Раб божий (повесть)

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Тотыш Юрий Софронович

Просмотров: 5796

2011 год, Выпуск № 5

В новом многоплановом и остросюжетном произведении «Раб Божий» писатель через характер и приключения современного героя причудливо объединяет различные временные пласты, своеобразно высвечивает сталинскую эпоху с личностью одного из самых её известных и неоднозначных деятелей Лаврентия Берии. Предлагаем читателям заключительную часть повести.

- 6 -

Через две недели Лаврик выбрался к своей охотничьей избушке, куда его тянуло весь этот год. Встал в двухстах метрах на пригорке. У ног крутилась молодая дымчатая лайка с круглыми голубыми глазами, очень понятливая и умная. Она не уставала удивлять охотника. С утра неутомимо трусила перед хозяином по тропинкам и сограм. Только хвост белым кренделем и влажная потемневшая шкура мелькала то здесь, то там в пожухлой спутанной траве. Но за час до обеда или ужина лайка поднимала в воздух двух-трех рябчиков. Вскидывай ружье и стреляй без промаха, хозяин! Когда он разжигал костер, Тихон, так звали лайку, брал зубами сухие ветки и деликатно подавал. Лаврику иногда казалось, что он общается с человеком, превращенным волшебниками в собаку.

Знакомая до боли с детства местность царапала сердце. Он неотрывно смотрел на кедровый бор, на белый пик, похожий на каменный топор. В солнечные дни, когда природа сияла под лучами, он выглядел грандиозно красивым под синим небом. Сегодня же серая туманность гасила яркие краски, давила плотной сыростью лес и горы. Было холодно, неуютно. Чувствовалось, что земля вот-вот уйдет под снег.

Когда еще Лаврика не было на свете, отец загрузил своего Гнедка плотницким инструментом и на целый год ушел к Белому пику, там у подножья срубил этот дом, куда потом привез жену, которая здесь родила ему сына. С тех пор Лаврика тянуло сюда, как лунатика к ночному светилу. Самое поразительное, он всегда находил дом нестареющим, будто время не касалось его. И теперь глаза не увидели изменений. Даже ведро торчало на кирпичной трубе. Только дым не шел. И вдруг над головой пелену облаков словно пробил кулак. В полынью хлынул сноп солнечных лучей и осветил склон горушки и кедровый бор. Листва, трава засверкали всеми цветами, какие есть в мире. Красота снизошла на землю. Тихон вытянул хвост и яростно рванулся за полевой мышью, носом подбросил жирное тело, на лету зубами поймал и выплюнул. Оглушенная страхом коричневая мышь шлепнулась в траву вверх лапками и замерла, будто мертвая.

– Тихон, оставь ее в покое! – крикнул Лаврик. Крупными шагами он двинулся вниз. Собака внимательно посмотрела ему в спину. Потом покатала еще носом бедняжку и помчалась вслед, покачивая белым кренделем. Возле избушки пробежала туда-сюда, обнюхивая землю, и скрылась за углом.

Лаврик прижался лицом к холодному стеклу окошка. Его сердце возбужденно билось. С тревогой оглядел комнату дома. Вроде там все на месте – побеленная печка справа, уголок кровати, покрытый стеганым одеялом и деревянный стол, по которому важно по-хозяйски разгуливал черный грач и что-то выдалбливал крепким клювом. Удивительно! Дверь в комнату была закрыта. Как птица попала туда? Значит, что-то не так в избушке. С волнением в груди он обошел дом. На крыльце сидел Тихон, ждал хозяина. Удивительно, дверь в сенцы была открыта. Лаврик вступил на низкое крыльцо, Тихон сразу же поднялся и бросился в сенцы. Дверь в комнату все-таки была чуть-чуть приоткрыта. Тихон носом расширил щель, изогнувшись гибким телом, и юркнул внутрь дома. Оттуда сразу же раздался душераздирающий птичий крик и, громко хлопая крыльями, вылетел испуганный грач. Он чуть не врезался в голову Лаврика, перед самым лбом вильнул вверх на сухую ветку кедра. Под тяжестью птицы ветка закачалась. Грач с безопасной высоты посмотрел на человека, пододвинулся к стволу и стал усиленно чистить клюв о кору, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. В это время Тихон отрывисто залаял в доме. Лаврик, забыв о птице, широко открыл дверь и вошел. Зловоние ударило ему в нос, от которого у него перехватило дыхание.

Запах густо веял от кровати, на которой лежало тело, до подбородка накрытое стеганым одеялом. На подушке виднелась женская голова с восточным лицом и густыми каштановыми волосами. По бледно-синему цвету кожи, впалым щекам чувствовалось, что бедняжка на издыхании. Вдруг справа край одеяла откинулся, высунулась рука с пистолетом. Лаврика будто током ударило. Он проворно сместился влево от линии ствола и ладонью прижал к одеялу кисть. Тонкие губы женщины раздвинулись и задрожали:

– Кто вы?

– Охотник. Хозяин этого дома.

– Помогите мне.

Угасло напряжение руки женщины. Не отпуская кисть, он извлек пистолет из-под пальцев, выщелкнул пустую обойму на пол и отбросил оружие на стол. От глухого металлического стука черные дуги бровей женщины нервно взлетели, плавно опустились. Лаврик ошалело замер. Перед ним было лицо… инопланетянки, которая показалась ему в лесу у деревни Раздолье, потом она являлась в снах и каждый раз манила к себе. «Звала на помощь!» – догадался он, сбросил огромный рюкзак с вещами, продуктами возле стола. Тихон отодвинулся, виновато посмотрел на хозяина, толкнул носом дверь и, опустив хвост, вышел из комнаты. Бедняга никак не мог притерпеться к запаху.

Лаврик покрутил затекшими плечами, стараясь осторожно дышать, подсел на край кровати. Его нос помаленьку привыкал к запаху, который уже не казался столь невыносимым.

– Как звать вас? – спросил он женщину.

– Олеся.

– Что с вами?

– Ранена.

– Куда?

– В грудь.

– Я осмотрю вас.

Она промолчала, отвела глаза в сторону. Лаврик не отрывал взгляда от лица женщины. Чем больше смотрел, тем больше узнавал в ней инопланетянку. Ему казалось, что она материализовалась из тонкого мира. Он подумал, что судьба специально привела его к ней, чтобы спасти.

Лаврик взялся за одеяло, откинул в сторону край. Грудь женщины была вся в крови. Пришлось достать нож, раскроить свитер, разрезать черную ажурную комбинацию. Самым трудным было снять белый лифчик. Под левую чашечку затекла кровь, намертво слепила кожу и материю. Отодрать пальцами не получилось. Только с помощью спирта удалось освободить грудь от женской амуниции, после этого очистить кожу вокруг раны, которая была наполнена гноем, как рюмка водкой. Если начнется заражение, тело женщины не спасти.

– Пуля вышла? – спросил Лаврик и положил ладонь на лоб раненой. Ему показалось, что он коснулся раскаленной плиты. Да, женщина вся горит!

– Нет! Закройте, пожалуйста, дверь. Меня морозит, – прошептала Олеся и добавила, стуча зубами и пытаясь правой рукой натянуть на себя одеяло.

– Чуток потерпите – сказал он. Быстро встал, закрыл дверь. Тотчас с другой стороны зацарапали доски когти собаки. Пришлось впустить настойчивого Тихона. Тот жадно потянул носом воздух. Его состав ему снова не понравился. Он отправился под стол и лег, поблескивая глазами из полумрака.

Лаврик вернулся к кровати, снова присел на край и сказал:

– Я вытащу у вас пулю, но сейчас мне надо приготовиться к операции.

Она опустила стрелки-реснички и стала похожа на выбеленную смертью врубелевскую Тамару в гробу.

Когда Воскобойниковы счастливо жили в этой охотничьей избушке, они обзавелись кучей нужных для быта вещей – кастрюлями, ведрами, бочками, рукомойниками и даже десятиведерной деревянной бочкой, в которой поочередно мылись. Лаврику нравилось хлюпаться в домашней бане, особенно когда мама из ковшика обливала его холодной водой и приговаривала: «Как с гуся вода, так с малыша худоба». Он закрывался ладошками и притворно визжал.

Ему стукнуло пять лет, и семья вернулась в поселок, все свое добро вместе со старой одеждой и матрацами оставила на чердаке. В пустой открытой избушке от непогоды спасались и отдыхали таежники. Каждый, попользовавшись бытовыми богатствами хозяев, прибавлял что-нибудь от себя. Поэтому дом благодаря таежному братству всегда оставался полной чашей. В нем можно было переждать любую непогоду.

Лаврик бережно прикрыл одеялом женщину до подбородка, из своего рюкзака достал топор и выскочил из дома. Возле туалета увидел горку полугнилых осиновых стволов. Пару разрубил на поленья, захватил в охапку, бегом унес к печи, разжег. Когда жаркие оранжевые язычки зализали деревяшки, поставил цинковый бачок с водой на плиту. Пока вода грелась, разделся, бросил меховую куртку на табурет, засучил рукава рубашки и по-быстрому вымыл пол, стены. Тихон почему-то нервничал, рычал на тряпку, хватал зубами и пытался вырвать из рук. Пришлось слегка шлепнуть его по хвосту. Пес обиделся, отошел к кровати. Там уселся у изголовья, часто задышал, открыв пасть и свесив набок язык. Женщина с опаской покосилась на него. После некоторого колебания извлекла руку из-под одеяла и погладила голову собаки. Тот только в ответ прижал уши и благосклонно лизнул ее в ладонь. Понравилась.

Лаврик забрался на чердак, там возле трубы нашел деревянный ящик, с волнением открыл его и к своей радости обнаружил два матраца, два ватных одеяла. Скрутил их, взял подмышку и спустился вниз. Когда с ношей вошел в комнату и остановился в изумлении. Пес улегся в постели рядом с раненой и нежно вылизывал ей шею. Увидев хозяина, засмущался, неохотно спрыгнул на пол.

На табуретах возле кровати Лаврик положил матрацы и одеяла. Из рюкзака достал две шелковые цветные простыни. Он готовился охотиться с комфортом, принес даже надувное кресло и хорошую аптечку. И вот теперь все это, кроме кресла, в первый же день пригодилось. Будто кто-то отдиктовал ему, что надо взять. Лаврик снял с печки тяжелый бачок и тоже поставил возле кровати. Потом налил воду в кастрюлю, сунул туда свои хирургические инструменты – нож, шило, ножницы, пинцет, поставил на конфорку. Пусть обеззараживаются крутым кипятком. Лаврик вернулся к кровати, присел на край, убрал влажную прядь со лба женщины и сочувственно спросил:

– Тяжело?

– Не вышепчешь.

– Мне надо подготовить вас.

Она поморгала в знак согласия. Он расстегнул джинсы, осторожно стащил с плотных бедер и взялся за колготки. Когда потянул трусики, женщина прижала пальцами черный треугольник с красной чайкой.

– Мне надо вас обмыть, – сказал Лаврик.

Ее рука поползла вверх и бессильно упала у правого бока. Смуглое тело женщины было все в синяках. Такое впечатление, будто его колотили палками по разным местам, потом взяли горсть бурой земли и тщательно растерли на животе, на ногах, сверху еще присыпали листочками и сухой травкой. Чувствовалось, что она с размаху бросалась на кусты, на ветки, ползла по земле. Была подстрелена, к счастью, не смертельно.

Лаврик намылил вехотку, обмакнул в теплую воду и стал бережно водить по телу женщины. Когда дошел до пушистого темного лобка, ее ноги напряглись и сжались. Он нежно погладил выпуклое бедро. Она вздохнула и раздвинула колени. Вымыв спину, он сменил постель. Потом под голову и плечи подвел пленку. Погладил волосы раненой, спросил:

– Начнем с божьей помощью?

– Я жива останусь? – тревога смотрела из черных зрачков.

– Конечно! К счастью, пуля только разорвала мышцы.

Лаврик осторожно подвел ладонь под затылок женщины, приподнял голову, поднес фляжку, обтянутую зеленой суконкой, к синим губам.

– Спирт. Хлебните. Иначе не выдержите боль.

Она послушно приподняла верхнюю губу, обнажая белые крупные зубы. Он влил ей в рот порцию обжигающей жидкости. Женщина глотнула, выкатила от ужаса глаза, закашлялась с мучительным стоном и отчаянно замотала правой рукой, желтый гной хлынул из раны, залил, как патокой, грудь. Лаврик подождал, когда она чуть-чуть успокоится, и вновь настойчиво поднес фляжку к ее губам. После пяти ужасных глотков она откинулась на подушку, потеряла сознание.

Лаврик пододвинул к себе табурет с кастрюлей, где лежали прокипяченные «инструменты». Взял нож, расширил вход к пуле, вырезал отмершие ткани. Потом двумя деревянными палочками зацепил металлический комок, легко вытащил, бросил в кастрюлю. Прозрачная вода сразу окрасилась кровью, Прокалил зажигалкой шило, прожег стенки отверстия. Вдруг раненая распахнула глаза. Ее лицо стало ломаться морщинами. Она открыла рот, чтобы закричать. Боль в клетках пробила наркотическую защиту. Лаврик навис над головой женщины, взглядом острым, как скальпель, проник в глубину ее глаз. Всматривался, пока не увидел живой огонек. Он был крохотный, но стремительно разрастался и разрастался.Охотник мысленно протянул к огню руки, из его ладоней полосой пошла ослепительная белая энергия и стала скручивать пламя. Оно стремительно скукоживалось. Еще усилие и горение прекратилось. Лаврик, не отрываясь от глаз женщины, проговорил громко, твердо, как вбил дюбели в глубину ее сознания:

– Спи спокойно! Спи двое суток! Проснешься, будешь ощущать себя здоровой. Твои разрушенные клетки растворятся в организме, молодые, крепкие, здоровые заполнят рану. Ты исцелишься!

Лаврик намочил марлю в соленой воде, сложил и пристроил на рану. Сверху придавил пластинкой коры кедра и забинтовал. Теперь оставалось накрыть спящую женщину простыней, одеялом и заняться собой. Минуту он сидел на краю кровати, уткнув лицо в ладони.

В голове замерла теплая пустота, только на затылке в продольных мышцах тяжелела густая боль. Потом в замкнутом напряженном пространстве стали взрываться посверкивающими осколками мысли. Он думал о своей странной жизни, которая жестко вырывает его из уютных обжитых мест и бросает черт знает куда, чтобы кого-то, как потом оказывается, спасти. Сейчас было такое чувство, что с охотой и таежным уединением у него ничего не получится. От раненой дамы даже не пахло, а воняло опасностью. Он остро ощущал серный запах, как будто преисподняя разверзлась и оттуда потянуло жаровней, на которой поджариваются грешники. Казалось, из расщелины вот-вот выскочат черти и уволокут вниз грешное тело женщины. И он должен помешать почему-то адским силам. Лаврик приподнял голову, его взгляд упал на пистолет, который валялся на столе, потом на пол, где у порога приткнулась пустая обойма, поблескивая металлическими, истертыми до сияния ребрами. Он поднялся, шагнул к порогу, поднял обойму, со стола взял пистолет и сложил части. Теперь оружие было готово к бою, если, конечно, его набить патронами. Оружие было табельным. Значит, хозяйка принадлежала к какой-то государственной секретной службе… Удивительно, как она здесь оказалась?

Лаврик вернул пистолет на стол, положил рядом с черным прокопченным котелком, возле которого так деловито прогуливался грач, простукивая клювом доски, и занялся уборкой комнаты. Свернул провонявшие матрац и одеяло в рулон, вынес из дома. Там развесил проветриваться на двух ветках кедра. За его движениями внимательно следил Тихон. Ему что-то не нравилось. Он подпрыгивал, хватал зубами за края матраца, тащил на землю. Пришлось забросить матрац на более высокий сук. И только тогда пес успокоился, даже опустил хвост. Лаврик взял его за уши, притянул морду к себе и, заглядывая в умные глаза, печальным голосом сказал:

– Извини, дорогой! Не получится у нас охоты.

Тихон в ответ лизнул хозяина в нос. Отпустив его, Лаврик наломал ветки кедра и понес в дом. Там обложил хвоей голову женщины, чтобы она вдыхала самый целебный запах тайги и лечилась. После этого подобрал с пола запачканные джинсы, колготки, бюстгальтер, рубашку и все это затолкал в бачок с водой, постирал. Слил воду, налил новую, холодную и снова поставил на плиту. Четыре крупных полена подложил в печь. Пока белье гостьи кипятилось, стал обыскивать комнату. Он чувствовал, что где-то здесь упрятан секрет инопланетянки. Осмотрел кожаную вишневого цвета сумку, которая валялась под кроватью. Но там ничего интересного – гребень, губная помада, зеркальце и прочее, прочее – всего десять мелких женских предметов, включая деньги.

Подсобил Тихон. Он словно понял, что нужно хозяину. Покружился по комнате, обнюхивая пол, потом подошел к столу, поднялся передними лапами на стол и гавкнул на котелок.

– Ты что там нашел? – удивленно спросил Лаврик.

В горле пса забурлило, затрещало, грозно зарычало.

Котелок был наполовину забит мусором из сухой земли, пожухлой листвы, травы. Наверное, кто-то из предыдущих постояльцев нашел его в тайге, принес в дом и почему-то с начинкой оставил на столе.

Лаврик сунул руку в котелок, пальцами просеял начинку, но ничего в мусоре не оказалось. Тогда он машинально перевернул котелок и на днище увидел прилипшую черную пленку. Оторвал – в углублении оказались листики тонкой бумаги и крохотная дискета. За тайником чувствовалась профессиональная рука. Инопланетянка притащила котелок со своим секретом. Лаврик прочитал текст, отпечатанный мелким шрифтом. Только стопроцентное зрение могло разобрать буквы, которые издали сливались в жирные линии. Некоторые слова были смазаны, надо было догадываться, что они означали. И все-таки он понял смысл и будто с головой вошел в грязное-прегрязное болото с доисторическими ящерами. Они ползали, плавали, бегали и питались друг другом, клацая стальными зубами. Запахло смертью со всех сторон. Охотник обратно сложил бумаги, диск в углубление котелка, снова закрыл пленкой. Мусор оставил на месте. После этого грустно сказал псу, который сидел перед ним и пристально смотрел ему в глаза, стараясь хозяину передать свое страстное желание подзаправиться:

– Тихон, мы с тобой хорошо влипли. Ты прав, это надо заесть.

Пес взвизгнул и раскрыл пасть. В миниатюре она не уступала набору зубов доисторических ящеров…

После обеда Лаврик с собакой пошел в тайгу и на поляне в километре от избушки подстрелил десять рябчиков. Теперь надо было добывать питание на троих. Тушки он развесил в прохладном погребе, на крючки под потолком. Остальное время отдал портняжеству. Из двух одеял раскроил и вручную сшил ватный комбинезон. В нем женщина могла передвигаться по зимней тайге. С чердака достал материнские черные валенки. Правда, они были с дырами на пятках, но с помощью дратвы и шила устранил изъяны старой обуви…

Инопланетянка проснулась через два дня утром, когда рассвело. Лаврик к этому времени успел хорошо размяться. В горах выпал обильно снег. Охотничья избушка оказалась засыпанной под самую крышу. Пришлось подняться затемно в четыре часа, взять лопату и освобождать жилье от белой муки. Сугробы радовали Тихона. Скоро начнется охота, которую он ждал целое лето, ради которой жил. Пес с разбега прыгал в снег, как в воду, прорывал лапами норы, выскакивал возле дерева с запорошенной возбужденной мордой, поворачивался и огромными прыжками, поднимая белые грибы, возвращался к хозяину. Тот дергал ухо пса и с огорчением говорил:

– Пока ничего не выйдет у нас с охотой. Надо женщину спасать.

Пес взвизгивал, поджимал уши и отчаянно вилял хвостом. Он еще надеялся, что хозяин передумает, поведет его к белкам. Тогда он покажет себя.

Рассвет стал наступать быстро. Небо за Белым пиком из густо-синего с каплями звезд стало размываться в белесое, в который добавились сперва желтые, потом оранжевые цвета перешли в багровые. Было видно, вот-вот появится диск солнца и снег заискрится в лучах.

Лаврик быстрыми движениями расчистил площадку у крыльца, полюбовался грандиозным, как на картинах Рериха, восходом в горах, и пошел в дом. Деревянную лопату он оставил в сенцах. До комнаты солнце не дотянулось, поэтому предметы тонули в сумраке и было прохладно. Он присел на корточки возле печи, открыл дверцу, заглянул внутрь. Дрова сгорели, под покрывала серая горка пепла. Пошуровал кочергой, пока не очистил колосники. Потом положил туда пять сухих поленьев, подсунул под топливо стружки, взял обрывок березовой коры, поджег. Когда береста разгорелась, сунул в стружки и закрыл дверцу. Печка загудела от пламени. И тут он почувствовал на себе взгляд, обернулся к кровати и увидел, что женщина пристально смотрит на него.

– Ну что, милая, пришла в себя? – сказал с нежностью врача, которому удалось спасти пациента, и присел на край кровати. Не ожидая ответа, положил ладонь на лоб женщины. Слава Богу, температуры не было. Значит, пошла на поправку. И все-таки какой странный пристальный взгляд и красные скулы.

– Вам что-то надо? – спросил он.

– По нужде, – с трудом выдавила из себя бедная женщина.

– Можете встать?

– Если поможете.

– Попробуем.

У крыльца к нему бросился Тихон, норовя сунуть нос в горшок.

– Это не для тебя, – Лаврик отвел рукой собаку в сторону, пошел по снегу, проваливаясь выше колен, к уборной. Там в прорезь выбросил содержимое горшка и почему-то вспомнил отца, который поставил сооружение впритык к кедру, чтобы дерево питалось человеческими отходами. И в самом деле корни будто забирали жижу. Уборная была всегда сухая, не надо было ее чистить.

Вернувшись в дом, Лаврик встретил сияющие благодарные глаза женщины. Она полулежа на подушке с открытыми плечами.

– Есть хотите? – спросил он.

– До трясучки.

– Сварю вам бульон из рябчиков. Вообще, мы здесь можем красиво прожить всю зиму. Вместе охотиться!

Он еще надеялся в доме зацепиться. Но как в одно мгновение переменилось лицо инопланетянки. Так бывает в природе. Светит солнышко, трава веселится под лучами. И вдруг небо закрывает черная туча, все начинает страдать, хмуриться, становиться траурным. С лица сошли спокойствие, благожелательность и проступили жесткость, злоба и страх. Оно стало некрасивым, отталкивающим.

– Не проживем! – сквозь стиснутые зубы вымучила она. Звук получился похожим на взрыв воздуха из проткнутого мяча. Лаврик поднялся, вышел в сенцы, где хранил, как в холодильнике, пакет с тушкой рябчика, вернулся в комнату, поставил кастрюльку с водой и мясом на печь. Ожидая, пока вода закипит и сварится бульон, он снова пристроился на краю кровати. Ему захотелось поднять настроение женщины. Поправил ей волосы справа, потом слева. Опустил прядь на высокий выпуклый лоб и, пока она не успела опомниться, поставил перед ее глазами зеркальце. Она посмотрела на себя, чуть взбила волосы над лбом. Чувствовалось, что ей понравилось собственное лицо, которое за двое суток заметно поправилось, синева ушла. Она подобрела, расслабилась и стала обаятельной. И тогда Лаврик сказал:

– Я прочитал ваши бумаги. Кажется, понял ситуацию.

Олеся долго молчала. Наконец решилась на откровенность:

– Геологи Зыряновской экспедиции на бумагах создали грандиозное месторождение золота. Приписки составили тысячу процентов. По ним вглубь Горной Шории проведут железную дорогу, построят поселок, шахту, поставят оборудование. Подрядчики получат миллиарды рублей. Больше половины, естественно, разворуют. А затем все будет брошено в тайге. На самом деле, месторождение слишком малое, чтобы им серьезно заниматься. Оно только для небольшой артели. Если я с документами доберусь до города, афера лопнет. Отсюда меня не выпустят живой. Охота уже началась. Моего коллегу, с которым я выбиралась из экспедиции, подстрелили. Я ушла и сама не знаю, как оказалась в этом доме. У меня такое ощущение, что я на том свете. Мое тело где-то лежит и гниет под елкой, а дух мой на кровати.

Выдала и «поехала» под одеяло с головой.

Лаврик тяжело вздохнул. Взглядом прошелся по буграм одеяла и подумал: мозги у бедняжки встали набекрень от стресса. Он поднялся, шагнул к печи. В кастрюльке пузырьками бурлила вода. Он ткнул ножом в мясо, твердое, сырое. Ему еще вариться и вариться. Подбросил в печь еще пару полешек и вернулся к кровати. Под одеялом нашел руку инопланетянки, спросил:

– Чувствуете меня?

– Еще как. У вас очень горячая ладонь.

– Значит, вы еще на этом свете. Чтобы не оказаться на том, надо быстрее выздоравливать и выбираться отсюда. Я уже кое-что сделал для этого. Подготовил вам зимнюю одежду.

– Я так признательна вам.

– А теперь подкрепимся бульоном с мясом рябчика, медом и орехами.

Из-под одеяла выбралась тонкая рука, бессильно уложилась на сером поле одеяла. Лаврик залюбовался мягкими аристократическими линиями. Его особенно поразили пальцы. Они были короткими, припухлыми у основания, уменьшались к острым ногтям с остатками красного лака и походили на когти очень большой хищной птицы. Ничто так не выдает характер женщины, как пальцы. У Олеси они показывали решительность и жестокость.

Рука ожила, похлопала одеяло.

– Я хотела бы получить свою сумочку, – сказала Олеся Ее голос, приглушенный ватой, прозвучал, как из закрытого погреба. Первые слова он не разобрал, по остальным догадался, что надо. Он поднялся, подошел к столу, где лежали котелок, пистолет и вишневый кожаный комок с ремешком, взял сумочку и принес женщине под руку. Не открывая лица, она пальцами переворошила все, что в нем находилось, достала скромный белый пакетик

– Гигиенические салфетки. Протрите меня.

Такими штуками Лаврику приходилось много раз пользоваться в самолете. Ночь пролетишь, утром уберешь пот с лица, шеи, рук и как будто хорошо умылся ароматическим маслом. Чувствуешь себя свежим, отдохнувшим. Женщины особенно ценят такие салфетки летом.

– Вам надо открыться, – сказал Лаврик.

Олеся решительно откинула одеяло. Стало понятно, почему она прятала лицо. Собиралась с духом. Бедняжке совсем непросто было показываться обнаженной перед глазами совершенно незнакомого мужика. Даже над верхней губой у нее проступила капельками испарина. Чтобы чуть-чуть успокоить женщину, Лаврик, протирая ей шею, говорил:

– Вы совершаете преступление перед человечеством, скрывая одеждой такую красоту.

На комплимент она улыбнулась, закрыла глаза и стала наслаждаться мужскими прикосновениями. Когда последняя cкомканная салфетка отправилось в мусорное ведро, Олеся кокетливо поморгала:

– Теперь можно попробовать ваш бульон. Скажите, где вы научились так профессионально оперировать?

Лаврик снял с веревки джинсы, рубашечку, потянулся к лифчику и тут же раздумал брать. Из-за раны она не сможет надеть… Остальное положил на обнаженные стройные ножки.

– Вам помочь? – посмотрел в глаза.

– Пожалуй, справлюсь, – она положила руку сперва на черные трусики.

Он отошел к печке, взял ложку, помешал в кастрюле. Ножом потыкал мясо, которое теперь отделялось от костей. Бульон был готов. Оставалось подсолить наваристую жидкость. Лаврик сглотнул слюну, накрошил лук и отправил в кастрюлю. Теперь вареву надо потомиться минут пять и можно есть.

В дверь заскреб Тихон. Он набегался вокруг кедров, соскучился по хозяину. Лаврик впустил пса. Тот сразу деловито обнюхал пол. Изогнув спину, забрался под кровать, что-то там поискал и только после этого подошел к хозяину, поднял морду, Его черный влажный нос шумно втягивал запах, а крендель хвоста напряженно раскачивался из стороны в сторону. Лаврик сказал ему:

– Потерпи чуток. Получишь косточки. У тебя будет пир горой.

Тихон понял, отошел к столу и улегся. Лаврик обернулся к кровати. Олеся уже была в джинсах. Рубашечку набросила на грудь и рукава завязала на шее. Получилось нечто вроде фартука, только подтянутого к шее. Встретив взгляд, смущенно потеребила снизу рубашечку:

– Рука болит. Не могу поднять.

– Пока пальцы сжимай и разжимай.

Она, морщясь, положила кисть на колено, слегка подвигала, потом сжала пальцы в кулак.

– Кажется, ложку подниму.

Ели за столом. Схлебывая бульон, Олеся стала допытываться:

– Я так и не узнала, откуда у вас медицинские познания. Просто поразительно, как вы извлекли пулю и обработали рану. Но самое удивительное, у меня пропало чувство боли. Только раз она вспыхнула и тут же угасла, как под гипнозом.

– Так уж важно вам знать? – спросил он, запуская руку в чашку с мясом. Для него бульон был, как слону дробина. Поэтому он сразу взялся за рябчика, запивая отваром. Косточки сбрасывал Тихону.

– Мое тело – дорогая штучка и не каждому я предоставляю доступ к нему. Только профессионалам и очень уважаемым, – сказала она.

– Считайте, что вы доверились профессионалу. Я работал в госпитале у Ахмад-шаха, – небрежно бросил он.

– У кого, кого? – в голосе Олеси зазвенело удивление.

Лаврик яростно вцепился зубами в бедрышко куропатки и промычал:

– Полевого командира в Афганистане.

Она надолго ушла в свои мысли, даже пить перестала. Когда трапеза закончилась, он взял женщину на руки, отнес на кровать, там бережно уложил в постели, пригладил волосы:

– Может, вам раздеться?

– Я только дома сплю голой.

Она права. Днем надо будет еще вставать и каждый раз одеваться-раздеваться – процесс пока мучительный для нее. Он, конечно, мог помочь, но это женщине будет неприятно. Есть вещи, которые она старается проделывать сама в одиночестве.

Оказавшись в постели, Олеся тут же заснула.

Лаврик нахлобучил на голову ушанку из собачьего меха, набросил на плечи куртку и, позвав Тихона, вышел из дома. Солнце уже поднялось. Утро было прекрасное. Очертания зеленых кедров на синем небе, высокий пик в белой сверкающей шапке и темный кобчик, который распластанными крыльями расчерчивал круги над убеленными горами. Морозный воздух приятно холодил и пощипывал разгоряченную кожу лица, шеи и легкие Полюбовавшись природой, Лаврик взялся за лопату и стал с наслаждением разбрасывать снег, пробивая дорожку к туалету по своим же следам. Когда он был уже в метрах десяти до отхожего сооружения, вдруг раздался мощный рокот над кедровой рощей. Инстинктивно Лаврик бросился в туалет. Что-то подсказывало ему – машина ищет инопланетянку. Только успел захлопнуть за собой дверцу, как над головой заревел вертолет. В щели видел, как взбесился Тихон, стал подпрыгивать вверх и взлаивать на зеленое с белыми полосами днище. Когда рокот затих за Белым пиком, он вышел, машинально дочистил дорожку и уже без настроения вернулся в избушку. Ему хотелось сегодня сходить на охоту, но вертолет спутал план. Киллеров могут перебросить сюда в любую минуту. Надо, как можно быстрее, сматываться.

Олеся, конечно, не услышала вертолет – спала, укрывшись с головой одеялом. Странная манера во время сна погружаться в сплошную темноту и дышать углекислым газом. Лаврик взглянул на контуры головы, плеча, она лежала на правом боку, и тяжело вздохнул. Инопланетянка спутала ему все планы. Он разделся, подбросил поленья в печку, достал недошитый ватный комбинезон и заработал иглой с ниткой, усевшись возле окна. Рядом с ним улегся грустный Тихон. Он положил морду на лапы и зажмурился.

Вечером Лаврик осмотрел рану Олеси. От ключицы тянулась красная полоска открытых мышц до подмышки. Канавка была влажной с каплями крови, но гноя не было. Он направил пальцы на рану. Женщина с удивлением поглядывала то на свою грудь, то на целителя. Наконец не выдержала и спросила:

– Шаманите?

– Что вы ощущаете?

– Легкое жжение и покалывание.

– Моя энергия вливается в ваши здоровые клетки. Они крепнут и вытесняют больные. Завтра к утру ваша рана закроется.

– Дай Бог! Я чувствую, пора лыжи вострить. Киллеры и так дали мне большую фору.

– Из-за снегопада, – недовольно буркнул Лаврик, замкнулся, ушел в себя. Она поняла, не надо мешать ему исцелять себя, закрыла глаза и отдалась ощущениям. Лицо стало отрешенным, как у человека, который на спине покачивается в теплых морских волнах.

В ту ночь ему приснилось, будто он в Грузии охраняет Сталина на даче, окруженной густым садом. Вечером обходит посты. Видны кроны деревьев, он мучительно вглядывается сквозь странный туман, сверху темный, внизу белесый, пытаясь обнаружить диверсанта. И вот перед глазами рябит черная грозная тень. Лаврик выхватывает пистолет, нажимает крючок, но выстрела не следует. Он в ужасе – диверсант пройдет на дачу, уничтожит вождя. Бросает бесполезное оружие, прыгает на тень и… просыпается.

В комнате было темно. Ритмично дышала на кровати женщина, посвистывал носом Тихон. Лаврик, который спал на полу, постепенно успокоился. Заложив ладони под затылок, он закрыл глаза, стал думать о своем сновидении.

Лаврик жил в двух мирах. Ночью его сознание было открыто Космосу, излучения которого будоражили клетки мозга, вызывая видения, которые он проживал. Днем виртуальная жизнь повторялась. Так как Лаврик не забывал сны, то знал, что с ним произойдет днем. Проснувшись, он понял, что сегодня должны появится киллеры. Лаврик не мог лежать, хотя до рассвета было еще далеко. Он осторожно поднялся, бесшумно оделся и открыл дверь. На крыльце ему в ноги толкнулся Тихон.

– От тебя не скроешься, – ласково потрепал уши собаки.

Взвизгнув, пес пропал в чернильной темноте. У него везде находились дела. Лаврик полюбовался небом. Такое густо-синее в крупных, с кулак, звездах он видел над горами Панкисского ущелья. Там смотрел на верхние блестки и думал о России. Теперь же вдруг ни с того ни с сего размечтался о Грузии, где никогда не был. Он знал, что в Тбилиси такие же близкие к земле звезды и необыкновенно красивые.

От неподвижности тело стало застывать. Холод заставил Лаврика вернуться к мирским делам. Поднял тяжелую крышку, спустился в погреб. Включил фонарик, лучом света обшарил продукты. Снял и положил в сумку, картофель, муку, мед, кедровые шишки. Если к этим запасам добавить мяса, можно спокойно двигаться восемьдесят километров по заснеженным горам до станции Бакчуки. Там сесть на поезд и уехать на север области. Легко и просто, если только из-за какой-нибудь елки на половине пути не прожжет воздух резкая автоматная очередь и не оборвет жизнь беглецов.

Лаврик захотел оставить сумку с продуктами в погребе. В разведке он научился доверять своему подсознанию, которое проявлялось в желаниях. И такие желания не раз спасали ему жизнь. Когда американцы узнали о нем и сообщили контрразведке Ахмад-шаха, он сам пошел к начальнику штаба, раскрыл себя и предложил сотрудничать. Тот подумал и согласился. Путем несложных махинаций Лаврика убрали из госпиталя и назначили в охрану самого Ахмад-шаха… Забрав последнюю тушку, он выбрался из погреба. Из-за кедра вывернулся Тихон, согнул спину, закрутил хвостом, затоптавшись вокруг хозяина, который оторвал голову рябчика, сунул ему в зубы. Пес с аппетитом зачавкал, захрустел зубами, вскидывая пасть.

Олеся уже проснулась, когда Лаврик зашел в комнату. Она сидела на кровати и протирала себя салфетками. Грудь с повязкой была открыта. Под мужским взглядом женщина вздрогнула и хохотнула:

– Странно, но я рядом с вами чувствую себя девственницей.

– Разве это не так? – пошутил Лаврик, снимая куртку. Ему понравилось настроение раненой. Если у нее проклевывается юмор, значит со здоровьем все в порядке. Он протер спиртом пальцы, подсел на кровать и, подсвечивая фонариком левую грудь, снял повязку. Просто поразительно, за ночь края раны сошлись и слиплись. Он с удовлетворением прощупал пальцем шероховатый удлиненный рубец.

– Поднимите руку. Только осторожно.

Олеся послушалась и поморщилась:

– Еще ноет.

– Через недельку можешь боксировать, – улыбнулся он.

– А стрелять?

– Хоть завтра. Вы готовы к суворовскому переходу через Альпы, сегодня мы должны покинуть избушку.

Она взяла с табуретки белый лифчик, прищурилась правым заблестевшим огненно глазом: хихикнула, как девочка:

– Если бы вы знали, как надоела мне эта сбруя, – она покрутила лифчик на указательном пальчике, – Оставлю в комнате на память киллерам. Пусть понюхают. Ха-ха!

Возбужденное настроение Олеси перелилось в душу серьезного, замкнутого, вечно озабоченного Лаврика. Он заулыбался и тоже стал подшучивать, представив, как киллеры с автоматами и пистолетами врываются в комнату, натыкаются на красивый бюстгальтер. Какие у них в этот момент будут вытянутые похотливые физиономии! Они, наверняка, забудут, зачем пришли.

Посмеявшись, оба взялись за одежду для похода.

Лаврик протянул комбинезон. Она осмотрела его со всех сторон, потом приложила к груди и спросила:

– Как мне в этот скафандр влезть?

Портной покраснел. Он успел с боков обшить комбинезон, даже башлык соорудить, о прорези на груди, в которую могла бы забраться женщина, забыл. В оправдание пробурчал невнятное, забрал обратно одежку, острым ножом лихо полоснул от шеи до пояса:

– Теперь ныряйте!

Олеся осмотрела себя критически в комбинезоне и сказала:

– В огород бы меня на пугало, – бросила быстрый взгляд на Лаврика и тут же смягчилась. – Но все поправимо, посижу с ножницами, иголкой, ниткой часик и комбинезон будет «О кэй!», смогу его даже показывать на подиуме.

Она выбралась из комбинезона, померила валенки, которые оказались ей впору. Но озабоченность не исчезла с лица инопланетянки.

– Что-то вас еще беспокоит? – спросил Лаврик.

– Как застегивать комбинезон. Нет пуговиц.

– Очень просто. Проделать отверстия и зашнуровать, как ботинки. Это я уже продумал, даже нашел веревочку.

– Тогда приступим?

– Нет, сперва приготовим завтрак. Есть хочется.

Утро наливалось светом. Остатки ночи отступали в углы комнаты и там еще держались, драпируя темным бревна в стенах.

Лаврик присел на корточки перед печью, открыл дверцу, пошуровал кочергой в топке, потом бросил туда полено и с удивлением взглянул снизу на Олесю, которая встала вплотную перед ним и спросила:

– Скажите, что делает женщина в мире?

Чтобы у него мысли не пошли в разнос, Олеся ладонями снизу подняла свои полные груди, выразительно встряхнула.

– Кормит! – ошарашено ответил Лаврик. С этой инопланетянкой не соскучишься. Какая-то непредсказуемая в шутках и поступках. Его изощренный ум начал уже спотыкаться при общении с нею. И это не нравилось ему. Он опустил глаза и тут же заработал крепкий тычок пальца в плечо.

– Правильный ответ! Где продукты?

Пришлось отрываться от печи и выкладывать из ящика тушку, десять картофелин, стакан пшена, баночку меда и чашку муки. Олеся завладела продуктами и выпроводила хозяина за водой. Он набросил на плечи куртку, взял ведро, в сенцах лыжи. Скатился к маленькому озерцу в лощинке за кедровым бором. Голубоватая родниковая вода подернулась тонкой ребристой ледяной пленкой. Лаврик рукоятью ножа освободил место для погружения ведра. Когда оно наполненное поднялось, он вгляделся в мерцающее сквозь воду дно и увидел… инопланетянку. Она была в серебристом костюме и пристально смотрела снизу. Взгляд был требовательный, будто она что-то приказывала. Потом со дна вдруг стала подниматься темнота и закрыла лицо женщины. Оттенок цвета ему показался зловещим, красноватым. Он выдернул ведро из проруби и заторопился к избушке, как будто сзади кто-то подгонял его. Открыв дверь, он облегченно вздохнул, видя свою живую-здоровую инопланетянку только без доспехов, а в цивильных джинсах и в клетчатой плотной шотландской рубашечке с закатанными по локоть рукавами. Она бросилась к Лаврику, схватила правой рукой ведро и затараторила:

– У меня все готово. У нас будет отличный суп с мясом и пшеном плюс чай с медом, плюс орехи, которые я просто обожаю.

– Сколько вам надо времени?

– Минут тридцать, – она говорила и наполняла кастрюлю водой, дольками мяса, засыпала пшеном. Все это она проделывала быстро, умело, привычно, как настоящая хозяйка. «Инопланетянка хорошо подготовлена к земной жизни», – подумал Лаврик и сказал, забирая пустой пистолет со стола:

– Пока вы готовите, я схожу на полянку, она в полукилометре отсюда, и подстрелю тройку рябчиков на дорогу. За полчаса вполне управлюсь. Жалко, что у вас закончились патроны. Мне было бы спокойнее, если бы у вас было чем защищаться в случае чего.

Олеся взяла пистолет из руки Лаврика, Достала откуда-то, как фокусница, новую полную обойму и вложила в оружие.

– Вы плохо обо мне думаете. Я профессионалка, у меня всегда кое-что остается в загашнике.

Она вернула заряженный пистолет на стол и вновь устремилась к печке. «Женщине все-таки больше идет готовить, чем стрелять», – подумал Лаврик, закинул за плечо тульскую двустволку, позвал Тихона и вышел из домика.

Тайга, тайга! Она чем-то похожа на медведя. Внешне добродушная, пушистая, всегда красивая и очень коварная. В любой момент, когда совсем не ждешь, может до смерти цапнуть. Отец Лаврика убил двадцать медведей. Последний вырвался из берлоги, как дьявольский дух. Не успел охотник нажать на спусковой крючок ружья, как остался без скальпа и с разорванной грудью.

Лаврик, отправляясь на близкую поляну за рябчиками, даже в дурном сне не мог представить, что с ним случится через двадцать минут. Сперва все шло прекрасно. Он скользил на широких лыжах по хрустящему снежному покрову.

Наст за последние дни скрепился морозом и легко держал собаку. Тихон почувствовал себя на работе. Хвост выпрямился, тело вытянулось, нос жадно сортировал запахи, толкаясь в снег, в деревья, в кустики. Наконец он взял след и умчался вперед, скрывшись из глаз. Лаврик сильно отталкивался палками. Через пять минут он лихо выкатил из уютных кедрачей. Перед ним широко раздвинулась белая просека в березовой роще, будто кто-то машинкой под корень выстриг здесь деревья. Для Воскобойниковых это была ферма, где разводились рябчики. Бывало, идешь, они «фыр» из травы, тяжело захлопают крыльями и уносят подальше тяжелое тело между деревьями. Когда семье надоедала лосятина, отец заходил на свою ферму и отстреливал рябчиков.

Много лет Лаврика не было на этой заветной полянке. Внешне она почти не изменилась, только кое-где из-под снега палочками торчали молодые березки. Еще два-три года и они закроют просеку. А пока по девственному снежному полю лежали от деревьев слева, откуда вставало солнце, теневые столбики и печатались неровные следы Тихона. Он метался из стороны в сторону, но упорно бежал вперед по просеке.

Несколько удивленный необычным поведением собаки – Тихон никогда не отбегал от хозяина так далеко, Лаврик торопился по следу, пока не выкатился к пропасти. Она была такой большой, что деревья внизу на дне виделись спичками с зелеными веточками. Когда смотришь сверху на эти спички, заходится холодом сердце. Ему хотелось оттолкнуться от края, раскинуть в стороны руки, как крылья, и полететь вниз. Он проделывал это много раз, когда прыгал с парашютом из самолета. Но теперь даже не подкатился к краю, а повернул направо, куда уходил след Тихона. Метров через двести пес вскочил на валун и гигантским прыжком перелетел на следующий. Охотник взошел на валун, скатился на снежную целину и сразу же почувствовал, что с грохотом летит вниз. Перед глазами замелькали белые, темные, желтые пятна. Все произошло так быстро, что он не успел даже испугаться. Падение было очень удачным. Он упал на выступ вместе со снегом. Свергнуться далеко вниз помешали лыжи. Они сломались над узкой щелью на выступе и защемили ноги. Лаврик освободил унты, снял огрызки лыж. Ненужные деревяшки бросил вниз, посмотрел, как они падали, ударяясь о выступы и отлетая от скалы. Останки лыж еще не достигли дна, когда он обернулся к стене и обомлел. В нише сидел скелет в истлевшей фуфайке. Сквозь лохмотья желтели кости. Череп был в шапке без ушей. Охотник приподнял шапку. Череп оказался маленьким и зеленым сверху. Было видно, что он принадлежал подростку. «Какой-то пацан свалился и погиб», – подумал Лаврик. Пошарил в кармане фуфайки, но ничего не нашел, кроме ржавого складного ножичка. В точности такой он сам носил в детстве, чтобы обстрагивать ветки и чинить карандаши.

– Да, брат, не повезло нам! – сказал озадаченный охотник и погладил череп.

После этого посмотрел на каменную стену, которая возвышалась над ним. Она была до края высотой метра три, но такой гладкой, что нечего было думать взобраться по ней без альпинистского снаряжения. Ружье, нож и веревка не позволяли это сделать. Оставалось ждать чуда, которое могло его спасти, или вступить на путь скелета – замерзнуть. Тайга, как отцу, нанесла ему смертельный удар. Но Лаврик думал не о себе – о женщине, которую оставил в избушке. Что с ней будет, если он не вернется в избушку? В отчаянии нахлобучил шапку на череп и ударил кулаком в стену. Сверху посыпался снег. Охотник задрал голову и увидел Тихона. Тот заглядывал вниз. Увидев, что хозяин смотрит на него, вопросительно гавкнул.

– Иван Сусанин! Ты завел меня сюда, теперь выручай! – крикнул Лаврик собаке.

Пес еще раз гавкнул и тут же исчез, столкнув лапами ком снега. Ком упал и рассыпался на плече Лаврика. Прошло еще полчаса. Чтобы не замерзнуть, он приседал, сводил и сильно до хруста в суставах разводил руки в стороны, пока над ним не раздался осторожный тихий шум, снова посыпался снег. Охотник поднял лицо, отшатнулся и чуть не свалился с выступа в пропасть. Хотел снять ружье с плеча, но тут же раздумал. Стал смотреть на очень странного зверя, который разглядывал его маленькими человеческими и очень внимательными коричневыми глазками в белых кругах. Нос у него был широкий, плоский, как у обезьяны. Выпуклые красные губы растягивались в забавную улыбку, придающую заросшему рыжей шерстью лицу доброе выражение. Остроконечная, волосатая голова покачивалась с укором. Как ты, опытный охотник, залетел в такую простую ловушку?

Лаврик смущенно приподнял плечи. Он уже сам ругал себя за оплошность. Надо было внимательно смотреть под ноги и обогнуть хлипкий снежный наст. Здесь весной из лесочка собирались воды и, как по желобу, стекали в пропасть. На краю желоб расширялся, круто уходил вниз. Зимой он закрывался снегом и служил гибельной ловушкой для тупых охотников. Лоси, олени каким-то своим зверским чутьем ощущали опасность и никогда не проваливались. Даже Тихон перемахнул. Если бы Лаврик придержал себя секунду на валуне и подумал…

– Что ты смотришь на меня, как на чудо? Помоги лучше выбраться! – со злостью крикнул он.

Остроконечная голова исчезла. Охотник встревожился: куда подевался Рыжий? Неужели он обиделся и бросил его? Почему-то Лаврик в странном существе ощутил сородича. Наверху раздался сильный скрежещущий треск, как будто выламывался ствол дерева. Охотник удивленно слушал и вдруг замер от страха. Неужели странное существо вырывает сук, чтобы его столкнуть в пропасть! Он собрался втиснуться в нишу к скелету. Сверху никакой палкой не извлечь его оттуда. Тут он вспомнил о ружье, которое висело на спине. Он мог хорошо защититься. Хотел снять оружие, но тут же раздумал. Опустив руки и задрав голову, стал терпеливо ждать, что будет дальше.

Через пять минут на экране неба показалась голова Рыжего и верхушка березы. Она стала опускаться к Лаврику. Тот ухватился за дерево, потянул к себе, перевернул комлем вниз, срубил ножом сучья так, что они превратились в перекладины своеобразной лестницы. Дерево приставил к стене, толстым концом уперев в расщелину. И все-таки дерева не хватало, чтобы забраться на край пропасти. Лаврик посмотрел на существо, которое сверху наблюдало за ним, и подумал: «Если оно догадалось сломать дерево и опустить, оно догадается вытащить меня. Стоит только бросить ему конец веревки». Таежник никогда не ходит в тайгу без ружья, ножа и веревки. Свернутая пятиметровая веревка висела на поясе охотника. Снял ее, один конец бросил существу. Тот выдвинул мощную мохнатую руку и поймал. Охотник второй конец веревки обмотал вокруг пояса и крикнул наверх;

– Тащи меня!

Веревка напряглась. Лаврик почувствовал, как мощная сила стала поднимать его над пропастью. Он помогал этой силе, ступая с обрубленной ветки на ветку и цепляясь за ствол. Поднявшись на полтора метра, взглянул сверху на скелет и сказал ему:

– Прости, брат! Мне надо спасать живого человека. К тебе еще вернусь, достану тебя и придам земле, как положено по христианскому обычаю. А пока до свидания!

Больше охотник не думал о скелете подростка. Он взобрался на вершинку березы, оставалось одолеть еще полтора метра. Лаврик поднял руки и взлетел вверх. Перегнулся через край и пополз от пропасти.

Рыжий стоял в метрах десяти у валуна. Теперь охотник увидел его полностью. Это было громадное, густо заросшее существо. Могучие руки у него свисали до колен. Лаврик почему-то вспомнил гоголевского Вия. Тот выглядел таким же громадным. Но в отличие от страшного дьявола этот великан был добрым, человечным. Он спас Лаврика. Ему захотелось подойти и пожать мохнатую руку, но Рыжий бросил второй конец веревки и стал удаляться вдоль обрыва по следам Тихона, пока не исчез в глубокой лощине.

Охотник замотал веревку в кольцо, подцепил к поясу и побрел, проваливаясь в снег, обратно в избушку через березовый лес. Не успел он пройти метров пятьдесят, как вдруг откуда-то из-за куста выкатился Тихон. С радостным визгом набросился на хозяина, стал прыгать, стараясь лизнуть в нос, в щеку.

– Это ты привел помощь? – спросил Лаврик. В ответ пес взвыл протяжно и радостно закивал мордой, показывая зубы и вываливая набок розовый язык.

Оба заторопились к избушке. И тут удача, наконец, пришла к охотникам. Из-под снега стали шумно выныривать рябки. Лаврик едва успевал подстреливать. Вместо трех по замыслу он свалил целых пять. Шестому махнул рукой, когда тот уселся на ветку. Птица сорвалась и, хлопая крыльями, тяжело полетела между деревьями в сторону Белого пика.

- 7 -

В кедровом бору Тихон обогнул низкорослую кедрушку и снова пропал. Охотник разозлился. Что за худая собака, которая то и дело бросает хозяина? Надо псу хорошенько натрепать уши и отшлепать по хвосту. И тут мысли его оборвались. Он почувствовал острый сладковатый запах гари, как будто совсем недалеко что-то горело. Тревога забила сердце. «Неужели домик подожгли?» – подумал он и бросился вперед. Но глубокий снег не давал бежать. Лаврик упал лицом в сугроб, поднялся. Уже слышался треск горящего сухого дерева. Охотник поднялся, отцепил тушки от пояса, бросил. С оружием наперевес быстро пошел к своему домику. Тут наст оказался неожиданно прочным, и он зашагал, не проваливаясь. Впереди раздался истошный собачий лай, потом громом просквозила воздух дробная автоматная очередь. В ответ стеганули четыре пистолетных выстрела. Раздался нечеловеческий крик и стон. Кого-то ранила пуля.

Опасность выгребала чувства у Лаврика. Он превращался в биоробота с цепким изощренным умом, который хорошо анализировал и правильно решал. Ему нетрудно было понять, что произошло. Киллеры подожгли домик. Когда Олеся попыталась выбраться, открыли огонь из автомата. Жертве удалось ответить. Почему-то молчал Тихон. Неужели убили его?

Охотник выскочил к дому. Пробежал мимо трех трупов в белых халатах. Отметил, что каждый получил пулю в лоб и теперь в самой затейливой позе валялся на снегу. Один будто прилег на боку, неестественно разбросав ноги. Другой на спине, зажав щеки ладонями. Третий навалился грудью на снег и вытянул вперед правую руку с автоматом. Охотник бросился к горящему дому, выкрикивая: «Олеся! Олеся!» Навстречу вылетел из сенец Тихон и бросился к трупам, облаивая их. Лаврик через сенцы ворвался в комнату. Возле разбитого окна лежала полураздетая Олеся, сжимая в руках пистолет. Она была без сознания. Пламя прорывалось в комнату через окна. Охотник окутал женщину одеялом и вынес из дома, там положил на снег. Тихон оставил трупы, закрутился возле женщины, облизывая побелевшее лицо. Лаврик вернулся в дом, оттуда в окно выбросил рюкзак, комбинезон, валенки, ящик с продуктами, котелок. Забрал с печи еще горячую кастрюлю с супом, вынес на воздух. Оглянулся – дом жарко горел. Было невозможно погасить пламя. Когда подошел с кастрюлькой к Олесе, она уже сидела в снегах, согреваясь одеялом. Протянул кастрюлю:

– Твой суп еще не остыл. Хлебни, легче станет. И выше нос.

Она взяла кастрюлю, как кружку, приникла губами к жирной жидкости и втянула в себя. Легкий бугорок на высокой шее плавно заходил вверх-вниз. Отпив, протянула ополовиненную кастрюлю Лаврику. Тому очень понравился суп. Он сунул остатки Тихону:

– Питайся, плохой собак!

– Не ругай его. Он спас мне жизнь, – сказал Олеся, перебираясь в комбинезон и в валенки. – Костоломы подошли незаметно, подожгли дом со всех сторон. Я бы изжарилась, как яичница. Тихон набросился на гостей сзади. Они вскочили и шибанули по нему из автомата. Я удивляюсь, как не попали. Тут я увидела всех четверых. Трое стояли лицом к дому. Четвертый водил стволом по мелькающему среди деревьев Тихону.

– А где четвертый? – спросил Воскобойников.

– За уборной валяется. Наверное, уже хвост откинул.

Лаврик поднялся и пошел за уборную. Там сидел по грудь в снегу, привалясь к стволу дерева, смуглый широкоплечий мужчина с короткими волосами. Он был, как другие, в белом маскировочном халате, окровавленном на груди. Лаврик бросился к раненому, но в это время рядом раздался выстрел, пуля просвистела и впилась в лоб смуглому. Тот вздрогнул.

– Котик выключился! – прозвучал с усмешкой женский голос за спиной.

Охотник оглянулся и увидел Олесю с пистолетом. Лицо у нее было какое-то пустое, из глаз выглядывала холодная смерть.

– Его можно было спасти! – вскрикнул Лаврик, выпуская из рук тело, которое стало крениться на бок.

– Он ушлепал моего напарника, – сказала Олеся, пряча пистолет под одеяло, которое еще было на ней. Оба вернулись к дому, обходя убитых. Лаврик взглянул на раны и подивился меткости стрелка. Пули точно вошли между надбровными дугами. На такое способен только снайпер, прицел которого доведен до автоматизма. Серьезная ему встретилась инопланетянка.

Киллеры были экипированы очень хорошо. Горные желтые широкие лыжи из пластика. Меховые куртки, теплые брюки, толстые ботинки. Снаряжение самого малого вполне могло подойти Олесе. Охотник бесцеремонно раздел мужика, оставил его в нательном белье. К трупам у него никогда не было почтения. Он относился к останкам, как к бросовому материалу. Но когда Олеся предложила ему стащить убитых в дом и бросить в огонь, чтобы сгорели, он отказался:

– Ребята сознательно выбрали судьбу. Но у каждого из них есть родители, жена, дети. Живым важно предать погибших земле.

Женщина долго и очень странно смотрела на Лаврика. Глаза у нее снова стали пустыми. Такие были у трупов, которые валялись рядом в снегу. Хотелось подойти и закрыть ладонью веки Олеси. Она уловила мысли охотника, заулыбалась, залучилась и снова стала живой. Когда охотник поднес экипировку убитого киллера, отбросила одеяло и переоделась, но прежнюю одежду оставила себе.

– Возьму на память! – сказала она, сворачивая комбинезон и заталкивая в рюкзак, который тоже позаимствовала у одного из киллеров.

Самому Лаврику пришлось взять у другого киллера лыжи и ботинки, маскировочный халат, который оказался узковатым, но катиться в нем можно было. Унты положил в рюкзак на всякий случай.

Из погреба достал сумку с продуктами, сбегал в бор, подобрал тушки рябчиков. Пока возился с продуктами, Олеся приготовила все остальное к походу, так умело упаковала рюкзаки, что туда вошли даже тушки рябчиков, завернутые в пленки. Когда нужно было эти рюкзаки взваливать на плечи, она уставилась на догорающий охотничий дом.

– Что-нибудь забыли? – спросил озабоченно Лаврик.

– Лифчик сгорел, – вздохнула Олеся и сокрушенно погладила груди, которые слегка оттопыривали куртку.

На пригорке Лаврик с грустью взглянул вниз на пепелище. Это последнее, что оставалось от родителей, теперь оборвалась последняя физическая ниточка, связанная с прошлым. Ему стало больно, горло сжало. Впервые в жизни захотелось расплакаться. Он обнял шею Тихона и пробормотал ему в ухо:

– Не повезло нам!

Олеся положила руку на плечо охотнику и тихо сказала:

– Простите меня. Ворвалась в вашу жизнь и все переломала. Особенно жалко избушку. Может, я смогу восполнить вам потерю деньгами, когда вернемся в город?

Лаврик поднялся, стряхнул снег с колен, буркнул:

– Судьба привела меня к вам. Волей Всевышнего сгорел дом. Вы обратили внимание, в каком он был состоянии? Почти новенький и ухоженный, как будто хозяева только что ушли. Между тем отец погиб двадцать лет назад, мать сюда не заглядывала тридцать. Без постоянного присмотра любое здание за два-три года превращается в прах. Здесь, в Горной Шории, столько брошенных поселков в тайге. Мы будем проходить через них. Вы увидите, какими они стали без людей. В моем охотничьем доме много мистики. Ведь вы сами не знаете, как в нем оказались. Я не понимаю, почему меня, благополучного предпринимателя, сорвало, как листок ветром, и понесло в давно забытый мир детства, чтобы спасти вас, которую увидел впервые в жизни. У меня такое чувство, что дом терпеливо многие годы ждал нас, чтобы приютить.

Он скользнул взглядом по изумленным глазам инопланетянки, оттолкнулся палками и покатился в строй молоденьких елочек, за которыми темнел шорский музыкальный струнный инструмент. Здесь каждая горушка своими контурами походила то на острие ножа, то на перевернутую вверх днищем деревянную чашу, то на отшлифованный ветрами клык медведя. Образы горной природы разжигали воображение людей до легенд, сказаний. В памяти Лаврика зацепилась легенда о чачак-комузе, которую услышал от старого шорца. В стародавние времена в этих местах проживал дерзкий удачливый парень. Как пойдет в тайгу, так возами оттуда пушнину тащит. Но охотничьи трофеи не радовали его. Он мечтал одолеть других музыкантов игрой на чачак-комузе. Но бог не дал ему слуха. Сколько парень не тренькал, ни одного сносного звука не мог извлечь. Он так надоел своей какофонией в деревне, что близкие выгнали его в тайгу. Там играл-играл, пока не вызвал к себе горную деву. Она была в белом платье и с золотистыми волосами, выглядела очень красивой. Парень влюбился. Он решил посвятить себя девушке и разбил чачак-комуз. Осколки музыкального инструмента разлетелись в разные стороны, окаменели. Теперь они торчат по берегам реки, около которой играл бездарный, но влюбчивый музыкант. Самый высокий осколок стоял перед путешественниками. Надо было обогнуть его по склону и на другой стороне спуститься к реке.

Лаврик понимал: зимой они будут хорошо видны с вертолета. Поэтому надо идти под покровом ночи, а днем спокойно отсыпаться в сугробах. До вечера не потревожили их. Видимо, в экспедиции не разобрались в ситуации. Но завтра будет горячо. «Лишь бы они не пустили лыжников по следу», – подумал охотник. Ему не хотелось устилать свой путь трупами.

Когда синее поле неба зажглось звездами, они устроили большой привал. Разожгли костер, на веточке прожарили две тушки, подкрепились медом, орехами и снова двинулись. Катиться было легко, потому что светила полная луна и в тайге было видно, как днем. Темно становилось там, где начинался пихтовый лес, поэтому Лаврик шел больше по березовым колкам. Скользили медленно, часто отдыхая. И все-таки он поражался выносливости женщины. После такого ранения, после боевых действий, она еще умудрялась держаться на ногах. Чтобы не терять силы, он время от времени доставал мед и мясо рябчика. Но к утру все-таки усталость взяла свое. Олеся катилась-катилась, потом вдруг упала на снег и вытянула вперед руки с палками. Тихон обошел лыжницу, носом поддел бок два раза, пытаясь перевернуть. Затем перенес свое внимание на ухо женщины, языком стал тщательно вылизывать раковину и ворчать.

– Щикотно! – дернулась Олеся, как от назойливого ухажера.

Лаврик стал искать глазами место, где можно было вырыть пещеру, забраться туда и отключиться до вчера. И тут в тайгу неожиданно ворвался сильный ветер. Деревья закачались, сорвался снег с веток и поднялся с земли. Людей в один момент обдало холодным дыханием, леденя лица. Охотник понял: накатился буран.

– Нам повезло! – крикнул он. – Сейчас начнется ад в тайге. Все заметет. Ни одна сволочь не найдет нас ни сверху, ни снизу.

Олеся с трудом поднялась и смотрела на него широко открытыми, полными страха усталыми глазами, в которых был немой вопрос, как укрыться от бури.

– Будем в снегу копать пещеру, – сказал Лаврик. Он подошел к сугробу между двумя толстыми соснами, снял лыжину и стал рыть. Олеся тоже сняла лыжину, ткнулась в снег, но охотник отстранил ее.

– Отдыхай, не сорви рану! – закричал он, стараясь голосом прорваться сквозь гул бури.

Она сразу же прислонилась спиной к дереву и с тревогой огляделась. Такого разгула природы ей не приходилось видеть. Вокруг с треском валились деревья. Перед ней ныла, стонала черная гора. В воздухе стоял свист, хохот, гул. От всего этого становилось жутко. Хотелось зажать уши ладонями и убежать. Олеся зарылась головой в снег. Давление на барабанные перепонки уменьшилось. Стало чуть легче.

Лаврик копал лыжиной, как бешеный, время от времени отталкивал морду пса, который лез к нему, повизгивая от страха. Наконец внутри сугроба образовалась пещера. Он взял за плечи Олесю, залепленную с головы до ног снегом, и затащил в укрытие. Еще раньше туда забрался Тихон и визгом жаловался на погоду.

Внутри сугроба было хорошо, как в домике. Трое устроились в кружок друг перед другом. Олеся, снимая липкий снег с лица и отбрасывая комочки, попросила охотника:

– Почистите мои перышки.

Он помог ей снять маскировочный халат.

– Теперь можем спокойно перекусить и даже поспать. Только бы на нас дерево не свалилось. Но, думаю, не свалится, потому что рядом сосны молодые, гибкие и крепкие. Выдержат натиск бури.

– А сколько будет жахать? – спросила Олеся.

– До недели. Но самое главное, нас теперь никто не достанет, – сказал Лаврик. Он никак не мог привыкнуть к словечкам инопланетянки. Она порой так смачно выражалась, что у него глаза лезли на лоб от изумления.

Вместе они развели костер и стали готовить завтрак. Потом, перекусив, улеглись спать. Олеся положила голову на плечо Лаврика. Между ними устроился Тихон. От него шло необыкновенно сильное тепло, как от печки. Вся троица под шум и вой ветра, под треск веток погрузилась в сон…

Лаврик увидел себя в Москве. Он находился в кабинете, облицованном деревянными панелями. Он стоял возле открытого большого стального сейфа, доставал красные папки со сверхсекретными документами. Ему нужно было донесение с Южного фронта, где немцы свертывали нашу оборону и неудержимо катились на Кавказ. Это донесение могло убедить Сталина сменить бездарного командующего фронтом и создать оборону. Он нервно открывал одну за другой папки и не мог найти важную бумагу. Страх ломал до боли сердце. Вдруг документ выкрали! К его ужасу раздался телефонный звонок. Он взял трубку, услышал знакомый с грузинским акцентом голос:

– Лаврентий, ты запаздываешь.

И в это время дикий лай, затем два выстрела под ухом подбросили его. Он схватился за ружье и увидел потрясающую картину. Олеся сидела, раздвинув ноги. Между ними лежала голова медведя с вытаращенными остекленевшими глазами. Мохнатое темно-коричневое туловище зверя уходило в отверстие. Снаружи заходился лаем Тихон. Время от времени он прерывался рычанием, тогда голова хищника дергалась от усилий собаки вытащить тушу из пещеры.

Женщина была в шоке. Она смотрела то на зверя, то на пистолет в своей руке, которым убила медведя наповал. По черной морде стекала кровь на белый снег. Лаврик, который никогда не терял голову, наклонился к зверю, приподнял тяжелую голову за уши и опустил. Голова шлепнулась с глухим стуком, как камень. Охотник вопросительно посмотрел на Олесю, та вдруг заморгала часто и стала истерически хохотать, закидывая назад голову. Когда приступ прошел, она связно рассказала, что случилось. Смертельно уставшая, бедняжка спала грудью вниз. Вдруг почувствовала, что кто-то толкает ее носом в поясницу. Она спросонья протянула руку и пальцами ткнулась в морду. Открыла глаза, увидела медведя. Тихон в это время вылетел из пещеры и ухватился за ляжки зверя. Медведь зарычал, оскалив страшно пасть. Олеся выхватила пистолет и две пули послала мишке между глаз…

Лаврик выслушал и рассмеялся.

– Твой женский запах привлек медведя-шатуна. У шорцев много легенд о любовных отношениях медведей и женщин. Рассказывают, что некоторые из дам даже рожают от зверя. Ребенок оказывается внешне похожим на человека, а повадками на отца. Словом, мишка приполз к тебе с любовными предложениями, а ты не поняла и застрелила его.

Охотник говорил игриво, с юмором, чтобы вывести женщину из шокового состояния. И это ему удалось. Она наконец оттаяла, привычное чувство юмора вернулось к ней, она поджала ноги и, улыбнувшись, погладила лобастую мертвую голову:

– Прости! Я не поняла тебя, мохнашка.

Тихон тоже почувствовал, что дух медведя улетучился, осталось только безгласное мясо, и оставил в покое ляжки косолапого. Пробив лапами новое отверстие, вернулся в пещеру. Весь нос был в прилипших кусочках шерсти.

– Надо освежевать тушу, – сказал охотник.

Он выбрался из пещеры. По-прежнему злобствовал буран. Но его голос был на полтона ниже. Белая мгла, которая кипела вокруг, стала чуть-чуть прозрачнее. В двух шагах охотник увидел марала с высокими когтистыми рогами. Зверь пролетел, как привидение, и растворился в пелене. Затрещала верхушка сосны, под которой охотник стоял. Он с тревогой посмотрел вверх, но ничего, кроме кипящего снега, не увидел. Тогда наклонился, взял задние лапы косолапого и вытащил из пещеры. Тяжело вздохнул, ему почему-то жалко было медведя, который непонятно откуда появился, чтобы найти смерть, и стал умело снимать шкуру.

Разделав тушу, Лаврик прихватил большой кусок мяса и, как дед Мороз, в блестках снега забрался в пещеру. Олеся лежала на боку, подложив под голову свернутый маскировочный халат и обняв левой рукой шею Тихона. Вот почему он не вылазил из пещеры, пока охотник обрабатывал тушу. Так не ведет себя охотничья собака. Желание утешить перепуганную женщину оказалось у пса выше инстинкта.

Оба отреагировали на появление охотника. Олеся открыла глаза, села, подтянула колени к груди и задумчиво обняла ноги. Тихон бросился к хозяину и виновато завилял хвостом.

– Разожжем костер, поджарим шашлык из медвежатины! – проговорил c воодушевлением Лаврик. – Теперь мы можем целую неделю сидеть здесь. Продуктов на месяц хватит.

Буран стих через четыре дня. Вдруг стало тихо. Троица выбралась из пещеры. Вокруг большие сугробы блестели отшлифованным серебром. Тайга выглядела ужасно. С деревьев свисали кухты. Лежали на земле слабые и больные ели, осины. У сосны, под которой прятались беглецы, была сломана вершина и валялась в метрах двадцати, огрызок зениткой торчал из сугроба.

Лаврик разглядывал покореженную природу и прикидывал, как лучше уйти отсюда. Олеся положила ему на плечо голову и тихо сказала, с душой:

– Спасибо, голубь сизокрылый!

– За что? – у охотника брови взлетели от изумления. Он не видел ничего особенного в своих поступках. Они исходили из его характера. Просто он не мог поступать по-другому. Когда его за что-то благодарили, он смущался, терялся и не знал, что ответить. А потом, почему она вдруг назвала его голубем да еще сизокрылым? Кем-кем, а голубем он никогда не был.

– За угар, – ответила она на его вопрос. У нее душа разрывалась от двух странных чувств. Одно тянулось к этому мужчине, который явился к ней, как ангел с небес, и спас. Второе набухало непонятным ужасом, ей хотелось, сломя голову, убежать в тайгу, в которой она тоже была своя. Еще беда, у нее стало крепнуть влечение к нему, это тоже пугало. Олеся опустила руки. Проваливаясь по пояс в снег, подошла к сухой осинке, которая под прикрытием сосны умудрилась выстоять в такой буран, топориком стала рубить ветки для костра.

За спиной будто кто-то засверлил дрелью хрустальное небо. Сперва звук был тонкий, пронзительный, ноющий, потом прорвался и стал заполнять гулом пространство над тайгой. Олеся с охапкой сухих веток оглянулась, подняла встревоженное лицо. Даже Тихон задрал голову

– На охоту полетели, – со злостью сказал Лапврик. Он только что пережил кошмарный буран, у него нервы гудели от напряжения. И новые испытания были уже не по силам.

– У тебя есть патроны с пулями на медведя? – Олеся решительно перешла на «ты». Адреналин бурлил у нее в крови. Глаза блестели, как у наркоманки. Полная готовность к бою.

– На десятерых хватит, – бросил Лаврик, не отрываясь взглядом от неба, в котором вот-вот должна появиться железная стрекоза.

– Дай ружье! Я уделаю вертолет. Тогда никто не будет нас преследовать. В экспедиции только одна машина. Пока они заполучат вторую, мы будем уже в городе, – азартно говорила инопланетянка, нетерпеливо поглаживая пальцами контуры пистолета в боковом кармане куртки.

– Леся, у тебя перебор с трупами! – Лаврик посмотрел на возбужденное лицо спутницы.

– Только шесть, – она опустила ресницы.

– Откуда ты еще двоих взяла?

– Когда они обложили нас с напарником в тайге, мне пришлось серьезно проредить цепь костоломов. Так я смогла унести ноги.

Вертолет появился. Охотник представил, как в застекленной плексиглазом кабине по обе стороны от пилота сидят два амбала и в морские бинокли до боли в глазах разглядывают каждую веточку в тайге.

– Прячемся! – приказал Лаврик.

Олеся вместе с нарубленными ветками нырнула в убежище.

Лаврик проворно забросал снегом шкуру и тоже скрылся в пещере, перешагнув собаку. Тут всех троих и накрыл гул вертолета. Обитатели уставились в снежный неровный купол с отверстием для дыма. Когда гул удалился к вершине горы, похожей на чачак-комуз, Олеся упрекнула:

– Жалко, что ты не дал мне свалить подлую стрекозку.

– Как бы сделала это?

– Очень просто. Выскочила на открытое место, замахала руками. Когда вертолет снизился, из ружья пробила бензобак.

– А вдруг они снизятся и откроют огонь. Там стрелки серьезные. Они, наверняка, обмозговали горький опыт своих товарищей.

– Трус не держит банк!

Оказывается, у дамы авантюрный характер, как у пиратки. Это черта совсем не нравилась Лаврику. Поэтому с раздражением он сказал:

– Лучше не испытывать судьбу. Днем поспим, а ночью, когда вертолеты над горной тайгой не шастают, спокойно покатим своей дорогой. Я в Афганистане пробыл всю войну, это восемь лет, и не убил ни одного человека. Не хочу в Горной Шории менять традицию. И еще… отдай мне пистолет. У тебя рука быстрее, чем голова. Рядом со мной ты можешь не стрелять. Я буду твоим пистолетом. По рукам?

Олеся не расставалась с оружием даже в туалете. Она опустила ресницы, долго молчала. Наконец протянула тонкую кисть, которую Лаврик осторожно пожал, потом достала из кармана куртки тяжелый черный «Макаров» со звездой на рукояти. Охотник подбросил оружие в руке, поймал, вернул хозяйке.

– Патроны можешь отдать, а ствол пусть будет у тебя.

Она отщелкнула полупустую обойму ему в пальцы. Заинтересованный Тихон оставил кость, подошел к хозяину, сунул нос в железку, понюхал. Ему явно не понравился предмет. Он вернулся на свое место и снова взялся зубами за медвежатину…

За день вертолет несколько раз пролетал над убежищем. Оно было хорошо замаскировано, к вечеру ни с чем улетел восвояси. Между сном и полетами воздушной машины Лаврик, полулежа на локте в снежной юрте, рассказал женщине, как они будут выходить к железнодорожной станции. Обогнут ночью Черную гору, спустятся по гриве к реке, пройдут по льду километров пять, свернут в лощину и доберутся до шорского улуса к Степану Уртегешеву, у которого Лаврик купил Тихона. Надо вернуть собаку хозяину. Старый охотник поможет незаметно подойти или подъехать к станции. Самое опасное – река. По берегам скалы. Кто идет по реке, тот как прыщ на лице, его легко взять на мушку . Если проскочить реку, считай, все остальное – семечки.

К реке они вышли утром следующего дня и устроили бивак на вершинке, поросшей густыми низкорослыми елями. В зеленых колючих зарослях бросили рюкзаки, нарубили лапки, на которые присели и стали обсуждать, что делать. Ждать ночи или рискнуть – махнуть днем по замерзшей реке. Пять километров можно одолеть за час, а там затеряться в зарослях на левом берегу.

Бесстрашная Олеся, которой уже порядком надоело бегать по тайге и которая дышала опасностью, как воздухом, дергала палец Лаврика. Заглядывая ему в глаза, убеждала:

– Я по жизни колобок. От бабки и дедки ушла, от волка убежала, от медведей скрылась, от крокодилов как-нибудь отобьюсь.

– А если лиса встретится? – осадил охотник.

Будто лампочка включилась в голове женщины. Свет хлынул не только из глаз, но из пор кожи. Утренний сумрак отступил от лица.

– Ты для чего у меня? По-моему, с любой хитрованкой управишься. Я за тобой, как за стенами средневекового замка, - губы Олеси змеились в лукавой улыбке.

– Ты хочешь испытать крепость этих стен? – отрезал Лаврик.

Свет выключили. Инопланетянка погасла, отпустила его палец и устало сказала:

– Ты ведущий!

– Посидим, отдохнем и покатимся. Бог не выдаст, свинья не съест, - согласился он.

Он взял свой громадный рюкзак и стал доставать оттуда мясо, пшено, картошку, муку и укладывать на камень. Олеся, к которой вернулось настроение, взяла топорик и пошла рубить сушняк. Она всегда виртуозно находила мертвые ветки даже под снегом.

Когда костер уже лизал огнем закопченный котелок с водой, натопленной из снега, Тихон первым приметил две черные точки, которые двигались по запорошенному льду с западной стороны, и осторожно заворчал. Олеся взглянула на него, перевела взгляд на реку и как бы, между прочим, бросила:

– К нам хужаки.

– Кто-кто?

– Хуже не придумаешь. Хужаки.

Она восседала на охапке еловых веток, широко по-мужски разведя колени, чистила картофель ножичком. Шкурка выходила такая тонкая, что просвечивалась, как целлофановая пленка. Пшена, муки, мяса у беглецов было вдоволь, а вот картофеля оставалось только на один суп – четыре клубня. Олеся почистила два и взялась за третий, когда на горизонте показались лыжники. Она быстренько оголила картофелину, разрезала на пять долек и бросила в котелок.

Лаврик посмотрел на черные точки и острием ножа погасил огонь. Нельзя, чтобы запах костра уловили эти двое, которые очень быстро, как профессиональные лыжники, подкатывались к голой вершинке с кучерявым хвойным чубчиком.

– Посмотрим за ними, – сказал он Олесе. Поднялся, взял в охапку ветки ели, на которой сидел, и понес к границе зарослей. Место здесь было идеальное для наблюдателя. Каменные сколки в рост человека торчали то здесь, то там. Между ними росли густые широкие елочки. Тут можно было свободно и надежно упрятать целый взвод, замаскировав снегом. Лаврик бросил ветки между глыбой породы, похожей на кедровую шишку, и двумя елочками. Одна стояла сбоку, другая впереди, но через нее легко проглядывалась замерзшая река и другой лесистый пологий берег. Улегшись животом вниз, он положил рядом ружье и погладил голову Тихона, который на согнутых лапах подобрался к нему и часто задышал.

– Будь ниже травы, тише воды!

Пес согласно простонал, широко открыв пасть. Олеся тоже пристроилась рядом на своих ветках. Посмотрела на лыжников, протянула руку через тело собаки к ружью.

– Отсюда хорошо тяпну!

– Ты опять за свое! – он пристально смотрел на реку, не давая взять оружие.

Она ласково поглаживала вороненые стволы, ворковала, как преданная голубка:

– Не понимаю тебя. Это же профессиональные убийцы. Погасим хотя бы одного, столько человеческих жизней спасем.

Лаврик, не оглядываясь, бросил:

– Пусть бегут своей дорогой!

Олеся оставила в покое ружье, переложила руку на ершистый загривок собаки и вновь уставилась на лыжников, которые поравнялись с горой. Высокий с автоматом без приклада вдруг задержался, наклонился, протянул руки к ботинку. Второй, крепыш меньшего роста с шомпольным ружьем на спине, по инерции прокатился метров десять и только тогда обернулся.

– Что у тебя? – встревожено спросил..

– Шнурок развязался, – буркнул высокий.

– Салага! – разъярился крепыш и покатился дальше, сильно отталкиваясь палками.

Как оба славно подставлялись! Олеся не выдержала. Она вынула из кармана пистолет, прицелилась.

– У тебя же патронов нет, – съязвил Лаврик.

– Один остался в стволе. Все-таки пальну. Нет, далеко! – она нервно швырнула оружие в снег перед собой. К нему потянулся мордой Тихон, но не добрался. Пистолет вновь исчез в кармане куртки женщины.

Лаврик искоса взглянул на темпераментную инопланетянку и с пониманием ухмыльнулся. Его рука на всякий случай пододвинула поближе к себе двуствольное ружье тульского завода. В это время высокий «салага» перевязал шнурок на правом ботинке, и бросился догонять товарища. Киллерам в голову не пришла мысль, что женщина, за которой они так рьяно охотились, смотрела на них из-за елочки на горе и вся исстрадалась, что не может достать их выстрелом. Смерть не достала мужиков.

Олеся первая вернулась к погасшему костру. Вытащила из рюкзака еще одну картошину и стала срезать кожицу. Лаврик шумно принес свою охапку, бросил на снег, уселся на лапки, выбрал сучок потолще и ножом нарезал стружки. Поджег и сунул в костер. Огонь постепенно разгорелся.

После завтрака они улеглись спать по обе стороны костра. Возле голов пристроился Тихон, cвернув тело калачиком. Лаврик посмотрел на него, сказал задумчиво:

– Наверное, мороз ударит. Собака прячет нос.

Когда проснулись, была вторая половина дня. Солнце перешло на западную сторону неба. Сила свечения ослабла. Диск выглядел тусклым, как из тумана. Вокруг краснели широкие кольца. Солнце обогревало верхние слои атмосферы и не дотягивалось до нижних, в которых пребывали беглецы.

Лаврик открыл глаза первым и ощутил легкое онемение кожи на скулах. Он потер ладонью лицо, подобрал сухие ветки и подбросил в костер. Задумчиво посмотрел на огонь. Ему нравилось пребывать возле костра в тайге и смотреть, не отрываясь, как живет пламя, меняя формы. То оно становится похожим на гриву льва, то на волосы русалки, то на мамонта. Огненные образы оживляли в сознании удивительные картины, которые интересно было рассматривать и думать. Но теперь ему было не до медитации. Мороз встревожил его. Надо уходить с продуваемой всеми ветрами вершины. Охотник поставил котелок на огонь, чтобы подогреть остатки супа. Олеся в это время спала на боку, прижав коленки к животу. Красивое лицо было спокойно. В своих снах она, наверное, пребывала в садах детства, поэтому выглядела моложе лет на десять. Девочка-подросток, чистая, нежная, слабая. Лаврик тяжело вздохнул, вспомнив, как она жестко тянулась утром к ружью, чтобы расстрелять лыжников, и у нее были пустые, как у смерти, глаза. Сейчас ему так не хотелось возвращать женщину в современную жестокую жизнь. Но мороз и время поджимали. Он протянул руку и осторожно тронул плечо Олеси.

– Надо пообедать и двигаться дальше. Иначе здесь замерзнем.

Через полчаса они скатились с горки на реку и побежали по лыжне киллеров, конечно, не так прытко. У Олеси рана зажила, но двигать рукой долго она все-таки не могла. Начиналась ломящая боль и приходилось останавливаться. Наконец Лаврик сказал:

– Нам торопиться некуда. Пойдем простым шагом, не размахивая палками.

Сразу Олесе стало легче идти. Она даже заулыбалась.

Скоро местность изменилась. По обеим сторонам реки встали отвесные скалы, будто кто-то здесь прорубил горы для русла реки. По шорской легенде, могучий богатырь на крылатом огненном коне пролетал за своей невестой и сверху увидел, как бедная река попала в ловушку: бьется и никак не может выбраться. У богатыря было доброе сердце. Он задержал коня, достал меч и прорубил горы. В проход река вырвалась на волю и свободно потекла дальше между высокими отвесными берегами. Скалы стояли плотно к друг другу и между ними невозможно было иголку просунуть. Олеся тревожно оглядывалась.

– Не дай черт нарваться здесь на засаду сверху.

– Городские киллеры не способны на такое. Только охотник мог здесь выбрать позицию. Думаю, тот, кто руководит операцией, до конца не учитывает условия. Надо же так бездарно подставиться два раза, – сказал Лаврик, профессионально оценивая действия противника.

– А ты бы как поступил? – заинтересовалась Олеся.

– Очень просто. День-другой незаметно поизучал обитателей охотничьего дома, а потом спокойно расстрелял из-за деревьев.

Женщина остановилась, палкой шлепнула его по плечу и со вздохом сказала:

– Слава Богу, что ты не руководишь операцией.

– Я никогда не буду заниматься этим.

Они пошли дальше. Блуждающий по сторонам взгляд Олеси вдруг наткнулся на скульптурную фигуру крупного лося на скале. Некоторое время он стоял мордой к реке. Потом проворно развернулся, наклонил голову, выставляя, как вилы, рога и поддевая серую молнию, которая с пронзительным визгом отлетела. Тихон оглушительно залаял.

Лаврик посмотрел и сказал:

– Волки загнали лося.

Олеся встревожилась:

– Что дальше будет?

– Сохатый прыгнет со скалы и разобьется. Его мясо пойдет на приятное питание серым хищникам.

– Может, отогнать волков?

Олеся приподняла палки и с жалостью к животному неотрывно смотрела на скалу, где разыгрывалась таежная трагедия. «Она, оказывается, добрая», – вдруг подумал Лаврик и заторопил инопланетянку:

– Не будем мешать серым коллегам. Они, как мы, выживают охотой.

Когда мужчина и женщина проходили под скалой, обреченный лось еще яростно отбивался от хищников, всхрапывая на всю тайгу. Тихон, приседая на задние лапы и задрав морду вверх, сочно лаял. Но в его голосе не было азарта. Он понимал то, что происходит на скале, его не касается. Когда хозяин с женщиной уже прилично откатились, слабо гавкнул для формы последний раз и деловито, опустив хвост, затрусил по лыжне.

Через пять километров цепочка скал оборвалась, пошли пологие берега. Горы отодвинулись от реки в глубину местности. Слева выросла темная остроконечная шапка. Лаврик показал на нее палкой:

– Мы должны взобраться на гору и с другой стороны сойти к улусу.

В это время сзади будто загрохотал камнепад, невыносимый по силе звук лавиной понесся по руслу реки и накрыл беглецов. Они испуганно оглянулись и увидели вертолет, который в метрах десяти от льда мчался по воздуху. Тихон опрокинулся на спину, стал жалобно взвизгивать и передними лапами тереть уши.

Лаврик подпрыгнул, развернулся лицом к винтокрылой машине. Олеся тоже проворно переставила лыжи и жадно схватилась за ружье на спине Лаврика. Тот резко отвел ее руку и поприветствовал перчаткой вертолет. Машина взмыла вверх, зависла над мужчиной и женщиной. Дверца открылась, высунулась круглая красная морда. Перекрикивая гул, крикнула вниз:

– Ребята, шуруйте на станцию!

Лаврик в знак понимания помахал рукой. Дверца закрылась, вертолет загудел дальше широким кругом вправо и скрылся в горах с затихающим звуком. Олеся посмотрела на спутника.

– Они, наверное, залили шары и перепутали нас с кем-то.

– С теми двумя, которые проскочили здесь утром.

– Разве мы похожи?

– Ты когда-нибудь читала об индийских факирах? Сидит такой в чалме на площади в Бомбее и на дудочке играет. Перед ним является мальчик, забрасывает веревку на небо и поднимается вверх. Когда западные кинооператоры отсняли процесс, то на пленке не оказалось ни мальчика, ни веревки. Картинку создал своим воображением факир и перенес в сознание толпы. Я владею этим методом. Вертолетчикам подсунул тех двоих, которые прошли перед нами…

– Так Мессинг умел пудрить мозги, – согласилась Олеся.

– А ты, оказывается, не только стреляешь наповал! – съязвил охотник, разворачивая лыжи.

– Я не такая дура, как ты думаешь, – огрызнулась она.

Лаврик вспомнил, кто живет в оболочке этой женщины.

– Согласен! Ты умна, как смерть, – ляпнул он и сконфузился от своего некорректного сравнения. Никакой реакции. Олеся будто не услышала последнего слова, оттолкнулась палками и пошла топтать лыжами пышный хрусткий снег.

Оба двигались по березовому леску, который простирался по низине. Между тем мороз усиливался. На местности сгущался туман и мрак.

– Сегодня переночуем еще на свежем воздухе, – сказал Лаврик, окутываясь сизой дымкой у рта.

– Не замерзнем? – встревожилась Олеся. – Меня холод берет за жабры.

– Сейчас пройдем мертвую деревню, возле склона горы закопаемся в хороший сугроб.

Деревня оказалась за березовым лесом. Из сугробов торчали редкие крыши, стены и печные трубы. У Лаврика всегда щемила сердце, когда в тайге он видел заброшенное жилье. Здесь когда-то играли дети, суетились женщины, важно ходили мужчины с трубками. Из домов курился дымок. А теперь запустелое кладбище, которое догнивает своими останками и летом зарастает травой. Лаврик и Олеся постояли задумчиво у проломанной крыши, которую огибали следы зайцев. Чуть в сторонке даже марал проскочил, оставив цепочку глубоких ямок. Тихон заинтересовался четкими отпечатками лап росомахи, которая торопилась за маралом. По ним затрусил в лес, но охотник осадил его:

– Не отвлекайся!

Тихон вернулся, поплелся по лыжне за женщиной.

Хороший сугроб оказался перед самым склоном горы. Охотник снял лыжи и стал рыть пещеру. Олеся с топором пошла за сушняком. Когда совсем стемнело, они уже сидели в глубине сугроба на пихтовых лапках перед костром и готовили ужин. Лаврик рассказывал:

– Завтра утром перевалим гору и окажемся в доме Степана Уртегешева, охотника и шамана, старого друга моего отца. Это удивительно добродушный, незлобивый человек. Однажды он убил медведицу с сосцами, наполненными молоком. Он не мог себе простить такого. Упрекал себя в жестокости. Чтобы исправить свою вину, решил найти медвежат и спасти от голодной смерти. Целую неделю бродил по тайге, детенышей убитой медведицы нашел все-таки, выкормил и отпустил на волю. Для Уртегешева природа – раскрытая книга, – продолжал охотник, ладонью теребя спину пса. Тихон изогнулся и, посчитав, что получил достаточно ласковой энергии от человека, отошел к выходу, лег калачиком, сунул черный нос в живот. – Степан читает любую страницу Горной Шории. Для него все здесь – животные, деревья, тайга, реки, горы одушевлены. Он общается с ними, как с людьми. Ты сама познакомишься и влюбишься в настоящего шорского Дерсу Узала. Отец очень уважал Степана, учился у него.

– Сколько же ему лет? – спросила Олеся, снимая котелок с огня:

Лаврик рассмеялся:

– В первый раз он ответил – девяносто. Во второй – восемьдесят шесть, в третий восемьдесят один. Когда я спросил, почему он из года в год уменьшает себе годы, Степан совершенно серьезно сказал: «Чтобы обмануть смерть».

– Интересный человек, – согласилась Олеся и убежденно добавила. – Но смерть не обманешь.

После плотного завтрака каждый удобно устроился на своей месте перед костерком. Даже Тихон возлег мордой к огню, а хвостом к выходу из пещеры.

– И все-таки ты, Лаврик, совсем не тот человек, за которого себя выдаешь, – вдруг сказала Олеся. Все эти недели женщина присматривалась к нему глазами и сердцем. То, что она видела физическим зрением, притягивало ее. Мужчина был выше среднего роста, атлетически сложен, настоящий таежник. В горах он чувствовал себя, как в своем доме. Все умел! С таким, можно и в разведку, и к черту на рога. А сердце почему-то страшилось его. Ей хотелось при первой же возможности сбежать. Но условия складывались так, что она не могла шаг сделать в сторону от него. Она задыхалась вблизи его. Ей хотелось понять свое чувство, поэтому она затеяла этот разговор и теперь напряженно ждала. Может, он приоткроет глубину своей души, на дне которой таилось нечто, пугающее ее?

Лаврик понимающе усмехнулся. Он не любил скоропалительно отвечать. Всегда давал время себе подумать. Для этого взял прутик, поиграл с огоньком, как с кошечкой. Только потом спросил:

– Зачем тебе знать, кто я? Главное, доберешься в целости-сохранности до города. Там мы расстанемся и уйдем каждый своим путем.

– Ты не понял. Я не хочу знать моменты твоей физической жизни. У меня такое чувство, что ты из какого-то другого мира.

Он подумал: кто бы говорил об этом. Поднял глаза и через огонь увидел серебристые доспехи, короткий меч на поясе, открытое ото лба до пояса ослепительное белое тело, которое полулежало перед ним. Перед этим существом можно не таиться.

– Хорошо, расскажу, – согласился охотник. – Держись двумя руками за котелок. Я… Берия.

Еще секунда и глаза Олеси выскочили бы из орбит. Она расстегнула теплую куртку и уселась на своей постели, подогнув ноги. Хотела что-то сказать, но не смогла даже раскрыть рот. Только наклонилась, достала полено и сунула в огонь. Он с удовольствием наблюдал за ее растерянностью и видел, что у нее в земной душе разрастается страх. Оказаться в тайге рядом с сумасшедшим? Она и руку сунула в карман куртки, где был пистолет. Оружие чуть успокоило ее. Она снова робко посмотрела на Лаврика, который невозмутимо прутиком пошевеливал огненную кошечку и тихо рассказывал:

– Когда мне было четырнадцать лет, я зимние каникулы проводил с отцом в охотничьей избушке, в которой ты спасалась. Мы ставили капканы на соболей. Однажды отец заболел, температура под сорок, с постели не мог встать. Я пошел в тайгу осматривать капканы. Одного зверька снял и двинулся назад. В это время начался горный буран. Я оказался в кипящем белом вихре. Он подхватил меня и куда-то потащил. Сперва я чувствовал землю под ногами. Потом ощутил, что буран поднял меня и куда-то понес… по воздуху. Сколько продолжался полет, не помню. Постепенно ветер стал стихать, ослабевать, уходя куда-то в сторону. Я увидел редкий сухой лес. За ним возвышалась очень большая гора. Пошел к ней. По склону тянулась каменная лестница. Стал подниматься. Под самой вершиной открылась пещера. Что-то сильно потянуло меня туда. Там снова увидел лестницу. Поднялся, и передо мной оказалось белое облако. Оно наплыло на меня и поглотило. Потом облако рассеялось, я увидел, что стою на горке, а внизу виднеется наш охотничий дом. И время какое-то странное. Когда я уходил проверять капканы, был разгар зимы. А теперь чувствовалась весна. Очень ярко светило солнце, снег был рыхлый, пористый, подтаявший и воздух влажный, теплый. Я только краем сознания отметил перемену климата. Меня больше занимали мысли об отце. Как он там в избушке? Когда я уходил, он лежал с высокой температурой в постели. Быстро скатился вниз, зашел в избушку и увидел отца. Он, постаревший, заросший, сидел у окна и чистил ружье. Увидел меня, выронил из рук двустволку. Я бросился поднимать. Но он взял меня за плечи и резко поднял. В его измученных глазах я увидел слезы.

– Ты где был? – спросил он.

– В буране блуждал.

– Знаешь, какой месяц сейчас?

– Январь.

– Нет, дорогой, март.

Тут пришла моя очередь потерять способность говорить. Мы с отцом в тот же день собрались и пошли домой. Мне надо было заканчивать седьмой класс.

Но самое удивительное случилось дома.

Мать увидела меня, обняла и прошептала:

– Лаврик, я так соскучилась по тебе

Отец, который услышал возглас жены, возмутился:

– Ты что, баба, умом тронулась. Его же Артемом зовут.

Меня, в самом деле, звали Артемом. Но после тайги все почему-то стали называть Лавриком, Лаврентием. Мать рассказывала, что она увидела сон. Во сне к ней подошел какой-то старец, очень худой одетый в черный плащ с капюшоном, полностью закрывавшим его лицо. Он перед матерью откинул назад капюшон и уставился на нее пронзительными глазами из-под густых бровей.

– Сынка-то своего кличь теперь Лаврентием, – сказал и тут же пропал. Мать была человеком верующим. Видение во сне так впечатлило ее, что она начисто забыла мое прежнее имя и стала называть Лаврентием. В конце-концов и отец смирился. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, родители настояли, чтобы я в паспорте записался Лаврентием.

После этого у меня пошли странные сны. В них я стал видеть и чувствовать себя Лаврентием Берия, проживать его жизнь, которая днем странным образом переходила в мою настоящую. Вчера ночью я сопровождал Сталина в бронепоезде на фронт. Видение было таким четким, как наяву. За окном под стук колес мелькали картины боев – в снегу танк с изломанной пушкой, лошадь с развороченным брюхом, цепочка лыжников в белых маскхалатах и с автоматами на шее. Я сидел напротив Сталина и почему-то страшно боялся немецких самолетов. Налетят и разбомбят бронепоезд. И будто мой страх притянул «Мессершмидты». Истребители пролетели перед самым стеклом. Я увидел маленькие головы летчиков в кабинах. Пилот повернул лицо к бронепоезду и погрозил кулаком. Тогда я вытянул руку из купе и стал хватать самолеты, как игрушечные, перебрасывать на другую сторону поезда. Я проснулся и понял, что сегодня встречусь благополучно с вертолетом. Так и получилось. Я проживаю жизнь Лаврентия Берия во сне, он проживает мою наяву. Так мы и существуем одновременно в двух мирах.

Теперь в глазах Олеси было только любопытство. Она оставила в покое свой пистолет в кармане и двумя руками осторожно подкармливала ненасытный костер мелкими веточками. В его пламени лицо женщины казалось высеченным из адского огня, было зловещим.

Лаврик продолжал:

– В университете, затем в разведшколе я читал запоем книги, статьи о Берии, сопоставлял со своими знаниями и пришел к выводу, что он похож на картину, оригинал которой закрасили и написали по нему чудовищный демонический облик. Он постоянно воевал за спасение России с агентами Англии, Турции, Ирана. В конце тридцатых годов Берия спасал интеллигенцию страны от ежовского террора. Красный карлик выбрался из глубоких недр партийно-бюрократического аппарата и стал распоряжаться судьбами людей. Он был таким злобным, что расстрелял даже своего родного брата, главного инженера одной из сибирских шахт. Он изобрел идеальную машину уничтожения, которая сама планировала «врагов» народа, пытками добивалась признания вины и подводила к расстрельной стенке.

И дана была этому зверю власть на два года. Берия полностью разрушил ежовскую машину. Он освободил из-под стражи незаконно арестованных по всей стране – около миллиона человек. На службу вернулись репрессированные военные, как маршал Рокоссовский. Ученым создавались идеальные для того времени условия работы в так называемых «шаражках». Высокие специалисты обеспечивались всем необходимым для работы, но труд интеллектуалов, конечно, охранялся, потому что он был жестко связан с обороной. После войны «шаражки» превратились в секретные специализированные города, которые существуют и поныне как у нас, так и на Западе.

Но родоначальником советских «силиконовых долин» был все-таки Берия. Великая Отечественная война во всей красе показала его силу. Он уговорил Сталина возглавить освободительное движение. Создал второй фронт против немцев – партизанский. Внутри страны организовал выпуск новых самолетов, танков, минометов, боеприпасов. Он руководил работой трех наркоматов, нефтяной, угольной промышленности и путей сообщения.

Когда немцы в 1942 году вышли к Волге и захватили правый берег, Берия снял шпалы, рельсы с Байкало-Амурской магистрали и построил дорогу по левому берегу, по которой пошли поезда с военной техникой и людьми к Сталинграду. Город выстоял благодаря этой дороге жизни. В начале войны под ударами немцев наши войска были полностью деморализованы. Стоило кому-нибудь крикнуть: «Танки! Окружают!», целые полки срывались с позиции и, сломя голову, бежали в тыл. Были случаи, когда по обочинам отступали наши войска, а по центру дорог неслись на Восток немецкие танки в условиях стихийного перемирия.

Лавину беспорядочных отступлений смогли задержать только заградотряды, созданные по инициативе Берия. Лично он подготовил знаменитый приказ Сталина «Ни шагу назад!» Когда угроза миновала, уже в 1943 году заградотряды расформировали. Очень эффективно работали и разведывательные, и контрразведывательные службы, они так умело маскировали действия своей армии, что немцы не смогли разгадать подготовку наших самых крупных наступлений на фронте. Между тем замыслы германского командования заранее становились известными советскому. Берия абсолютно выиграл схватку с самой лучшей в мире разведкой. Ему вполне заслуженно присудили звание маршала. Одно время он даже непосредственно командовал закавказским фронтом и не пропустил немцев за перевалы к бакинской нефти.

Война не дала мира Советскому Союзу. Американцы уже в 1946 году произвели 300 атомных бомб и готовились бомбардировать нашу страну. Черчилль в Хилтоне даже объявил горячую войну России. Спасти СССР могло только ядерное оружие. Создать такое оружие и средства доставки до Америки поручили Берия. Он совершил невозможное – с помощью разведки и интеллектуального потенциала ученых, которых сберег в «шарагах», за два года создал не только атомную бомбу, но и ракеты, которые могли донести заряд до территории врага. А потом в СССР, опередив американцев, провели испытание водородной. Советский ядерный щит надежно опустился перед оружием агрессора. Россия была спасена.

Еще об одном поступке Берии. Сразу же после похорон Сталина он выпустил из тюрем и лагерей политических заключенных. Ему такого руководители партии и правительства не простили. Они усиленно сажали, сажали людей и вот находится государственный деятель, который освобождает. В убийстве роковую роль сыграл Жуков. Именно он организовал военный переворот и поставил во главе государства-гиганта человека с младенческим умом, который возродил во внешней политике троцкизм и стал активно разрушать Советской государство. Эту заслугу отметил даже умный и язвительный Черчилль.

Лаврик замолчал. Ему уже хотелось спать, будто сила, которая была в нем, вытекла. Он лег на бок и отбросил прутик. Только тогда посмотрел на Олесю. Женщина продолжала сидеть, завороженная его рассказом. Увидев взгляд Лаврика, она встрепенулась:

– Не знаю, что сказать. Я читала, в Тибете души умерших лам переселяются в младенцев. Монахи по каким-то признакам находит старые души в новых телах. Может, с Берией произошло то же самое. Он перешел в тебя через облако.

– Может, – согласился Лаврик. Он не сказал, что недалеко от своей охотничьей избушки обнаружил скелет своего погибшего тела. Кто же он тогда на самом деле? Для него это тоже было загадкой.

Она легла на пихтовый матрац, накрылась маскхалатом, закрыла глаза. Лаврик некоторое время смотрел на спокойное женское лицо, тоже зажмурился и оказался на… пиру в Грузии. За длинным столом сидели уважаемые люди, которых давно уже не было в живых. Тамадой за столом был Сталин, молодой, в белой свободной рубахе и кинжалом на поясе. Лаврентий разливал и подавал вино как самый младший. Бочка была полной. Когда он в очередной раз наклонился с черпаком, то к своему ужасу увидел, что вино едва покрывает дно. Явно его не хватит для всего стола. Позорища тогда не оберешься.

Он потеряет как виночерпий свое лицо. С чувством страха Лаврик проснулся. Костер почти догорел. В пещере было морозно. Олеся закутала голову халатом. Нижняя половина тела в брюках и ботинках была открыта. К ней подобрался Тихон и растянулся рядом. Она спала, нежно обнимая собаку за шею. Лаврик бесшумно поднялся, взял три полена, подложил в костер и стал готовить завтрак. За пещерой было еще темно. «Скоро начнет светать», – подумал он. На душе было тяжело. Лаврик всегда чувствовал себя плохо, когда просыпался. Сны обрывались на тревоге и требовалось время, чтобы освободиться от темных чар. Он начинал медленно и глубоко дышать, пока не снимал в себе нервное напряжение. Через минут десять он уже с легким сердцем размешивал варево в котелке.

На гору пошли, когда наступил день и каждый кустик хорошо виднелся. Сперва деревья росли плотно, как в лесопосадке. Иногда приходилось между стволами протискиваться боком. Лаврик прокладывал лыжню и через три часа так взмок, что устроил привал, лег на спину, раскинул руки и блаженно закрыл глаза. Он слышал, как рядом, тяжело дыша, затопталась лыжами Олеся и почувствовал холодный нос собаки на щеке. Нос задышал горячо.

Лаврик нащупал густую жесткую шкуру:

– Ну, Тихон, приходит время расставаться. Ты вернешься к своему настоящему хозяину и будешь снова гонять белок по тайге.

Голубые круглые добрые глаза лайки смущенно моргали. Пес потянулся мордой к лицу Лаврика, лизнул в губы. Олеся, которая стояла, опираясь на палки, звонко рассмеялась:

– Какой нежный зверь! Давай возьмем его в город. Я буду приходить к нему в гости и приносить вкусные косточки.

Последняя ночь отыскала в ледяной душе женщины какое-то слабое местечко. Абсолютно холодная субстанция вдруг потеплела. У Олеси пропало желание бежать. Ей захотелось остаться рядом с Лавриком…навсегда. Она испугалась своего чувства, замерла.

– Охотничья собака – не забава. Она должна работать, – назидательно сказал охотник, поднялся на ноги и показал рукой вверх. – А теперь на вершину, на вершину!

- 8 -

Густой лес через километр кончился, пошли редкие деревья, к самой вершинке прилипла каменная бородавка, на которую Лаврик с Олесей, сняв рюкзаки и лыжи, забрались. С высоты открывались цепи заснеженных гор. Хребты поднимались все выше и выше один за другим. Если бы Лаврик был великаном, он мог пробежать по ним, как по ступеням лестницы к… Белому пику. Они обошли по тайге полукруг, по центру которого летел вертолет. Далекий рокот вспарывал тишину гор.

– Не угомонятся! – проворчал охотник. Он был доволен, что киллеры в растерянности и крутятся возле сгоревшей избушки. Но станцию они, наверняка, хорошо обложили.

Он посмотрел вниз. Склон от «бородавки» круто опускался к домикам шорского улуса.

Лаврик показал рукой на правый край селения. Там у высокого кедра и двух тополей виднелась избушка с желтой крышей и голубоватыми сенцами. Чуть сбоку держалась стайка со стогом сена на крыше. Чувствовалось, что здесь живет домовитый человек.

– Это дом Степана Уртегешева. Он встретит нас, как родных, приютит и, когда нужно, доставит на лошади к станции.

– Что бы я делала без тебя, – только сказала в ответ Олеся.

Он промолчал и стал осторожно спускаться с бородавки. За ним потянулась женщина, путаясь в полах халата. Путь вниз был не менее трудный, чем вверх. Встречались завалы деревьев, занесенные снегом. Потом пошел какой-то ров, в который Олеся глубоко провалилась. Пришлось вызволять с помощью веревки. Наст перестал держать Тихона. Лаврик взвалил его на плечи и удивился, какой он тяжелый. Только во второй половине дня беглецы выбрались к улусу и пошли по улице. Дома здесь были все деревянные, неказистые, некоторые крышами торчали из-под снега. У каждого дома что-нибудь лежало: то дрова, то заготовленные для строительства бревна.

В конце улицы они свернули в переулок, стали подниматься вверх и задержались возле пятистенного бревенчатого дома с яркими сенцами. Из дома на крыльцо вышла пожилая полная шорка. Увидев охотника, она просияла круглым лицом, протянула вперед руки и, переваливаясь с ноги на ногу, как гусыня, заторопилась к калитке.

– Эзен, Лаврик! Эзен!

Охотник снял лыжи, открыл калитку, шагнул во дворик и раскинул руки навстречу женщине. Тихон с ума сошел. Он прыгал вокруг хозяйки, взлаивал и старался лизнуть в щеку. Она отмахивалась от собаки и обнимала крепко Лаврика, остро поглядывая на женщину. Олеся тоже вошла в оградку, сняла с себя рюкзак, поставила возле ног и стала терпеливо ждать, когда закончится бурная встреча старых знакомых. На шум вышел из дома пожилой худой шорец с ясным одухотворенным лицом, раскосыми глазами и жесткими черными волосами, коротко остриженными, с заметной проседью. Он был в зеленоватой, очень изношенной вельветовой рубашке, толстых суконных брюках и в галошах. Он так торопился встретить гостей, поэтому оделся наспех. Тихон при виде его оставил в покое женщину и громадным прыжком бросился к хозяину. Шорец взял пса на руки, Тихон стал его неистово целовать. От такого бурного проявления любви хозяин не знал куда деваться. Смущенно бормотал: «Ну, ну!». Потом резко наклонился, поставил собаку на четыре лапы и посмотрел на Лаврика:

– Однако, здравствуй!

– Здравствуй!

Лаврик крепко с чувством обнял старика, потерся щекой о колючки его щеки. Сам он всегда в любых условиях брился. Порядок нарушал, когда в моджахедах ходил. Тогда борода ему так надоела, что он поклялся больше никогда не запускать свои щеки. Брился опасной германской бритвой, которую получил от отца в наследство. Передавая ему прибор в красной коробочке, батя хлопнул его по плечу и сказал:

– На фронте мне отдал умирающий смершник. Сказал, что это подарок наркома. Я передаю через эту бритву тебе привет от самого Лаврентия Берии.

«Привет» стал талисманом для Лаврика. Он никогда не расставался с ним. Однажды, когда его выбросили с парашютом в горы, выронил бритву уже при приземлении. Целый день потом проползал в зарослях карагача, пока не нашел потерю.

У Степана были жесткие волосы. Ни одна бритва не брала. Поэтому его подстригала жена, которая за много лет научилась это делать так хорошо, как будто подбривала. Уколовшись о щетину старика, Лаврик подумал, что тетка Агаша стала плохо исполнять свои обязанности, много волос оставила на лице мужа.

Лаврик опустил руки, мотнул головой в сторону своей спутницы, которая подошла к ним, встала рядом с напряженным лицом.

– Познакомься с Олесей, за которой гонится свора бандитов по воздуху и по тайге, – сказал он.

Степан выстрелил яркими глазами из-под кустистых бровей, его бородка упала, рот раскрылся. Тень страха покрыла сухощавое морщинистое кроткое лицо. Он хотел что-то сказать, но тут же приложил к губам три пальца, чтобы не вылетело слово. Очень быстро старый охотник справился со своими чувствами и вежливо пригласил женщину в дом:

– Проходите! Будьте гостьей.

Олеся сложила ладони у груди и поклонилась, как тибетский монах:

– Мир вам!

Степан еще раз зыркнул глазами и благожелательно кивнул. К Олесе подошла тетя Агаша, взяла под руку и повела в дом. Когда за женщинами закрылась дверь, Степан спросил:

– Ты хоть чуток знаешь, кого привел?

– Знаю! – резко ответил охотник. Ему не хотелось даже Степану открывать тайну инопланетянки. Смягчив тон, добавил, – Олесю надо во что бы то ни стало спасти. Повеление свыше! - он многозначительно ткнул пальцем в небо.

Друг отца наклонился, подхватил лямки рюкзака женщины, взвалил на плечо, к удивлению Лаврика, слишком легко. А ведь в мешке было не менее двадцати килограммов.

Глядя, как девяностолетний старец управился с приличной тяжестью, Лаврик подумал: друг отца помолодел еще лет на десять. Он тоже захватил свой рюкзак и пошел за хозяином в сенцы, которые состояли из двух отсеков. По первому ходили хозяева и гости в дом, второй был кладовкой с полуоткрытой дверью. Из проема виделась бревенчатая стенка с двумя веревками. На верхней под самой крышей висели пучки красных гроздьев калины, на нижней березовые веники. Степан держал баньку, маленькую, очень тесную, с низким потолком. Когда Лаврик мылся там, то обычно сидел на полу. Хозяин любил, лежа на полке, париться. Такая банька очень быстро нагревалась. Пришел из тайги, десять полешек кинул в топку, затопил и помылся. Это было очень удобно. Глядя на веники, Лаврик подумал о том, что неплохо было бы перед последним рывком к станции побаловать себя хорошей банькой. Степан зашел в кладовку, поставил там рюкзак. Обернулся, протянул сухие костистые горячие пальцы, в которые Лаврик вложил лямки своего рюкзака и пошел во двор, чтобы занести еще лыжи.

Олеся с интересом оглядела дом шорца изнутри. Ей приходилось бывать в улусах. Ее всегда поражали здесь улицы летом. На них валялись конские и человеческие экскременты, запах стоял невыносимый. Чтобы пройти по улице, надо было пальцами зажать нос и не дышать. Зимой эта вся гадость покрывалась снегом, становилось чистенько, благолепно. И вот теперь она впервые вошла в дом. Тут царила чистота и скромность. Крашенные полы были очень тщательно промыты. Русская печь, стол, шкаф, плюшевый коричневый диван без пыли. Особенно Олесю умилил плотный, похожий на вытянутую тыкву кактусенок с детками-шариками на колючках в коричневом горшочке на голубоватом подоконнике под белыми шторками. Гостья сразу же обратила внимание на огромный бубен, который висел над диваном на темно-красном с белыми узорами ковре. Она вспомнила о том, что Лаврик называл Степана не только охотником, но и шаманом. Олеся читала о шаманах, но больше о них слышала от шорцев. В геологической экспедиции, где она работала коллектором под прикрытием, был сторожем дядя Мокей, тоже шорец. Он рассказывал о таинственных способностях и могуществе шаманов. Одна шаманка прокляла оскорбившую ее женщину. После этого мужчины в роду этой женщины стали в молодом возрасте тонуть, и никто не мог снять проклятие. Обращались к другим шаманам. Те решительно отказывались:

– Слишком сильная шаманка наложила проклятие.

Так мужчины из рода проклятой женщины из поколения в поколение продолжали бояться воды и тонуть. Последнего она сама видела, когда его в гробу уже несли под гром духового оркестра на кладбище. Выпил, упал лицом в ручей возле поселка и захлебнулся. Он работал бурильщиком в экспедиции. «Если такое правда, надо очень осторожно общаться с хозяином дома», – подумала Олеся и посмотрела на цветную фотографию, которая висела по правую сторону от бубна. На ней кокетливо улыбалась шестнадцатилетняя девочка-шорка с двумя косичками.

– Кто это?

– Стешка, внучка. Она живет в городе, на каникулы приезжает сюда и катается с горы на лыжах, – сказала тетка Агаша, концом платка промокнув глаза. Было видно, что этой пожилой женщине тяжело жить без детей в улусе. Сердце ее разрывалось от тоски. Когда-то у нее было шесть детей. Она с восхода солнца до темна хлопотала по дому. Столько ртов надо было накормить! А теперь большой дом стал пустым. Пустота высасывала ее до боли. Туман застилал глаза, особенно когда она вспоминала младшего сына Толика. Совсем парниша с ума сошел. Купил мотоцикл, кожаную куртку, на которую нацепил кольца, цепочки и отрастил волосы, как баба, до плеч. Быстро-быстро ездил, угодил в дерево, чуть жив остался, теперь лежит в больнице. Что с ним будет? Отец не хочет его лечить. Говорит: «Толик стал очень крутой, с большой придурью. Только хорошая болезнь может поправить ему мозги». А матери жалко. Вдруг сыну совсем худо станет? О своей боли, тревоге она рассказала Олесе уже в комнате, когда та осматривала бубен. Время от времени тетка Агаша проводила руками по широкому лицу, как бы снимая усталость. Сегодня она была рада гостям. Особенно ей понравилась молоденькая женщина, которая ей напомнила почему-то внучку. Она не знала, куда посадить ее, что сделать для нее. Когда та осмотрела большую комнату, пригласила на кухню:

– Давай пельмен готовить.

Олеся обрадовалась. Ей надоело пользоваться услугами охотника. Она соскучилась по женским делам, поэтому с радостью приняла предложение хозяйки. На кухне обе замесили тесто, достали мясорубку. Олеся сказала, что у Лаврика еще осталась в рюкзаке свежая медвежатина. Тетя Агаша любила мясо медведя. Когда муж был молодым и крепким, он таскал из тайги большого зверя. Тогда в семье наступал большой праздник. Угощаться мясом приходил весь улус. Люди ели, пили медовушку и хвалили великого охотника, который добыл медведя. Такие праздники оставили много радости в сердце шорки. И теперь, когда она услышала, что у гостей есть медвежье мясо, забыла о своих печалях, заулыбалась, проворнее задвигалась вокруг стола с тестом. Когда мужчины вошли в дом, Олеся сказала Лаврику:

– Милый, принеси наше мясо. Мы с теткой Агашей накрутим из него фарш для пельменей.

Она еще так не называла его. Лаврик удивленно посмотрел на свою подопечную. Ему совсем не хотелось вступать с ней в нежные отношения. Как женщина она не вызывала в нем сексуального чувства. Поэтому на «милый» он сдержанно кивнул и пошел в сенцы за мясом. Вернулся не только с мясом, но и шкурой, которую развернул перед хозяином. Тот осмотрел внимательно, одобрительно почмокал губами:

– Меткий глаз.

– Я мастер спорта по стрельбе, – похвалилась Олеся из кухни, дверь куда была открыта, и она слышала, о чем говорили мужчины.

Лаврик попросил Степана обработать шкуру и переслать в город. Старый охотник, через руки которого прошли тысячи шкур не только медведей, но и соболей, белок, сразу же согласился вспомнить свое искусство выделки кож. Потом мужчины тоже пришли на кухню и стали помогать женщинам свертывать фарш в кружочки теста.

Часа через два все сидели за столом, с наслаждением ели очень вкусные пельмени, запивали медовухой и по шорскому обычаю, не чокаясь, желали друг другу здоровья и счастья. Угомонились в первом часу ночи. Хозяева постелили гостям на раскладном диване под бубном. Лаврик хотел запротестовать, он мог спать отдельно на полу, но Олеся молча разделась, забралась под одеяло и подвинулась, предоставляя ему место рядом. Мужику ничего не оставалось, как прилечь. Олеся, слегка опьяневшая от медовушки, покарябала пальцем волосатую грудь Лаврика и спросила:

– Почему ты вдруг взялся спасать меня?

– Тебя это очень волнует? – он взглянул пристально в глаза женщины.

– Очень! - чуть не вскрикнула она, опираясь на локоть.

В полумраке радостно мерцали ее глаза, влажно блестели полураскрытые губы. Лаврику вдруг страстно захотелось их поцеловать. Но он хорошо знал, что делать этого ни в коем случае нельзя. Отношения не должны выходить за рамки. У него ум должен оставаться холодным. С потерянной головой он не довезет ее до города.

– Ты работаешь на компьютере? – спросил Лаврик и погладил ласково нос женщины.

– Как на костях врагов, – моргнула она и снова улеглась на спину.

– Тогда представь себя курсором. Некто сидит за клавишами и нажимает. Ты, как курсор, бегаешь по экрану, открываешь программы. Сидящий за компьютером меня внедрил в твою программу жизни. Для чего, сам не знаю. Искренне тебе говорю.

– Может, чтобы афера была раскрыта? – предположила Олеся. Ей было так уютно и хорошо около него, что она переложила голову ему на плечо и легла боком. Он обнял женщину, прижал крепче к себе. На мгновение ему почудилась рядом Галина, родная, теплая, желанная. Стараясь перебить опасное чувство, Лаврик решительно возразил, отправив мысль подальше от соседки по постели:

– В мире варятся тысячи, миллионы афер. Нет, тут что-то другое, более серьезное.

Они еще поговорили о современной изощренной коррупции, которая старается хорошо замаскированными легальными средствами отнять деньги у государства. Рассказал, как ему пришлось бежать от происков своего коммерческого директора. Олеся выслушала и вдруг загорелась:

– Вернемся в город, я замочу его.

Лаврик рассмеялся:

– Думаю, этого как раз и не надо будет делать. Получив богатство, при своих серьезных слабостях он самолично приставил пистолет к виску. Думаю, когда я вернусь, мне надо будет первым делом отвести цветы на его могилу.

Олеся чуть отодвинулась от Лаврика и только через очень продолжительную паузу, заикаясь, неуверенно проговорила :

– У тебя нестандартные методы!

Лаврик не ответил, он спал и видел себя в легковой машине рядом с шофером. На нем была военная форма с петлицами. На сердце было тревожно, он знал, что впереди затаились в засаде стрелки. Сны с засадами у него часто повторялись. Менялась только обстановка. То видит себя в ущелье, то на узкой улице Тбилиси, то на фронте. Теперь машина двигалась по аулу. Вдруг из крайнего каменного дома зазвучали выстрелы. Лаврик увидел, что шофер упал на руль головой, из которой хлестала кровь. Он сам схватился за руль и… проснулся. В комнате уже было светло. Тетя Агаша гремела кастрюлями на кухне. Олеся лежала у него под мышкой, как молочный ребенок, вытянув вперед губы для поцелуя. Лаврик поцеловал и осторожно выбрался из-под одеяла. Натянув штаны и унты, спросил тетку:

– Где Степан?

– Снег убирает во дворе, – ответила тихо тетка из кухни, стараясь не разбудить гостью, которая повернулась лицом к окнам и продолжала безмятежно спать. Только этой ночью тревоги покинули ее, и она могла наконец погрузиться в спокойствие, расслабиться.

Лаврик оделся и тоже вышел на крыльцо. После душной теплой комнаты оказаться на зимнем хрустальном воздухе – благодать. Дышалось с наслаждением, а глаза очаровывались окружающими горами, домиками. Тихон бросился к нему. Лаврик пригнулся, обнял собаку, они поцеловались, и пес вернулся к хозяину, который в фуфайке ловко орудовал деревянной лопатой, убирая снег.

– У тебя есть еще одна лопата? – спросил Лаврик..

Степан подал ему свою, сам пошел в сарайчик, оттуда извлек такую же. Мужчины дружно взялись за порядок во дворе. Когда закончили Лаврик попросил хозяина:

– Покамлай на Олесю.

– В твоей женщине сидит черный дух.

– Изгони!

Мимо оградки проходил высокий подвыпивший шорец. Он был в полушубке желтого цвета, валенках и в огромной, как у Лаврика, собачьей шапке. Ему было жарко, поэтому полушубок был расстегнут, из-под него выглядывал какой-то серый грязный шарф. В зубах прохожего торчала трубка, из которой двигался легкий тонкий дымок. Шорец перегнулся через оградку, крикнул, поблескивая хмельными глазками:

– Здорово, сват!

– Однако, здравствуй, – сказал сдержанно Степан, взял лопаты и понес в сарай.

Шорец с любопытством уставился на Лаврика

– Что-то твое лицо мне знакомо.

– Это сын Петра Воскобойникова, – крикнул Степан из сарая. – В гости приехал.

Шорец просто ошалел от радости. Не ожидая приглашения, проворно открыл ворота, забежал во двор, протянул дружелюбно руку:

– Знал твоего отца. Большой охотник был.

От шорца остро пахнуло перегаром. Чувствовалось, что ему очень хотелось еще выпить. Лаврик достал из кармана куртки кожаный кошелек, извлек оттуда сто рублей и щедро протянул ему.

– Нам сейчас некогда, сбегай в магазин.

– Быстро-быстро туда! Быстро-быстро сюда! – оживился необыкновенно шорец. Сорвал шапку с головы, хлопнул по колену и поспешно выскочил из ограды, зажав деньги в руке. Теперь у него была вдохновляющая цель, ничто не могло его остановить.

– Почему он назвал тебя сватом? – спросил Лаврик.

– Старая история, – уклончиво ответил Степан, подбирая лопаты и унося в сарай. Уже дома за завтраком тетя Агаша рассказала озорно, с юмором, подмигивая, она будто вернулась в свою искристую молодость:

– Анис, молоденькая дочь Прокопа, однажды пришла из леса и сказала матери: «Ича, Ича, я что-то тяжело заболела. Под грудью болит и пухнет. Мать встревожилась, посмотрела на гладкий живот дочери: «Что за жестокая болезнь, доченька, пристала к тебе в лесу? Что за хворь пришла? Болезни обычно ходят среди людей. А мы живем в трех верстах от деревни. Видимо, какой-нибудь человек с дурным глазам посмотрел на тебя». Анис согласилась: «Да, да, Ича, никто ко мне в лесу близко не смеет подойти. У меня на поясе всегда острый нож. За плечами ружье. Любому могу дать отпор. Как это могло случиться, что меня сглазили?». Дочь Прокопа изо дня в день полнела, опухоль в животе увеличивалась. От боли девушка дышала все тяжелей и резче. Все повторяла: «Как я не убереглась от дурного глаза?» Вспоминала, с кем встречалась в лесу. Потом все-таки припомнила, что встретился ей однажды молодой дюжий парень. Он старался заговорить с ней, подойти то слева, то справа. Мылился, рожи веселые строил. Ласковые слова лились из него, как мед. Нет, она все-таки близко к себе не допустила его. Она не из таких, чтобы честь свою уронить. Несколько слов сказала издали ему и пошла домой. Наверное, этот Шалай сглазил. Он все смотрел на нее, как будто в лесу встретил богиню. Мать послушала дочь и позвала повитуху из деревни. Та очень даже знала, как лечить, когда у девушки шибко живот опухает. Повитуха пришла, осмотрела больную и сказала: «Все на мази, девонька!». Бабка отправила мать в деревню. Когда та вернулась, дочь сказала, протягивая сверток: «Пока тебя не было, мне подкинули ребенка. Что делать?». «Корми. Мальчик ведь хороший», – сказала мать. С охоты вернулся Прокоп. Он узнал, с кем встречалась его дочь в тайге, и стал готовить ружье, чтобы наказать виновника. Степан узнал и пришел к нему: «Не трогай отца ребенка. Он обязательно женится на твоей дочери». Так и случилось. Сам Шалай пришел к Анис. Прокоп стал звать Степана сватом.

Олеся слушала и от души смеялась над непонятливостью матери Анис. Потом вдруг спросила Степана:

– Как вы узнали, что Прокоп собирается парня убить?

Шаман посмотрел на Лаврика, который из тарелки извлекал ложкой последний мясной комочек. Съел, жмурясь от удовольствия. Тетя Агаша спросила его:

– Может, еще?

– Еще, – согласился Лаврик и подал женщине пустую тарелку. Хозяйка, переваливаясь с ноги на ногу, пошла на кухню.

Лаврик обернулся к Олесе и совершенно серьезно сказал:

– У Степана дар ясновидения. Он слышит чужие мысли. Услышал Прокопа и бросился рано утром к нему. Рассказал, что тот задумал и предупредил: большая беда будет у него, если он убьет Шалая. Шорцы верят шаманам. Прокоп повесил свою берданку на стенку.

Все задумались, Лаврик вновь прервал молчание и сказал, что сегодня Степан будет вечером камлать, отгонять злых духов от Олеси. Женщина не успела отреагировать на эту новость, как дверь распахнулась и ввалился Прокоп. Гордо прошел к столу, достал из карманов две бутылки водки, поставил и сказал:

– Давайте помянем Петра Воскобойникова!

Только через три часа удалось спровадить гостя c помощью располневшей дородной Анис. Она молча встала около отца, терпеливо подождала, когда тот с кряканьем опрокинет в себя последний стакан водки, сникнет головой. Тогда она взяла его под руку и сильно потянула из дома. Он молча и покорно потащился за ней. У порога вдруг задержался, протянул пальцы к столу и сжал. Степан взял недопитую бутылку, вложил ему в руку. Благодарный Прокоп потянулся, чтобы обнять хозяина, и вдруг его сильно повело влево. Анис удержала отца и ловко вывела в сенцы. Лаврик, провожая взглядом пару, подумал: «Доброе возвращается туда, откуда оно вышло».

Когда стемнело, Степан надел зеленый халат, расшитый перьями разных птиц. На голову нахлобучил шапку из перьев крыльев сов, а в руку взял с ковра туго натянутый бубен, круглый и большой, внутри которого были привязаны лоскутья разноцветных материй, бубенчики и блестящие железки.

Шаман сел на полу, стал зевать и что-то шептать по-шорски. Поодаль тоже на полу устроились Олеся и Лаврик. Тетя Агаша ушла в спальню. Она почему-то не захотела участвовать в ритуале. Глаза шамана округлись. Он стиснул губы, по изможденному лицу прошла судорога.

– Эй! – крикнул шаман, размахнулся и ударил со всех сил деревянной колотушкой по бубну. – Зубастый мой зверь, быстрей ко мне подходи! Черные птицы, как черные тучи, подлетайте!

Шаман все чаще и чаще ударял по бубну, который непрерывно гудел, заполняя могучими звуками комнату. Лаврик увидел, как шаман встал и заплясал, ударяя в бубен. Он смотрел на него, не отрываясь, и вдруг потерял слух. Его облепила плотная тишина, а на глаза, словно повязкой, легла беспросветная темнота. Он стал глухим, слепым, будто умер. Лаврик вспотел от ужаса. И тут перед ним открылось взбухающее сверкающее желтое поле с вдавленным черными узорами, из которых источались легкие дымки. Они причудливо изгибались, густели и превращались в экзотические тропические деревья, перевитые лианами. Лаврик напряженно всматривался сквозь листву, пока не увидел на тропе дикарку с густыми волосами до пояса, совершенно обнаженную. Она кого-то страшно боялась, потому что кралась, сгибаясь и приседая. Из кулачка девушки выглядывал острый камень. Чувствовалось, что первобытная леди так просто не расстанется с жизнью. Лаврик сверху заметил и тех, кого дикарка опасалась. За широким деревом у тропинки таились два крепких людоеда в шкурах и с палками в руках, на конце которых были привязаны камни. Ему открылись мысли и желания троглодитов – убить палками женщину, разделать тело, куски мяса поджарить на костре. У них слюнки текли от предвкушения вкусной пищи. Когда дикарка подошла к дереву, Лаврик опустился перед троглодитами сгустком света, из которого вытянулся огненный меч, острием отталкивая людоедов. Ослепленные, они упали ниц, отбросили палки с камнями. Дикарка не заметила охотников, прошла мимо, выпрямляясь. Лаврик огненной звездой взлетел над тропиками. Когда он уже был высоко в небе, один из троглодитов вдруг вскочил и бросился за девушкой. С тревогой о ней Лаврик очнулся. Он сидел на полу, привалившись спиной к дивану. Его ноги обнимала Олеся, прижимаясь головой к ним. Чуть поодаль во всей своей амуниции на спине, раскинув руки с колотушкой и бубном, лежал в глубоком обмороке Степан. Шамана нельзя выводить из транса. Тот должен сам выбраться в солнечный мир. Лаврик, боясь шевельнутся, чтобы не потревожить женщину, закрыл глаза и стал думать. Он многое знал о силе шаманов. Но ему в голову не приходило, что с их помощью можно путешествовать во времени. Степан забросил его через планетарный мозг в место, где решалась судьба Олеси, узелки которой, оказывается, завязались в далеком прошлом.

Мысли Лаврика неожиданно оборвались. Это шаман пришел в себя, снял халат, расшитый перьями, положил на стол колотушку, бубен повесил обратно на ковер. Задул свечи и включил электрический свет. Яркая электрическая вспышка заставила Лаврика открыть глаза. Олеся тоже поднялась, потирая ладонями лицо. Она была, как после хорошей пьянки. Голова тяжелая, тело слабое. Поэтому сразу же легла на спинку дивана и снова закрыла глаза.

Степан подошел к вешалке, сунул босые ноги в валенки, набросил на плечи фуфайку, нахлобучил стеганую шапку на голову и сказал, как всегда, спокойным, тихим и многозначительным голосом:

– Однако, надо ехать на станцию. Пойду Шарика запрягать.

Когда-то у Степана была охотничья собака по имени Шарик. Она спасла его от когтей медведя и погибла. В честь ее хозяин назвал своего мерина, уросливого, брыкастого и резвого. Все в улусе считали, что Шарик – самая глупая лошадь на свете и годится только на мясо. Степан думал, что душа его верной собаки переселилась в мерина и дорожил им.

Олеся удивленно открыла глаза.

– Может, завтра, – робко предложила она. Камлание вихрем влетело к ней в душу, сшибло стенки, спутало чувства. Ей нужно было время, чтобы прибраться, навести там хоть какой-то порядок.

– Сегодня, – сказал Степан и открыл дверь в сенцы.

Лаврик обнял за плечи женщину:

– В пути выспимся. А теперь ты должна снять все свое и надеть чужое. У стариков, наверное, остались вещи внучки.

Тетя Агаша в голубоватой ночной рубашке, сквозь полупрозрачную ткань которой проглядывались бугры полного старческого тела, заспанная, позевывая, вышла из спальни. Она услышала последние слова и сказала, швыркая носом:

– Курточка, юбочка есть все-таки.

Лаврик обрадовался:

– Твоей Стешке оставим все, что носит Олеся. Девочка будет рада, потому что получит самые модные брюки и кожаную куртку, которая стоит десять тысяч рублей.

– Пятнадцать, – сказала Олеся, поднимаясь с дивана.

– Что пятнадцать? – не понял Лаврик.

– Стоит.

– А-а. Я недооценил.

– Ты недооценил еще джинсы и французскую комбинацию. А теперь скажи, для чего надо переодеваться.

– В дороге объясню, – пообещал Лаврик и сказал тете Агаше:

– Доставай все, что носит твоя Стешка.

Добрая женщина полезла в шифоньер. Там оказались не только куртка, юбочка, но и коричневые трусики, черный кружевной бюстгальтер. Лаврик перебрал все это, даже пальцами прощупал.

– Бюстгальтер второго размера, а твой? – он посмотрел на Олесю.

– Третьего.

– Ладно! У тебя все равно груди, как пистолеты. Можно и без…

Олеся переоделась в комнате внучки Степана. В новой одежде стала выглядеть лет на шестнадцать. Покрутилась перед Лавриком кокетливо:

– Ну как?

– Остается только превратить тебя в шорочку, – улыбнулся тот. Посадил ее на табурет, встал перед ней на колени и косметическим карандашом умело подрисовал глаза. Когда вернулся со двора запорошеный снегом Степан и взглянул на лицо Олеси, то приложил пальцы ко рту и проговорил изумленно:

– Апу, совсем Стешка!

После этого гости и хозяин засобирались поспешно. Старик принес из кладовки два тулупа. Один подал Олесе, в другой обрядился сам. Лаврик посчитал, что он не замерзнет в своей меховой куртке. На прощание он обнял тетю Агашу. Та перекрестила его, наказала в городе обязательно увидеть Толика и вправить ему мозги, которые чуть не вылетели окончательно во время удара головой о какой-то неладно подвернувшийся на пути его мотоцикла столб. Особенно трогательным было прощание с Тихоном. Пес подпрыгивал на задних лапах и взвизгивал. Наконец все трое вышли из дома, уселись в сани. Степан взял вожжи в руки. Олеся, закутавшись в тулуп, прилегла головой к лошади. Лаврик уселся поперек саней, поджав ноги…

Было три часа ночи. На темно-синем небе сверкали яркие звезды. Над горой стояла круглая серебристая луна, свет от которой шел на примолкнувшие дома улуса. Они чернели тонкими полосками среди снегов, храня в своих утробах теплых людей – живые пульсары Вселенной. Лаврик смотрел на домики и ощущал себя колобком, который по воле судьбы катится и катится по земле, рассеивая сварочные семена. Он забылся, погрузившись в свой пестрый холодный мир. Оттуда его решительно извлекла Олеся. Она высунула руку из-под тулупа и дернула за унты.

– Лаврентий, объясни, почему мы рванули, как на пожар. Пусть бы наши сторожа помаялись на станции еще сутки, подустали и потеряли бдительность. Тогда легче прорваться.

Он обратил внимание на то, как уважительно она произнесла его полное имя. Значит, все-таки поверила в Лаврентия Берию. После ночного разговора она стала мягче. Беспрекословно подчинялась ему. А он еще острее ощутил ответственность за ее жизнь.

– Скажи, что ты видела во время камлания? – спросил Лаврик.

– Какой-то густой тропический лес. Я шла и чего-то страшно боялась. Мне казалось, что смерть вот-вот выпрыгнет из-за дерева. Но потом вдруг страх пропал. Я выпрямилась и легко пошла в свою пещеру, даже запела. Потом кто-то напал на меня сзади. Чем закончилась схватка, не знаю, потому что очнулась…

– Вот-вот! В далекой прошлой жизни смерть однажды настигла тебя на тропинк,е и поколения за поколением женщин твоего рода стали погибать в раннем возрасте. Чтобы разорвать кошмарную цепочку, Степан забросил меня в первобытный век, где я смог отодвинуть от тебя троглодитов и убрать вирус смерти. Потеряв опору в прошлом, он должен исчезнуть из нынешней твоей жизни. Ты можешь сегодня спастись. Но торопиться надо все-таки, чтобы челюсти судьбы вновь не захлопнулись.

– Извини, но я такая дура, ничего не поняла.

Олеся уползла в тулуп и оказалась закрытой со всех сторон. Лаврик похлопал ладонью по твердому выступу ее бедра.

– «Хорошая мысля дойдет опосля».

Пассажиры надолго погрузились в себя. ..

Железнодорожная станция в тайге походила на крепость. Мощное кирпичное здание с двумя башнями на пригорке, возле которой тянулись две железные нитки, по которым подкатывались и укатывались пассажирские и грузовые поезда. В двух километрах от станции стояла обогатительная фабрика и рабочий поселок. Оттуда шла дорога, по которой постоянно ездили к станции большегрузные машины с концентратом, пассажирские автобусы и ходили пешеходы. В этом потоке можно было незаметно проскочить на станцию и затеряться среди пассажиров, которых всегда было много к утреннему поезду. Лаврик решил, что Степану удобно будет подъехать со стороны обогатительной фабрики. Олеся будет изображать его внучку, которая, погостив у деда, отправляется на учебу в город. Степан должен взять ей билет в купейный вагон, посадить на поезд. Сам охотник со стороны будет обеспечивать безопасность. Он сунул руку в карман, загреб патроны и протянул Олесе на ладони:

– Ты будешь полчаса без меня. За это время всякое может случиться. Пусть твой пистолет будет заряженным.

Степан отогнул воротник, показал в глубоких морщинах лицо, густо обрамленное проседью:

– К шайтану в пасть идем.

Лаврик надел на спину рюкзак, закинул на плечо чехол с ружьем, поправил на поясе охотничий нож, бросил: «Бог не выдаст, шайтан не съест». Спрыгнул саней и сразу же затерялся среди домов, исчезая в зыбкой уже утренней темноте ночи.

Все произошло без сучка и задоринки. Степан купил билет, отвел на перрон Олесю, там громко, как только мог, внушал «девице» вести себя скромно в городе, не шалить с парнями, хорошо учиться, чаще писать домой письма. Когда подошел поезд, наступило время расставаться, шаман неожиданно обнял женщину, поцеловал в щеку. Она пробудила в нем давно заснувшие молодые чувства. Его тусклые усталые глаза заблестели, движения стали порывистыми. Он смутился от своего поступка. Но Олеся правильно поняла его, в ответ крепко-крепко тоже обняла и горячо расцеловала старика. Пока поезд не отошел, Степан стоял на перроне и махал рукой. Какой-то сильный мужчина чуть не сбил его с ног, заскакивая в вагон вслед за Олесей. Будто черная птица пролетела перед ним. Шаман отошел и стал творить заклинания.

Лаврик видел сцену прощания. Он таился за углом станционного кирпичного домика напротив общего вагона. Когда туда взобрались почти все пассажиры, он быстро вышел из своего укрытия, бегом махнул до вагона и оказался возле пожилой проводницы, проверяющей билеты пучком электрического света из фонарика. Он встал перед ней так, чтобы видеть остальные вагоны. Какой-то мужичок, согнувшись, без чемодана проскочил мимо Степана и влетел в купейный вагон. Сердце Лаврика тревожно заколотилось. Но тут его внимание отвлекла проводница.

– Ваши билеты? – строго спросила она.

– Не успел взять, – сказал он, доставая триста рублей и подавая женщине в форме. Та спокойно взяла бумажку.

– Я принесу вам билет.

– Спасибо!

Лаврик взялся за поручни и поднялся в вагон.

В общем вагоне нашел свободное место возле окошка и присел. Вот-вот должен был наступить рассвет. А пока за стеклом было темно. По другой линии прошел тяжелый грузовой поезд с рудой, лязгая и протяжно вскрикивая пронзительным сигналом. Еще не проскочил последний вагон, когда пассажирский, в котором сидел Лаврик, плавно тронулся. Замелькали кирпичные дома в огоньках, потом деревянные поселковые. И вдруг наступила полная темнота, наполненная грохотом. Поезд вошел в туннель. Когда он выкатился и понесся вдоль каменной стены над обрывом, Лаврик поднялся и пошел в купейный вагон. На стыке вагоны дергались. Он перешел в один тамбур, потом в другой и наконец выбрался в вагон с красной дорожкой. У окна стоял мужчина в костюме и курил в приоткрытое окно. Когда проходил мимо него громоздкий Лаврик в меховой куртке с огромным рюкзаком, он посторонился, прижимаясь спиной к окну. Оба благополучно разминулись. Охотник подошел к тринадцатому купе, откатил в сторону дверь. В купе он увидел потрясающую картину. Мужичок в военной куртке держал одной рукой за горло Олесю, другой кровянил стволом ей губы и сдержанно шипел:

– Где твои бумаги, сучка!

Лаврик увидел пустые глаза Олеси и обреченность мужика. У него пистолет был на предохранителе. Женщина резко отвела бедра назад. Как из воздуха у нее появился в руках пистолет, ствол которого она приложила к печени мужчины и нажала спусковой крючок.

Мужик дернулся, обмяк с выпученными глазами. Олеся отбросила пистолет на нижнюю полку, одной рукой обняла мужчину, другой рванула вниз окно. Сразу же ворвался в купе могучий грохот и штормовой холодный ветер. К удивлению Лаврика мужчина приподнялся и полетел головой в отверстие. Какая силища у этой женщины! Он, здоровенный мужик, не смог бы так уверенно бросить тяжелый труп, который ботинками мелькнул за стеклом и исчез. Олеся закрыла окно, опустилась на нижнюю полку, прижала ладонями лицо, согнулась. Лаврик бросил на другую полку рюкзак. Рядом положил ружье в чехле, разделся и тоже присел напротив, приглаживая пальцами отросшие волосы на голове. Он вспомнил свое видение. Вот и судьба троглодита, который рванулся за дикаркой. Она убила его пять миллионов лет спустя.

Олеся вдруг подняла голову, схватила пистолет, приспустила раму и в щель выбросила оружие.

– Все! Хватит с меня!

Лаврик подсел к женщине, обнял и стал поглаживать волосы, шею, плечи, сперва он чувствовал, как она дрожала, потом стала успокаиваться и под конец положила ему голову на плечо.

– Не переживай. Один умный римлянин говорил: «Никто не умирает раньше времени». Для киллера сегодня наступило время.

- 9 -

Дверь поехала в сторону, в купе вошел господин, который стоял в коридоре и курил. Увидев женщину в объятиях мужчины, он смутился, глупо улыбнулся и спросил:

– А где тот, который только что заходил сюда?

Лаврик уставился на него:

– Разуй глаза!

– Извините, я не узнал вас.

– Выпил чуток сегодня?

– Было.

Мужчина успокоился и стал устраиваться на среднюю полку. Достал матрац, расстелил, потом сходил к проводнице, взял простыни. Заправляя постель, ворчал на себя огорченно: «Надо же, как я обмишурился. Вроде выпил всего рюмку коньяка». Лаврик послушал-послушал его, потом поднялся, ласково провел ладонью по щеке Олесе:

– Потолкую с проводницей. Надо купить билет.

Олеся вышла за ним в коридор, осторожно прикрыв за собой дверь, встала у окна и стала внимательно рассматривать свое отражение.

– Профессиональный грим. Как только он вычислил меня?

– По энергетическому следу. Что-то свое ты оставила на себе.

– Это имеет значение?

– Очень большое. Каждый человек оставляет свой энергетический облик на одежде. Подсознание других людей улавливает его. Они уловили, засомневались и вычислили тебя. Но все-таки до конца не были уверены, поэтому киллер держал пистолет на предохранителе.

– Надо же, – удивилась Олеся. – Я не переодела трусики.

– Вот тебе ответ! – сказал Лаврик и пошел к проводнице. Ему продали билет в соседнее свободное четырнадцатое купе. Олеся перешла к нему. После завтрака оба расстелили постели на нижних полках и улеглись. Лаврик вынул ружье из чехла, зарядил, поставил между полкой и столиком под внимательными глазами Олеси.

– Теперь я буду стрелять, – сказал он.

Но оружие не пригодилось. Они, не доезжая до областного центра, сошли в промежуточном городке, наняли частника и доехали на «жигуленке». Возле центрального универмага в толпе Лаврик высадил свою спутницу. Она на прощание поцеловала его в щеку и растворилась среди людей, скромная юная шорочка в красной курточке с модно распущенными черными волосами. Олеся не сказала Лаврику, что она после случая в поезде сняла свои трусики, скомкала и бросила в унитаз. Потом нажала педаль и смыла с водой на рельсовое полотно…

Самого Лаврика водитель подвез до дома. Он поднялся на третий этаж, но его квартира оказалась на замке. Он оставил вещи у соседей, а сам пошел в мастерскую к жене.

Мела легкая метель. Снежинки кружились в порывах ветра. Лаврику нравилась такая погода. Пока он шел, ему встречались знакомые: чиновник из областной администрации, предприниматель. От них он узнал последние новости. Оказывается, его коммерческий директор создал новую фирму, проигрался и куда-то исчез. Все получилось так, как предполагал Лаврик. .

И вот крупнопанельный пятиэтажный серый дом с мастерской Марины в пристроенном шестым кирпичным этажом для художников. Железная дверь с кодом преграждала путь в крайний подъезд. За полгода Лаврик не забыл номер кода. Набрал, запор щелкнул, дверь чуть отошла. В подъезде лестничные марши долго не мылись, были заплеваны, замусорены окурками сигарет со следами губной помады. Марина рассказывала, что в доме завелись наркоманы и невозможно выкурить их. Стоят кучками на площадках, курят, ругаются. Один житель пробовал бороться, даже палкой замахивался на ребят, милицию вызывал. Они подложили ему взрывчатку под дверь и однажды ночью разнесли вдребезги коридор. Мужик поменял квартиру. Лестничные марши показывали свежие следы наркоманов. Запах здесь тоже стоял неприятный – затхлых щей. Видимо, недавно варили дурман.

Лаврик, морщась, поднялся на шестой этаж, остановился возле железной решетки, нажал на белую кнопку – никаких звуков. Тогда он постучал согнутым пальцем по железу. Через минуту раздался приятный мягкий голос Марины:

– Кто там?

– Твой воскресший муж! – сказал Лаврик и напряженно замер. Перед встречей с женой он неожиданно взволновался.

Через минуту сквозь решетки увидел Марину. Она в просторном синем халате, вся пушистая от распущенных волос, тяжело спускалась по ступеням лестницы от мастерской.

– Хоть бы позвонил, чтобы я смогла тебя встретить! – сказала она и облизала от волнения губу.

– Люблю сюрпризы! – он обнял жену и почувствовал на ней чужую энергетическую оболочку. Времени она не теряла. Завела любовника или вышла замуж. Его словно холодной водой окатили. Если год назад он всей душой хотел расстаться с Мариной, то теперь, когда это, видимо, случилось, запереживал, как человек, у которого выбили последнюю опору в жизни. Он нахмурился, потускнел и, сгорбившись, пошел вслед за женой в мастерскую. Даже со спины было видно, как она сильно изменилась, пополнела в бедрах и спину держала неестественно прямо. Пока шла, раз пять поправила волосы. Наконец не выдержала, оглянулась и виновато сказала:

– Ты застал меня врасплох. Не успела даже причесаться.

– Какие пустяки! – напряженно отозвался он.

Мастерская была обставлена новыми натюрмортами, очень яркими, солнечными. Показав рукой на картины, она снова извинилась:

– Выставка на носу. Даже некогда прибраться

Ему снова стало неприятно. Она говорила с ним, как с чужим, просто знакомым, доброжелательно, но отчужденно. Лаврик, привыкшей к любовному вниманию Галины и Олеси, будто попал совершенно раздетым из тропиков на северный полюс. Он сжал зубы, потянул в себя воздух и задрожал от ощущения острого холода. Марина оглянулась:

– Ты что замерз?

– Очень.

– Сейчас станет теплее.

Она ушла за занавеску, где у нее была газовая плита, морозильник, шкафчик для продуктов и посуды. Лаврик подошел к мольберту с незавершенным пастельным портретом мальчика лет шестнадцати с короткими золотистыми волосами, зачесанными на лоб, наивными голубыми глазами и плотно сжатыми красными выпуклыми женскими губами. Трудно сказать почему, но у Лаврика возникло неприязненное чувство к облику на портрете, он показался ему каким-то эфемерным, воздушным, нематериальным. В нем не было мужской силы.

– Кто это? – спросил Лаврик у жены, когда та с плотным коричневым конвертом вышла из занавеси.

– Мой новый муж, с которым я сейчас живу, – просто ответила Марина и сунула ему в руку конверт.

– Ты переключилась на младенцев? – изумился Лаврик.

– Это его внутренний облик.

Умная женщина! Чтобы он пришел в себя, встала к мольберту, взяла мелок и коснулась подбородка мальчика. Свет облепил Марину. Лаврик невольно загляделся на чистое, располневшее лицо, очень прямую чуть вогнутую назад спину, плотный и очень широкий зад. Обожгла догадка: «Она беременна!». И сразу из него будто выкачали энергию. Руки опустились, он присел в глубокое кресло рядом с журнальным столиком и закрыл глаза. Неожиданно с уважением подумал о сопернике: «Вот хват! За короткое время сумел не только влюбить в себя холодную Марину, но и сделать ей ребенка». Лаврик тоже был не из последних мужчин. Но за десять лет жизни с художницей ему не удалось ни того, ни другого. Его стала охватывать злоба. Чтобы отвлечь себя от опасного чувства, он достал бумаги из конверта и еще больше расстроился. Начал с записки Татьяны, бывшей его секретарши. Записка была написана от руки. Почерк учительский, буквы крупные, округлые, будто предназначенные для классной доски с легким осторожным нажимом на закруглениях. Татьяна писала, что все деньги она вернула новому директору. Спокойная жизнь дороже богатства. Записку закончила десять раз словом «Извини».

Лаврик прочитал, порвал бумажку и бросил в урну. Он так надеялся на эти деньги. Думал, что обезопасил себя. От Татьяны не ждал предательства. Впрочем, не думал, что и жена, как только он уедет, сразу распорядится столь радикально своей жизнью. Взял бумаги фирмы: свидетельство, лицензии. Там были документы и на владение, распечатка с банковского счета. На остатке значилось десять долларов, ровно столько, чтобы только не закрыть счет.

– Твой коммерческий директор звонил мне и сказал, чтобы ты не обижался. Настоящий капитал у тебя в голове, который никто не в состоянии взять, – сказала Марина. Пока Лаврик читал бумаги, она оставила мольберт и подошла к нему, уселась рядом в другом кресле.

– Подонок, лицемер! – прошипел Лаврик, выпуская пар.

За занавесью что-то затрещало, заскворчало. Марина спохватилась и быстро поднялась, придерживая полы халата, и бросилась за занавес.

– Ой, яичница подгорела!

Повозилась у плиты и вынесла на подносе две тарелки яичницы с кусочками колбасного мяса, бутылку красного вина и хлеб.

– Ограбили тебя подчистую? – сочувственно сказала она, расставляя тарелки, бутылку и рюмки. Подсела в кресло напротив, глубоко запахивая халат на коленях. Теперь она не хотела показывать свое тело бывшему мужу. Оно принадлежало другому, любимому мужчине. Лаврик только вздохнул.

– Даже жену взяли, – буркнул он, ухватывая бутылку, – И чем он тебя покорил?

– Он отец моей Дашки, – Марина смотрела прямо, открыто в глаза, как женщина, которая не чувствует за собой вины.

– Извини, я не спросил, где она? – Лаврик опустил взгляд. Почему-то он почувствовал в себе смущение. Разлил в рюмки вино. Одну поставил возле бывшей жены, другую залпом выпил и потянулся вилкой к яичнице.

– В Ленинграде. Учится. Парня завела. Пишет – готова замуж, – сказал Марина.

– Жизнь идет? Но ты все-таки не сказала, почему ушла от меня? – Лаврик поднял глаза.

– Повторяю, он отец Дашки.

– Тогда понятно. Первая любовь, общий ребенок.

Марина положила теплую ладонь на руку бывшего мужа.

– Ты не представляешь, как я благодарна тебе. Ты помог мне в самые трудные моменты жизни. Благодаря тебе мне удалось сохранить свою любовь. Я понимаю, что ты ушел, чтобы дать мне возможность разобраться в своих чувствах и принять правильное решение. Ты соединил меня с Игорешей. Я счастлива теперь.

Лаврик, наклонив голову, пил рюмку за рюмкой, слушал и думал, что Марина права. Из дома его вынесло не желание спастись от пули. Он, боевой разведчик, мог раздавить своего коммерческого, как мокрицу. Здесь была опять разорванная связь. Поступил, как связист на фронте, зубами сжал концы проводов и пошел ток, чтобы вспыхнула новая жизнь, как новая звезда на небе. Интересно, сколько он зажег таких звезд и сколько ему еще зажигать?

Марина взяла свою сумочку, извлекла ключи и протянула Лаврику:

– Возьми! Мы с Игорешей купили себе новую квартиру.

Лаврик отставил рюмку, взял ключи, со звоном подбросил на ладони и радостно воскликнул:

– Прекрасно, я смогу заложить свои четыре комнаты, взять приличный кредит и снова поднять фирму.

Они еще посидели, доели яичницу, допили красное вино. Потом она проводила Лаврика. Прощаясь в подъезде, вдруг обняла и поцеловала его.

– Я думаю, что у тебя будет все хорошо. Женишься на той, которая полюбит тебя.

– Если бы только знать, кто меня полюбит. Когда выходят замуж, говорят: «Люблю!» Когда уходят, признаются: «Никогда не любили!».

Марина приняла эти слова на свой счет.

– Прости, дорогой! – она попыталась снова обнять Лаврика, но он мягко отстранился и вышел из мастерской. На улице почувствовал, как вспотел. Зимний денек прохладно задышал ему на левую щеку. Приятная свежесть потекла по шее, по спине, к ногам. Он замер от наслаждения, поглядывая на лохматую снежинку, которая медленно парашютировала на белую землю. Миллионы лет она опускалась с неба, укладывалась вместе с другими комочками льда, потом таяла, паром взлетала и снова опускалась. Может быть, десять миллионов лет назад какой-нибудь дикарь в шкурах вышел из пещеры, поразился красотой белой природы и пристально разглядывал эту снежинку, как он сейчас. Жизнь движется по кругу и возвращается туда, откуда вышла. Одно его супружество замкнулось. Он снова холостяк и, вероятно, начнет все сначала. Любопытно только, кто вместе с ним окажется в новом круге.

Лаврик вернулся домой. Чувствовалось, что она пустой простояла длительное время, густо покрылась пылью. Он приложил руку к поверхности дивана и посмотрел на почерневшую ладонь, покачал головой, засучил рукава и принялся за уборку. Вылил грязную воду в унитаз, поставил в кладовку пылесос. Переоделся в спортивный костюм с надписью на груди «СССР» и подошел к гардеробу. Открыл и поразился. Марина оставила свою одежду вплоть до нижнего белья. Это настолько поразило Лаврика, что он замер . Несколько минут оторопело смотрел на французские женские изделия, которые для жены закупал в Париже. И вот они перед ним в целости-сохранности, фактически, новенькие. Марина свои платья надевала самое большое два раза, а нижнее белье по разу. Он мрачно шутил по этому поводу:

– Буду для тебя брать только одноразовую посуду. Она стоит не так умопомрачительно дорого.

Лаврик взял мобильник, набрал номер и услышал голос Марины.

– Слушаю вас.

– Я не понимаю тебя. Обычно женщины, покидая опостылевшего мужа, забирают у него все, что можно, благородно оставляя ему только зубную щетку и пасту. А ты не взяла даже свой лифчик, – сказал он. – Что делать с твоими вещами?

То, что сказала Марина, еще больше ошеломило его:

– Ты мой учитель. Ты говорил, что в новую жизнь надо входить без старых штанов. Игореша купил мне новое платье, белье, шубку, шаль и все остальное. Когда я переоделась, то почувствовала, что готова к новой жизни. И за это спасибо тебе!

Раздались короткие гудки. Связь прервалась.

Лаврик недоуменно посмотрел на мобильник. Как же все-таки распорядиться гардеробом Марины? После зрелых размышлений он вышел на лестничную площадку и позвонил в квартиру напротив. Дверь приоткрылась, в проеме показалось круглое голубоглазое лицо. Увидев Лаврика, соседка шагнула на площадку и стала усиленно сдвигать полы халата. Но почему-то чем упорнее она это делала, тем выше открывались ноги. Он не стал ждать, пока выйдут наружу трусики, перевел взгляд на переносицу соседки.

– Света, зайди ко мне в гости на секунду.

Женщина двинула бедрами туда-сюда и, скрывая смущение, согласно кивнула:

– Да, конечно!

Он пошел в свою квартиру. За ним двинулась Света, бросая взглядами по сторонам. Лаврик подвел к гардеробу Марины:

– Все это ты можешь продать?

Когда она перебирала вещи, руки у нее тряслись, как у алкоголика. Света была «челноком», торговала на базарах вещами, которые привозила из Китая. Она знала цену французским платьям

– Все это очень дорого! – она цокола восхищенно языком. – За сколько продашь?

Лаврик задумался. Последние десять лет он был торговцем. Отлично знал, сколько стоит российское и заграничные оборудование, строительные работы, но женское белье на рынке? Вспомнил объявление в болгарском ресторане для русских туристов: «Наша пища – ваши цены». Оказывается, посетители расплачивались по своим расценкам и заведение было в прибыли. Этот опыт решил сейчас обкатать. Он обаятельно улыбнулся и предложил соседки самой определиться с ценами.

Она охотно собрала вещи и унесла к себе. Лаврик закрыл дверь и только направился на кухню, чтобы перекусить покрепче с дороги, как снова раздался звонок. Он открыл и увидел Свету. Она, сильно краснея, протянула ему двадцать тысяч рублей.

– Этого, конечно, мало. Сколько могу сейчас.

– Хватит вполне. Спасибо тебе! – он с радостью взял деньги. У него в кармане ни копейки. Все подчистую израсходовал. Новая сумма позволит ему две недели продержаться, а там он возьмет кредит и начнет раскручиваться. Он почувствовал в себе кровь бизнесмена, которая энергично заструилась в нем. В голове закопошились новые проекты, которые должны вернуть ему богатство…

Улегся Лаврик поздно вечером. Как только закрыл глаза, так снова провалился в сон. Он стоял на склоне горы в пихтовом лесу возле горбатого деревца, под которым закопал деревенскую одежду. Был поздний вечер. Сквозь прорези листвы проглядывалось круглое красное солнце, которое «сбоку» лучами пронизывало растительность земли и падало на космический костюм инопланетянки. Он выглядел каким-то мрачным – черно-багровым. Только тело в прорези было нежным, белым, словно подсвеченным изнутри. Мягкие глаза смотрели пристально и ласково на Лаврика. Он обрадовался встрече, поклонился в пояс, будто сиятельной королеве:

– Приветствую вас, мадам инопланетянка!

Глаза женщины закрылись ресницами. С тихой скромностью она сказала:

– Я Смерть.

И тут Лаврику открылся истинный облик инопланетянки. Черные доспехи с кровавыми пятнами от красного солнца. Короткий меч в ножнах с затейливыми арабскими узорами. Бестелесное какое-то желеобразное тело, будто залитое в доспехи. Тут же он обратил внимание на крючковатые заостренные, как когти хищной птицы, пальцы, приспособленные вырывать жизнь из человеческих тел.

– Значит, я помогал Смерти? – изумился Лаврик.

– Себе, – женщина подняла ресницы и как-то странно взглянула на него. Лаврик изумился, уловив чувство в ее взгляде. Неужели Смерть может любить?

– Да, конечно! – ответила она. – Я влюбляюсь в человека, прежде чем взять его жизнь. Он тоже влюбляется в меня и страстно отдается. Я не беру никого насильно.

– Неужели ты хочешь тоже взять меня? Я ощущаю твою любовь, как тепло от близкого костра.

– Не-ет! Ты недоступен мне. Я хочу подарить тебе свою служанку. Она была мной много веков. Теперь у нее срок службы закончился. Девушка переходит под твое покровительство. Люби и береги!

Смерть повернулась к нему черной металлической спиной и пошла в ослепительно белый вертикальный просвет. В голове Лаврика звучало: «Люби и береги!». Он проснулся в своей домашней постели. Долго и ошалело смотрел в потолок, пока не увидел там лицо Олеси. Оно улыбалось и озорно подмигивало ему, потом пропало, и потолок, хорошо пробеленный, обрел обычный вид, от утреннего света посверкивая гранями хрустальной люстры. Лаврик думал, зачем ему служанка Смерти, что он будет с ней делать. Он решил ни за что не связываться с девушкой. Его сильное тело изнывало от желания двигаться. Лаврик выбрался из постели, пошел в ванную, там включил теплый душ, воду довел до ошпаривающей температуры, потом резко переключил на холодную и так раз пять. Совершив утренний туалет, он позавтракал и взялся за телефон. Позвонил Геннадию Ивановичу Спивакову, владельцу дома, где раньше занимал чуть ли целый этаж под свою фирму. Тот обрадовался, поздравил с возвращением, сказал: «Все думали, что ты погиб. Сергей Сергеевич продал весь этаж и там сейчас работает другая контора». Лаврик сообщил, что он возвращается к делам и хотел у него снять комнату под офис с телефоном.

– Но у меня сейчас цены!

– Мне важно вернуться на прежнее место, а там видно будет. Куплю себе новое помещение.

– Я могу продать старое, – голос хозяина звучал радостно, с воодушевлением.

– Это уже потом. По рукам?

– По рукам, – послышался из трубки довольный баритон.

Лаврик оделся и двинулся решать арендные проблемы. Через месяц он уже работал во всю, набирая темпы. Алкаш и игрок Сергей Сергеевич был все-таки прав, сказав, что основной капитал Воскобойникова хранится у него в голове. И теперь этот капитал вновь пришел в движение.

Однажды, когда Лаврик поздно вечером вернулся с работы, раздался телефонный звонок. Он взял трубку и услышал женский очень молодой голос:

– Здравствуй, мой дорогой! Беспокоит твоя шорочка.

У Лаврика мысли заметались. Какая еще шорочка? В делах он начисто забыл о своих приключениях в тайге. Потребовалось небольшое время, чтобы он вспомнил все и обрадовано закричал:

– Олеся! Как я рад тебя слышать.

– Хорошо, если бы еще видеть.

– И видеть тоже, но при одном условии, если ты дашь слово, что родишь от меня ребенка, можно и двух.

– Вот это заявочка! – изумилась она. – Тут надо серьезно подумать, взвесить все за и против.

– Взвешивай, дорогая! Но без положительного ответа лучше не показывайся мне на глаза. Даже на порог квартиры не пущу.

Он положил трубку и посмотрел изумленно на аппарат. У него было такое ощущение, будто с Олесей сейчас кто-то проговорил другой.

Снова высшие силы вмешались в его судьбу. Грустные мысли пришли ему в голову. Он вспомнил библейское выражение «Раб Божий» и со всей определенностью понял, что он является рабом божьим. Высокий Господин распоряжается его жизнью по своему собственному разумению. И тут ничего не поделаешь.

Прошел еще месяц прежде, чем раздался новый звонок от Олеси. Она проворковала в трубку:

– Я согласна!

– Тогда жду, – опять кто-то другой сказал вместо Лаврика.

Она пришла к нему в тот же вечер. Как только он открыл дверь, тигрицей бросилась, страстно обняла, прильнув к нему всем телом:

– Я бесконечно люблю тебя! – Будто вбивала слова в его душу.

Лаврик почувствовал, как от груди Олеси пошел мощный тепловой вал. Он ощутил себя сахаром, который растворяется в стакане горячего чая. «Наверное, подобное чувство испытывают те, кто оказывается в объятиях Смерти», –подумал он, крепко прижимая к себе Олесю. Никогда ни с одной женщиной у него не было таких всепоглощающих чувств. Уже позднее ночью, изможденная от любви, она вдруг отстранилась от него и, заглядывая глубоко ему в глаза, прошептала:

– Поразительно, но факт: я сейчас беременею от Берии! Ты веришь мне?

– Конечно, верю, – улыбнулся он, целуя глаза… Смерти.