Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Кузбасская сага. Роман. Книга 2. Пленники Манчжурии (часть 2)

Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Глава 3

Следующие пять дней непрерывно лил холодный осенний дождь. Пребывание пленных в этой безымянной деревеньке, затерявшейся среди сопок Маньчжурии, затягивалось, поскольку суглинистая почва сильно размокла от дождей, и всякое движение по ней стало невозможным. Оставалось одно – ждать конца периода дождей и уже тогда двигаться дальше. С разрешения майора пленные под охраной конвоиров собирали хворост в роще, что раскинулась у подножия сопки, и теперь под сводами храма, превращенного в тюрьму, горел костер. Сменный дневальный, назначенный Платоновым, постоянно поддерживал огонь, и изможденные, простуженные люди, плотно обступив его, грелись в прохладные дождливые дни и длинные холодные ночи, пекли грибы, которые умудрялись насобирать при поиске хвороста. Помимо грибов рацион пленников – рис и сухари – теперь пополнился ягодой, орехами и разными съедобными травами.

Только на шестой день дождь окончательно прекратился, но еще двое суток команде майора Осиро пришлось ждать, пока дороги, обдуваемые юго-восточными муссонными ветрами, хоть немного просохнут и станут пригодными для движения. Свое слово майор сдержал: ни одного раненого не расстреляли за время их вынужденного пребывания в заброшенной церквушке. Иван Кочергин, во многом благодаря своему природному здоровью и непрестанным заботам прапорщика Платонова, за это время заметно поправился, набрался сил и теперь уже мог гулять по двору без посторонней помощи. Заметно окрепли и остальные раненые, теперь и они могли идти в колонне самостоятельно. Лишь один солдат, получивший пулю в живот в день побега, умер от внутреннего кровотечения и никакие усилия Платонова не помогли ему. Перед самым выступлением из церкви японский врач снова осмотрел всех пленных, но ни одного не отправили на расстрел.

…Торная дорога, едва заметная на фоне рано пожелтевшей травы, змеилась между сограми и сопками, словно приглашая подневольных путников в подернутую клубами утреннего тумана даль. Желая сократить время пути, майор Осиро сначала направил пленных по прямой, через поля и лужайки, но влага, скопившаяся в грунте под жиденькой пожухлой травой, делала почву вязкой, труднопроходимой. Она цепляла идущих за ноги, заставляла их делать неимоверные усилия для преодоления ее хватки и тем самым замедляла движение колонны. Оценив ситуацию, Осиро отменил свой приказ, и теперь колонна шла по едва угадываемой грунтовой дороге.

Гордей, пребывавший в самом мрачном расположении духа, безучастно смотрел вперед. Мысль о неудавшемся побеге не давала ему покоя все последующие дни. Казалось бы все продумали они с Платоновым, все просчитали, и вдруг… Но ведь Харламов-то ушел, и другие бы ушли, если бы не Федькина неуклюжесть да не это случайное появление у стены японских солдат. Продолжая в сотый раз прокручивать в голове все обстоятельства неудавшегося побега, Гордей не переставал внимательно смотреть по сторонам, словно старался запомнить дорогу, которая все дальше уводила его и его товарищей от родного дома.

Время близилось к полудню. Маньчжурское солнце, подернутое пеленою желтого тумана, совсем не грело людей, а налетавший порывами ветер приносил только холод. Справа от дороги по шуму воды угадывалось присутствие реки, которая, словно бы с опаской наблюдала со стороны за горестным шествием людей, не решаясь приблизиться к ним. И вдруг впереди, в полуверсте или чуть дальше, Гордей заметил, что река, делая крутой изгиб в своем течении, вплотную приближается к дороге, и какое-то время им придется идти по самой кромке обрыва. Даже издали виделось, что ближний берег вставал над шумливой незнакомой речкой отвесной кручей, достигая, порой, высоты в пять сажен, зато ее противоположный пологий берег, сплошь заросший кустарником, был изрядно затоплен паводковыми водами. В стремнине, на самой середине реки, из воды торчали макушки кустов и деревьев. Чем ближе колонна приближалась к излучине, тем явственнее слышался приглушенный рокот реки. Гордей неотрывно смотрел на приближающийся с каждым шагом изгиб русла, на мутную, отливающую холодным серым блеском воду, на спасительный противоположный берег, и в голове мелькнула шальная мысль…

…Все больные и раненые плелись в хвосте колонны. Как ни старались они поспеть за своими здоровыми товарищами, как ни подгоняли их конвоиры, а все идти быстро не получалось, и потому колонна сильно растянулась вдоль дороги. Конвоиры, держа перед собой винтовки с примкнутыми штыками, угрюмо и равнодушно наблюдали за оборванной толпой своих вчерашних врагов. Посчитав, что больные и раненые не смогут совершить побег, Осиро основные силы конвоя определил в голове колонны и по ее бокам, а замыкали шествие два низкорослых скуластых японца, похожих друг на друга, как братья близнецы.

Рядом с Гордеем шли Тимоха Скопцов и Иван Кочергин, Впереди, шагах в пяти, – Платонов, который поддерживал за локоть раненого уральца Шилова, а сзади, в самом конце колонны, едва брели Прохоров и Петька Ежуков. Промозглая сырость и осенняя прохлада, пришедшие на маньчжурскую землю, тяжело сказались на здоровье истощенных пленом людей. Многие гулко кашляли, а их грязные и заросшие щетиной лица поражали бледностью – первый признак нездоровья. Прохоров, часто заходившийся в тяжелом кашле, сильно сдал в последние дни и теперь едва поспевал за колонной. И без того худой Петька Ежуков теперь выглядел совсем как батрак-подросток, которого злые хозяева плохо кормят и заставляют много работать. Даже шинель, так ладно сидевшая на его стройной фигуре в начале военной кампании, теперь болталась, мешая идти широко и свободно. Как бы то ни было, но он находил в себе силы, чтобы на трудных участках дороги помогать старому унтеру. Они оба знали, что любое падение пленника означает для того немедленную смерть, и потому они с особым тщанием помогали друг другу. Говорливый гунсо[1], шедший справа от колонны, сегодня был мрачен, словно его мучила зубная боль. Изредка солдаты, замыкающие колонну, окликали его, но все их вопросы он оставлял без ответа.

А Гордей между тем продолжал раскручивать мысль о побеге: на самом гребне крутояра, где берег нависает над рекой, нужно внезапно наброситься на замыкающих и боковых конвоиров, сбросить их вниз или обезоружить, вступить в бой с конвоем и перебить его. А не получится- можно будет броситься вниз, в реку, на удачу или на смерть- как повезет, и искать спасения на соседнем берегу. Река неширокая, ее можно переплыть и даже перенырнуть на одном вздохе, и там в кустах затаиться… А что если внизу мель? Тут и разбиться можно с такой-то высоты! Так то так, но что-то подсказывало Гордею, что не должно быть здесь мели, но что, что?.. Кустарник на противоположном берегу полузатоплен…береза выглядывает из воды едва ли не на самой середине реки, а на ветках еще зеленые листья… Не мертвое дерево, но ведь не может расти береза среди воды, непременно погибнет, а это значит, что вода еще совсем недавно была ниже… да ведь дожди лили целую неделю, паводок, вода поднялась, и значит под обрывом не может быть мели, можно прыгать!..

Сделав для себя такой вывод, он оглядел своих товарищей и глазами показал подойти поближе, а Тимоху даже приобнял, словно ему было трудно идти.

– Тим, дорога идет по краю берега… перебьем конвой и мы свободны!

– А коли они нас перебьют? – с опаской прошептал Тимоха, – их тут тридцать самураев!..

– А нас – добрая сотня…

– А у них винтовки да морды сытые, а мы все как шкилеты!..

– Ты что, забздел что ли, Тимох? – сердито глянул на друга Гордей и даже оттолкнул от себя, после чего обратился к Кочергину, что шел чуть поодаль от них. – Бежать надо, так, Иван?

Тот не расслышал Гордея, но подался к нему всем телом.

– Бежать надо, Ваня…

– Раз надо – побежим, но куда?

– Перебьем япошек, а нет – в реку, и на тот берег!..

– Гордей, расшибемся! – яростно зашептал Тимоха.

– Не боись, Тимка, такие дожди шли, вода поднялась…Иван, понял ли?

Тот молча кивнул головой.

– Как рука?

– А нет руки-то! – усмехнулся горько Кочергин.

– Вань, а бежать сможешь?

– А куда деваться?! Лучше сдохнуть, чем так вот… Все равно расстреляют: какой я им работник без руки, да и переводчик не простит мне выбитых зубов…

– Это точно! – Тимоха даже языком цокнул. – Все передние сразу!

– Разговорился! – оборвал друга Гордей. – Давай-ка к Платонову… шепни: пусть изготовятся… а где Прохоров и Петькой? – Он оглянулся назад. – Совсем отстали…

– Не получится, – зашептал Иван, – углядят, косоглазые, нашу задумку раскроют …

И как сглазил Иван: один из японцев-близнецов, замыкающих колонну, давно с подозрением наблюдал за оживленными переговорами идущей впереди троицы. Заметив, как один из нее, что был пониже ростом, стал пробираться к русскому офицеру, он высказал подозрения своему напарнику, но тот лишь рассмеялся в ответ. Не успокоившись, солдат закинул винтовку на плечо, поспешил к ефрейтору и что-то зашептал ему. Гунсо-ефрейтор тоже отмахнулся от чересчур бдительного конвоира. Недовольный, тот направился к своему офицеру.

– Все! Хана!.. – Тимоха побледнел и весь как-то съежился от страха. Активность конвоира не осталась без внимания и Прохорова. Он застопорил шаг, запнулся и… со стоном упал на землю. К нему метнулся Ежуков, Гордей, Кочергин, и даже Платонов с Шиловым остановились, готовые прийти на помощь к товарищу, а оставшийся в одиночестве японский конвоир что-то громко закричал на своем тарабарском языке и стал звать своего товарища, подкрепляя свои слова взмахом руки. Но тот по-прежнему хотел идти к майору, чтобы высказать свои подозрения. Неожиданно заговорщикам помог ефрейтор-гунсо. Он строго окликнул бдительного солдата, но видя, что тот не реагирует на все призывы, схватил его за рукав и буквально толкнул туда, где на земле корчился русский унтер-офицер. Недовольный таким оборотом дела, конвоир передернул затвор винтовки и стал целиться в лежащего Прохорова. Ежуков рывком поднял унтер-офицера на ноги и стал жестами объяснять солдатам-близнецам, что ничего страшного не произошло, что его товарищ просто оступился. Ефрейтор коротко скомандовал, и конвоиры опустили винтовки.

А дальше случилось то, чего не ожидали ни японские солдаты, ни русские пленники. Худощавый, невысокого роста Прохоров, заросший по самые глаза черной щетиной, вдруг запел. Голос его был хриплым, негромким, но все явственно разобрали слова залихватской песни русских солдат, дошедшей до двадцатого века из глубин века прошлого, а может быть еще от солдат самого Суворова:

…Солдатушки, браво-ребятушки,
А где же ваши жены?
– Наши жены – ружья заряжены,
Вот где наши жены!

Едва Прохоров дотянул куплет своей песни, как его поддержал Ежуков своим тонким, ломающимся голосом:

…Солдатушки, браво-ребятушки,
Где же ваши сестры?
– Наши сестры – штыки, сабли остры,
Вот где наши сестры!
Солдатушки – браво-ребятушки,
Где же ваши детки?
– Наши детки – пули наши метки,
Вот где наши детки…

Вдвоем было петь способнее, теперь и передние остановились, кто с удивлением, кто с восторгом смотрел в хвост колонны на отчаянных обессиленных певцов. Майор, скинув минутное оцепенение, что-то закричал, замахал руками, запрещая петь, но вместо этого песня зазвучала еще громче, смелее. Это уральский казак Шилов, эскадронный запевала, отодвинув от себя подальше прапорщика, грянул во всю силу своих легких:

…Солдатушки, браво-ребятушки,
Где же ваши деды?
– Наши деды – славные победы,
Вот где наши деды!

Наконец, пришли в себя японские конвоиры и вслед за своим командиром принялись что-то кричать на своем туземном языке, замахиваться винтовками на непослушных пленных, но вопреки всему песня только ширилась и звучала все громче и мощнее. Теперь ее пели уже все голодные и измотанные долгой дорогой русские мужики, и, о чудо, эта старая солдатская песня, так внезапно и отчаянно возникшая среди сумрачных полей Маньчжурии, преобразила людей. Выпрямлялись согбенные спины, на бледных лицах заиграл румянец, а глаза наполнились каким-то отчаянно- бесшабашным блеском.

Солдатушки, браво-ребятушки,
А кто ваш родимый?
– Наш родимый – царь непобедимый,
Вот кто наш родимый!
Солдатушки, браво-ребятушки
А кто мать родная?
– Мать родная – наша Русь святая,
Вот кто мать родная!

Теперь пели все пленные. Пусть куплеты ее звучали вразнобой и не в том порядке (в голове колонны пели про царя, а в хвосте – про «лагерь супостата»), тем не менее песня, усиленная сотней мощных глоток, разорвала понурую тишину маньчжурской степи, не на шутку перепугав японских конвоиров и придав неимоверный заряд силы каждому пленнику. Многие из них, выкрикивая очередной куплет песни, дерзко смотрели на своих охранников и даже казалось порой, что вот-вот бросятся на них. Заметив такое резкое превращение унылой и серой массы арестантов в дружную и отчаянно-смелую команду единомышленников, майор Осиро несколько раз выстрелил вверх из нагана. Только звуки выстрела смогли оборвать песню на недопетой ноте. Внезапно возникшая тишина грозила вновь придавить всех пленных унынием и страхом, но в это время раздался ровный голос прапорщика Платонова:

– Отставить песню! Унтер-офицер Прохоров, командуйте построение! Продолжить движение колонны!..

– В колонну по три становись! – неожиданно громко рявкнул Прохоров. – Интервал в движении три шага!..

Его команду тут же подхватили два других унтера, а солдаты ( теперь это уже были солдаты, а не сломленные невзгодами пленники) с шутками и разговорами принялись выполнять команды. Отступив на несколько шагов назад, японские конвоиры с изумлением смотрели на все происходящее. Нет, не они строили пленных русских солдат – те сами строились, сами отдавали себе команды, показывая тем самым, что жива их дисциплина, а значит, жив и дух русского солдата, который не выветрился на безрадостных дорогах Маньчжурии. Платонов с высоты своего роста оглядел выровнявшийся строй и, заметив, что Осиро готовится отдать команду, хоть на мгновение, но опередил его:

– Сомкнуть ряды! С Богом, ребята! Вперед!

Оценив все происшедшее по достоинству, майор Осиро сказал громко, чтобы слышал прапорщик:

– Браво, господина Платонов! Вы есть каросий офицера!..

Едва колонна достигла излучины реки, как Гордей снова принялся рассылать команды своим товарищам: где сдавленным шепотом, где красноречивым взглядом- главное не упустить удобный момент…

Первые ряды колонны уже миновали край обрыва и стали перетекать на луг, все дальше отдаляясь от спасительной реки. Майор Осиро словно прочитал мысли Гордея и там, где колонна уходила от берега, встал спиной к реке и, покуривая сигарету, наблюдал за пленными, изредка давая команды своим подчиненным.

– Только бы он не поставил солдат вдоль берега!.. – эта мысль так назойливо вертелась у Гордея в голове, что он глаза опустил вниз, боясь, что японский офицер по ним даже на расстоянии сможет раскрыть его замысел.

– Иван, как сравняемся с гребнем, бей левого конвоира и прыгай… Тимоха, толкай правого вниз и сам за ним, а мы с Петькой и Прохоровым задних придержим…

Прапорщик Платонов не мог слышать их разговора, но словно кто-то подсказал ему, и он обернулся назад, а Гордей только и сумел, что показать ему глазами на обрыв…

Все получилось как нельзя быстро и слаженно. Кочергин чуть ускорил шаг и оказался бок о бок с левым конвоиром. Короткий замах, и его огромный кулак уложил японца наземь, и будь у Ивана здоровая правая рука, он мог открыть огонь из винтовки, которая выпала из рук конвоира. Тимоха Скопцов не стал нападать на ефрейтора-гунсо, что шел в трех шагах от него, а просто толкнул его с обрыва. Но толчок его был так силен, что он сам не удержался и полетел вслед за японцем. Крики пленных и конвоировслились воедино. Колонна потеряла строй, среди конвоиров произошло замешательство. Воспользовавшись этим, Гордей нырком бросился на одного охранника из аръергарда, на втором повисли Прохоров и Петька Ежуков. Ошеломленный внезапным нападением противник Гордея был придавлен к земле, а поскольку винтовку он нес на руках перед собой, как обычно мать несет своего младенца, то ее ствол оказался на его груди. Гордей рывком переместил оружие с груди на горло солдата и с силой надавил. Сухо треснула гортань, и конвоир забился в агонии. Оставив поверженного врага, Гордей даже не пытался забрать оружие врага, потому что знал: искалеченная рука не позволит произвести выстрел из винтовки. Он крикнул в толпу: «Бегите!», и сам кинулся в холодные воды реки. Он слышал за своей спиной крики, выстрелы, но уже через мгновение его с головой накрыла и спрятала грязная студеная вода. Воздуху он набрал много, куда плыть, он знал, и он поплыл…

А на берегу продолжалась кровавая схватка. Какая-то часть пленных прыгнула в реку вслед за Кузнецовым и Скопцовым, другие, прикрывая бегство товарищей, напали на конвоиров, пытаясь отнять у них винтовки, но последние, проявляя чудеса верткости, отчаянно защищали свое оружие. Те из японцев, кто смог отбиться от нападавших, принялись стрелять без разбора, видя перед собой только оборванную и изможденную массу русских пленных. Один упал сраженный пулей, второй, третий. Прохоров с Ежуковым легко разоружили своего конвоира, и пока Петька душил его на земле, унтер уже успел расстрелять обойму и теперь пытался вытащить из патронташа уже придушенного Петькой солдата новую обойму. А между тем в хвост колонны на подмогу своим товарищам бежали все новые солдаты. На бегу они успевали прицельно стрелять по взбунтовавшимся пленникам, мимоходом, заученными приемами, ловко поражали своими страшными штык-ножами безоружных людей. Прохоров, так и не справившись с замысловатым патронташем японца, схватил винтовку наперевес и кинулся навстречу молодому и упитанному солдату, что грозно надвигался на него, издавая пронзительные крики. Он слышал, как за ним бежал Ежуков, и надеялся на его помощь, но толстяк, не целясь, дважды выстрелил. Громко ойкнув, Петька рухнул наземь. Оглянувшись и увидев корчащегося в смертельной агонии Ежукова, Прохоров яростно взревел и сделал выпад в сторону своего врага. Схватка продолжалась недолго: молодой и сильный японец легко сбил с ног невысокого, сухопарого унтера и хладнокровно пронзил его штыком… Платонов и раненый Шилов, которого он вел под руку, напали на ближайшего солдата, отняли у него оружие. Прапорщик расстрелял все патроны, сразив двух конвоиров, после чего схватил винтовку за ствол и, кружился на месте, не подпуская к себе неприятельских солдат, при этом он непрестанно кричал:

– В реку, Шилов! В реку, господа!..

Вот он в очередной раз махнул винтовкой и оказался лицом к лицу с Осиро. Тот зло ощерился и бросил ему в лицо:

– Вот мы и снова враги! – и дважды выстрелил в грудь прапорщику. В Шилова он выстрелить не успел – того надежно укрыла мутная вода маньчжурской реки...

Десятка два русских успели прыгнуть в воду и теперь отчаянно гребли к противоположному берегу, но японцы, уложив на землю оставшихся пленных, принялись методично расстреливать барахтающихся в воде людей. Изрядно постреляв, и убедившись, что в реке не осталось живых, конвоиры подняли лежащих на земле пленных, и ускоренным маршем колонна отправилась дальше, а по краю берега вместе с майором Осиро все еще ходили несколько солдат. Они внимательно вглядывались в мутные потоки воды и при малейшем проявлении признаков жизни в каком-либо из тел, плывших по реке или лежащих в прибрежных кустах, вновь принимались стрелять. Наконец Осиро в последний раз осмотрел реку и противоположный берег в бинокль, коротко скомандовал, и солдаты, закинув винтовки за спину, поспешили догнать конвой, уводящий заметно поредевшую колонну русских по дороге, замысловато змеившейся между сопок Маньчжурии.

* * *

…Все стихло так же внезапно, как и началось. Гордей лежал на взбаламученном илистом дне, едва высунув наружу лицо, а густые заросли тальника и орешника, тянувшие вверх ветви прямо из воды, надежно укрывали его от чужих глаз. Сознание, полностью переключенное на ту опасность, что грозила ему с крутояра, до поры позволяло не замечать обжигающе холодной воды. Но когда выстрелы стихли, и последний вражеский солдат покинул берег, Гордей с трудом поднялся на ноги и побрел к берегу.

– Э-эй! – Осторожно крикнул он. Но никто не отозвался на его призыв. Прокашлявшись, он крикнул громче. Вода уже осталась позади, и он шагал по пологому, густо поросшему неведомой ему травой берегу. Мелкий кустарник едва доходил ему до плеча. Солнце не ощущалось. Небо, затянутое в серые тучи, не пускало его тепло на землю, а студеный ветер, дующий с океана, пронизывал насквозь. Вскоре Гордея прошиб озноб. Мокрая, набравшая огромное количество воды, шинель уже не грела и мешала двигаться. Он скинул ее, попытался отжать, но с больной рукой это ему давалось плохо. Потом он отжал гимнастерку, брюки, вылил воду из сапог и прилег на траву. Он знал, что сейчас ему нельзя спать и даже просто отдыхать, ему нужно идти, двигаться, согреваясь на ходу, идти, чтобы искать уцелевших товарищей, искать хоть какое-то селение. Ведь скоро станет совсем темно, и что ему останется делать в незнакомой и чужой стороне, без пищи, без оружия и без огня. Любой зверь может легко одолеть его, а если он еще будет спать… Рассудок говорил одно, но силы оставили его, и он продолжал лежать под своей еще непросохшей шинелью…

Через какое-то время ему показалось, что он согрелся, что стало теплее, глаза сами собой сомкнулись, и он уснул… Спал ли он, думая о том, что бодрствует, или бодрствовал, мечтая о сне, но в сознании впервые возникла мысль, что побег он совершил совсем зря, что ночной холод или зверье, которое наверняка водится здесь в изобилии, первый день его свободы превратят в последний день жизни. А ведь их колонна уже сегодня до темноты должна прибыть на станцию, где им предстоит ремонтировать железнодорожное полотно. Барак, рис, сухари и хоть какое-то тепло, но главное – люди, живые люди, а здесь… Ему показалось, что все беды и боли мира вдруг навалились на него разом, терзая и вдавливая в чужую холодную землю, а в усталом мозгу, как сполохи далекой грозы, возникали лица родных и близких ему людей, излучина Ура, теплый уют отчего дома…

Сквозь дрему и свои невеселые мысли он, вдруг почувствовал, что кто-то приближается к нему… Шелест травы. Что это? Ветер или шаги человека? А может быть зверя? Едва пришла к нему эта мысль, как сон улетучился. Нет, схватки с волком ему не пережить. Слишком много сил было отдано борьбе с людьми, а потому сейчас любой зверь, даже трусливый заяц, кажется, сможет его одолеть… Вот хрустнула ветка, это совсем рядом… Сон совсем оставил Гордея, теперь он весь собрался и ждал только мгновения, чтобы вскочить на ноги и дать бой, возможно последний в своей жизни, любому, кто на него посягнет, зверю или человеку! Ему показалось, что он слышит чье-то дыхание, оно рядом, медлить нельзя… Он рывком сбрасывает с себя шинель, он уже на ногах и с ревом бросается на врага…

– Гордей! Господи – это ты! – и Тимоха Скопцов обессилено валится в его объятия.

…Теперь они уже вдвоем ходили по прибрежным кустам, оглашая их своими криками, но никто не отозвался на их зов.

– Гордей, неужели мы одни спаслись?

– Как знать, спаслись ли? Я видел, как майор в упор расстрелял Платонова, – и он коротко перекрестился.

– А я видел, как солдат заколол Прохорова, и застрелил Петьку Ежукова…

– Петьку?! – С горечью вскрикнул Гордей. – Петя…

– Да, Гордей, нет нашего Петьки… Что же мы скажем его родным?..

– Скажем, Тимох, как есть, вот только для этого нам самим надо добраться до дому…

– Доберемся! – не очень уверенно произнес Скопцов. – Куды денемся. А вот где Иван? Я видел, как он прыгнул в воду… Неужто утоп?…С его-то рукой в бега ударяться!..

– Его бы все равно переводчик расстрелял, как пить дать! Ладно, встаем и идем…

Еще раз друзья тщательно осмотрели поросший кустарником берег и нашли тела двух пленников. У обоих ранение в спину. Видимо, уже раненые, они нашли в себе силы выбраться на берег, но здесь их и настигла смерть. Уже отчаявшись найти кого-либо во все более сгущающихся сумерках, они внезапно наткнулись на Ивана Кочергина. Он полулежал под кустом, смертельно бледный, прижимая обрубок руки к груди. Чуть поджившая за неделю страшная рана, похоже, открылась, и потому боль отнимала у него последние силы. Увидев Гордея и Тимофея, он разрыдался в голос…

…Третий час они шли вперед, медленно, трудно, но шли. Вечерело. Холодное маньчжурское солнце, едва выбравшись из-под тяжелых туч, уже готово было уйти на ночлег за горизонт и, в преддверии этого момента, словно замерло над унылой безлюдной степью, бросая последние грустные взгляды на изможденных русских солдат, бредущих в неведомое им далеко. Они были молоды, они хотели жить, но из-за каждого куста и любого темного угла на них смотрела смерть. ..

– Мы идем на восток, – сказал Гордей. – Там море, там Корея, там не должно быть японцев…

– А мне кажется, что японцы сейчас везде, даже у нас в Урском…– обреченно откликнулся Тимоха.

– Типун тебе на язык и чирей в ухо! – насколько можно бодрее сказал Гордей. – А ну, веселее, ребята!..

И они опять шли. Любая дорога, конечный пункт которой неизвестен, не дает путнику, бредущему по ней, ни сил, ни уверенности, но Гордей Кузнецов и его друзья знали, что дорогу осилит идущий, и потому шли…

Иван быстро уставал, им приходилось делать остановки и подолгу отдыхать. Вскоре стал сдавать и сам Гордей. Уже наступила ночь, а они еще не подобрали себе подходящего места для ночлега. Внезапно все трое почувствовали рядом присутствие чужого живого существа. Кто это, человек или зверь, они не знали, но их одинаково страшила любая встреча, потому как они не были готовы дать отпор ни человеку, ни зверю. Наконец, облюбовав место под старым монгольским дубом у подножия сопки, Гордей приказал Тимофею отыскать две-три дубины, которыми можно отбиться от зверя, а Бог сподобит, и от человека.

…Волки появились почти неслышно. Один крупнее, видимо, самец, другой поменьше. Они стояли поодаль и внимательно смотрели на людей. В свете взошедшей луны Тимофей, вооруженный палкой, первым увидел зверей и закричал на них, взмахнул своим нестрашным оружием. Волки, переглянувшись, скрылись в кустах, а успокоенный Тимофей вернулся к друзьям. Если Гордей молча наблюдал за другом, то Иван был без сознания и бредил. Прошло совсем немного времени, и волки снова появились около их бивака, только теперь ближе и глаза их в ночном сумраке горели хищным огнем. Запах крови раненых людей привлек их сюда и, похоже, отказываться от своих жертв они не собирались. Сидя под кустом и зажав палку между ног, Тимофей отчаянно молился, а Гордей, шатаясь, поднялся, сжимая в левой, здоровой руке, толстую сучковатую палку.

– Тимоха, этих сволочей молитвой не возьмешь, их бить надо! Убивать надо!

Пока шевелишься, они еще боятся, а сядешь сиднем – хана тебе!

– Гордей, я не могу… я уже ничего не могу… – голос Тимохи звучал слабо, убито. Похоже, он прощался с другом, со своей жизнью, со всем белым светом. А в то время самец стал энергично передвигаться из стороны в сторону, словно раскачивал маятник, и расстояние между ним и людьми неумолимо сокращалось. Десять сажен осталось между Гордеем и волком, и человек уже ощущал вонь, исходящую от лохматого грязного зверя, он видел его желтые глаза… Нет, этот волк значительно меньше, чем тот одноухий людоед, с которым когда-то пришлось схватиться Гордею, но ведь и он теперь не так силен, а главное, нет ружья…

– Тимка, идем! Тимоха, вставай!

– Гордей, я не могу! Прости меня, Господи всесвятый! Прости мне все мои прегрешения…

– Тимоха! – уже неистово рычал Гордей. – Встань рядом, хоть на ногах сдохнем, а не на коленях! Хоть с этой дубиной! Ну, иди сюда, волчара! Ты за моей жизнью пришел? А вот тебе! – и он выкинул вперед руку с палкой. – Возьми, если сможешь!..

Самец уже разогнался и хотел напасть на жертву, но резкие движения Гордея насторожили его, и он в последний момент остановился в нерешительности. Оглянувшись на свою подругу, он подошел к ней, но уже в следующее мгновение снова пошел в атаку, уверенный в победе над своим ослабевшим противником. Сделав неимоверное усилие, Тимоха поднялся с земли, поднял свою дубинку и закричал. Его крик прозвучал слабо и жалко, но и этого хватило, чтобы волк снова отложил атаку и вернулся к волчице. Теперь и она оживилась: похоже, охота увлекла обоих зверей.

– Тимох, ты помнишь, как дрались мы, когда врагов было больше, ну?

– Помню, Гордей, спина к спине!..

– Давай так же, да только ты не упади до времени, держись…

– Гордя, я постараюсь, но меня так мало осталось, так мало… – и он заплакал в голос: со слезами на глазах и с дубиной в руке он теперь был готов принять свою смерть…

– Тимка, я с тобой, держись…

Волки, тем временем, разошлись в разные стороны, и пошли на сближение с людьми. Люди же стояли, прижавшись друг к другу спинами, а губы их бесшумно шевелились в молитве. В такой ситуации им оставалось уповать только на Бога…

Наконец самец сердито рванул передней лапой по желтой пожухшей траве и ринулся вперед. Но в тот миг, когда он уже был готов совершить свой бросок на человека, из темноты раздался выстрел, и зверь, подброшенный пулей вверх, какое-то время продолжал двигаться вперед, а к ногам человека он упал уже мертвый. Самка, испуганно попятилась в темноту, оставляя любую попытку нападения, но второй выстрел сразил и ее.

– Гордей, что это? – и Тимоха обессилено опустился на колени…

Из-за соседнего куста к ним двигался человек с винтовкой, а луна подсказала, что это был японский солдат, в левом ухе которого висела медная серьга.

– Гунсо?!.. – шепотом произнес Гордей и завалился набок.

* * *

По-осеннему холодная маньчжурская ночь плотно окутала черным покрывалом всю землю: сопки и овраги, деревья и кустарник. Ее пленниками стали и люди, волею судьбы оказавшиеся в столь неурочное время вдали от человеческого жилья. Желтое пламя костра освещало неверным светом маленькую полянку, окруженную невысоким кустарником орешника, широколистные ветки дуба, зеленым шатром нависшие над ним, и фигурки людей, забывшихся в тяжелом и тревожном сне в разных позах. Как и на всякой войне, здесь и сегодня случилось почти невероятное: вчерашние враги, русские пленники и японский конвоир, теперь грелись у одного костра. Юсукэ Ямасин, разговорчивый гунсо, и оказался загадочным спасителем раненых беглецов...

…Сброшенный в реку Тимофеем Скопцовым, он пытался выбраться на крутой глиняный берег, но раз за разом скатывался обратно в воду. Он громко кричал своим товарищам, которые, стоя на нависшем над рекой берегу, хладнокровно расстреливали тех, кто барахтался в воде. Из-за грохота выстрелов и одновременного крика сотен людей, его не слышали, а кроме того, в той страшной людской сутолоке он, весь мокрый и без своей солдатской кепки, видимо, казался им сверху таким же русским пленным, и потому рядом с ним, смачно чмокая в мокрой глине, вонзилось несколько пуль. Спасаясь от них, он вынужденно поплыл к противоположному берегу, куда стремились беглецы, и так же замер в кустах, не желая быть застреленным своими же солдатами. Уже потом, оказавшись на пустынном берегу незнакомой реки, он обнаружил трех пленников, чудом избежавших смерти в той бойне, что устроили его товарищи, пресекая побег. Он знал, что один человек, даже вооруженный, в маньчжурской степи в это время года обречен на верную гибель, и потому последовал за беглецами, боясь выдать свое присутствие, но появление волков заставило его заявить о себе. Впрочем, после расправы над зверьми он понял, ему бояться некого: русские настолько измождены, что ему нельзя не взять на себя все обязанности по их спасению. Перво-наперво он развел костер и напоил их саке из своей фляжки, что заметно прибавило им бодрости. Теперь даже Иван Кочергин уже самостоятельно сидел у костра. Следующим действием по спасению беглых пленников стала перевязка их ран, на что ушел весь его личный запас медикаментов, и, наконец, он раздал им по нескольку сухарей из своего суточного пайка, после чего надолго отошел от костра.

– Что будем делать, Гордей? – спросил Тимоха, воспользовавшись отсутствием японца.

– А что мы можем делать? Теперь мы все пленники Маньчжурии, и он, и мы… Сил надо набираться и идти на восток…

– А он нас не сдаст?

– Кому, Тимох? – даже Иван не удержался от усмешки, – ведь кругом ни души! И вообще, странный ты парень: сухари его грызешь, а ему не веришь?

– Да что же мне теперь от них отказаться?

– Грызи, грызи – силы нам еще пригодятся!..

– Ну, коли Иван так заговорил, то все в порядке, – бодро проговорил Гордей и подсел к Кочергину поближе. – Как рука-то, Вань?

– Дак нет руки-то, Гордей! Руки нет, а болит, зараза!..

– Доктор сказал, что это фантомные боли… значит дело на поправку идет, так – нет, Гордей? – вспомнил вдруг слова Платонова Тимофей.

– Так, Тимох, и у меня такие же боли…фантомные, – Гордей показал руку со свежей повязкой. – А где же наш охранник-то?

Было совсем темно, когда к костру подошел их японский спаситель и, похоже, его благим деяниям не будет конца: в руках – толстые прутья, очищенные от коры, на которые нанизаны большие куски мяса. Положив их перед каждым из них, он сел поближе к костру и принялся жарить свою порцию мяса.

– Откуда мясо? – Гордей угрюмо смотрел на солдата.

– Зверя кусять нада… Силы нада…

– Но это же… волк?! – все русские ошарашено смотрели на японца, а тот утвердительно кивал головой:

– Хай, хай… Мяса, мяса…собака, волка – одна зверя. Корейцы кусяют собака, кусяют волка и зивут долга…

– Нет, мужики, я волчатину жрать не буду! – решительно заявил Тимофей – лучше сдохнуть с голоду!..

– И правильно, Тимоха, не ешь, – после некоторого раздумья сказал Гордей, – быстрее сдохнешь! Сил-то у тебя не будет, а мы тебя не понесем – сами еле живы…

– Тимох, не дури! – проговорил хмуро Кочергин после долгого раздумья. Вообще-то волк падаль не жрет, это тебе не шакал. И потому нам надо его жрать, если хотим до дому добраться…. Жри, Тимоха! Кому говорю!..

Тимофей только хмыкнул в ответ и вслед за друзьями протянул свои прутья с нанизанным на них мясом к огню. Поляна быстро наполнилась ароматом жаркого… Остаток ночи прошел без приключений, а поутру они еще нажарили мяса впрок: впереди дальняя дорога, и каждому нужны силы…

Так закончился для русских мужиков из небольшого сибирского сельца Урское первый день после их побега из японского плена – 23 августа 1905 года. С трудом превозмогая отвращение, они ели жареное волчье мясо и еще не знали, что именно в этот день в далеком американском городе Портсмуте, наконец, завершилась мирная конференция, положившая конец той войне, которая, ворвавшись в их жизни, отняла здоровье, друзей, порушила семейный уклад. И в судьбах этих простых сибирских мужиков, как в капле воды, отразились судьбы миллионов русских и японцев, а боль утрат уравняла и победителей, и побежденных…

Почти месяц при посредничестве президента США Теодора Рузвельта русская и японская делегации, возглавляемые соответственно председателем совета министров Витте и министром иностранных дел Комура искали компромиссное решение. Согласно подписанному мирному договору царская Россия уступала Японии южную часть острова Сахалин вплоть до 50-й параллели, ряд островов Курильской гряды, отказалась от аренды Ляодунского полуострова. Около 270 тысяч человек составили потери в этой войне каждой из сторон. Более 50 тысяч погибло русских солдат, а Япония недосчитала 86 тысяч своих воинов...[2]

А главным политическим наследством русско-японской войны для России явилось то обстоятельство, что к началу ХХ века она стала узловым пунктом противоречий мировой системы империализма, стала ее наиболее слабым звеном, и потому здесь в январе 1905 года началась первая в истории России буржуазно-демократическая революция...

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.