Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail:
Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.
и ЗАО "Стройсервис".
20
Во дворе — никого из ребятни, однако за уцелевшими ещё сараями и стайками, за ларями, в той стороне, где помойка, я заметил Кузю Шишигина. Я прошел за лари.
Кузя держал руль самоката, к которому вместо колёс приделаны коньки-снегурки. Самокат Шурки Баздырева. Тот сколотил его из двух дощечек ещё прошлым летом, и мы с ним здорово катались поздней осенью по льду шахтных провалов, пока там не занесло снегом.
Во дворе кататься негде, одни грязные снежные кочки, а здесь, вокруг общественной помойки, растекающаяся мутная вода образовала морщинистую корку, с вмёрзшей картофельной кожурой, кусками шлака, бутылочными стёклами. По ней-то и пытался, неуклюже лавируя, кататься незадачливый Кузя.
— Шурка где, не знаешь? — спросил я.
— Не-е… не знаю! Недавно тут был. — Кузя суетливо отталкивался одной ногой, чуть не падал, наезжая на препятствия. — Хошь прокатиться?
— Чё это ты чужим распоряжаешься?
— А он теперь мой.
— Как это — твой?
— А вот так, обнакавенно!
— Насовсем, что ли?
— А ты думал!
Я озадаченно помолчал, что-то тут не то. Не мог Шурка вот так, за здорово живёшь, отдать самокат этому чесуну, у которого сестра каким-то там пузатым начальником; у него, у Шурки, и поприличней друзья найдутся.
— Чесун несчастный, брякало, — сказал я на всякий случай.
Кузя вильнул, самокат съехал с грязного льда, ткнулся в снег, Кузя упал.
— Сам чесун! Сам брякало! Хочешь знать, мы с ним четыре охапки дров из нашей стайки к ним перетащили, понял? Съел?
— Четыре? Шкура ты, Шишига, и живоглот. Такой самокат десять твоих вшивых охапок стоит.
— Ага, десять, обзарился! Десять — мать враз усекёт и таку кричалку устроит, не знаешь куда бежать.
«Это уж точно», — подумал я.
Мать Кузи, Полина Гавриловна, самая, пожалуй, скандальная женщина во всём нашем многоквартирном доме. Она нигде не работала, была обременена большим семейством — четырьмя своими детьми и двумя приёмными — своего брата, арестованного как врага народа ещё перед войной.
Держались многочисленные Шишигины (по-дворовому: Шишиги) лишь на старшей сестре, начальнице мелкосортного цеха комбината, назначенной на эту должность в первые же военные месяцы.
Когда Полина Гавриловна говорила (особенно когда кричала), рот её уползал косо в сторону, за что и получила она уличное прозвище Косоротиха. Вся ребятня двора её побаивалась. — С Кузей и другими мелкими Шишигами старались не связываться, знали, свяжешься — кричалка обеспечена.
Кузя озабоченно склонился над самокатом.
— Один-то конёк подломан, — сказал он.
— Будешь по помойкам гонять, выдрючиваться — и второй подломаешь.
— Не бойсь! — сказал Кузя. — А мы вчера с сеструхой возле заводоуправления были, на площади!
— Ну и что?
— Ты разве ещё не знаешь? — Кузя бросил самокат и с раскрасневшимся от тяжёлого катания лицом подбежал ко мне. — Там же… там немецкие танки выставили, с крестами! Пушки! Одна даже зенитная!
— Вот трёкало, — не поверил я. — Как это — выставили?
— А вот так, обнакавенно. Чтоб все смотрели. И лазить в серёдку можно, сколь тебе влезет!
— И ты лазил?
— А ты думал! И крутить чего хочешь. Огольцы на пушку верхом рассядутся, а ты колесико тако, с зубками, за ручку покрутишь — башня — р-р-р! — поехала!
— И ты крутил?
— Дурак, я на пушке сидел!
— И не гоняют?
— Да говорю тебе—смотреть выставили, как наши ихних там колошматят, сеструха говорит, это спицально, понял? В одном — во-от така дырень от нашего снаряда. И воняет в этих танках, как в уборной, чесно пионерско! — радостно, что первым доносит мне столь волнующую новость, кричал он.
По всему, Кузя сегодня говорил правду — так достоверно врать он не умел. Эта вторая его новость, насчёт танков на площади, заслуживала внимания не меньше чем первая.
Но ёлкин пень! Куда всё-же подевался Шурка?
***
Я уже хотел вернуться домой — противно же всё время смотреть на счастливого своим жлобским приобретением Кузю и тем, что ему первому из мальчишек двора удалось посидеть на немецком настоящем танке, — хотел вернуться, но наконец увидел Шурку.
Тот вывернулся из-за дальнего угла дома, пальто по самые плечи в снегу, уши матерчатой шапки с узловатыми завязками вздыблены, пуговица на пузе висит на нитке, кувыркнулся откуда, что ли?
— Ты чего? — удивленно спросил я.
— А чего?
— Куда носился-то? Нюська у нас сидит.
— Ладно, харэ, пусть сидит, погодя заберу. — Шурка заговорщицки оглядел двор, однако даже пустынность его не показалась ему надёжной, бросил коротко: — Аида к нам. — Но не выдержал и уже в подъезде зашептал, сбивая с себя на ходу снятой шубинкой снег: — Я сперва и так, и сяк, и ногами его, и всяко, а он курнётся — и концом обратно вверх. Зараза! Ладно, думаю, спускаться стану — ляжет как миленький. До половины сполз, всё брюхо по сучьям ободрал, а сверху глыба снега мне по горбушке ка-ак...
— Погоди, ты что — я приостановился даже. — В хранилище лазил?
— Ну, законно!
— Через провал?!
— Тише, чего орёшь! А через чего же ещё. Да это запросто, оказывается, ты не думай. Правда, жуть там одному, аж в брюхе щекотит... Я постоял и по горбылю обратно. А еслив двое да прихватить верёвку... Соображаешь?
Дома он сразу же, как был — в пальто и шапке — сел чистить картошку, сказав, что пока Нюськи нет, надо всё приготовить для супа и поставить на плитку, пусть варится, а потом, поближе к ночи, когда мать со смены вернётся, растопить печь.
— Шишигинскими дровами? — съязвил я — невысказанная обида за самокат ещё не прошла.
— Ага. Кузя небось вякнул?
— Кто же еще!
— Понятно... А ведь железно предупредил — никому! Ну гад ползучий, самому же, чуть чего, хуже будет.
Я прошёл в комнату, подобрал Нюськину игрушку, потянул за палочки. Глупые фигурки покорно вскинули деревянные свои и такие же глупые топорики.
— Кузя болтает: на площади танки немецкие выставили, — сказал я. —Расколошмаченные.
Шурка плюхнул очищенную картофелину в кастрюлю, коротко отозвался:
— Знаю.
— И молчишь?
— Да я тоже только сёдня узнал — от Шишигов же.
— Ну и чего? Скатать бы на трамвае.
— Законно, — согласился Шурка. — Послезавтра, а?
— Послезавтра? С чего это?
Шурка на кухне помолчал.
— Завтра найдётся дело поважнее, — сказал он.
— Какое ещё дело? — недовольно переспросил я, хотя прекрасно понял, что имеет в виду приятель.
— Такое, немазано сухое, — буркнул он, сгорбившись над кастрюлей.
Он чувствовал — я снова напрашиваюсь на ссору, и не хотел её.
Помолчали оба. Игрушка, которую я вертел в руках, чем-то раздражала меня, но я продолжал машинально дёргать палочки: глупый дровосек и такой же глупый медведь наперегонки колотили по пню, и была в их безрезультатных движениях какая-то обречённость.
— Ладно, — сказал Шурка, — наверху посидишь, а я спущусь. Одному-то как вытащить?
— He хочу сидеть! Не буду! Боюсь! Зацапают! — не сдержавшись крикнул я.
— Не зацапают.
— Зацапают!
— Кто — балда?
— Не знаю. Кто дверь скобами заколотил!
— А кто заколотил?
— Почём я знаю!
Шурка, поддёрнув рукав пальто, запустил руку в грязную воду, посчитал наошупь оставшиеся картофелины, сказал:
— Ты же наверху будешь, чуть чего — крикнешь, смоемся в рощу.
— Не смоемся, зацапают!
— Задолдонил одно! — сказал Шурка, явно теряя терпение. — Ну хочешь — поклянусь. Возьмём две законных своих — и всё, баста. Больше туда ни ногой. Гадом буду. Голову на отруб. У меня новый план есть.
— Надоели твои планы! Лезь один, понял?
Лицо у Шурки приняло вдруг озлобленное выражение, медленно, сквозь зубы он произнёс:
— Конечно, зачем тебе куда-то лазить, чего-то доставать. Вам наверху хорошо жить, у вас тепло. Нашим снизу подогреваетесь.
От такого наглого обвинения я аж поперхнулся:
— Это мы-то — вашим?!
— Вы-то! Самые! — язвительно усмехнулся Шурка, но глаз от ножа и картошки не оторвал, не поднял.
— Да у вас... у вас вечная холодрыга! Волков морозить!... А если один полезешь!.. — уже не кричал, а орал я, — тёте Гале скажу, куда ты хочешь лезть, так и знай! — и, швырнув на кровать дурацкую игрушку, кинулся к дверям.
Шурка, плюхнув в кастрюлю нож с недочищенной картофелиной, метнулся за мной, успел схватить за шиворот, притиснул к стене.
— Только попробуй! — зашипел он мне в лицо. — Я тебе, очкарик, все очки расколошмачу...
— И попробую! Не указать!
— Ах, так…