Однажды и навсегда (повесть)

Рейтинг:   / 8

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Рыжова Агата Юрьевна

Просмотров: 5768

2011 год, Выпуск № 2

56.

Однако подозрительное «похмелье» не прошло и в среду. Состояние мое нисколько не улучшилось, к тому же мне стало страшно. Я совершенно не понимала, что происходит с моим телом и что бы сделать такое, чтоб ему стало легче.

Весь день провалявшись на диване в монтажке, дома я подошла к маме, сообщив, что «со мной происходит что-то странное».

- Найди тонометр, может, давление низкое, - посоветовала она.

Я достала из шифоньера нужную коробку, вытряхнула аппарат, развернула манжетку и застыла, недоумевающе глядя на полоску материи. Я вспомнила, что ее нужно как-то надеть на руку, и даже попыталась это сделать, но концы манжетки никак не хотели сходиться на предплечье. Я вертела ее и так и эдак, стараясь сцепить материю, чтоб она обхватывала руку. Неловкие пальцы не слушались, и голова не могла помочь им. Я начала плакать, громко, со всхлипами, как плачут маленькие дети.

- Ладно, не рыдай. Иди сюда, я надену.

Я подошла к маме, сидевшей на диване, и протянула ей руку. Она одним движением застегнула манжетку и нажала на кнопку электронного тонометра. Давление было нормальным.

- Что со мной? – всхлипнула я.

- Может, ты сильно расстраивалась в последнее время?

- Ага.

- Невроз, - каким-то особенно успокаивающим тоном ответила мама.

Она вообще говорила со мной чересчур уверенно и спокойно, все, мол, хорошо, не бойся.

- И что с ним делать?

- Не нервничать и не волноваться.

- Ну да, - уныло откликнулась я.

Я решила, что нужно как-то встряхнуться, заняться тем, что доставляет удовольствие и кажется важным. Я назначила съемки в приюте для бездомных животных, надеясь, что рядом с собаками мне станет легче. Я кинулась к безродным дворнягам, как к единственному шансу на спасение своей бедной больной головы.

Однако в четверг я увидела, что Наталья Николаевна съемки в приюте из журнала прибытия-отбытия вычеркнула. После обеда она сама зашла ко мне – обсудить собачек.

- Ты видела, что я отменила твои съемки? – спросила она.

Я сидела на стуле возле своего стола, и директорша всем своим небольшим ростом надо мной нависала.

- Видела. Я уже с людьми договорилась.

- Позвони, скажи, что вы не приедете.

- Почему?

- Потому что собак вы уже снимали, - начала горячиться директорша.

- Я сделаю другой сюжет.

- Никаких других сюжетов! Один раз сняли, и хватит с них!

Я смотрела на нее как будто сквозь толщу воды. Вот я лежу на дне водоема, директорша стоит на берегу, глядит в воду, а там, придавленная жидкостью, валяюсь я.

Наталья Николаевна продолжала:

- А сюжет, который сейчас идет, про поэта…

На прошлой неделе мы снимали поэта Дмитрия Мурзина. Он читал свои стихи, чуть опустив голову, так что его длинные волосы немного прикрывали лицо. А иногда он неожиданно взглядывал в камеру уставшими глазами.

- Ты мне объясни, почему я должна на него смотреть?!.

Лицо директорши, искаженное водой, казалось особенно злым, морщины – особенно глубокими, голос стал глухим и тяжелым и звучал так, будто на пятом этаже швыряли на пол громоздкие предметы.

А почему я должна смотреть на тебя, когда ты так безобразна? Когда я вижу твое лицо и знаю, что это ты достала Кирилла до такой степени, что он ушел? Зачем ты говоришь всё это – разве ты не видишь, что мне плохо? Почему я должна смотреть на тебя?!

Опираясь руками на столешницу, я поднялась со стула и тихонько побрела к двери.

- Эй, ты куда? – всполошилась директорша. – Ты куда пошла, когда я с тобой разговариваю?!

Мне показалось, что ее голос за моей спиной дрогнул страхом.

Я приплелась к Эльвире в кабинет, прикрыла за собой дверь и спросила:

- Эльвир, как у нас самый главный документ пишется?

Она чуть вздрогнула, молча положила передо мной лист бумаги, и под ее диктовку я написала:

«… Прошу уволить меня по собственному желанию. Дата. Подпись».

57.

Я, конечно, не психолог, но житейский опыт подсказывает, что, если человеческий организм из-за чего-нибудь расстраивается, самое главное – избавиться от причины расстройства. В моем случае причиной была телекомпания.

Подходя с утра к зданию и разглядывая снизу наши окна, я точно знала, что ни в одном из них Кирилла не увижу. Его не будет в коридорах, он не вывернется из-за какого-нибудь поворота, не засмеется вдруг за моей спиной. Я с ужасом наблюдала, как сотрудники, азартно блестя глазами, копаются в его компьютере, будучи безусловно уверенными в том, что никто их не остановит. Кирилл ушел, и, что бы я ни делала – все было бессмысленно.

Поэтому, когда я писала этот наш главный документ, я физически чувствовала, как голова у меня проясняется и движения становятся более уверенными. Невыносимая тяжесть его отсутствия больше не угнетала, и я была свободна.

Проснувшись на следующее утро, я чувствовала себя так, будто ничего особо странного со мной не происходило и у меня достаточно сил, чтобы работать дальше. Я убедилась, что могу в любой момент уйти или остаться, и я захотела остаться. Работать на дурных заказчиков и начальниц, работать, несмотря на отсутствие Кирилла, потому что я люблю программу и у меня хватит сил, чтоб одолеть свою слабость.

Нужно сказать, что Кирилл, хоть и уволился, а на работу все-таки по пятницам приходил, от чего Гриша недоумевающе фыркал и пожимал плечами. Кирилл стал работать сдельно, выполняя заказы и получая за них оговоренные суммы.

Я зашла в монтажку, когда он сидел на своем месте, щелкал клавиатурой, а над Кириллом нависала Наталья Николаевна, о чем-то пытаясь с ним советоваться. Я поздоровалась со всеми и подошла к нашему столу. Через некоторое время я незаметно шагнула вправо, туда, где был просвет между аппаратурой. Меня тянуло посмотреть на Кирилла так, чтобы он не узнал об этом. Просто взглянуть на краешек его рукава и убедиться – вот он, Кирилл… Но, бросив взгляд туда, где обычно были видны только его плечи, я болезненно вздрогнула и отвернулась – Кирилл тихонько подвинулся, чтоб меня видеть, и ждал, когда я посмотрю на него.

- Наталья Николаевна, Вы не заняты? – обратилась я к директорше. – Мне нужно с Вами поговорить.

- Да, идем в павильон, - отозвалась та.

Краем глаза я заметила, как Кирилл заерзал на стуле. Он уже слышал про заявление, Эльвира ему все рассказала, и Кирилл мучительно хотел знать, о чем же мы будем разговаривать в павильоне.

Наталья Николаевна прошла в кабинет, и, не находя себе места, стала бродить между декораций. Она чувствовала себя виноватой и, опустив понуро голову, разглядывала линолеум у себя под ногами.

- Наталья Николаевна, я хотела сказать, что погорячилась вчера…

- Это же обычный рабочий разговор был. Я же имею право сделать тебе замечание?

- Ну конечно! Я просто погорячилась, я не хочу увольняться.

- Ладно, я заберу твое заявление, - пообещала она и ушла к себе.

Мне даже стало ее чуточку жалко – такая директорша была расстроенная.

58.

Однако фактическое положение вещей не изменилось. Коридоры были по-прежнему пусты, и хоть я и могла теперь, не шатаясь, пройти по прямой линии, ходить между кабинетами было бессмысленно – Кирилла в них все равно не было. Мне стало хронически скучно от всего, что вокруг происходило, и никакие собачки ничего больше исправить не могли. Кроме того, я вдруг в очередной раз вспомнила, что я вроде как гордая, а тут живу от пятницы до пятницы, ожидая, когда этот странный парень соизволит обратить на меня внимание. Чего я, собственно, жду?

Но и проявить свою волю, написав второй раз заявление, я пока не решалась. Мне нужно было какое-нибудь движение извне, чтобы своими глазами увидеть, что мое время на телевидении истекло и пора паковать чемоданы.

В следующую пятницу я пришла из парикмахерской в обед. Кирилл появился в монтажке часа через полтора, когда мы с Григорием собирали рекламный сюжет. Нам оставалось доделать финал, и я решила, что будет лучше закончить кадрами с вывеской фирмы.

- Гриш, кинь вывеску на конец, - сказала я.

Григорий и Андрей, который стоял рядом с нашим столом, бурно развеселились.

- Вывеску на конец – это да! Это я могу! – заявил монтажер. – И вообще, вывески нужно только на концах носить!

- Гриш, ты бы хоть об Агате подумал, - укоризненно покачал головой Андрей. – Ей, что же, в руках таскать?

Кирилл взглянул на меня искоса с уставшим от самого себя осуждением и начал собираться домой.

- Что, поработал двадцать минут и хватит? – подмигнул ему Андрей. – Теперь только на следующей неделе?

- На следующей неделе меня не будет, - буркнул Кирилл. – И через неделю тоже.

Он попрощался с Андреем, потянулся через меня пожать Грише руку, и две мужские ладони сомкнулись на уровне моего лица. Кирилл бросил в пол «пока», которое адресовалось, по всей видимости, мне, и вышел.

Я направилась в павильон снимать ведение и закрыла дверь на ключ, предотвращая проникновение посторонних. Пока Пашка включал освещение, присела у зеркала и замазала маленький прыщик на виске телесным гримом. Теперь немного румян на скулы, припудриться, чтоб лицо не блестело, и подкрасить поярче губы. Да, Паш, закрой окно, а то на улице шумно. Это ничего, что в закрытом павильоне, где работает столько техники, адски накаляется воздух, я ведь уже привыкла. Теперь встать вполоборота к камере, шпаргалку с текстом на пол, если я вдруг что-то забуду. Проверить, не касается ли микрофон одежды, поговорить какой-нибудь ерунды, чтобы Паша настроил звук. Раз, раз, в лесу родилась елочка, какая гадость ваша заливная рыба. Ну что, всё нормально, пишем?..

Я стояла перед камерой последний раз.

59.

В понедельник, ознакомившись с заявлением, генеральная директорша пафосно вызвала меня к себе, отправив за моей персоной Эльвиру. Я вошла в ее кабинет и присела на стул, готовясь к продолжительной беседе.

- Ну, рассказывай, - начала директорша. – Что тебя не устраивает?

- Я не могу больше делать рекламу. Поймите меня правильно, риэлтеры без камеры рассказывают, что в этом доме текут швы, а я вынуждена говорить, что там отличные квартиры. Я не могу к этому привыкнуть, мне каждый раз приходится себя заставлять. А этот коттеджный поселок, который мы недавно снимали, находится в ста метрах от зоны. Вы представляете, отдать сколько-то миллионов, чтоб любоваться из окон колючей проволокой. Я не могу так больше работать, мне физически плохо от вранья.

Директорша слушала, не перебивая.

- Я понимаю, - сказала она, - не можешь – так не можешь. Я подпишу заявление, и тебе не нужно будет отрабатывать две недели. У меня есть человек на твое место. Только доделай эту программу.

- Да, конечно.

Когда мы с Гришей остались в монтажке одни, он тихонько шепнул мне, что Кирилл в ближайшее время уедет в Москву.

- С чего ты взял? Это точно? – спросила я.

- Из достоверных источников.

- И что говорят источники, он туда насовсем?

Гриша пожал плечами:

- Да кто его знает? И вообще странно это: сначала ни с того ни с сего уволился, на работу ходил, а теперь вдруг уезжает… Вернется еще!

- Думаешь? – тоскливо спросила я.

- Ага.

Я поднялась на ноги, побродила бессмысленно по кабинету и подошла к столу Кирилла. Здесь лежала пара забытых бумаг, исписанных его красивым, взмывающим вверх почерком. Подставка для стакана, чтобы не портить столешницу, несколько ручек аккуратно сбоку. Я села на стул Кирилла, включила доступный теперь компьютер, поставила его музыку и улеглась на столешницу, спрятав лицо в ладонях. В монтажку, кажется, входили и выходили, я слышала иногда голоса то Светки, то Андрея, но никто меня не беспокоил,и я была слишком занята, чтоб обращать на кого-то внимание.

Я думала о том, что всё оказалось напрасно. Что я совершила такого важного, ради чего стоило смиряться с глупостью директорши и разгильдяйством монтажера? Кого мои социальные сюжеты сделали счастливее? И где этот самый лучший мужчина, который в конечном итоге бросил меня?

Сколько раз я его теряла, всё окончательней, бесповоротней. Как будто окончательность не имеет конца, а есть лишь степени этой окончательности. Будто ты спускаешься по скользкой лестнице в темный подвал. Каждое мое пустое слово как ступенька вниз, во тьму, и духоту, и тяжесть никчемной жизни. А теперь я вдруг поскользнулась, взмахнула беспомощно руками и начала скатываться, ударяясь затылком о гнилые ступени.

Зачем я полгода мучила себя? Я не знала.

Я пошла покурить, и когда вывернула на лестницу, то увидела, что на площадке стоят Света, Эльвира и бухгалтерша. Такой, знаете, дамский клуб, который в данный момент выносил резолюцию по моей проблеме.

Я прошла мимо них, спустилась на этаж и присела на широкий подоконник. Через минуту я услышала шаги, которые спускались сверху. Дамский клуб посчитал нужным отправить ко мне своего представителя.

- Агат, я хочу с тобой поговорить, - сказала Света.

Она стояла напротив и заглядывала мне в глаза с таким выражением лица, что, мол, она понимает, нужно меня как-то утешить, ведь она вроде родственница, но что именно говорить такой странной барышне, как я, Света, хоть убей, не знает.

- Почему ты уволилась?

- Потому что я не могу больше работать с Гришей, - ответила я. – Его постоянно приходится пинать. Он ничего не делает без того, чтобы я не стояла у него над душой. Взрослый же мужик, а ведет себя как дитя малое. Получается, программа нужна только мне, а ему вообще на все начхать.

- Да-да, это кризис, у меня тоже такое было. Только я его перетерпела.

Я отвернулась к стеклу, чтобы Света не увидела, как я улыбаюсь. Радуйся, дорогая родственница, что у тебя никогда такого не было.

- Ты должна сейчас правильно взглянуть на ситуацию, - поучающим тоном начала она. – Один этап твоей жизни кончился, а значит, начинается другой. Относись к увольнению как к началу чего-то нового.

- Да, я всё это знаю, - скучно проговорила я и отвернулась опять к стеклу.

Мне нечего было сказать и неинтересно ее слушать. Дорогая родственница не понимала: всё, что я люблю, остается в коридорах телекомпании. А я сама вынуждена жить дальше, проходить какие-то дурацкие этапы и беспрестанно себя уговаривать, что катастрофы не произошло.

Когда я докурила, сердобольных коллег на лестнице уже не было. Я побродила в разных направлениях по коридорам и решила, что, если уж они начали первыми, почему бы и мне не спросить то, что больше всего сейчас волновало. Я дошла до кабинета Эльвиры и попросила ее выйти на кухню. Она пошла за мной и, прикрыв дверь, замерла посреди комнаты.

- Когда вернется Кирилл? – спросила я, глядя ей в глаза.

Эльвира замялась, засуетилась возле стола, отодвинула стул, чтоб присесть, и вернула его на место. Наконец она ответила, чуть виновато, будто и она была как-то причастна к его отъезду:

- Он взял билет в один конец.

И, помолчав, стала очень быстро говорить:

- Ну, ты подумай сама, что ему у нас делать? А в Москве сделает себе карьеру, заработает денег – он же умница…

- Действительно, что Кириллу у нас делать? – усмехнулась я.

Я вышла из кухни и, пока не исчезла за поворотом коридора, чувствовала Эльвирин взгляд у себя на затылке. Кирилл ей всё рассказал, и Эльвире было меня жалко.

Оставьте свою жалость для кого-нибудь другого.

60.

Сегодня я получила папину смс-ку, в которой говорится, что завтра в девять утра они со Светой будут дома. Весь день я брожу по квартире, вяло собирая свои вещи и ничего конкретного про новое жилье не надумав. У меня вообще расплывается категория будущего, наверно, потому, что одной ногой я еще в прошлом и пока не имею сил, чтобы двигаться дальше. Однако вещи нужно собирать – и я собираю.

Позвонив Ане, я сообщаю, что нужно бы попрощаться с квартирой. Она приходит около восьми вечера, принося бутылку вермута и вишневый сок. Спасибо этому дому…

На улице начинается гроза. Прямо напротив застекленного, с открытыми створками, балкона напряженно содрогается тонкая частая молния. Я гляжу на нее, потом на Аню:

- Когда я была маленькой, меня учили, что во время грозы окна нужно закрывать…

Аня тоже взглядывает на молнию:

- Меня тоже…

- Так, может, и фиг с ней? – предлагаю я.

Она смеется.

Я приношу стаканы, и мы устраиваемся на балконе. Аня сидит на пороге, я – на коврике на полу. Молния сверкает в пяти метрах от нас. Долю секунду помедлив, через двор к крыше дома напротив откатывается гром. Капли дождя ударяются в открытую стеклянную створку, стекают вниз и падают мне на ладонь. От них пальцам становится холодно, и я чувствую, что я жива.

- Ты сегодня ни слова не сказала, - говорит Аня.

- Я сказала про грозу, - гляжу я в наполняющуюся водой ладонь.

Мне кажется, моя жизнь закончилась, и не будет в ней больше ни хорошего, ни плохого. Завтра нужно куда-то идти. Я не знаю куда, и мне неинтересно об этом думать.

- Это ерунда, - передергивает она плечами. – Что с тобой происходит?

- Как мне жить, если он не вернется?

Аня собирается с мыслями, чтобы правильно ответить. Это видно по тому, как сходятся на переносице ее темные брови и на лбу появляются поперечные морщинки. Я не знаю, что бы я сказала на ее месте. Мой вопрос не имеет ответа.

- Просто жить дальше, - наконец говорит она.

Мне нравится пить в сумерках. В организме появляется приятная размазанность, и так же размазывается обстановка, и всё кажется чуточку нереальным. Если сейчас перестать пить и позволить себе закрыть глаза, меня чуть покачает и отбросит в сон. Поэтому я наливаю еще.

- Агата, если ты хорошо подумаешь, то сама поймешь, что не так уж и важно, вернется Кирилл или нет.

Я изумленно взглядываю на нее.

- Он уже был, понимаешь? Он уже был! И куда бы он ни уехал, он все равно останется в твоей памяти. Кирилл уже часть твоей жизни. Всё, что с нами однажды произошло – это уже наша жизнь. И ничего никуда из нее деться не может! Понимаешь?

Аня смотрит на меня широко раскрытыми глазами – слышу ли ее?

- Да, я понимаю, - говорю я.

- Ты ведь знаешь, что и как Кирилл оценивает. Значит, ты можешь в любой момент посмотреть на вещи его глазами.

- Да… наверно.

- Значит, Кирилл всегда будет с тобой.

На балконе сыро, и Аня, озябнув, уходит в комнату. Я поднимаюсь на ноги и стою, прислонившись щекой к мокрой створке. Она холодная, как лягушка, и налившиеся на стекле капли текут по шее под воротник. Прямо передо мной бросается вниз нервный серебристый хлыст, незримо концентрируется в воздухе, и опять ударяет, будто небо наказывает за что-то маленький дворик. За ночь гроза исчерпается, умыв пыльные листья; небесная вода впитается в землю, и астры под моим балконом будут цвести ярче. Мне красиво и весело, и я глупенько улыбаюсь, видя новую молнию.

Наконец я захожу в комнату. Аня уютно сидит в кресле, поджав ноги, и смотрит телевизор.

- Два часа ночи, - говорит. – Ложимся спать?

- Ага. Завтра еще убраться нужно.

По квартире в произвольном порядке стоят стаканы, пустая бутылка и пепельница. Убрать их сейчас сложно, потому что пол слегка кренится и очень хочется лечь. Аня уходит в спальню. Я прикрываю балкон, стелю себе на диване и ложусь спать.

Завтра будет первый день, когда нужно встать и идти, не оглядываясь и не жалея – просто жить дальше. Однажды для меня открылся портал в чужую галактику, чтобы я увидела гораздо больше, чем может обычный человек, и, не задумываясь, бросилась менять мир к лучшему. Господь за руку подвел меня к мужчине, которого нет сейчас со мной. Что с того? Разве отказалась бы я от встречи с Кириллом, если бы заранее знала, чем всё кончится?

Диван подо мной плавно взмывает вверх, и я тоже взмываю, цепляясь пальцами за простыню. И так же взлетают вместе со мной коридоры телекомпании, и усатое лицо позабытого заказчика, и Кирилл, который где-то сейчас добывает себе счастливое будущее. Вот диван достигает самой верхней точки, замирает на долю секунды, чтобы затем ухнуть и подняться выше прежнего, увлекая меня с собой.

Я живу окончательно и бесповоротно, вбирая в себя мир, чтобы потом называть его памятью.

2010