кедровица» с чагой или даже вовсе богоугодное дело – золочёные кресты на соборе – всё едино… Теперь вот этот самый дигидрокверцетин…"

А ведь взобрался же и здесь на самый пик! Вышел! Напрямую на поставщиков – изготовителей этого самого полуфабриката, в том самом сибирском шахтёрском городке у подножия Саян – Тулуне, о котором ему упоминали и Павел Уточкин, и профессор Худорян.

Порошкообразный, словно мука мельчайшего помола и высшего сорта, светловато-желтый «Taxifolln», фасованный по 6 граммов в пластиковые цилиндрические упаковки с цветной этикеткой – видом-фотографией – свисающих с синевы неба в синеву Байкала зелёных ветвей сибирской лиственницы, коробками громоздился в комнатах, арендованных Бортниковым под склад. Тысячу двести российских рубликов стоила Велимиру Ивановичу одна такая упаковочка препарата. Или двести рублей за грамм готового дигидрокверцетина! Нет, были всё же некоторые преимущества и у них, предпринимателей российского толка, по сравнению с заграницей, хотя бы в исходных ценах за грамм препарата.

Все прибыли от налаженных, но как бы катящихся уже под горку, производств Бортникова уходили на это сырьё. А к нему ещё – и масла, гели с кремами, оборудование.

А он всё искал и экспериментировал: смешивал и растворял в этих самых маслах, кремах и гелях всевозможные экстракты из корня лиственницы, берёзового гриба чаги, шиповника, черники, клюквы, цист артемии, поднимаясь и карабкаясь на очередной пик своей нескончаемой предпринимательской синусоиды…

Кемерово, декабрь 2007 – январь 2009 года. 

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.