Владимир Иванов. Служивый. Повесть

Рейтинг:   / 1

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Иванов Владимир Васильевич

Просмотров: 3159

2013 год, Выпуск № 1

 

Однополчанам, друзьям молодости,посвящаю.

Казарма

 

Поехали!

С перрона еще доносятся песни, прощальные выкрики, заливается гармошка, бренчит гитара, орет магнитофон... И в эти минуты в душе восторг, хочется сорвать все преграды, испытать запредельное. И в то же время тоска и смутная обида от того, что вот всех пришли провожать, а ему в этот последний момент никто прощально не машет рукой. Его, правда, провожала чуть не половина Сосновки. Он в областном центре промаялся двое суток, ночевал в призывном пункте, и только вот сегодня тронулись к месту службы.

Что бы там ни ждало впереди, ясно одно: прежней жизни уже не будет! Это – как оторвали пуповину, как отлучили от мамкиной груди. Нет, обидно все-таки, что сейчас никого из близких рядом. Ни в вагоне, ни там – на удаляющемся вокзале.

Покурив, пошел из тамбура на свое место, чтобы больше не поддаваться черным мыслям и унылому настроению.

И снова – гомон, смех под звон стаканов и кружек. Деланное веселье. Разве можно радоваться отъезду в неизвестность?

Без охоты поддержал компанию, чтоб не косились, что, мол, за бука  –такой нелюдимый? Потом забрался на верхнюю полку и не заметил, как заснул...

Утром как заново народился! И чтоб в голову не лезло что ни попадя, под перестук колес смотрел и смотрел в окно...

Поезд катил четвертые сутки. Уже и виды за окном приелись: не на Юг ехали – к теплу, а на Восток – под зиму...

Поначалу Миша не отрывался от окна. День смотрел, другой смотрел – глядеть надоело: все те же поля вперемежку с березняками. Но чем дальше ехали, тем больше редела тайга, на горных кряжах она проглядывалась насквозь. Изредка попадались мосты и тоннели.

На станциях выскакивали поразмяться, купить курево, сбросить письмецо.

Перезнакомились, натравились анекдотов, нарезались в карты, надремались – голова стала ватной.

В одном вагоне вместе с Мишей ехали в основном те, кому была отсрочка до окончания института. Им служить год. С ним едет Денис Кривцов, отчисленный из вуза. Ему тоже служить два года, как и Михаилу Силину. Почему он отчислен – молчит. Ну да Бог с ним! Мишка такой: – раз человек не хочет сам говорить, пытать разговором не станет. И пусть Кривцов не думает, что Силин мылится к нему. Он просто так задал вопрос. Не хочешь говорить – не надо, своих забот полон рот. Он часто обращается к Денису, потому что земляки все-таки и срок службы у них одинаков. Авось, вместе будут!.. После того, как пробежала тень между ними, Мишка обращаться к Кривцову стал редко. Ну и у Дениса, видать, к нему интерес – стал сам первый заговаривать. Только Мишка никак не поймет его, – говорит иронично, как бы свысока. И все-то для него не так. Заговорили про армию – и ее обложил. Еще пороху не нюхал, а уже обложил! А что до Мишки – он воспринимает армию как школу мужества, которую должен пройти каждый мужчина. Но особо возражать Кривцову, говорить вслух этого не стал, слишком бы это прозвучало по-мальчишески запальчиво. Приедем – увидим. Денис с этим тоже согласился – и вообще теперь у них общий язык. С остальными ребятами тоже сдружился, с ним в одном купе Коля Ермилов и Вася Сидоров.

Вчера объявили: утром прибудем. Выспаться бы как следует, но как ни рано лег Михаил Силин, а не мог заснуть.

Казалось, вот-вот сомкнул глаза, как раздалась команда “Подъем!” Мишка по-быстрому собрался, схватил рюкзачишко и ступил на незнакомую землю.

 

Приехали

Шел снег. Но не такой, как на родине, в Кузбассе. Мишка всегда радовался первому свежевыпавшему снегу под ноябрьские праздники – легкому, пушистому, с ядреным холодком зимы. Выехали из дому, было еще тепло, а тут настоящая зима, ветерок зло продувает. Идет снег, похожий скорее на крупчатку.

-В две шеренги становись! – раздалась команда. – Равняйсь! Смирно!

Призывники не спеша, нехотя образовали подобие строя. Конец его терялся где-то в утренних сумерках. Много, значит, понацепляли вагонов к их эшелону, пока сюда добирались.

-Напра-во! Шагом марш!

Ребята потопали в сторону военного городка. Земляки шагают рядом, от этого не так уныло на душе. Но доведется ли вместе служить или разбросают по разным подразделениям?

Остались позади сооружения станции. Посветлело. И тут увидел Силин, что нет здесь даже прежнего редколесья, видного из окна вагона, а – безжизненное пространство и кругом – сопки, сопки, сопки...

Строй призывников шагал вдоль нескончаемого забора. Вот прошли мимо одних ворот, мимо вторых, третьих...

-Стой!

Отъехали в сторону ворота, строй вошел на территорию. За контрольно-пропускным пунктом – четырехэтажные здания вроде общежитий, но ребят провели мимо них в овальному зданию из серебристого рифленого металла, похожего на ангар для самолета. Это оказался клуб. Внутри вдоль стен скамьи. Но прибывшие ранее ребята, видать, насиделись и теперь слонялись из угла в угол. От беспрестанного ли открывания дверей, или топили плохо, но в помещении зябко, как на улице.

Силина позабавило одеяние раньше них прибывших призывников, они были больше похожи на беспризорников: кто-то в армейской шапке, словно подобранной на помойке, кто в драном ватнике и штанах замусоленных. А другие вызывающе разрезали полосками свои куртки, и ленточки эти свисали чуть не до пола. От этих полос одежда смахивала на арестантскую форму.

Надо бы разведать обстановку. Мишка выцелил среди бесцельно бродящих одного, на ком полная затасканная солдатская экипировка, – видать, солдат бывалый.

-Давно служишь? – спросил для начала.

-Да я сам вчера только что приехал, – был ответ.

-В армейской одежде?– усмехнулся Миша.

-Нет конечно.

-А где тогда достал? – поддел Силин.

-Погоди! И тебе достанут! – ухмыльнулся тот, отходя в сторону.

Мишка пошел к своим. Везде беспрестанно курили. Пол весь заплеван и забросан окурками. “Купцы”, те, кто разбирают новобранцев по воинским частям, всё не шли. Призывники предоставлены самим себе.

Но вот в дверях стали появляться военные. Значит, неопределенность кончилась. Но эти пришли совсем с другой целью. Они шныряли между призывниками. Миша стоял у окна напротив входной двери и наблюдал., как они подходили то к одному, то к другому новобранцу, о чем-то просили. Стало понятно, о чем, когда некоторые стали обмениваться одеждой. Подошел один и к Мишке?

-Обменяемся?

-А зачем?

-Тебе все равно сегодня все солдатское выдадут, новенькое.

Силин поменялся с ним одеждой.

Одиноко Мишке в этой толпе. Земляков хоть и прибыло полный вагон, но это совсем не то. Вот если бы попал служить со своими одноклассниками или с кем-то из своей Сосновки – совсем другое дело.

-Молодец, Миш, не скучаешь! – неожиданно объявился Кривцов.

-Сколько, интересно, нас тут будут мытарить? – обратился к нему Мишка.

-Какая разница! – махнул рукой Денис. – Время идет и ладно. Ну и как тебе врата в нашу доблестную армию, эту школу доблести и мужества, как ты тогда выразился?

Крицов как бы продолжал начатый в поезде разговор. Но Мишке чем парировать? Он только молча улыбнулся... Вот открылась дверь, и парень пронес мимо них к азербайджанцам замысловатой формы кувшин.

-Молодцы! Не теряются! – заметил Кривцов. – Вот у кого надо учиться. За кипятком бегал, сейчас начнут чаи гонять.

-Они что – эту штуку с собой привезли?

-Ну да. Я ходил к их “годичнику”. Какой-то чистюля с собой кумган прихватил для омовений, а его, видишь, приспособили для более насущных потребностей. Ну ничего, мы тоже что-нибудь придумаем. Емкость есть какая?

-Да нет.

-Жаль, что бутылки повыбрасывали.

По дороге на станциях прихватывали вино, и сейчас бы действительно порожние бутылки пригодились, но кто же потащит в воинскую часть пустую посуду?

-Ребята, у кого есть емкость под кипяток? – крикнул Денис.

Вася Сидоров извлек из рюкзака побитую шахтерскую фляжку.

-Миш, будь другом, сбегай за кипятком, – предложил Денис.

А почему я, подумал Силин, почему не он сам и никто другой? Что выражает его обращение? Мнение ли Кривцова, что он, Силин, ниже его по социальному статусу и должен подчиниться ему, и подтверждение своего мнения Денис демонстрирует сейчас публично? Может, ему да и всем годичникам кажется, раз они учились в вузе, то он и должен пойти за кипятком? А если это просто Мишкина мнительность? Ведь к кому-то Денис должен был обратиться с этим предложением, хотя мог бы и сам сходить. Но раз его инициатива, выходит, он вроде бы свою часть общего дела выполнил. И, конечно, он обратился к Силину, с которым чаще всего и общался в дороге. Это вполне естественно. Миша взял фляжку и пошел за кипятком в столовую.

-Спроси там, собираются они нас когда-нибудь покормить? – донеслось вслед.

Ну и что решает на всех эта фляжка кипятку? По глотку – и то не достанется. Но возвращаться уже поздно, подумают, что струсил, да и самому любопытно, что это за армейская столовая. Кипяток ему отпустили и хлеба дали.

-Когда призывников будут кормить, не знаете? – спросил он в окно хлеборезки.

-Ишь, салага! “Кормить!” Обойдешься! – и окошко захлопнулось.

Удивило ожесточение, с которым были сказаны слова.

Миша пошел обратно в клуб. Парни уже составили вместе две скамейки, образовали подобие стола, открыли консервы и прочую оставшуюся снедь. Заморили червячка. При этом кипятка, конечно, не хватило – бегали по очереди Ермилов и Кривцов.

После столовой многие солдаты заваливались в клуб, не шмон наводить, как те, по утрянке, а земляков искать.

Отыскался их земляк – Саша Грибанов.

-Обшмонали уже? – спросил Саша, глядя на одеяние Силина.

-Да ходили тут. Пришел бы пораньше, тебе отдал бы.

-А я давно запасся, – успокоил его Грибанов. – Как-никак уже год прослужил.

-Да если бы и не год, у тебя еще время есть, – заметил Силин.

Грибанов поглядел на него непонимающе.

-Вы ведь собираете одежду на дембель, – стал пояснять Мишка. – А тебе еще год служить, так что время, выходит, есть.

Ах, какую ошибку и бестактность допустил Силин! Обидел он Грибанова, обидел! И себя профаном выставил! Грибанов отношение изменил, как хамелеон окраску. Если до этого он разговаривал с Мишкой как с равным, как с земляком, одним словом, по-человечески, то теперь он для этого без году дембеля превратился в обыкновенного салагу, зеленку, с которым не больно-то стоит чикаться. В глазах Грибанова вдруг увидел оттенок превосходства, и понял Мишка: при других обстоятельствх, солдат не стал бы считаться с чувством землячества, он для Грибанова в эту минуту – как все молодые, которыми можно помыкать как угодно. Но пока они в разных ипостасях: Мишка по существу не расстался с гражданской жизнью, так что не вступили в силу взаимоотношения по негласным солдатским законам. Вот когда оба будут в армейской форме, то тогда!..

-Запомни, одежда нужна солдату для самоволки, – сказал Грибанов с расстановкой, прежде чем уйти.

Жаль, что так получилось. А ведь Мишка хотел расспросить его про армейские порядки и в какое подразделение лучше проситься служить да и про многое другое. Но разговора не получилось. Сам виноват, – посчитал солдат, собирающих одежду у призывников, крохоборами. Вот Грибанов и обиделся... Лучше больше запоминать, мотать на ус, а меньше говорить...

Вот и обеденное время подоспело, а призывники все еще слоняются из угла в угол. Они смотрели в окна: то один солдатский строй, то другой с песнями топает в столовую и обратно.

После обеда стали выкликать и выводить группами, но ни Силин, ни его земляки в этих списках не значились.

Уже стемнело, когда Силина, Кривцова, Ермилова и Сидорова дислоцировали на другую станцию... Привезли в часть, завели снова в клуб. Вооруженные Силы здесь представляли старшина Ревко и прапорщик Зубко.

Прапорщик выстроил прибывших и объявил, что они могут сдать вещи в каптерку и получить после бани, а потом отправить домой. Желающих сдавать было что-то немного.

С амбарной книгой перед ними предстал старшина Ревко.

-Внимание! – сказал он. Сейчас каждый пофамильно называет размер своей одежды, обуви и головного убора! Обувь берет на размер больше.

-Заостряю ваше внимание, – перебил его прапорщик. – Именно обувь и именно на размер больше! Понятно! А то есть некоторые пижоны, думают, они на смотрины наряжаются – берут сапоги впритык!

-Товарищ прапорщик, когда нас покормят? С утра морят, – раздался голос.

-Разговоры в строю!

-Вот разговорами и кормят, – поддакнул Мишка.

-Разве вас еще не кормили? – смилостивился Зубко.

-Целый день голодные!

-Теперь уж до бани все равно не покормят. Столовая закрыта. А теперь – баня!

 

Баня, сон Миши и подъем с раздеванием

До бани шагали километра два. Темь. Холод. Пронизывающий ветер. Снег. Замерзли, как цуцики... Наконец достигли цели. Из ледяных окошек одноэтажного здания тускло пробивался свет. Над окнами свисали здоровенные сосульки. Эх, скорее бы внутрь – не помыться, так согреться! Вошли – обычная гражданская баня, только разов в десять хуже, чем у Мишки в райцентре. В бане чуть только теплее, чем в предбаннике. Вместо горячей воды – теплая. В парной, конечно, пара нет. Веников тоже. И мыться в этой обстановке расхотелось. Не успели как следует согреться, как уже приказание освободить баню. Выскочили в предбанник – что такое! И предбанник совсем другой , и одежды нет вовсе, а из окошек выдают всё армейское: в одном – кальсоны и рубашку, в другом – сапоги, брюки, гимнастерку, в третьем – шинели и шапки.

Раздались возмущенные голоса.

-Что за шум? – грозно спросил сопровождающий.

-Да кальсоны напялить не могу! – раздался голос от окошка.

-Это неважно. В казарме разберетесь.

-Но ведь я размеры называл, когда записывали! Где я в казарме-то другие возьму?

Силин тоже получил исподнее и примеривал на себя. Рубаха почти впору, а вот кальсоны – до подмышек.

-Возьми мои! – не растерялся Мишка, крикнул тому, у окошка. – В самый раз тебе! Гулливеровские!

Кто-то засмеялся. Поменялись. Теперь эти кальсоны и Мишке оказались чуть коротковатыми, но дальше выбирать не стал – все равно по размеру здесь тебе никто ничего не приготовил, не дома. А другие новобранцы упрямо подходят заменить, но неизменно из окошка доносится:

-Отойди, салага!

Пока навели порядок, наиболее рьяные успели схлопотать по уху.

Кто оделся, тех, чтобы освободить предбанник, тотчас повыгоняли на улицу. Стояли на морозе и ждали, пока остальные вымоются и оденутся... От нечего делать Мишка расхаживался, разыскивая в толпе своих знакомых. Где же они? Ермилов и Сидоров, вроде бы, одевались при нем. А где они теперь? Все в сером. Все в этих сумерках вроде на одно лицо. Наконец узнали друг друга. Оказывается, уже проходил мимо них пару раз да не признал. Они дурашливо, с прибауточками оглядывали друг друга – все лучше, чем стоят и киснуть.

Из бани – прямым ходом до столовой, когда уже время перевалило за восемь вечера. Меню – кастрюля каши со свиным салом на десятерых. Каша оказалась перловой. Хотя Миша ее на гражданке не очень уважал, но после такого дня зауважаешь! Проголодавшимся призывникам дали еще и добавки...

Привели в казарму. Здесь ранее прибывшие призывники уже начали проходить курс молодого бойца, в обиходе называемый карантином. Помещение огромное, заполненное двухъярусными кроватями. Силину досталось место наверху, внизу лежали те, кто приехал днями раньше. Ну и ладно. Спокойнее. В этот призыв сюда большой группой попали азербайджанцы. Мишиным соседом оказался Мамедов Курбан.

-Мне бы только в отпуск попасть домой, – сказал мечтательно Мамедов перед отбоем, потирая облупленный нос. Когда уж он успел обморозиться, еще ведь и морозов-то настоящих не было? – Я бы хрен сюда вернулся!

-Как это! – удивился Миша.

-Помер бы кто-нибудь, отец, мать там, сестра...

-Типун тебе на язык! Разве так можно про родственников?

-Так они бы для начальства померли, – меланхолично протянул Мамедов. Потом из-под сталинских усов обозначилась улыбка. – Дать кому надо в военкомате или еще где – будет шито-крыто.

Силин подивился строю мыслей Мамедова. И этот туда же! Еще пороху не нюхал, а уже лыжи навострил! Мишка бы никогда до такого не додумался. Что ты! Не дай Бог – на родню беду еще накличешь! И будешь потом всю жизнь себя корить. Да и друзья его сосновские – Серега Согрин, Федька Комаров – разве могли такое подумать! Язык бы не повернулся такое сказать!

-Зачем пугаться? – спокойно продолжал Мамедов, уловив Мишкино настроение. – У вас свои законы, у нас свои законы. Вы же наших законов не слушаетесь, а почему я должен ваших слушаться?

-Так ведь законы – для всей страны, – сказал Силин. – Ты, может, хотел сказать про обычаи?

-Ну да, обычай. У нас обычай совсем не такой. Ты женат, нет?

-Нет.

-И я нет. А будешь жениться – жена тебе бесплатно будет. У нас калым надо платить.

-И много калыма?

-У кого как, когда три, четыре, а то и шесть тысяч. Когда и больше платят.

-Ничего себе!

-Мне после службы надо еще зарабатывать калым.

-А родня не может помочь?

-Вы вот думаете, что все мы богатые. У нас тоже разные есть. Был бы богатый, сюда бы не попал. Тут наших богатых нету.

-А как же ты от службы хотел откупиться, раз такой бедный?

-Мало-мало е-есть!..

Да-а! Дела! Что имеем – не ценим. А ведь на Маше Параваевой он может запросто жениться, и никакого калыма не надо... Нет, лучше про нее не думать... Как ни умотал сегодняшний день, но вспомнив Машу, Миша растревожился, постепенно охватывающая дремота куда-то исчезла. И он стал про себя считать, чтобы отвлечься. И уже совсем было заснул, когда зашумели в том крыле, где койки еще оставшихся дембелей. Силин прислушался, – наверное, напились и будет драка. Но что-то непохоже.

-Дневальный! Свет!

Во всей казарме зажглись лампочки. Силин зажмурился. Уж не могли только в своем крыле зажечь.

-Е-е-есть, падла!

В том конце началась суматошная возня. Кто из призывников, умаявшись, спал, а кто, вроде Силина, лежал прислушивался и ждал дальнейших событий.

-Э, а чего это салаги лежат? Дневальный, подыми!

-Рота, подъем! – заорал дневальный. – Карантин, подъем!

Пока еще никто особо не шевелился, – ребята только что с гражданки, присягу не принимали, дембеля им особо не указ.

-Че лежите, вшей кормите!

Откуда в наше время в армии вши? Это в первую мировую, в гражданскую да еще в период разрухи – были вши, вспомнил историю Силин. Хотя!.. Ведь только что в подмышках пару раз чесанулся, но мало ли что – может, новое исподнее притирает или просто нерв какой разгулялся. Глянул вокруг – парни некоторые уже разделись и в белье рассматривают.

-Есть!

-Бляха-муха, о, какой БТР!

Неужели вши! Ведь только что из бани и чистое все надели – невероятно! Силин торопливо скинул рубашку и кальсоны, вывернул наизнанку и начал осматривать... Ничего, вроде, нет...

И в это время раздался смачный хруст снизу, от Мамедова.

-Убил, – сказал он спокойно.

-У меня, кажется, нет, – сказал Силин, продолжая осматривать белье.

Что это! В рубахе за швом затаилась здоровенная вошь! Теперь понятно, почему бельевых вшей прозвали БТРами, – они в несколько раз больше обычной этой твари. И еще! Силин скорее достал спички, чиркнул и прямо на коробке сжег эти чудовища. Потом торопливо скинул кальсоны и тоже стал осматривать. Ничего больше не нашел. Уже все успокоились, дневальный потушил свет, но Миша лежал с открытыми глазами и прислушивался к телу – не зазудится ли где. Понял, что подобное состояние и у других ребят. Несколько раз помстилось ему, что серые гадины принялись сосать кровь. Он, как и некоторые другие, вскакивал, осматривался при зажженной спичке, пока дембеля их не обматерили и с их стороны не прилетел сапог, который шмякнулся о перегородку. Силин затих. И вскоре провалился в сон.

 

...Вернулся Мишка в свою Сосновку. За околицей на горе встречают солдата друзья и родственники – мать, отец, бывшие однокашники Федя Комаров, Серега Согрин, дядя Фрол Кузьмич, двоюродный брат Вася Елизаров с Нового Света с матерью, тетей Прасковьей, председатель колхоза Клим Иванович... – много народу. Тетя Дуся, секретарша правления колхоза, низко кланяется, подносит хлеб-соль.

-Добро пожаловать Михаил-свет-Иванович! – говорит председатель. – С благополучным прибытием, защитник ты наш. Заждались мы тебя!

Хорошо и легко Мишке! Он снова в родном краю благословенном. И ждет его здесь долгая и счастливая жизнь... Уважаемый он человек, вот и собрались все его привечать. Оттого и радость внутри. Ценят его и любят. А Маша любит? Где она? Миша оглядывает население Сосновки и нигде ее не видит. Грустно, тревожно и обидно. Как она не почувствовала сердцем его возвращения и не догадалась встретить? Где она? “А ты какое такое богатство нажил, чтоб тебя встречать?” – слышится Машин голос... Действительно, какое? Мамедов придет к невесте с калымом. А он? Мишка оглядывается и видит, что тащит за собой армейскую вошь! Вот почему ему было так тяжело шагать! А ведь это она, вошь, тащит его назад! “Пойдем!” – упирается вошь, не пуская его к своим деревенским. Мишка упрямится, не хочет идти. Он же в деревню уже прибыл. Вот и председатель сказал: “С прибытием!..” Так он же, вроде, в армию прибыл!.. “Пойдем!..” Чего так разоралась вошь проклятая!.. Да он же сейчас не дома, а в армии! Сон вмиг слетел!

-Подъем! – орет дневальный. – Рота, подъем!

Мишка быстро соскочил и начал торопливо одеваться, как и все кругом.

-Рота, строиться!

На ходу застегивая гимнастерку, стал в строй.

-Отставить! – сказал старшина Ревко. – Отбой!

Мамедов кинулся к кровати, Мишка за ним. Разделись, легли. Снова команда:

-Подъем!

И всё сначала. Как ни старался Мишка, но не поспевал за проворным Мамедовым.

-Ну и шустрый же ты! – похвалил его.

-Зачем штаны – на пуговицы? Зачем портянки мотаешь? Старшина тебе в ширинку или в сапог полезет? – подсказал Курбан.

При очередной команде старшины Мишка тоже создал показуху и стал в строй одним из первых.

Оказалось, за ними уже наблюдает заступивший на службу прапорщик Зубко. Он вышел вперед, вытащил из кармана спички, зажег одну и поднял ее:

-Всё внимание сюда!

Но ребята и так уже уставились на спичку.

-При подъеме вы должны стать в строй до того, как погаснет спичка. Поняли? До того! А теперь всем надеть шинели и снова в строй!

 

 

Шинель, или Прочие телодвижения

Оделись, выстроились.

– ...твою мать! – восхитился Зубко и ещё раз пробежал глазами вдоль строя. При этом взгляд его шнырял по ногам, будто перед ним красавицы на конкурсе красоты.

Зубко ещё раз подкрепил восхищение трехэтажным матом. Кто-то хохотнул. Миша не утерпел, высунулся и поглядел на строй. Действительно, было на что поглядеть: на многих шинели свисали почти до пола. Да и на нем – до пяток.

-Выйти из строя! – приказал прапорщик и указал пальцем, кто это должен сделать.

-Как фамилия?

-Ермилов.

На Ермилове шинель сидела ладно, была укорочена до колена, да и форма военная ему шла. Молодец Ермилов – уже и шинель успел подогнать и смотрится браво! Сейчас его прапор в пример всем поставит.

– ...твою мать! Чурка с глазами! – заорал прапорщик. – Это кто ж тебя надоумил шинель обкорнать?

И тут Силин понял, что Ермилов сегодня вовсе не герой дня, а совсем даже наоборот. Ермилов, естественно, не выдал, – кто его надоумил шинель обкорнать. Что он – дурак, самого себя выдавать! Он молча потупился.

-Что такое шинель для солдата? – вперился в Ермилова Зубко, а затем прострочил строй вопрошающим взглядом.

Всем известно, что такое шинель, именно потому тут кроется, может, подвох, и никто не спешит прапорщику отвечать. Зубко выдержал паузу, чтобы все осознали, что он сейчас изречет нечто особо важное:

-Шинель для солдата – верная подруга. Мать умрет, жена изменит, а винтовка никогда! Вот так и шинель. Когда солдат ночует в поле, чем он кроется?

-Матом, – тихо ответил Кривцов.

-Разговоры в строю! Шинелью кроется!

-После марш-броска на привале куда он ляжет?

-К бабе под бочок, – сказал кто-то слева. Видимо, ребятам становилось интересно отвечать на вопросы прапорщика. Но, к счастью, тот не услышал.

-Когда хлещет дождь, град, опять же – чем он кроется?

-Опять тем же, – заметил и Силин.. Его тоже захватила эта игра в вопросы-ответы.

-Так что же ты издеваешься над своей шинелью? – обратился Зубко к Ермилову. – Запомните все! Больше повторять не буду! Шинель должна быть 28 сантиметров от пола – достаточно длинной, но и удобной при ходьбе, беге и прочих телодвижениях.

-Товарищ прапорщик, вопрос можно? – понесло Мишку.

-Можно. Только в следующий будешь обращаться по всей форме: “Товарищ прапорщик, разрешите обратиться!” Говори!

– Товарищ прапорщик, разрешите обратиться!

-Разрешаю. Говори.

-А что это за “прочие телодвижения”?

-Фамилия?

– Силин.

-Рядовой Силин, выйти из строя!

Мишка этого не ожидал. Он думал, прапорщик будет терпеливо объяснять, а тем временем ребята от души повеселятся. А теперь в центре внимания он оказывается. Пришлось выйти из строя.

-Так вот! – сказал прапорщик. – Сейчас рядовой Силин служит нам наглядным пособием и изобразит прочие телодвижения. Рядовой Силин, ложись!

Мишка опешил. Он ожидал всего, но только не этого. После сальных реплик на вопросы прапорщика уже само слово “ложись” звучит более чем двусмысленно. Не уподобляется ли Мишка тому, с кем можно ложиться солдату на шинель? Ведь тогда на смех поднимут! Прилепят какую кликуху – век не отмоешься. Иди потом доказывай, что ты не верблюд. Нет, лучше не выполнять команду. Силин продолжал стоять.

-Рядовой Силин, почему не выполняете команду? – наступал на него прапорщик.

Силин молчал. Прапорщик хотел было влепить ему пару нарядов вне очереди, но вспомнил, что это еще только курсы молодого бойца, парни ещё не принимали присягу, поэтому за невыполнение приказа нельзя спросить по всей строгости воинской присяги, да и наказать нельзя, и если сейчас он будет настаивать, а новобранец заупрямится, тут ничего не поделаешь, и его авторитет очень даже может пострадать. Он отступил, приказал Силину снова стать в строй. Но в такой ситуации дело все-таки надо было довести до конца. Прапорщик прошелся вдоль строя и указал пальцем, кому выйти из строя. Вышел Вася Сидоров.

-Рядовой Сидоров, ложись!

Сидоров лег плашмя лицом вниз на казарменный пол.

-Рядовой Сидоров, перед вами стоит задача – достичь по-пластунски и закидать гранатами огневую точку противника.

Лежащий смотрел на прапорщика, но ползти и не думал.

-Рядовой Сидоров, приказ слышали? – подал голос старшина Ревко. – Исполнять!

Сидоров, видно, нутром понял, что первейший отец для солдата – это непосредственный командир, т.е. старшина Ревко. Лучше отца родного ослушаться, чем его. И пополз. Но через пару метров его ноги запутались в полах шинели и дальше он забуксовал. Сколько ни перебирал ногами, носки его сапог цеплялись не за пол, а елозили по шинели.

-Вот вам в натуральном виде и прочие телодвижения! – сказал довольный результатом прапорщик. – Что и требовалось доказать! А все почему? Потому что шинель у Сидорова длиннее положенного. Ермилов – тот наоборот, в чистом поле замерз бы в коротышке-шинели. Сидоров и Ермилов, поменяться шинелями!

Низкорослый Сидоров и Ермилов поменялись шинелями, после чего Зубко снова обрел довольное выражение лица:

-А теперь всем заняться подгонкой шинели! Разойдись!..

 

Подошло время обеда. Строем дошли до столовой. Первая смена еще не отобедала, поэтому дали пару кругов с песнями вокруг столовой. В одних гимнастерках потом еще стояли у входа и мерзли... Пока пообедали да пришли в казарму, прошло прилично времени. В казарме выяснилось, что пропали три шинели, – их подменили затасканными старыми. Пропала и Мишина шинель. Взамен оставили какую-то помятую, в рыжих масляных разводах.

-В этой дерюге мне теперь всю службу и ходить? – завозмущался Силин.

-А у меня какая, видел? – подал голос Мамедов и развернул перед Мишей свою – тоже видавшую виды.

-Как же в них мы теперь домой поедем? – всё ещё сокрушался Силин.

-Я тоже так думал, – подал голос Мамедов.

-А сейчас по-другому думаешь?

-Ага. Домой поедем, – у салаг шинели новые возьмем. Тут все, говорят, так делают. Мы же дембеля будем!

-Так ты же поедешь домой еще до срока, там и останешься. Сам же говорил!

-Говорил, но может и не выйти. Кушать хочешь, нет?

-Еще спрашиваешь! У тебя запас, что ли?

Если по приезду после бани натрескались с добавкой от души, то больше такого обилия уже не перепадало. Теперь миски на десятерых за одним столом явно не хватало.

-В армейском магазине конскую тушенку продают. Мы неделю уже берем.

Ребята надели шинели и кинулись в магазин, пока он не закрылся на обед.

Конина в металлических банках была мерзлой. Развели за казармой костер и покидали банки в пламя. Потом, обжигая пальцы, открыли горячую тушенку.

-И чем только в столовой кормят! – возмущался Ермилов, наворачивая конину. – Я не смог в столовой разжевать даже, прямо так проглотил. Верблюжатина, что ли?

Поговаривали, что да, – верблюжатина. Может, и так. Потому что эта жилистая масса все равно как следует не разжевывалась, а потом желудок выталкивал его наружу... Миша вспомнил недавно услышанный и всем понравившийся анекдот.

-Как вас кормят, товарищи гвардейцы,? – спросил командирским тоном Силин.

-Командир сказал, что хорошо! – гаркнули все разом...

 

Поэма прапорщика Зубко о пехоте

Силин не очень-то обрадовался, когда узнал, что будет служить в пехоте. Вспомнил, как в деревне парни, служившие в других родах войск, похлопывали по плечу какого-нибудь неудачника и при этом приговаривали снисходительно: “Эх ты, пехота!” И это звучало почти что как: “Эх, шляпа!” К тому же пришивать надо красные погоны, какие носят внутренние войска, охраняющие зеков. Пехота она и есть пехота...

Но совершенно другого мнения был прапорщик Зубко. Он прямо-таки влюблен в пехоту. Он прочитал новобранцам длинную поэму о пехоте. При этом прохаживался взад-вперед перед строем и как бы рассуждал с собой, не обращая внимания на окружающих.

По словам прапорщика выходило, что кое у кого сложилось нехорошее и глубоко ошибочное мнение, что пехота – бросовая часть армии. “Мысли, что ли, он читает?” – подумал Мишка. Конечно, пехота будет бросовой частью армии, продолжал Зубко, если сюда будут присылать пижонов вроде Ермилова, не исполняющих приказы вроде Силина, недоучившихся вроде Кривцова. Если будут присылать всяких недоумков, дегенератов, откуда же тогда взяться из таких солдат Кутузовым, Суворовым и прочим другим видным военачальникам? Тогда, конечно, пехота станет отхожим местом Вооруженных Сил, бросовой частью армии. Но глубоко, очень глубоко ошибается тот, кто так думает. Я не буду говорить о том, что пехота – самая древняя армия у всех народов. И только по одному этому уже служить в пехоте – великая честь.

Но возьмем другую сторону вопроса, продолжал Зубко. Можно разгромить всю технику, всю боевую мощь врага, но если будет сохранена боеспособная пехота – поражения нет. Вот почему противник стремится в первую очередь поразить живую силу – пехоту, вот почему командующий стремится избежать потерь в живой силе.

Возьмем нашу славную отечественную историю. О чем думал Кутузов, когда сдавал Москву французам? Правильно ли он поступил, сдавая столицу? История показала – поступил он совершенно правильно. Он сохранил пехоту и затем поразил французов. Лучше бы, конечно, не сдавать Москву, мы с вами должны совершенствовать свое боевое мастерство, физическую и политическую подготовку, чтобы подобного больше не повторилось. Но мы с вами не в столице, не у стен Кремля, и нам внешний парадный лоск ни к чему. Нам надо перво-наперво овладеть приемами боя. Совершенствовать боевую подготовку. Хотя будем требовать и строевой подготовки, чистых воротничков, блеска пуговиц и начищенных сапог. Одним словом, – строго по уставу. Но главнее главного – бдительность, боевая да физическая подготовка.

Гляжу на вас, продолжал Зубко, какие вы, на хрен, вояки! Вас же противник соплей перешибет! Взять китайского солдата: он съест горсточку рису да совершит марш-бросок на полсотни километров. А вчера что мы видим? У нас был не марш-бросок, а натуральная прогулочная проверочка, и то половина уже выдохлась! Нет, с такими солдатами я бы в бой не пошел! Ну и где ваша закалка? Дрожите, как цуцики! Главное в наших суровых забайкальских условиях – сохранять себя как боевую единицу. Зачем нам пижонистые солдаты? Прапорщик поглядел на Ермилова, который не послушался-таки доброго совета и взял сапоги впритык, на строевой подготовке в тесной обуви на плацу у него затекали ноги, и он выбивал дробь зубами. Зачем нам обмороженные солдаты? Это камешек в адрес южан, кое-кто из них уже ходит с облупившимся носом. У Силина пока все в порядке – сибирская закалка она и в Забайкалье сгодилась. Хотя здесь и у сибиряков есть уязвимое место: после малейшей царапины ранка долго не заживает, все время сочится сукровица, заживет маленько, нечаянно заденешь – опять сочится...

А тем временем прапорщик Зубко продолжал свою поэму о пехоте.

Что было бы, если Кутузов оставил Москву, а Наполеон туда не вошел? Москва бы не считалась сданной врагу, не считалась завоеванной. И мы не имели бы этой досадной страницы в истории Отечества. Можно наголову разбить противника, но если пехота не ступила на территорию врага, эта самая территория не считается завоеванной. Наша задача состоит в том, чтобы не допустить к нам живую силу противника...

Вот что такое пехота! Не пишите домой о трудностях службы, а пишите с гордостью, что вы попали в пехоту и имеете честь служить в пехоте, в славных мотострелковых частях. Не надо писать, что вас плохо кормят, плохо греют, обувают, одевают. Я вам говорю, государство обеспечивает вас хорошо! Но вы не будете здесь пухнуть от сна, жрать от пуза. Запомните! Солдат должен быть полураздетым, полуразутым, полуголодным, но уметь метко стрелять и овладевать прочими боевыми приемами. А стрелять мы вас научим...

 

 

Первые стрельбы, щетки-браслеты и “тысяча мелочей” на голове

Обещания прапорщика Зубко были не пустые слова. В этом Миша убеждался всё больше. Первые стрельбы начались еще на курсах молодого бойца. Миша раньше держал в руках ружье – отец его был в свое время профессиональным охотником госпромхоза и в классе пятом приучил его к стрельбе. Когда его вызвали на огневой рубеж, Силин спокойно прицелился под черный круг мишени, как учил его еще отец и здесь наставлял инструктор, затаил дыхание, но в глазах заплыло то ли от тумана, то ли от летящей снежной крупчатки. Наконец он почувствовал, что мишень “не уплывает” и плавно нажал на спусковой крючок автомата. Попал и получил зачет, хотя это упражнение с первого раза смогли выполнить лишь единицы.

Потом стреляли по движущейся фигуре, которую нужно было поразить из трех выстрелов. Силин снова попал с первого раза... Было какое-то странное чувство, когда мишень человеческой фигуры стала клониться набок и медленно оседать. Мишке на мгновение показалось, что выстрелил не по бесчувственной фанере, а по самому что ни есть живому человеку. Поначалу не верилось, что вот взял и поразил цель. Затем увидел, что так оно и есть, и в душе – восторг и гордость, и лишь потом, уже потом как бы между прочим мелькнула мысль, что ведь таким манером, поганец, мог и человека запросто порешить... Мелькнула эта мысль, какая-то затаенная и робкая, как бы не имеющая права на существование, незаконная – и тут же исчезла...

-Ну и молоток! – одобрил его Денис Кривцов. – Стреляешь как заправский снайпер!

Сам Денис попал таки, но с второго раза. Ермилов и Мамедов промазали. Об этом было объявлено перед строем, когда уже пришли в казарму. 

-А у меня щетку украли! – заявил Ермилов, когда разборка стрельб закончилась и разбрелись по казарме.

-И у меня тоже! – сказал Сидоров.

Силин заторопился к своей тумбочке. Щетка была на месте, но красивая прозрачная оранжевая ручка отломана у самого основания, так что щетку и в руки не возьмешь.

-Нарочно, что ли, портят вещь? – завозмущался Силин.

-Дембеля делают браслеты на часы, – заметил Мамедов.

Силин вспомнил, что кое у кого действительно видел эти яркие, как украшения папуасов, самодельные браслеты.

-Ну и что хорошего в этих браслетах? – обратился он к Мамедову.

-Красиво, – ответил тот. – Домой поеду, себе тоже сделаю.

-У тебя самого хоть щётка-то цела, браслетчик? – спросил Силин.

-У меня всё тут, – постучал себе по лбу Мамедов.

Чокнулся парень, подумал Силин. Но Мамедов, видимо, понял, что поставил собеседника в затруднительное положение, и решил рассеять недоумение.

-Гляди! – сказал Курбан и извлек из-за козырька шапки зубную щетку, нитку с иголкой, спички, запасные пуговицы, ленточку белой материи на воротничок и разобранный бритвенный станок с лезвием.

Мишка восхищенно присвистнул. Век живи, век учись! В гарнизонном магазине он купил новую щетку – от греха подальше невзрачного серого цвета, непрозрачную, отломил конец ручки, чтобы , если что, не привлекала к себе внимания браслетчиков и чтобы немного место занимала, ведь в шапку надо будет запрятать много еще кое-чего.

Так он потихонечку набирался житейского опыта... При очередном посещении бани ребята подсказали ему, чтобы он сменные портянки не сдавал, в двойных теплее. Силин так и сделал. А потом и вовсе, по примеру бывалых солдат, старался реже попадать в баню, боялся подцепить вшей вместе с очередной сменой белья. Носимое белье старались постирать сами при подходящем случае...

 

Драка

Миша проснулся от шума. Может, учебная тревога? Вроде, нет. Ребята соскакивают и бегут в сторону комнаты отдыха. Он тоже побежал. Шла драка. Над кучей-малой то и дело взлетала бляха солдатского ремня. С Мишей одновременно подскочил и Мамедов. Оба кинулись разнимать. Кого бьют, – наших, не наших?.. В любом случае надо сначала остановить драку, а там уже разбираться в спокойной обстановке. Русские утишали подскакивающих азербайджанцев, а азербайджанцы – русских. Кое-как утихомирили, при этом Силин получил увесистый пинок. Разгоряченный, повернулся отплатить обидчику, но кто он? Бить наугад – подлить масла в огонь. Хорошо еще, – отделался без синяков и царапин...

Выяснилось, драку затеяли Ермилов и Алиев. Алиев в комнате отдыха забыл на подоконнике свои сигареты, когда вернулся, сигарет, конечно, уже не было. Зато Ермилов сидел на подоконнике, дымил и крутил в руках точно такую же пачку сигарет. Алиев вырвал пачку. Ермилов не стерпел нахальства. И пошла буза. Когда разняли дерущихся, Ермилов представил свое алиби – по надписи адреса изготовителя можно было убедиться, что сигареты изготовлены табачной фабрикой именно того города, откуда прибыл служить Ермилов. То есть табак – из старых его запасов. Всем понятно, что у азербайджанца не могло быть таких сигарет. Выходит, Ермилов курил сигареты свои. Недоразумение уладилось.

Но наутро выяснилось, что у Алиева “фонарь” под глазом и съехала набок челюсть. Ну всё! Теперь Ермилову несдобровать!..

Выстроили всю роту. Пришел замкомполка подполковник Орлов.

-Что вы это себе тут позволяете! – начал он грозно, вышагивая перед строем. – Ваши отцы сражались бок о бок против фашистов, можно сказать, грудью друг друга прикрывали, выносили с поля боя. А вы? Не успели как следует познакомиться, а уже себе драку позволяете на национальной почве!

“Какая такая национальная почва? – с удивлением подумал Силин. – Курцы всего-навсего с сигаретами не разобрались, и вдруг – “национальная почва”!

-А вражда на национальной почве имеет политическую подоплеку, – продолжал замполит полка. – И виновный в этом понесет заслуженное наказание. Рядовой Алиев, покажите, кто ударил?

Избитый вышел и стал проходить вдоль строя.

-Вот этот, – указал он неожиданно на Силина.

Мишка побледнел. Он-то точно знает, что не виноват тут ни с какой стороны. Не ожидал такого коварства. Испугался. Теперь затаскают и ничем себя не обелишь. Ну как, как докажешь, что ты ни при чем! Ах, да! Ведь они вместе с Мамедовым подошли к дерущимся!

-Мамедов, скажи ему! Мы ведь вместе с тобой подошли разнимать, когда там вовсю дрались!

Никакой реакции! Неужели и Курбан сейчас подтвердит слова Алиева, и произойдет непоправимо страшное? Наконец Курбан стал по-своему что-то быстро-быстро говорить Алиеву, который при этом вертел головой то в сторону Мишки, то Мамедова.

-Нет, не он, – сказал Алиев и пошел дальше вдоль строя. – Вот этот, – указал на рядового Карапетяна.

Все замерли.

-Товарищ подполковник, разрешите – сами выясним и вам доложим! – обратился командир роты старший лейтенант Стрельцов.

Не в интересах “старлея” раздувание этого дела. Он уже отслужил положенные пять лет в Забайкалье, гладок послужной список, так что прямая дорога на Запад, – в Польшу, Чехословакию или Германию. А этот случай неожиданно может подпортить служебную биографию, и вместо Запада очень даже можно загреметь в обратную сторону, – куда-нибудь в Совгавань...

Предложение комроты насчет саморазборки замполита полка тоже устраивало: его должны вот-вот перевести в Читу в штаб округа, а это драка вполне может подмочить репутацию. И в его интересах подавить возможную огласку неприятного инцидента в самом зародыше, тут же в пределах части. Не то дальше так раздуют этот в общем-то бытовой случай, что попадет во всякие отчеты в разряде ЧП. Уж службисты в штабах всех уровней воинской епархии об этом постараются, можно и не сомневаться.

Замполит с глубоким удовлетворением отметил, какой молодец Стрельцов! Понимает обстановку, быстр и сообразителен. Надо будет подробнее ознакомиться с его послужным списком, и если все нормально, при случае поощрить. А, впрочем, как еще должен поступить старший лейтенант? Когда он прекрасно знает все последствия и для младших командиров. Тут уж начнется цепная реакция. Тем более, если выяснится, что избиение было групповым. Тогда уж все трубы затрубят!..

Командиру первого взвода младшему лейтенанту Свинцову душу своротило, когда Алиев указал на Карапетяна. Тот “дед”. И если понесет наказание, дембеля могут здорово насолить. Дружные армяне, которых в полку человек двадцать, уж точно подстроят пакость. И отвечать в первую очередь ему, Свинцову, непосредственному командиру Карапетяна. Еще свежо в памяти, как дембеля прошлой осенью наказали командира второй роты капитана Зюкова за то, что тот приказал вылить обнаруженные на чердаке канистры с бурдой, – накануне отъезда дембелей домой вдруг пропал из ружпарка затвор снайперской винтовки, конкретно еще не закрепленной по списочному составу как личное оружие. Уж как ни умолял комроты перед строем хотя бы втихоря подкинуть затвор в ружейный парк, чтоб виновника никто не узнал, как ни взывал к человеческому сердоболию, – так пропажу и не нашли. Не помог и шмон перед посадкой в эшелон... Так подстроят, что и концов не найдешь, если сейчас зацепятся за Карапетяна. Все теперь зависит от замполита полка, какое он примет решение...

-Выяснять конкретного виновника предоставляю самим право, – вынес вердикт замполит. – А вы, товарищ старший лейтенант, лично доложите мне, – обратился к Стрельцову.

Когда расходились, к Мишке подошел Карапетян с дружком Геворкяном.

-Друг, скажи, что ты ударил, – предложил Геворкян. -Ты только начинаешь службу, тебе ничего не будет.

Силин подивился такой странной логике, но промолчал.

Стоял в стороне, молчал, не вмешивался и старшина Рябко. Как потом выяснилось, он, оказывается, знал, что еще до приезда Силина Карапетян затаил зло на Алиева, они вроде не поделили телогрейку, которую южане обычно носят под гимнастеркой.

Армяне вступили в дискуссию с азербайджанцами. При этом Карапетян иногда поглядывал на Силин недобрым взглядом...

 

Учебная тревога

-На курсах молодого бойца вы познакомились с азами воинской службы. – сказал старший лейтенант Стрельцов на занятиях по военной подготовке. – А сейчас вы приняли присягу, цацкаться больше не будут, и с вами можно говорить о вещах, которые составляют государственную тайну. Так вот, в случае нападения реального противника наша с вами задача – выехать из части при всей своей военной технике и за четыре часа добраться к государственной границе в заданный пункт укрепрайона. И до подхода новых наших сил сдерживать противника в течение двух часов.

-А потом куда? – спросил Мишка.

-Для нас приказ будет один – выполнить боевую задачу, – не совсем понятно ответил комроты.

-Бешбармак мы будем, – догадался кто-то из азербайджанцев.

-Все рассчитано, – буркнул и Денис Кривцов. – Нас раскромсают – подвезут новую партию пушечного мяса.

-Разговорчики! – повысил голос старший лейтенант. Затем он начал объяснять, какими должны быть действия роты в период учебной тревоги...

 

 

-Рота! Тревога! Подъем! – пронеслось по казарме ни свет, ни заря. Это надрывается дневальный.

Куда подевалась обычная расхлябанность! Все повскакали с мест, стали быстро одеваться. Мише показалось, что и оделись-то все намного проворнее, чем обычно. Обязанности каждого при тревоге известны. Денис Кривцов и Миша Силин кинулись одеялами завешивать окна. Потом Мишка быстренько побежал в ружпарк за своим и автоматом водителя бронетранспортера Паши Волкова, прихватил противогазы и подсумки. Паша уже сорвался к своему бронетраспортеру, чтобы успеть завести, прогреть боевую машину и вовремя выехать из бокса, – суметь уложиться в зимнее нормативное время. С оружием, противогазами и подсумками Силин торопится из казармы в автопарк, где Пашка уже крутится возле бронетранспортера.

-Ну как, заводится? – интересуется Мишка.

-Крути давай колеса! – приказывает Волков.

Тут уж перечить Пашке никак нельзя, тут безоговорочно его владения, его территория. Миша всегда дивился, как в такие минуты преображался Волков. Обычно – увалень, а сейчас все делает по-деловому, без лишней суеты. Силин начинает крутить колеса, а Волков в это время возится с двигателем, который никак не хочет заводиться. Мороз-то на улице нешуточный! Наконец двигатель зачихал-закашлял и стал выбрасывать едко-сизую струю дыма...

Бронетранспортеры выехали из части и направились на Восток за сопки, где формировалась колонна. Но Силин, помощник водителя БТРа, зачислен еще и в команду по загрузке снарядов.

Склады с боеприпасами за сопками, с дороги их не видно. Их местонахождение вроде бы военная тайна, но всякий раз, когда местный рейсовый гражданский автобус останавливается посреди голой степи, кондукторша выдает военную тайну – громко объявляет: “Остановка “Склады”!

Вот миновали и эту остановку, свернули в сторону. Машину с солдатами затрясло как по обычному проселку, хотя она двигалась, не разбирая дороги, – кремнистая почва Забайкалья позволяет ездить в каком угодно направлении в любое время года... Эх, дома бы в Сосновке иметь такую почву! Езжай, куда хочешь! А то чуть заморосило – раскисли все дороги. В райцентр и не думай ехать напрямик по старому тракту: так развезет, – пока полрощи под колеса не вырубишь, и не выберешься. А в окружную по новой шоссейке путь втрое длиннее... Да, поносился по райцентру на мотоцикле. – и напрямик, и в окружную. Маша крепко обнимала его за плечи... Да что это она все лезет и лезет в голову! Уж лучше отвлечься от таких мыслей. Может, и прав прапорщик Зубко, когда говорит: вас надо всегда чем-то занять, чтоб в башке у вас шарики за ролики не заходили, и всегда подымать пинком под зад, когда закемарите, – чтоб по ночам не шарахались. Сейчас бы в машине в самый раз покемарить, но трясет сильно, а пуще всего мороз донимает. Вон и Кривцов с Сидоровым скукожились, а Мамедов – тот и вовсе дубаря дает, – и телогрейка пол гимнастеркой не греет.

Наконец добрались до складов. Выскочили, – только еще две машины прибыли. Значит, остальных стой и жди на морозе. Склад, конечно, еще не открыт. Да и что толку – там почти как на улице. Разве что от ветра стены немного укроют.

-Ну их! – -махнул рукой Денис Кривцов. – Зайдем за сопку, хоть костром погреемся.

Заплясали на валявшихся пустых ящиках, разламывая на дрова. За сопкой, где меньше ветра, сложили костер, достали предусмотрительно прихваченное сухое горючее, развели огонь. Валенки сунули в язык пламени. Пимы у всех рыжие... Когда Миша получал свою пару из каптерки в первый раз, подивился их необычному цвету.

-Товарищ старшина! Так вроде у нас породу рыжих овец не вывели еще! – обратился к Ревко. – Это чьи же такие мериносы будут?

-Сосновские, рядовой Силин! – заулыбался тогда старшина. – Сосновские и будут.

Кругом захохотали. Происхождение цвета валенок выдавал характерный запах паленого. “Надо же! Дураки какие! – подумал тогда Мишка. – Обутку почем зря портят! Со зла, что ли?..” А сейчас вот сам в костре нагоняет рыжину попеременно то на левом валенке, то на правом, – голь на выдумку хитра! Еще неизвестно, где лучше прогревались вечно сырые валенки, – в казарме на холодных батареях или в чистом поле на костре.

Вот все бригады в сборе. Открыли склады, и закипела работа. Ящики тяжеленные, и вдвоем еле управляешься. За работой разогрелись, дело пошло веселее. Загрузили три машины – выполнили задачу. Собрались на перекур.

-Чего стоите! Подлетел к ним майор, которого солдаты, кроме как на складах, нигде и не видели. – Помогайте!

На “гражданке” послали бы его куда подальше, а тут нельзя. Опять впряглись в работу...

Потом эти ящики со снарядами снимали с машин, затаскивали в склад, складировали. Основательно вымотались, и чтобы снова не заставили горбатиться за нерасторопных, забежали за склад. Но тут долго не простоишь, – разгоряченное тело, остывая, ощущает мороз еще острее.

-Вот служба собачья! – выругался Кривцов.

-Что стоит привезти будку с буржуйкой, чтоб зайти да погреться? – заметил Ермилов.

-Многого хочешь, – выдавил дрожащими губами Сидоров. – Они это специально, чтоб над солдатом поиздеваться.

-Неправильно понимаете ситуацию, – голосом старшего лейтенанта сказал Силин. – Может, и на войну изволите поехать, как Емеля на печи? В наших суровых забайкальских условиях обстановка должна быть максимально приближена к боевой! Вот почему у вас, товарищи бойцы, сейчас на носу капли-сопли, по коже мороз и на душе зима! Сидоров, глянь, остальные разгрузились?

Васька выглянул из-за угла:

-Все в ажуре! Сейчас уже склады собираются закрывать.

Вышли из укрытия, поехали в часть...

Выстроили на плацу на разбор учебной тревоги, опять стояли на морозе и дрожали. Когда разошлись, в казарме еще долго не могли как следует согреться. Усилился не отпускающий в последнее время кашель. Миша стоял у батареи, отогревая замершие коленки, смотрел в окно на безжизненные просторы и вспоминал Сосновку, прежнее житье-бытье...

 

Мысленно в родной Сосновке и дармовая папироса

...Конец июля, деревья шумят тяжелой листвой. То, что должно было зацвести, давно зацвело, дало ягоды и плоды, они наливаются соком и зреют под щедрым солнцем. Отец несет пилу, а у Мишки на плече топор. Через луг движутся в сторону осинника, где каждый год ранней весной готовят дрова. Выбирали момент, когда осина набрякла влагой, листья еще не распустились, а пила легко вгрызается в дерево, да и раскалывать чурки в эту пору одно удовольствие. Штабеля поленниц всё лето сушатся, а поздней осенью по первопутку их привезут домой... А сейчас Мишка с отцом идут валить лес для бани. Годные для сруба осины выбрали и пометили еще весной, когда готовили дрова. Отец шагает, нигде особо не сворачивая, а Мишка за ним петляет, как заяц. То отбежит и попробует еще зеленые ягоды шиповника, то завидит в стороне куст калины, наберет ягод, срежет дудку борщевика и пуляет по сторонам, то завернет в сторону буйного куста черемухи сорвать смоляные горошины.

Вот вдали завиделся осинник, растущий в кочкарнике вперемежку с елями. Здесь зимой на деревьях шапками чернеют косачи. Прежде чем войти в кочкарник, присели на валежине. Отец закурил, а тогда еще не курящий Мишка от нечего делать стал глазеть по сторонам... И видит, как в небе одна птица стремительно настигает другую!

-Отец, смотри! – едва успел показать, как черный комок камнем упал вниз у самой опушки леса, на другом конце луга.

Отец спокойно докурил и к удивлению Миши зашагал не в сторону осинника, а дальше по лугу.

-Куда это мы? – спросил Миша.

-Ты примечай. Сейчас с добычей можем быть.

Когда добрались до противоположной опушки, прямо из-под ног впереди идущего отца вылетела птица. Отец нагнулся и поднял жертву воздушного разбойника. Это был косач.

-Тетеревятник его сбил, – сказал отец. – Ишь, как шустро сработал! Ты примечай, – снова повторил он сыну. – В лесу еще не то бывает. На охоте может пригодиться...

Отец протянул Мише косача. Хищник уже пробил косачу голову и выклевал мозги...

Солдату на миг показалось, что он и сам уподобился теперь этому косачу: мозги уже как бы высосаны, ни о чем другом не в состоянии думать, кроме как поесть, согреться и выспаться... Мишу поражала жестокая бессмысленность некоторых традиций армейской жизни. Недавно вот в Безводном изматывали новобранца бессонницей – и тот повесился. И про мордобой вещи пострашнее рассказывают. Так что, может, он попал еще в относительно благополучную часть... Главное – не раскисать, держать хвост пистолетом и нос по ветру...

Силин оторвался от вида из окна, глядь – на подоконнике целехонькая сигарета! Видать, выронил или позабыл кто-то. Зажег спичку и с наслаждением затянулся, – не курил на морозе, а после учебной тревоги вон сколько времени прошло... Сделал еще пару затягов – ослепило яркой вспышкой, болью отдалось в мозгу, и наступила темнота... Долго не решался открыть глаза. Стоял и гадал – ослеп или нет... Несколько раз поморгал закрытыми глазами, при этом боль усилилась, потом прикрыл лицо ладонями и медленно сквозь щели между пальцев глянул на свет – глаза видят! Отлегло от души за целость зрения. Ощутил, как горит лицо под ладонями. Кинулся в умывальную комнату и подставил лицо под струю. Оказалось, второпях открыл горячий кран, но в шоке не сразу это почувствовал. Лицо снова обожгло. Открыл второй кран, убедился, что вода холодная, и стал набрасывать ладонями воду на лицо... Походит, походит, начинает жечь – опять лицо под холодную струю... Прознав про случай, собрались возле Миши ребята.

-Кто тебе сигарету дал? – спросил Денис, когда Миша несколько пришел в себя.

-На подоконнике взял.

-Глянь на меня!

Миша смотрит на Дениса, но не долго – наворачиваются слезы.

-Вроде ничего опасного, – успокаивает Кривцов. – Вася, дуй в санчасть, спроси тетрациклиновой мази, – обращается к Сидорову.

-Какой, какой?

Денис вырывает из блокнота листок, пишет и подает Сидорову. Тот уходит.

-Бдительность потерял, гвардеец Силин! – говорит Денис. – На дармовщину больше не зарься. Забыл, что на тебя зуб имеют? Если только этим дело кончится, считай, счастливо отделался. А теперь полежи в казарме, с закрытыми глазами. Пойдем.

Миша лег на койку, рядом сел Денис.

-Если это Карапетян, – пойду, рожу начищу. Будь что будет! – говорит Миша.

-Однако! – осуждающе глядит на Мишу Денис. – Да! Сигарету кроме тебя мог поднять любой другой. Так что эта злая шутка могла быть вполне безадресной.

Миша тоже с этим внутренне согласился... Но почему, почему все шишки на него?.. А, может, так ему только кажется... Ведь и у других ребят служба не мед, и у других сколько угодно неприятностей...

Силин каждый день стал мазать лицо... Щеки отпылали, глаза проморгались, и со временем следов даже на лице не осталось... И на этот раз всё обошлось благополучно...

 

Наряд на кухню

Настал черед отправляться в наряды и первой роте.

Начальник караула увел часовых на посты, а молодых направили на кухню. Мишка еще подивился сперва, что остальным, хоть и в тулупах, но стоять ночью на ветру и морозе, а вот их, молодых, направили в тепло да еще на кухню, где уж от одного запаха с голоду не помрешь. Повезло!

Силин, Кривцов, Ермилов и Сидоров получили наряд чистить картошку. Стали из подвала-погреба таскать сетки с картошкой. Пока донесешь – третья часть высыпается, – картоха с куриные яички. Это не те «лапти», которые выкапываешь в Сосновке у себя в огороде! Эта картошка точь-в-точь как однажды уродилась у дяди Фрола, отцова брата. Дядя Фрол – народный лекарь по части домашней живности, этим и славен на всю округу, так нет же – рвется еще и в мичуринцы: то достанет невесть откуда неведомую в сибирских местах земляную грушу, топинамбур, и займет этой диковиной добрый участок, а жена, тетя Дуся, костерит его за это; то надумает заполучить в Сибири зрелые посадочные клубеньки картофеля из семян и засадит ранней весной банки и горшки, чтобы семенной материал успел за сезон созреть. А то еще его осенило в каждую лунку класть золу и перегной, – Мишка как раз в тот год помогал ему картошку садить, – ох и наканителились! То навозу кинь, то золы, то картошки в лунку. А дядя Фрол, знай, нахваливает будущий богатый урожай:

-Ничего, Миш! Таким манером потом вся деревня садить будет, вот увидишь!

Вся деревня, может, и садила бы по дядиной технологии и даже, может, назвали такой способ посадки силинским методом, но конечный результат оказался плачевным: картошки у дяди хоть и много, но уродилась мелкой, даже мельче, чем сейчас Мишка таскает на кухню. Сколько справедливых попреков услыхал дядя от тети Дуси – и говорить нечего! Так они и таскали всю зиму свою картошку в Мишкину семью, – меняли свою мелочь на их крупную ведро на ведро, а Мишка потом выносил отваренную эту мелочь на корм свиньям. Не думал он, что и в армии еще придется возиться с такой картошкой. “Это, видать, дядя вовсю развернулся или охмурил своим методом всю Сосновку, а то и всю область, вот и понавезли мелочь, – грустно пошутил про себя солдат. – А племяш сейчас отдувайся!”

Хорошо еще, картофелечистка есть на кухне, вон ребята возятся с ней. Натягивают ремень на шкив. А Миша с Васей Сидоровым в бочке крутят палками – моют клубни. Промыли партию – понесли к картофелечистке. Загрузили емкость, включили энергию. Мотор заработал, но тотчас слетел ремень. Опять его нацепили и включили – снова слетел. И так – несколько раз.

-Че вы там мытаритесь? – крикнул повар. – Она же не действует!

-Так работает же! – сказал Ермилов.

-Ты глаза-то разуй! На каком уровне шкив и на каком – мотор!

Проверили. Точно! Намертво в цемент вделана картофелечистка и точно также – электродвигатель, но только на разных уровнях – вот и слетает ремень. И куда только горе-строители смотрели!

-Че стоите! Чистите ножом! – опять крикнул повар.

Солдаты приуныли. Глянув на гору сеток с картошкой, которые отсчитал повар, упал духом и Миша. Но делать нечего – принялись орудовать ножами. Тут обнаружилась другая незадача: почистишь пять-шесть картофелин, от холода пальцы скрючиваются, – настолько холодны картофелины. Догадались набрать из котла горячей воды и в ней то и дело греть руки. Дело вроде бы пошло веселее. Но холод, на который из-за замерзающих рук раньше не особо-то обращали внимание, вконец застудил Мишкину поясницу. Холод шел от окна клубами, как в коровнике. А чистить приходилось внаклон, поясница открывалась, а в подсобном помещении было, наверное, ничуть не теплее, чем на складах со снарядами. Уже и коленки стали замерзать.

-Братцы, эдак мы вовсе закоченеем! – обратился он к остальным, – Кто как, а я схожу экипировку сменю – ватник, стеганые штаны да валенки надену.

-Почему это ты один только, интересно! – завозмущался Ермилов. – Я уж давно дубаря даю, да вида не кажу...

Вскоре все уже сидели одетые так, будто по тревоге на склады загружать снаряды собрались. Ермилов даже ушанку завязал...

Уже больше половины бака начистили, когда в подсобку вошел рядовой Мухин со второго батальона, которого Миша потому и запомнил, что уж очень соответствует этот тщедушный парень своей фамилии.

-О! Заявился! Тебе чего, рядовой Мухин? – спросил Силин вошедшего. -

-Да за картошкой, – робко заявил Мухин, протягивая кастрюлю.

-Сколь хошь бери! Нам меньше чистить останется.

-Да очищенную надо.

-“Очищенную!” Молодой еще!

Мухин бесшумно исчез. Но минут через пятнадцать в подсобку ворвались дембеля.

-Вы, сопля зеленая! – заугрожали они. – Не учили еще вас?

В воздухе, как в тогдашней драке, замелькали солдатские ремни с увесистыми бляхами, в которые, как уже знал Силин, дембеля для пущей тяжести закрепляют свинец. Миша схлопотал по скуле. Молодые солдаты отпора как следует не давали, а только защищались. Потому что в противном случае будешь иметь дело со всей оравой дембелей, а не только с этими мордобойщиками. Драка угасла, когда Сидоров догадался крикнуть:

-Так мы же не знали, что это для дембелей!

-В следующий раз будете знать! – сказали дембеля, забирая картошку.

Ребята отделались сравнительно легко. Хорошо еще, что на них толстые ватники.

-Ну что, Михаил Иваныч генерал Топтыгин? – обратился к Силину напарник Кривцов. – Как тебе глянется любимая доблестная армия?

Миша промолчал.

-Че сачкуете! – закричал вошедший повар. – Салабоны! Картохи до сих пор не начистили, а она у нас – на ужин!

Он тоже сгреб кастрюлю начищенных клубней и скрылся в дверях...

К ужину с картошкой так и не управились, она уже отодвинулась на завтрак на следующий день...

Вошел заступивший на дежурство прапорщик Зубко. Он явно навеселе. Прапор был холост и терзал казарму тем, что после пьянок согласно синдрому похмелья в четыре утра уже был на ногах и мчался в часть, чтобы крикнуть: ”Рота-а! Па-а-адъем!” И начинались лекции на тему, какая только в эту минуту ему в голову залетит...

-Ну что, мамины сынки! Не учили вас дома этому делу? – начал он. – Работать за вас должен кто – Пушкин или дед Пихто? А? Рядовой Силин, это тебе не “прочие телодвижения”, понял?

-Так точно, товарищ прапорщик!

-Хорошо, что понял, – подобрел Зубко. – Вопросы есть?

-Разрешите обратиться, товарищ прапорщик! – подал голос Денис Кривцов.

-Разрешаю.

-Может, картошка покрупнее есть. Может, эта на семена? Уж больно мелкая.

-А где мы крупную возьмем? Страна другой не наготовила... Мать честная! Да вы же добро гробите! Кастраты вы! Нет, это не картошка, это ваши яички! Кто же столько шкурки срезает? Постой! У нас же картофелечистка есть! – осенило прапорщика.

-Да она же не работает, товарищ прапорщик, – сказал Ермилов.

-Как – “не работает”?

-Не работает – и все тут.

-Ну-ка, включите! За полчаса она управится за вас всех вместе взятых!

-Да уже сколько раз включали.

-А я приказываю включить!

Сидоров нехотя пошел к картофелечистке надевать на шкив вечно слетающий ремень, а остальные продолжали чистить ножами.

-Оста-а-авить чистку ножами! – гаркнул прапорщик. – Чистить только картофелечисткой!

Ребята бросили ножи, стали греть руки в кастрюле с теплой водой. А Зубко сам пошел включать картофелечистку. Нажал на кнопку, двигатель завизжал, агрегат вмиг затрясло, а потом движок стал работать бесшумно – опять слетел ремень.

-Рядовой Кривцов, надеть ремень! – скомандовал Зубко.

Денис выполнил приказание, прапор снова включил... И так – несколько раз.

-Товарищ прапорщик, может, у вас получится, попробуйте! – схитрил Кривцов.

Они поменялись ролями: Зубко приведет ремень в исходное положение, Кривцов включает.

-Ну, пошла сказка про белого бычка, – толкнул Силин в бок Сидорова. – Без начала и конца.

-Так-то оно так, – сказал медлительный Сидоров. – Но только кто же за нас будет картошку чистить – Пушкин, дед Пихто или сам прапор?

-Точно! Ведь время-то против нас работает! – спохватился Мишка. – Как бы его отвлечь?

А Зубко никак не мог поверить и смириться с тем, что такой завалящий шпендик-агрегат смеет ему не подчиняться. Он снова и снова насаживал на шкив приводной ремень. Пинал с досады то бачок, то движок, но от этого, конечно, ничего не менялось. Наконец он плюнул на мотор в буквальном смысле и ушел применять свою неукротимую энергию в других местах обширного хозяйства воинской части.

-М-мда, – сказал Кривцов, глядя на часы. – По легенде прапора, вся картошка у нас уже очищена. Ну что, братцы-кролики! Давайте, засучив рукава, дальше доблестно служить!

Опять пошла нудная осточертевшая работа...

Заглянул к ним на огонек и дежурный по столовой капитан Лозовой – самый молодой капитан во всей части:

-Ну как, товарищи бойцы, дела?

Разве ему все объяснишь, как дела! Ни про повара не скажешь, ни про прапорщика, ни тем более про дембелей, – себе дороже. Вяло объяснили, что дело медленно движется потому, что картошка мелкая да и мерзлая к тому же.

-Порасторопнее надо действовать! – только и пожурил он. – А помощь я вам пришлю. А пока давайте сами налегайте...

Капитан Лозовой был мягок, интеллигентен. Вроде и командирских ноток в его голосе не было, но его приказания выполнялись. Он всем своим обликом, простецким обращением располагал к себе. И не удивительно, что именно к нему на вокзале подошел совершенно незнакомый ему солдат, краткосрочный отпускник, и попросил одолжить недостающих денег на покупку билета на дорогу. Лозовой денег дал. Благодарный отпускник сказал, что в долгу не останется и попросил его адрес. Лозовой подивился, он дал солдату денег, не думая о возврате, потому что и сам бывал в такой ситуации, а еще потому, что они оба – служивые. Так сказать, государевы люди. Подивился, но адрес своей воинской части дал. Возврата денег он не ждал и вскоре забыл про этот случай. А потом пошли чудеса. Проходит каких-то полгода, и Лозового повышают в звании! Еще каких-то полгода – снова повышают!.. Воинская иерархия – тебе не “гражданка”. “За что?” или “Я не достоин!” тут не скажешь. Сторонние завистники на “гражданке” давно просверлили бы в биографию замочную скважину, чтобы выпытать – по заслугам ли честь. Но в армии не положено спрашивать – за что? Раз повышают, значит, так надо... Может, у него какая миссия секретная... Другие вон – сколько мундиров, сколько пар сапог износят, пока добьются наконец-то повышения в звании!.. Непонятно всё это... Потому вызывает опасение и уважение... В штабе полка уже чешут затылки, куда бы определить Лозового при очередном повышении... Одна надежда, что о нем знают в штабе дивизии или повыше и в свой час примут решение, он отбудет из части... Перед сном временами чесал затылок и сам Лозовой, дивясь тому, как стремительно слетают звезды на погоны... “Лохматой руки” в верхах у него нет. В его молодые-то годы такой стремительный взлет был бы объясним, помимо протеже, особым вкладом в воинскую науку, но не помнит Лозовой за собой таких талантов... С чего бы такой взлет?.. Как бы потом больно не упасть!.. Где же тут собака зарыта?.. Всё таинственное требует разрешения, требует ответа. Особенно, если это неведомое творится не с кем-нибудь, а именно с тобой... Неизвестность томит, тревожит и даже пугает. Множество вариантов проиграл в мыслях Лозовой. И нигде сему феномену не находилось ответа. Как только ни соединяла между собой даже несоединимые события его фантазия! Она же, эта самая фантазия, однажды предложила уж совсем ошеломительный вариант – случайную встречу с этим самым солдатиком на вокзале... А может, это – писарь, да притом где-нибудь в штабе повыше!?. Запросто может потребовать к себе биографические данные Лозового, а потом спокойненько вписывать его фамилию в список представленных на очередное повышение звания... Только этим можно объяснить стремительный взлет!.. Торопится служивый, пока его срок службы не вышел, отблагодарить за добро вчерашнему выпускнику военного училища! Уже сделал капитаном!.. Торопит коней!.. Как бы в овраг не свалиться!.. С восторженной жутью глядел порой в свое будущее Лозовой. Будь что будет! Уж теперь он точно вынесен судьбой за скобки обычной, обыденной служивой биографии и судьба предначертала ему путь особый... Вот уж действительно счастливчик на всю воинскую округу, то есть на весь военный округ!..

Капитан Лозовой свое слово сдержал: на помощь пришел первый взвод второй роты, поднятый по тревоге. Такое в части практиковалось. Силин несколько раз по тревоге ходил ночью на станцию разгружать вагоны, но на кухню – еще не приходилось. Конечно, он и сам был бы недоволен, как сейчас дуются новоявленные помощники, если бы его в самое время сладкого сна подняли по тревоге из-за такого пустяка, как чистка картошки. Дембеля из поднятых по тревоге, конечно, тут же ушли, остались лишь молодые.

-Че, сами не могли уж начистить? – бурчали они недовольно...

Вскоре и принудительные помощники поодиночке да потихоньку слиняли... И остался чистить картошку прежний состав наряда... Среди ночи посланцы дембелей невесть из каких рот приходили не раз за очищенной картошкой. Ребята не перечили, лишь молча смотрели, как убывает с таким трудом наполняемый бачок... Что оставалось делать? Плетью обуха не перешибешь... “Деды” днями отсыпаются, а ночью режутся в карты, жарят картошку с мясом да жируют. И откуда только взялись такие порядки? Ведь Мишка не припомнит, чтобы мужики в деревне, вспоминая службу в армии, упомянули про такую вот дедовщину...

Уже и утро наступило, повар с помощником загрузили котел на первое и ушли к себе в кандейку, а четверо все еще не управились с картошкой, которую надо было успеть начистить на второе. Ребята совсем отупели, не чувствовали ни холода, ни голода, почему-то все уже стало все равно, и спать уже не хотелось. Они вяло время от времени бросали в бачок очищенные картофелины.

-Не пора ли проверить, может, мясо готово? – намекнул неожиданно Ермилов. Однако сам не тронулся с места.

-Да ну его! Мне уже ничего не хочется, – отмахнулся Силин.

-Так его вроде бы недавно кинули в котел, – заметил Сидоров.

-Ниче! Горячее сырым не бывает. Как вы, а, ребята? – гнул свое Ермилов. Никто не прореагировал. – Ну и сидите, ждите, пока вам повар подаст на блюдечке с голубой каемочкой. А я в этом сильно сомневаюсь. Но не сомневаюсь в том, что если нам и перепадет потом, то голимые косточки. Вася, стань-ка на атасе, я мясо черпаком стану ловить!

Сидоров стал у двери, а Коля Ермилов черпаком зашарил по котлу. Вытащив добротный кус свинины, он начал резать. Стала сочиться кровь. Быстренько порезав на куски и бухнув остатки мяса в котел, Ермилов зашел в подсобку:

-Вы чего это в самом деле! Быть на кухне и с голоду пухнуть? Давайте берите!

Никто не возражал, все стали жевать мясо с хлебом. Когда подкрепились, стало клонить в сон. Тут вошел повар:

-Ну и работнички! И на завтрак еще не наготовили!

-Да хватит, поди, – возразил Силин.

-Ты знаешь или я знаю! Леха, сыпь на второе перловку! Салаги опять просачковали!

-Вам бы так просачковать, товарищ младший сержант! – возразил Силин, особенно налегая на слово “младший”. Он решительно поднялся, дерзко глянул повару в глаза.

Кто-то дернул его за рукав, чтоб Миша не терял контроля над собой. Повар промолчал, вышел и вернулся уже со своим помощником Лехой и хлеборезом Икрамом, которого все почему-то звали Экран.

-Ну! Дальше будем бузить или как? – спросил повар.

Был он низкорослый, далеко не богатырской комплекции, один на один каждый из них его бы запросто уделал, но у тех, кто пробрался на такое теплое местечко, конечно, масса корешей. Так что ребята правильно поступили, одернув Мишу. Но если сейчас начнется потасовка, придется заваривать кашу. Будь что будет! Все четверо невольно встали – в руках ножи... Те трое повернулись и вышли...

После того, как Силин и его друзья заступили на наряд, полк получил картофельное пюре только на обед следующего дня...

Потом мыли посуду, полы, сдвигали и ставили на прежнее место столы и скамейки... Сдали столовую заступившей в наряд второй роте только в одиннадцатом часу вечера...

В казарме Силин рухнул на кровать и тотчас заснул.

 

 

Наряд вне очереди

-Рядовой Силин! На выполнение наряда вне очереди! – вырвал его из сна голос старшины Рябко.

-Товарищ старшина, так я только что с наряда! Сутки не спал! – взмолился Миша.

-На выполнение наряда вне очереди!

Миша не шевельнулся, закрыл глаза и стал думать: подчиниться – не подчиниться?.. Что он – нелюдь какой, не понимает, что и так вымотались?

-Кому сказано! – угрожающе подступил Рябко.

Делать нечего, надо подыматься. Значит, специально не дают спать, хотят извести бессонницей. Значит, дело тут не в самом Рябко, на Силина он вроде зуба вовсе не имеет, Мишка не давал такого повода. Поди узнай, откуда давят на старшину, если давят, – Карапетян, дембеля или повар с хлеборезом?.. Поперек горла сейчас этот наряд вне очереди!..

Старшина придрался к воротничку Силина и влепил наряд вне очереди. Воротнички ради чистоты собственно и не проверяются. Это – верный способ объявить наряд вне очереди, – когда нужно заставить поработать или извести неугодного. Ведь внеочередной наряд выполняется во внеслужебное время, чаще всего после отбоя. Неожиданно подзывается солдат, чаще всего из молодых, звучит приказание показать воротничок. И чаще всего вне зависимости от степени его чистоты подозванный тут же получает внеочередной наряд, а то и пару. Так что, если старший по званию – младший сержант, сержант, старшина – приказывает показать воротничок, можно, не расстегивая ворота, сразу же заявить: “Я уже иду выполнять наряд вне очереди!” Как это недавно сделал Колька Ермилов, за что схлопотал еще один наряд – старшина усмотрел в его словах издевку над собой.

Силин поднялся и стал одеваться.

-Так, в прошлый раз ты где выполнял?

-Комнату отдыха убирал и курилку.

-Так. А сейчас будешь чистить туалет.

Миша взял швабру, тряпку и пошел убирать. Почистил раковины, унитазы. Помыл пол, протер на всякий случай подоконники и стекла, чтобы старшина не имел повода придраться и гонять снова переделывать работу, пошел в каптерку и доложил:

-Товарищ старшина! Наряд вне очереди выполнен!

-Да? – вскинул старшина голову, сидя среди дембелей.

-Больно быстро, – заметил Карапетян.

-Выполнил так выполнил, – вздохнул старшина. – Пойдем посмотрим.

-Так. А это что такое? – указал в туалете на унитазы.

-Ведь чисто же!

-Нет Это вот что такое?

-Ржавчина, грязь столетняя, что не отмывается.

-Вот и надо отмыть.

-Как – “отмыть”?

-А я тебе скажу, как. Берешь зубную щетку, порошок зубной и драишь.

-А почему тогда раньше никто так не драил?

-Будешь препираться – еще наряд получишь.

-А где я порошок возьму? – сказал Миша в надежде, что старшине этот повод покажется резонным, и он не заставит чистить унитазы зубной щеткой.

-Это не беда, – заулыбался старшина. – Пойдем в каптерку, у меня для таких запасец имеется...

Силин почистил унитазы и опять доложил старшине. Рябко проверил и снова придрался, что “очко” не имеет нужного блеска... Миша принес песку от пожарного щита, насыпал в каждый унитаз. Обмотал правый сапог шинельным сукном – и давай ногой надраивать... Рябко принял наряд лишь во втором часу ночи.

 

Опять тревога, а Силинза бильярдом

-Гога! – услышал он сквозь сон.

Какой Гога? Грузина с автороты ведь Зурабом зовут...

-Тревога! – услышал яснее.

Миша мысленно сбросил свое тело с койки и начал быстро одеваться, но на самом деле и не шевельнулся.

-Тревога! – снова заорал дневальный.

Силин взглянул на часы – пять. Совсем ослабел Миша. Тут придется сообщить одну деликатную подробность: после воровато съеденного на кухне сырого мяса получил расстройство желудка со всеми вытекающими последствиями – частым беганием в туалет, общей слабостью... Казалось, если подымется – тут же рассыплется на части... И он не поднялся. Представил, как сейчас придется бежать в автопарк, потом загружать и разгружать снаряды, заносить их в склад, коченеть на морозе... Это было выше сил!

-Ты чего, гвардеец? – подскочил к нему Кривцов. – Еще на один наряд напрашиваешься? Хочешь, чтоб тебя совсем доконали? Подымайся! Будешь хоть для виду болтаться, кто за тобой будет смотреть?

Знал Миша, что не будет он для виду болтаться. Это значит – на остальных ребят свою ношу взваливать. Кое-как поднялся. Натянул на себя стеганые штаны и ватник. Но когда пошел по казарме, понял, что просто физически не в состоянии грузить снаряды...

Он поднялся наверх, где в полупустом помещении свален всякий хлам, забрался за прислоненный к стене сломанный бильярд, чтобы его ни за что не смогли обнаружить, свернулся калачиков – и заснул...

 

Поздним вечером Силин снова выполнял очередной наряд вне очереди. К нему в умывальную комнату зашел Денис Кривцов.

-Что ж ты не послушался? – упрекнул он Силина. – Себе же хуже сделал!

-Да уже не мог больше, – сознался наказанный. – Чувствую, если подыму ящик со снарядами, кишки повылезут, а ящик меня придавит.

-Ну и не подымал бы! Ты приглядись, как другие сачкуют, – заметил Денис, протягивая ему сигарету. – Жалко мне тебя! Уеду, буду думать: как ты тут?..

-А куда ты собираешься уехать.

Кривцов с некоторым чувством превосходства поглядел на собеседника, пустил струйку думы:

-В Безводную меня переводят, в штаб дивизии.

-Ну это недалеко, я думал – куда подальше.

-Куда подальше я сам теперь здесь могу кое-кого послать.

-На разборке учебной тревоги у наших все в порядке было? – спросил Силин.

-Ты бы спросил хоть, куда же это меня переводят? – с невольной обидой заметил Кривцов.

-Ты же сам говоришь – в штаб.

-В дивизионную газету меня берут!

Силин вспомнил, что Кривцов по образованию журналист. Он часто писал заметки в дивизионную газету “На страже Родины”, иногда печатался и в окружной газете “На боевом посту”. А теперь, значит, будет служить в самой редакции.

-Старлей оттуда приезжал, – продолжал Денис. – Я им еще давно писал, предлагал свои услуги. И вот заметили.

-Повезло тебе!

-Ничего, Миш, обоснуюсь, может, и тебя удастся перевести.

-Ты сам, главное, устройся на новом месте благополучно, – заметил Силин. – А то попадется зверь-старшина, наша рота раем покажется.

-Не покажется, – заверил Кривцов. – Как вспомню, какой тут рай, – не запрошусь назад.

-Слушай, Денис, почему нам армию представляют в книгах и в кино только в благородном виде?

-Общая установка, чтоб мы чувства ура-патриотизма не теряли... Сколько я сам этих парадно-плакатных материалов понаписал! Аж муторно! Хорошо еще, что на “гражданке” в редакции в производственном отделе работал, где меньше политики, а пишешь о деле.

-А ты бы писал все, как есть.

-Все как есть, Миша, не пропустят.

-А для себя-то ты можешь писать правду? Или слабо?

-Может, когда-нибудь и напишу. А пока – двойная бухгалтерия, – усмехнулся Кривцов. – Правду себе на ум посылаешь, а для газеты пишешь, чего требуют... Вот попробуй написать про армейскую жизнь, как ты говоришь, все как есть. Ну и кто это напечатает? Да никто! А еще начнут коситься: почему это он чернит нашу действительность? Тут политикой пахнет! И пошло-поехало!.. Да и кто способен честно написать ее, правду-то? С детсадовского возраста мозги запудрены. Им в статьях, книгах и кино такую жизнь подавай, какую они прикажут изобразить. Все остальное – очернение... Потрафил власти – катайся как сыр в масле! Вот и тянется большинство писать угодное властям. Зачастую, – подсознательно. А кто и сознательно. А сам втихаря думает: уж потом-то всю правду-матку выложу! Но начнет потом писать эту самую правду-матку во искупление словесного блуда своего, а рука уже сама новый словесный понос строчит! Рад бы в рай, да грехи не пускают! Коллапс! Черная дыра. Попал в поле притяжения – и следов от тебя не останется. Я и сам не знаю, еще остался от меня след или уже нет. Вот и литература скатилась от князя Мышкина до комиссара Кошкина... Хорошо бы исследование написать: “Деградация русской литературы от князя Мышкина до комиссара Кошкина, а также от Куприна до Крупина...”

Силину странно слышать такие откровения Кривцова. К людям искусства, куда он причислял и журналистов, Миша относился с большим почтением. Они особенные, совсем из другого мира, куда не всякому доступно войти, – не потому, что туда не пускают, а потому, что самому слабо. А еще и потому ему интересно с Кривцовым, что Миша сам далеко не равнодушен к литературе, даже вел когда-то дневник, пробовал писать стихи и рассказы. Потом этот пыл поугас, но интерес остался... А насчет армии Денис угодил в самую точку. Если написать все, как есть – ни одна газета не напечатает!

-А чего же себе такую профессию выбрал? – упрекнул Миша.

-Откуда я знал! Когда поступал – юнец был.

-Ну ничего. Сменить специальность еще не поздно, – поддержал Силин.

Денис долгим странным взглядом посмотрел на него, затянулся, медленно выдохнул струйку дыма и изменившимся голосом сказал:

-Запомни, в журналистику идут в основном не из любви к газете, а из любви к искусству. Вот тут-то нас и ловят!

Что Мишу удивило, – когда Кривцов говорил последнюю фразу, голос его дрогнул, а лицо стало по-мальчишески обиженным.

-Я верю, Денис, ты еще напишешь про армию по-настоящему, – искренне сказал Силин.

-Раньше армия была другая, – заметил Денис. – Со своим богатым прошлым, со славными традициями. Классическая была армия – вот и писали о ней классически. А теперь попробуй! А какое тогда было офицерство? Благородное! Не то, что нынешнее. Хотя нынешние и не виноваты – сами часть громадного механизма. А чтобы механизм этот зубьями не подцепил, не затянул в себя и не перемолол, не переломал хребет, нужно держать уши востро и попусту не лезть в бутылку. Давай-ка лучше помогу...

Как он был благодарен Кривцову за этот душевный порыв! Не столько помощь дорога, сколько желание помочь. Если честно, этого от Дениса он не ожидал.

-И Кривцову один наряд вне очереди! – заявил вошедший старшина, когда они заканчивали уборку.

-Почему это? – спросил Денис.

-А вмешиваешься в выполнение наряда Силиным. Не положено! Так что – наряд вне очереди!

-Дудки, товарищ старшина!

-Че-его!

-Что слышал! Наряд отменяется. Отбываю в штаб дивизии, – злорадно закончил Кривцов и вышел.

Рассерженный Рябко заставил Мишу переделать работу...

Когда подходил к своей койке и проходил мимо Кривцова, тот уже спал. Миша подивился его выдержке и спокойствию... Перед сном прислушивался, не подымет ли старшина Кривцова выполнять наряд, но этого не случилось: смекнул Рябко, что Кривцов для него теперь недосягаем. Он его не достанет, а вот Кривцов – кто его знает, куда именно его взяли в штаб – очень даже может достать старшину...

 

 

Мишу порезали!

Вечером, когда наступили сумерки, но свет еще не был зажжен, население второго батальона могло увидеть следующую картину: вдруг к ним на второй этаж вбежал солдат, пронесся мимо дневального через всю казарму, распахнул окно и исчез...

Всем хорошо известно, что там пожарная лестница, которой после вечерней поверки пользовались при уходе в самоволку и вообще, когда нужно незаметно от начальственных глаз покинуть казарму.

Только солдат скрылся, как влетел прапорщик Зубко:

-Где он?

-Кто? – спросил – руки по швам – дневальный.

-Да кто только что вбежал!

Рядовой Мухин, а это был он, прекрасно понял, о ком прапорщик спрашивает, и лихорадочно соображал, что же ему ответить. У Мухина свежа еще в памяти взбучка, которую он получил, когда вернулся из кухни к дембелям без картошки... Прапор спросил и ушел, а ты потом оставайся стрелочником. Даже если и убегает, солдат – он свой брат, и дневальный уже как бы инстинктивно принимает его сторону. А если он еще и дембель или “дед” какой, то повыше прапора или другого командира будет! Не дай Бог, по указке Мухина его застукают! Заложишь – беды не оберешься! Ребра пересчитают, кровавыми слезами умоешься, бессонницей изведут... Упаси Бог от ночных тревог, от сержанта-кусочника и старшины-сверхсрочника!.. Но говорить прапору “не знаю” – тоже не выйдет.

-Язык проглотил? – подступил снова Зубко.

И лишь тогда Мухин указал, в каком направлении скрылся преследуемый: все равно его уже не догнать – и след простыл!

Прапорщик ринулся в конец казармы. Дневальный вздохнул свободно: и солдата ищи, как ветра в поле, и прапору ответил на вопрос. А Зубко растворил окно, глянул вниз – там, конечно, ни души...

 

В подъезде казармы истекал кровью Михаил Силин. Когда вошел в подъезд казармы, на темной лестничной площадке между первым и вторым этажами на него набросились, схватили за руки, прижали к стене, ослепили фонариком, от удара вспыхнуло в глазах... Теряя сознание, на лице почувствовал жгучую боль.

Проходивший мимо прапорщик Зубко, услышав возню в подъезде, почуял неладное. Уж он-то знал, когда обычная потасовка, а когда серьезным пахнет. Открыл дверь – опять драка! Обложил сволочуг трехэтажным матом – кинулись врассыпную. Неужели убийство?

-Живой? – наклонился над Мишей, взял в руки его голову. На руках тотчас почувствовал липкую кровь, зажег спичку – лицо Силина в мелких резаных ранах, видать, безопасной бритвой работали.

Силина отвели в санчасть. Лицо промыли, обработали. К счастью, сеть надрезов оказалась неглубокой, но все равно всю голову обмотали бинтами – и в затылочной части лопнула кожа от удара...

Наутро вызвали Мишу из санчасти. Еще издали заметил, что полк выстроен на плацу в каре, а в центре расхаживает командир полка подполковник Звягин.

Командир роты старший лейтенант Стрельцов подвел Силина к комполка. Миша отдал ему честь и остался стоять по стойке “смирно”.

-Расслабься, сынок, вольно, – по-отечески сказал комполка. А потом громко для всех продолжил. – Вы тут при новом наборе учинили драку, а сейчас до прямого зверства дошли!.. Сейчас бессмысленно спрашивать, какой изувер это сделал. Но если кто придет и скажет, немедленно получит краткосрочный отпуск.

Силин усмехнулся: теперь уж точно виновника не узнают – краткосрочный отпуск выдаст того, кто доложил, с головой!.. Полк это тоже понимал...

Миша неделю провалялся на больничной койке. Ему систематически обрабатывали ранки. Сняли бинты. От нечего делать смотрелся в зеркало: в разных направлениях по лицу строго параллельно шли по три полоски, – по лицу провели каким-то неизвестным для Силина специальным приспособлением, скорее, из безопасных бритв. И на том спасибо, что порезы оказались неглубокими. Позаботились, сыронизировал про себя Миша. Но вот именно эта самая “забота” и тревожила: а вдруг от него так просто не отстанут?.. Пока лежал в санчасти, все думал, – из-за чего, почему?.. Вроде, никому зла не делал. Правда, бывали многие мелкие стычки. Но это не только у него одного. Ведь не позволять же безропотно садиться кому ни лень на шею! С Карапетяном и другими старослужащими отношения старался не обострять, вел себя аккуратно, чтобы не оказаться в ситуации крайней степени унижения... Вот тогда бы уж точно не стерпел! Может, пострадал по ошибке – в темноте приняли за кого-то другого? Ответа так и не нашлось, как и обидчиков. Что бы там ни было, надо будет держаться настороже и быть наготове.

После выхода из санчасти Миша достал длинную и тонкую отвертку, хорошенько заточил ее, и потом с ней не расставался. И никто не придерется, что, мол, он при себе носит холодное оружие, скажет: Волкову на бронетранспортере помогал да в голенище сапога засунул и забыл... Хотя никак себе не мог представить, чтобы он пустил эту отвертку в ход. С ней, с этой клятой отверткой, с одной стороны постоянно не отпускала смутная опаска, но с другой стороны, вроде, было надежнее…

 

Силин ловит фильм и общественное порицание

Со временем Силин попадал на внеочередные наряды все реже. Но надо же было так случиться, что он как раз выполнял внеочередной наряд, когда приехал в часть Денис Кривцов. Силин в то время на лестничной площадке с подоконника управлял антенной: было и такое исполнение повинности. До их воинской части от Читы далековато. Телевизионные волны доходили, многократно отражаясь от сопок. Поэтому изображение постоянно “плыло”. В казарме ловили эти волны, управляя антенной. На таком посту стояли, конечно, молодые солдаты. Как только в программе хорошая передача, тут же выдергивали проштрафившихся на внеочередной наряд. Таких штрафников казарма имела как бы про запас. Но если же таковых в нужный момент не было, ловили первого попавшегося молодого бойца, придирались – а к чему придраться, всегда найти можно, – объявляли наряд вне очереди – и марш управлять антенной!

В этот раз уже не старшина, а помкомвзвода старший сержант Плищев подловил Силина на том, что он ходил без воротничка: Миша распорол воротник, чтобы пришить новый, но, оказалось, белая материя кончилась, а Мишка до обеда не успел заскочить за ней в магазин.

-Товарищ старший сержант! Я вот как раз спешу в магазин ситцу купить, – соврал Миша, да неудачно.

Старший сержант взглянул на часы:

-Поздно, рядовой Силин. Магазин-то уже закрылся!

Миша тоже глянул: да, закрылся. Дальше выкручиваться бесполезно – дело не в воротничке, а в том, что скоро начнется фильм. Молодняк еще в начале недели жадно читает телепрограмму, чтоб перед интересными передачами вон из казармы! Но и “старики” тоже не дураки: на всякий случай имеется резерв нарядов вне очереди. За Мишкой сейчас “хвостов” не числилось, а вот трое из их роты должны были отбывать повинность, поэтому Силин и ходил по казарме без воротничка, особо не таясь, и надо же – попался!.. Куда же, интересно, подевались штрафники?

-Товарищ старший сержант, разрешите выполнить наряд в другой раз? – просил Силин в надежде посмотреть интересный фильм.

Но тот стоял на своем. Вот и вертел жердину с антенной Силин. Это занятие для Миши похуже, чем драить туалеты зубной щеткой. Там-то ты – поздней ночью один, редко кто заглянет, а заглянет – и слова поперек не скажет. А тут ты против целой толпы: когда идет передача – двери настежь. Чтоб легче управлять тем, кто управляет антенной. Тут-то над тобой поиздеваются вволю! Чуть изображение исказилось – ор всей толпы! И каких только матерков и прозвищ не услышишь! Особенно изгаляются, у кого зуб на тебя, кому когда-то спуску не дал. Главное, ответить обидчикам нельзя, – стоишь к ним спиной и вертишь проклятую жердину...

-Здорово, Миш! – услышал сзади.

Оглянулся, – Кривцов!

-Здорово, Денис! – обрадовался ему.

Пристально вглядываясь в его лицо, Кривцов сказал:

-Вид у тебя, вроде, нормальный, а мне сказали – тебя порезали.

-Было дело. Сейчас в сумерках и не заметишь, днем только маленькие шрамчики видны. Ничего, до дембеля и следов не останется. Ты снова к нам вернулся?

-Нет. За материалами для газеты приехал.

-А чего так поздно, на ночь глядя?

-На “точку” ездили, да задержались. По заданию тут еще в гарнизоне кое-какого «лыка» надергал. Аж блокнот распух! – похлопал Денис по карману шинели. – Ниче! В штабе полка машину дадут, отвезут как миленькие! Тебя так и травят?

-После этого случая, – провел Миша по лицу, – редко когда в наряде. Сегодня вот только Плищев придрался.

Не успел Силин договорить – зашикали, заорали. Увлекся беседой с Кривцовым – изображение вовсе смыло.

-Рядовому Силину общественное порицание! – крикнул кто-то.

-У-у-у, с-у-у-ука! – рявкнули слаженным заученным хором зрители.

-Ладно, Миш, мне еще в разведбат надо, потом встретимся, – сказал Денис, уходя...

 

Кривцов в королевской роте

Денис так и не сумел уехать, зря хорохорился. Он позвонил на станцию Безводная, предупредил, что останется ночевать в своей прежней части. В казарме свободных коек – ночуй, не хочу: кто на “точке”, кто в наряде. Силин с месяц назад перебрался с верхнего яруса вниз, на соседней койке застелился Кривцов – распоряжение из штаба, а то Рябко обязательно бы к нему придрался.

Они вдвоем после отбоя поднялись наверх в получердачное помещение, где когда-то Силин после наряда на кухню отлеживался во время учебной тревоги. Сели, закурили.

-Рассказывай, как все было, – попросил Денис.

Миша поведал, как его порезали.

-Виновников, конечно, не нашли! – усмехнулся Кривцов.

-Нет. По-моему, особо и не искали.

-Знаешь, Миша, будь я прежний розовый юнец, я б, конечно, завозмущался, загорячился, – мол, этого так не оставлю, в газете пропишу, чтоб меры приняли. А сейчас ничего такого не скажу. Я еще раз с горечью убеждаюсь, что правда особо никому и не нужна. Неудобная она, карьеры ломает и все прочее.

-Что так долго не приезжал? – перебил его Миша.

-Сидел печатал в редакции за машинистку, – жену майора из политотдела дивизии. Они уезжали в отпуск.

-Ты и на машинке печатаешь?

-Почти все газетчики печатают – ничего особенного... Вот и не мог выбраться.

-Читал я твои заметки, Если честно, думал, будешь писать несколько по-другому, не как все, – заметил Миша. – Хотя и эти твои материалы тоже интересно читать.

-Вот-вот! – оживился Кривцов. Он нисколько не обиделся. – Я тоже поначалу думал: сидят там какие-то дебилы, пишут дубовым языком одно и то же – ни ума, ни фантазии. Приду – покажу им, как можно писать и про армию! И что ты думаешь? Вынашиваю заметку, лирики добавляю, состояние солдата в момент выполнения боевой задачи описываю, все как есть, как оно в жизни. Подаю редактору, а он все это отбрасывает: говорит, нам словесная водица ни к чему. Мой материал – как инкубаторский близнец стал похож в газете на все остальные. А когда посылаешь в газету округа, там обычно и правки с гулькин нос... Выходит, можно и в армейской газете писать более живо. Да! Печатаю за машинистку, гляжу: в столе трафареты лежат – старые вырезки из газет. Редактор, оказывается, до того служил в Германии, оттуда и вырезки привез, и во фразы типа “В подразделении, где командиром такой-сякой-то несет службу гвардии рядовой такой-сякой-то” – только фамилии новые успевай подставлять. И очередной материал готов! Служил Гаврила почтальоном, Гаврила почту разносил!.. И что я сделал! Раз они не принимают, как я пишу, я пародирую их манеру. А редактор и рад: можешь же, говорит, писать, если захочешь!

-Ты все-таки от правды не уходи, за выверты не прячься! – заметил Силин. – У тебя может и серьезная вещь получиться, как у Хемингуэя.

-А ты откуда про него знаешь? – подивился Кривцов и посмотрел на Мишу пристальным взглядом.

-Читал.

-Хемингуэя!?

-Его, его.

-Да где ты в своей деревне мог его достать?

-Учитель наш, Николай Петрович, приметил мою страсть к чтению и стал давать книги из личной библиотеки.

-Ну-ка, ну-ка! – оживился Кривцов.

Завязалась беседа о литературе. Кривцов убедился, что Силин хоть и бессистемно, но начитан прилично.

-Молоток! – похвалил он. – Тебе после армии обязательно надо учиться дальше. Я бы на твоем месте пошел в филологический.

-Видно будет. Как у вас там в казарме – жизнь такая же?

-Сказать, жизнь там и здесь – это рай и ад, не скажу, слишком громко. Но уподобить чистилищу и аду – да простит великий Данте! – можно. В общем, ничего жизнь. И даже чуть больше.

-Где ты там ночуешь? В такой же мотострелковой роте?

-“В мотострелко-о-о-вой!” – высокомерно выпустил струйку дыма Кривцов. – Бери выше! В комендантской роте! Впрочем, ее зовут королевской. Что там, Миша, не жить? Представляешь! В первый же вечер, как я прибыл, выдергивают на поверке в наряд на кухню. Ну ты сам понимаешь, у меня сразу мурашки по коже. От каждого подразделения – по человеку. “Я выделить не могу”, – говорит начальник типографии сержант Калоша. “У тебя же новенький, его и посылай!” – “Не могу” – “Почему?” – “У него сегодня день рождения”. У меня и вправду как раз день рождения. И всё – вопросов нет! Святая традиция! А здесь ты мыслишь такое?

-Даже не верится, – сказал Миша.

-Ладно. Утром топаем в типографию, она за пределами воинской части, когда-то аптека там была. Семеро солдат во главе с сержантом. По гарнизону – строем. Приходим, ребята за работу. А мне пока что делать – жду, когда офицеры редакции подойдут. Ну и водитель походной типографии слоняется – дембель. Вообще-то походная типография на приколе, на учения только выезжает, в остальное время шофер в наборщиках, но – дембель, потому рук уже не пачкает. Он, значит, из угла в угол, и я тоже – руки в брюки. А в комнате отдыха – бильярд. Он предлагает сыграть, но с условием: проигравший столько раз пролезет под столом, насколько больше шаров забьет победитель. Давненько в руках кий не держал, но согласился. В конце игры я впереди на два шара, до победы – мне только шар забить. Что он делает? В нарушение всех правил кием подгоняет шар к лузе и давай заколачивать! “Лезь под стол.” Я, естественно, отказываюсь. А он весь пятнами пошел. Психованный! Стоим в дверях и препираемся. Он кидается на меня, я его через бедро – и об пол коридора! Брякнулся на лопатки. Грохот! Представляешь картину! Открываются двери ответсекретаря, корреспондента, редактора (оказывается, офицеры уже на службу пришли), с другой стороны коридора – настежь двери наборного и печатного цеха, и везде головы высунулись: что это за шум? А-а! Это наш дембель на полу лежит!

-Молодец! – похвалил за смелость Миша.

-Тут бы в полку, сам понимаешь, от меня мокрое место осталось. Да и там я порядком труханул, когда опомнился. Молодец мужик сержант, я его сразу зауважал, когда от кухни меня отстоял. А тут он мне шепнул, чтобы начеку был: водитель может дембелей из автобата кликнуть, его взяли к нам оттуда, там у него корифаны. Меня, видно, спасло, что в комендантской роте он один. Хоть они и дембеля, а в чужой монастырь со своим уставом не сунулись. Тем более, в королевскую роту. А потом он перестал на меня коситься, мы даже в чем-то с ним и поладили.

-Так уж и перестал? – не поверил Миша, вспомнив свое постоянное напряжение из-за Карапетяна.

-Я же гонорары из окружной газеты получаю! И всё идет на них. Мы даже на обед редко ходим, все покупаем в гарнизонном магазине, кипятим чай. Разве что кого из наборщиков отправим в столовую за пайкой. Дембель-то наш страх как сладкое любит. Я заметил, большинство психованных падки на сладкое. Ну и предлагает: купи сгущенки, купи сахару, купи печенье, купи то да сё. На, жри! Вот и не дуется. Может, внутри и свербит у него, но как возникать, когда я ему хайло сластями затыкаю! А с остальными парнями у меня общий язык. По гарнизону хожу свободно, потому как у меня корочки военкора. Чего еще надо – служи, служивый!

-Завидую тебе, – вздохнул Миша. – А тут одно и то же. Скорее бы учения, что ли! Говорят, там вообще иная обстановка.

-Было б здорово, если тебя еще до учений к нам перетащить, – сказал Денис. – Вместе бы поехали. В типографии осенью двое дембельнутся, а натаскивать на их место берут раньше на полгода – как раз ты подходящая кандидатура. Давай, Миш, пиши в газету! Знакомство с этим делом не помешает, – будут знать, наверняка возьмут. Да еще я замолвлю слово о бедном гусаре. А сейчас трафаретки оставлю, по ним и готовь свои заметки. Редактору в самый раз потрафишь.

-Да ну тебя! Нашел тоже журналиста! – отмахнулся Силин.

-А что! Не боги горшки обжигают! Да и вообще – пиши, – добавил Кривцов уже серьезно. – В жизни пригодится. Может, журналистом станешь, а то и писателем. Багаж у тебя кое-какой есть, в литературе тоже не профан.

-Уж лучше я читателем останусь, – засмеялся Миша, слегка смутившись. – Сам же плакался на свою долю, а меня приманиваешь.

-Нет, я серьезно... Да, еще вот что! Если тебя будут зондировать насчет меня, так ты поаккуратней, ладно?

-Не понял!.

– В общем, сам понимаешь, не маленький... Чем дышу, о чем разговоры были...

-Понял. Не сомневайся, – заверил Миша...

 

После встречи с Кривцовым написал-таки несколько заметок в дивизионную газету. Из любопытства, на что он способен. Без оставленного Кривцовым шаблона – так, как самому виделось. В подработанном виде их напечатали. Мелочь, а приятно! Даже не верилось, что в самой что ни есть настоящей газете под заметкой черным по белому печатными буквами значилась его фамилия.

 

Летние учения. Букашки живы-здоровы!

Миша думал, что на летние учения выедут спозаранок, как по учебной тревоге. Но в тот день встали, как обычно. Потом были нудные и долгие сборы, за пределами военного городка колонна наконец выстроилась, когда уже время перевалило за обед.

Силин внутренне радовался предстоящей свободе и встрече с новыми незнакомыми местами.

Часа через три колонна остановилась. “Наверное, полоса химического заражения”, – подумал Силин. Перед выездом по негласным каналам услыхал: на пути колонны взорвут старую химическую бомбу, и они должны пересечь эту полосу заражения. Ведь недаром через пару часов пути было приказано надеть химзащиту и противогазы. Жаркая духота и без того плавит тело в железной коробке бронетранспортера, а они вдобавок – в прорезиненных химзащитных комбинезонах и в противогазах. Но приказ есть приказ, надели, и никто пока не торопится снимать. Через час снова остановились. Внутри жарит почище бани. Выбрались наружу. Пот стекает за шиворот, приклеил комбинезон к телу, выедает глаза... Но никто не ослушался приказа, все в защитном – жить-то охота!..

Силин улегся в тени бронетранспортера и стал от нечего делать смотреть под вытянутые ноги. Его поразило обилие всяких мурашей. Беспокойно снуют в разных направлениях жучки, козявки, букашки... Божья коровка ползет вверх по сапогу... Весь этот маленький народец прилепился к земле и ведать не ведает, что за ним наблюдает чей-то любопытный взгляд, что над ними есть еще кто-то и при желании может играючи управиться с их судьбой, – придавить солдатским сапогом, даже не подозревая о существовании этого невидимого населения... А если посмотреть на нас, на людей, свыше, мы наверняка такие же мураши. Нас тоже могут запросто взять и растоптать... Но мы об этом и думать не думаем, как и эти самые мураши. Может, и правильно, что не думаем. Мы скорее сами себя уничтожим, чем кто-то нас. А заодно вот этих букашек и всё остальное живое...

Миша стал смотреть на облака... Он показался себе такой же маленькой земной букашкой перед огромной бездонностью неба. Вспомнил, как вдруг, непонятно от чего, стало страшно, когда только что призывники прибыли и выгрузились из эшелона, а на утренней станции кроме них никого, лишь на многочисленных железнодорожных платформах военная техника. Тогда Миша остро почувствовал, как чуждо ему это ощетинившееся военное железо... Тогда-то впервые в жизни пришла ему в голову мысль, что ведь и его могут запросто задавить, убить, лишить памяти и чувств вот этим самым военным железом... И что-то перевернулось в душе. Будто слой защитной оболочки пробило. А ведь до этого момента никогда и мысли не было, что может когда-нибудь умереть. Ему казалось, что в отличие от других он сотворен таким волшебным образом, что никогда, никогда не умрет! В отрочестве ему даже казалось, что весь этот мир, весь этот свет по чьей-то высшей воле создан именно для него и подтасован под его яркую необычную судьбу... Нет, тогда это был не обычный страх. Когда оторванный от привычной жизни Михаил вышел на эту забытую Богом станцию, ему стало страшно от того, что его тут может раздавить, расплющить как безличную букашку, беспричинно, случайно, просто так, и он не успеет в жизни исполнить чего-то самого главного... Сейчас Миша тоже испытал похожее чувство. Он подобен вот этой божьей коровке, ползущей по его армейскому сапогу... Силин осторожно снял с голенища божью коровку и подкинул вверх. Та полетела... До свиданья, летающая божья коровка!.. Миша еще продолжал смотреть в том направлении, куда улетела божья коровка, и заметил бабочку... Бабочка!.. Другая и третья!.. И букашки живы-здоровы!.. Если уж хрупкие и нежные бабочки порхают как ни в чем ни бывало, выходит – или бомба и в самом деле выдохлась, или никакого химического заражения нет и не было! Бомбу «взорвали» условно.

Миша посмотрел на ребят – на него ноль внимания. Снять противогаз, подышать свежим воздухом?.. А вдруг он ошибается? Представил, как он тут ни за понюшку табаку может окочуриться, и невольно вздрогнул. Но если сейчас не сделает этого, то в глубине души будет считать себя трусом. Эх, была не была! Силин резко сорвал с подбородка противогаз, слегка глотнул воздуха и тут же защитил лицо. В противогазе осторожно вобрал в себя этот воздух. На мгновение показалось: всё – конец! Голова закружилась, перед закрытыми глазами запульсировали какие-то точки. Усилием воли открыл глаза. – вроде всё в порядке. Опять проделал эту процедуру, уже вобрав воздуху побольше. И опять пронесло! Повторил еще и еще раз, – кажется, спазма не душит, судороги не корчат, голова нормальная, руки-ноги не отнялись, язык шевелится. Мишка даже сосчитал до десяти! Все вроде в норме! Он снял противогаз, стал медленно и ровно дышать. Закурил и с наслаждением затянулся. И тут кто-то, стоящий у следующего бронетранспортера в комбинезоне, погрозил ему кулаком. Может, и кричал, но только не слыхать, тот ведь в противогазе. Мишка улыбнулся и приветливо помахал рукой: дескать, нечего дрейфить, снимай намордник, дыши вволю – или слабо! Но тот затряс кулаками еще энергичнее и стал приближаться. По характерной походке Миша признал прапорщика Зубко. Он что-то энергично говорил, Силин даже догадывался – что, хоть через маску и не слышно. Он опомнился, бросил окурок и быстренько надернул на себя противогаз. Но тут уже сорвал с себя противогаз Зубко, зажестекулировал руками, стал широко открывать и закрывать рот. И так – несколько раз. Ребята смотрели со стороны на эту картину и ухахатывались. Наконец Зубко не вытерпел, – сорвал и с Силина противогаз.

– ...твою мать! – услышал Мишка конец фразы из репертуара прапорщика. – В дисбат захотел? Отвечай за вас!

Прапор в порыве праведного гнева даже не сообразил, что сорвав свой противогаз, он сам нарушил приказ. Он даже замахнулся наСилина, но не ударил. Закурил, успокоился. Глядючи на него, с облегчением сняли противогазы и остальные. Курцы тотчас задымили.

-Ну ладно, – примирительно сказал Зубко. – Как только кто приблизится, чтоб все в противогазах были! До единого! Особенно это касается рядового Силина!

-Так точно, товарищ прапорщик! – отчеканил повеселевший Миша, доброжелательно глядя на Зубко: нравился он ему за открытый и отходчивый характер, несмотря на свои выкрутасы. А еще за то, что в опасную минуту прапорщик первым оказался тогда возле Мишки в подъезде.

Ребята тоже дружно заверили, что не подведут прапорщика. Когда Зубко ушел, расстегнули комбинезоны и разлеглись в тени бронетранспортера. Но отдыхать пришлось недолго, минут через тридцать тронулись...

Ближе к вечеру снова остановка на берегу неведомой речки у осинового околка. наконец-то велено снять комбинезоны! Потом основная часть колонны ушла, а третий батальон остался на ночлег.

Миша и не предполагал, что и здесь, где в основном голые сопки, могут быть такие благословенные места. Словно домой попал! Не в таком ли осиннике они с отцом готовили дрова и пилили лес на баню!

Когда с наслаждением покупались в речке и разлеглись в холодке под тенью деревьев, Миша решил побродить по этому небольшому лесочку. Он и в самом деле почти такой же, как у них в Сосновке, даже трава и кустарники те же. Хоть и за тысячи километров от родного дома, но и здесь тоже ведь средняя полоса России. Стал выходить из леса, заметил, как паук плетет паутину. Паучок уже зацепил конец нити за небольшую осинку, а второй конец – за верх высокого борщевика, затем с осины же спустился на шиповник, закрепил там свою ниточку и по ней же взбирается вверх, чтобы продолжить свою серебряную пряжу. Силин терпеливо дождался, пока хозяин заберется вверх и спланирует вниз. В этот момент перехватил его за паутинку с намерением помочь опуститься ему на шиповник таким образом, чтобы получился треугольник – каркас паутины. Когда Мишка перехватил паутиннку, паук мгновенно замер и завис, солдат тоже замер. Как только паук начинал спускаться, Миша дергал ниточку вверх. Он уже забыл о своем порыве помочь пауку как можно правильнее построить треугольный каркас, он превратился в обыкновенного мальчишку и затеял с пауком детские игры. Мишка дергал руку вверх до того, как паук успевал зацепиться за ветку шиповника, насекомое в недоумении замирало, начинало быстро карабкаться вверх. Силин в ответ покачивал паутину, паук снова замирал. Начинал раскачивать его сильнее, паук держался цепко и летал как маятник, а Мишка вертел за ним головой то влево, то вправо. Следуя взглядом за пауком, ухватил боковым зрением сослуживцев – они все замерли, как на фото. “Что это с ними?” – подумал Миша, плавно планируя паука на куст шиповника, – пусть плетет свою снасть и дальше.

Подошел к ребятам, те уставились на него. Стало как-то неловко.

-Вы чего это? – спросил.

-Миш, ты в порядке?

-Почему так спрашиваете?.. А-а! Да я с пауком там возился.

Раздался дружный хохот.

-А мы подумали, ты маленько того – крыша съехала...

Силин тоже захохотал, представив, как он смотрелся со стороны...

 

Утром раздалась команда трогаться, но механик-водитель Волков свой бронетранспортер не завел. Его стали объезжать задние машины.

-Рядовой Волков, что с техникой? – подбежал командир роты старший лейтенант Стрельцов.

-Да пустяки. Сейчас устраню.

-Ну смотри! Догоняй! – крикнул командир, направляясь к головной машине.

-Помочь? – спросил подошедший Силин.

-Сам справлюсь!

В это время остальные члены экипажа смотрели на удаляющуюся колонну.

-Все в порядке! – крикнул Волков, высовываясь из люка. – Садитесь!

Ехали, ехали, а колонны всё не видать, сколько ни смотрел Силин в триплекс. Наконец остановились. Выглянули – еще один бронетранспортер! Выскочили, подошли – техника уткнулась в солончак, капитально застряла. Есть здесь такие коварные места – можно ездить везде без дорог, почва кремнистая, но гляди в оба: уткнешься в оконце солончака, как в болоте застрянешь!

-Здорово, Павлов! – приветствовал застрявшего водителя Волков. – Как это тебя угораздило?

-Да ехал, понимаешь...

-А экипаж твой где? – допытывался Волков у застрявшего.

-Да по другим машинам рассадил.

-Понимаю...– Волков хитро поглядел на Павлова. – А че это тут ищешь-то?

-То же, что и ты!

-Понимаю... Конвенцию нарушаешь!.. Ну и нашел?

-Не доехал, – пнул со злостью колесо Павлов.

-Это Бог тебя наказал!

-Слушай, вытащи меня, а?

-Нет уж! Сиди! Ребята, поехали!

Экипажу действия их механика-водителя были совсем непонятны.

-А куда поехали? – спросил Ермилов.

-Поехали! Тут недалеко. И сразу назад.

-Не! Раз сразу назад, зачем в этой душегубке трястись в такую жару? Мы уж тут полежим, – возразил Сидоров...

 

Силин, Волков и абориген с конвенцией,

или В темной юрте светлая мысль

-Ну и оставайтесь! Миш, сбегаем до юрты аборигена? – обратился Волков к своему помощнику.

Силину любопытно посмотреть и узнать, кто это за абориген и что это все значит. Он согласился, а ребята остались в тени бронетранспортера Павлова.

-Зачем едем-то? – спросил, когда вдвоем подходили к своему БТРу.

-Шило на мыло менять. Сам увидишь.

-Колонну-то не потеряем?

-Найдем! Я тут не впервой.

-Павлов тоже к аборигену путь держал?

-А то куда же!

-Чего вы с ним не поделили-то?

-А он конвенцию нарушил, как Паниковский в том фильме. Помнишь, когда я за БТР на “губе” сидел?

Силин кивнул...

Волков продал БТР аборигену за водку и в диких степях Забайкалья дико загулял. Очень хорошо угостил его абориген, премного довольный такой покупкой! Потом оседлал коня, на другую лошадь навьючил Волкова, и, как куль, доставил его в воинскую часть. Абориген и собой остался доволен, потому как мудро и дальновидно поступил: солдата целым и невредимым доставил на место, а отправь его одного, пропадет по дороге – все шишки на него посыпятся!..

Но и механик-водитель Волков поступил не менее мудро: чтоб никто машину не угнал от юрты да и чтоб – не дай Бог! – аборигены технику с дуру не сожгли, взял и втихаря всё горючее вылил, клеммы разъединил и вдобавок проделал хитроумные одному ему ведомые манипуляции, – чтобы бронетранспортер кроме Волкова никто не смог завести, если даже и вознамерятся угнать эту бронированную машину пехоты. Вот и продолжал гулять дальше со спокойной душой... А наутро проснулся в части, объявил: – мол, горючее всё вышло, кое-как до юрты добрался, там технику и оставил.

Приехали из воинской части за транспортером, абориген в штыки – не трожьте, моя машина, я купил! Куда там! Только посмеялись да и угнали машину. А абориген на коня и в полк, сразу в штаб – так, мол, и так, купил вот машину, а её отобрали. Когда вся история выяснилась, Волков и загремел на “губу”.

-И ты сейчас к тому аборигену едешь! – подивился Миша. – Так он же на порог тебя не пустит!

-Знаю, что не пустит. Потому с Павловым после “губы” мы и договорились: он в дальнейшем с моим аборигеном будет иметь дело, а я к его аборигену буду ездить – обменялись, стало быть. Это когда Павлов еще у нас служил, а не в Безводной.

-А чего ж он тогда к нему едет, раз вы поменялись? – спросил Силин.

-Я же говорю – конвенцию нарушает. Охамел, вот и едет!

Удивительно всё это Силину. Он и не подозревал о таких секретных связях...

-Неужто попусту приехали? – огорчился Волков, когда остановились у юрты. – Отары-то нет!

-Заходи! – раздался голос из юрты.

-Вот повезло! Его голос, – шепнул Паша.

В юрте полумрак, но когда глаза привыкли, Миша увидел такую восточную картину: сидит на сундуке голый по пояс, вывалив живот, и плавится жиром не то Богдыхан, не то Будда. И пьет из пиалы не то кумыс, не то чай.

Поздоровались. Хозяин кивнул и жестом пригласил сесть рядом.

-Спасибо! Но мы торопимся, – отказался Паша.

Правильно действует Волков! Некогда чаи гонять! Колонна неизвестно где, еще и Павлова надо вытащить...

И тут Силина осенило!

Но об этом он скажет Волкову потом...

-Говори, – вымолвил хозяин.

-Товару привез.

-Давай, – как-то вяло и равнодушно сказал абориген.

Паша вышел и занес сапоги, – не какие-то там солдатские кирзовые, а самые что ни есть яловые. Хозяин взял обувь, помял в руках и начал терзать, словно желая разорвать, а потом спросил:

-Сколько?

-Два литра.

Сидящий покачал головой.

-Что – дорого?

-Нет, недорого.

-Сапоги не нравятся?

-Хорош обутка! – и даже поцокал языком.

-Водки нет?

-Уче-ения! – развел руками абориген.

-Значит, не дашь? – не унимался Волков. – Ну хоть литр тогда.

-Хорош обутка! – как бы не слыша его, повторял хозяин, складывая гармошкой и опять раздирая голенища.

-Давай за литру!

-Уче-ения! – снова развел руками абориген.

-Ну и что – учения? И в зиму были учения, и летом были, каждый год учения! Но раньше ты так не говорил.

-А теперь нету, – стоял на своем хозяин. – Деньга дам, водки – нет.

-Ну давай хоть деньга! – махнул рукой Волков.

Абориген слез с сундука, убрал коврик, на котором сидел, – сундук оказался как бабушкин: старинный, добротный, кованный железом, – снял два замка, открыл – и Миша опешил! Сундук был полон денег! Никогда в жизни не видел он такую сумму! Разве что в кино. Вот бы в Сосновке подивились такому богатству!.. Глушь, голая степь, сплошные сопки, в забытом Богом пространстве – юрта, а в юрте сундук, а в сундуке – деньги, деньги, деньги!.. Сказка да и только! Солдаты с отвисшей челюстью смотрели на всё это богатство. Вот абориген склонился над сундуком, похрустел бумажками и даже не спросив, сколько надо, сунул Волкову деньги, потом захлопнул сундук. Сказка кончилась...

 

-Вот это да! – восхитился Миша, когда вышли из юрты.

-Вот гад, зажилил водку! – сплюнул сквозь зубы Волков и нервно закурил.

-Да ты на эти деньги намного больше бутылок купишь, – сказал Миша.

-Где? В этой степи голой? Дорога ложка к обеду!

-А чего это он всё на учения кивает?

-Видать, опять конвенция. И опять не в нашу пользу. С командованием столковались – вот и нету водки... Понимаю... Поехали!

Волков понимал правильно. Командование, наученное горьким опытом прежних учений, предупредило аборигенов: если будут солдатам продавать спиртное, те лишатся здешних пастбищ. Аборигены – народ понятливый. Если не принять условия, военные создадут такую обстановку, что сам уведешь отары из этих привычных мест неведомо куда. И никакие законы и жалобы не помогут. Они дали слово и его держали.

-Погоди-ка! – остановил водителя Силин. – В темной юрте меня озарила светлая мысль!

-Неужто выцыганим? – обрадовался Паша.

-Хватай выше! Я о другом. Слушай, Павлов – наш “противник”?

-Выходит так.

-А раз так, мы, считай, захватили “языка”. Соображаешь?

-Ма-а-а-ладца, Миша! Ай, маладца! – нахваливал Волков, шагая к бронетранспортеру...

 

Когда подъехали, ребята в тени застрявшего бронетранспортера резались в карты.

-Ладно, Падлов! Разматывай трос, выдерну, – сказал Волков.

-Сейчас! – тотчас вскочил Павлов.

-Только уговор – скажешь, где ваша дислокация и покажешь, где у вас переправа.

Прыть Павлова поугасла, он поскучнел и молчал.

-Ну и долго будем молчать?.. Гляди, Коля, сам – не хочешь, тогда сиди. Самовольно ты изменил маршрут – раз, боевой свой экипаж самовольно рассовал по другим машинам – два, и самое главное – БТР на время учений как боевую единицу из наличной техники ликвидировал. Это уже три! Ну а вдобавок – еще неизвестно, когда тебя хватятся и когда вытащат. Так что суши сухари, если хлеб есть. А нам ужас как отпуска до дому треба! Сам понимаешь – задарма не выдерну. А сбрешешь – тоже сам понимаешь. Решай!.. Скажешь – выдерну и отпустим подобру-поздорову. А ты всё наверстаешь, экипаж свой соберешь, в колонну свою встроишься – всё будет шито-крыто... Решай...

Мишу удивило, что Волков может так обстоятельно убеждать “противника”, – ему бы впору так толково вражеских агентов обрабатывать... Павлов молчал.

-А еще и конвенцию нарушил, – припомнил Миша.

-Ладно, выдергивай, – согласился Павлов.

Провозились порядком, но всё же вытащили БТР из трясины.

-А он деру не даст? – шепнул Силин своему водителю.

– Не удерет! – громко сказал Волков. – Тут законы почище уставных будут. Не удерешь ведь, Павлов?

 Тот молчал.

– Ну, показывай дорогу, – сказал Волков.

Тронулись... Добрались до реки и вдоль берега двинулись по течению. Первый бронетранспортер остановился , Павлов вылез и кивнул. Миша быстренько спустился в люк и глянул в триплекс: разворачивали понтонную переправу! Теперь всё в порядке! Теперь даже если и скажет Павлов своим, что их переправа обнаружена, – то уж извините! Не один тут Павлов задействован. План разработан, утвержден и спущен свыше, согласно этому плану и наводят переправу... Допустим, Павлов сообщил командиру своей роты, а тот рапортует ещё выше, – дескать, в моей роте есть негодяй Павлов, который выдал нас, вот, мол, и спешу доложить! А ему тогда: “А вы куда смотрели, где дисциплина воинская!” И взгреют так, что мало не покажется!.. И так потянется ниточка всё выше и выше по воинской иерархической лестнице... И всё пойдет насмарку из-за какой-то мелкой сошки Павлова... Но этого не будет, не отменят переправу. Что мы, – Толстого не читывали: запущенный механизм военных действий уже невозможно остановить...

-Ладно, Павлов, квиты, – сказал Волков. – Только ты к моему аборигену больше не езди!

Тот кивнул и уже собрался было закрыть свой водительский люк.

-Павлов! – окликнул его Миша.

-Чего?

-Ну и дерьмо же ты! И в самом деле не Павлов, а Падлов!

-Волков, чего это он?

-Ладно, вали давай, – махнул рукой Волков, затягиваясь сигаретой.

Павлов уехал.

-Чего ты, Миш, задираешься? – укорил Волков. – Все в порядке. Он показал, мы вытащили и отпустили. И конвенция в порядке.

-Представь, если б всё было по-настоящему! – загорячился Силин. – Он бы противника прямо на нас и вывел!

-А если б всё было по-настоящему, может, я с этим Павловым даже в разведку бы  пошел. А так – игра это всё, бирюльки. По телику нагляделся, что ли? Там тоже картинно шпарят, как у Кривцова в газете... Эх, жаль, водочкой не разжились!.. Поехали!..

Миша еще раз отметил про себя, как же не прост человек... Взять вот Волкова. Вроде всё про него знаешь, составил уже о нем свое мнение, а вот с каждым разом узнаешь о нем что-то новое, неожиданное и ... в его пользу!..

 

Силин и абориген, или Красная роза и Черная роза

Водитель-механик Волков хоть вроде и ориентировался в здешней местности, но и он заплутал окончательно. Самим, как Павлову, в солончак не угодить бы или того хуже – не попасть бы прямо в лапы “противнику”!.. Завидели отару.

-Пойди, Миш, разузнай, – высунулся Волков, тормознув поодаль, чтоб овец не распугать.

Силин спрыгнул с бронетранспортера, пошел к пастуху, который стоял, опершись на палку, как изваяние. Миша поздоровался и замолчал в ожидании ответного приветствия. Никакой реакции! Стало неловко. Поздоровался снова... Молчит. Неужели “задумался”? От постоянного недосыпания молодые солдаты вот так же “задумывались”, даже стоя часовыми на посту, – наловчились спать с открытыми глазами. Силин сам несколько раз добирал сон таким манером. Вовремя не среагируешь на притопавшего разводящего или там на начальника караула – “Что, падло, на посту спишь!?” – подступает тот. А на это обычный ответ: “Нет, задумался просто”. ”Что-то в полку подозрительно много задумчивых развелось! – ехидничает тот. – Философы! Я те дам – “задумался” он!..”

Миша поздоровался третий раз, абориген кивнул головой и обратил свой взор на солдата. Силин раскрыл было рот, чтоб спросить, но тут же понял, в каком он глупом положении! А чего, собственно, спрашивать? Мол, в какой стороне наши? А какие – “наши”? И почему про то должен знать какой-то пастух? Это же военная тайна!

-Колонна давно проходила? – наконец догадался спросить.

-Давно, однако, – ответил абориген.

Так, так! Уже теплее!

-Куда?

-Туда, – хозяин степей описал рукой полукруг.

-Туда, что ли? – указал солдат рукой в ту сторону, где закончила чертить полукруг рука пастуха.

-Туда, туда.

Ну что же! Можно поехать и в том направлении. Но чья это была колонна – наша или “противника”?.. Как же разузнать? Ага! Надо выведать, может, и вторая колонна проезжала? Если да, тогда уж как-нибудь можно вычислить, какая – наша, а какая – колонна «противника».

-А другая колонна проезжала?

-Мало-мало ехала.

-Куда?

-Туда, – махнул рукой пастух за спину.

Дальше Силин уже и не знал, как и расспрашивать, какие еще наводящие вопросы задавать... Не услышав дальнейших расспросов, степняк потерял всякий интерес к солдату и снова не то погрузился в себя, не то продолжал смотреть вдаль...

-Куда едешь? – сам степняк наконец подал голос. – Красная роза? Черная роза?

-Черная, черная! – обрадовался Силин и в то же время подивился осведомленности аборигена о секретных паролях.

-Красная – туда, черная – туда!

Обрадованный Силин подбежал к машине:

-Паша, абориген показал дорогу и до нас, и до них!

-Да ну!

-Точно! К нам – сюда, а к ним – туда!

-Судя по переправе, до них так оно и выходит. Нет, не зря мы в эту юрту завернули! Айда до нас!..

 

Мудрость командира вознаграждает Силина

...Когда приехали к своим, командир роты старший лейтенант Стрельцов дал было нагоняй, но, поразмыслив, пришел к выводу, что донесение бойцов может ведь решить исход операции.

Сведения оказались достоверными. Подразделение вернулось с учений, отлично выполнив поставленную задачу…

Вот и снова ротный убедился, – какими бы разгильдяями, с какими бы выкрутасами ни были его солдаты, а как доходило до дела, они его еще не подводили. С ними он готов не только на учения…

Повидать родных Волкову помешали прошлые провинности.

А Силин после зачтения приказа о краткосрочном отпуске парил как на крыльях! Скоро он будет в Сосновке и увидит родных!

2-я часть.

Побывка

 

Первые встречи

Гвардии рядовой Михаил Силин отличился на учениях и получил кратко­срочный отпуск.

Как только объявили приказ, побежал в казарму и привел в порядок парадную форму: надраил до блеска пуговицы, пришил запасные погоны, которым особую изящность придавал вшитый тонкослойный пластик. После обеда была беготня по оформлению документов – в финотдел, в хозчасть, в штаб... Тут не зевай – на каждом часе выкраивай время в пользу отпуска. Он крутился так, что в тот же день были получены проездные, начислены деньги на довольствие. И вечером Миша уже ехал домой...

 

До дому по улице шагать – знакомых встречать, разговоры да расспросы... Потом это, потом!.. Солдат проулками спустился за огороды и зашагал вдоль речки. На том бережку луга, поросшие черемушником да талинником. Все близкое, родное. Да и дышится на родине совсем по-другому. Направо за фермой – поля и перелески, левее по лощине – таежка. Везде приволье для охоты! В родных местах снова в душе праздник, радость детства.

Через большой огород он вошел во двор, где его облаял сразу не признавший Дружок, потом подбежал, радостно завилял, заскулил, стал лапами на грудь. Отпускник достал конфетку и сунул в пасть псу. Тот моментально справился с нею и побежал за второй конфеткой к воротам, а Мишка вошел в дом.

– Ба-а-атюшки! – обрадовалась мать. – Миша! Приехал!

Обнялись.

-Поди, проголодался с дороги-то?

-Нет, мама, с утра на вокзале перехватил, а все еще не хочется.

Она будто стала чуточку ниже, больше появилось седины. И все в том же поношенном отцовском пиджачишке, хотя у ней есть что носить. А глаза мамы по-прежнему ясные.

-Садись, садись, сынок! Домой прибыл и за стол не сесть!

Мать принялась хлопотать, а Миша, охваченный радостным чувством, не отводил от нее глаз. Только за столом он почувствовал, что все-таки проголодался. Мать потчевала сына и сыпала вопросы:

-А чего ж ты, сынок, телеграммку не отбил?

-Я не знал, что отпуск дадут. Всё получилось неожиданно.

-Ну и что! Как дали – ты нам сразу телеграммку, мы бы приготовились хоть.

-Знаю, я мама, как бы готовились. На полный дом гостей! А я сиди свадебным генералом. Ты же знаешь, не люблю этого. И потом – все дела бы ваши побоку.

-Ладно, ладно. Сколько пробудешь дней?

-Десять дали. А где отец?

-Солому ставят в зароды.

-Нашли кого посылать! На скирду кидать – здоровенных мужиков надо, а папаня – сам как соломка.

-Стогометом они, Миша, стогометом.

-И картошку, гляжу, нынче уже выкопали. Не рано?

-Люди копают, и мы стали. А вдруг, думаем, дожди зарядят, а мы и не успеем. Может, прикорнешь с дороги-то?

-Нет, пройдусь по деревне.

 

Здороваясь со встречными, солдат шагал к центру села. И вот навстречу одноклассники – Федька Комаров и Серега Согрин. Они отслужили раньше, а Силину военкомат из-за техникума давал отсрочку. Два его друга после восьмилетки пошли в училище и стали механизаторами.

-Кого я вижу – сам не рад! – белобрысый, распухший и обросший Серега разлапился и обхватил Силина. Чуть не выело глаза перегаром. – С приездом!

В ответ и Миша прижал его к себе. Потом обнялся с Федей – с кряжистым, кучерявым и медлительным парнем.

– Ой! – вскрикнул тот. – Грудная клеть вдребезги! А прежде жидковат был. Молоток! Солдатская каша – в коня корм! А помнишь, как тебя уделывал?

-Ты сейчас попробуй! – вошел в азарт Михаил.

-И сейчас не лыком шиты! – Федька попытался бросить отпускника на землю. По лицу видно, что он это всерьез, а то бы соперник и не поверил – настолько вял его порыв. Силин устоял и провел ответный прием. Федя бы припечатался к дороге, да соперник удержал его коленом.

-Натаскался, – признал Федя. – Ну, мир, мир.

-Это не я, а зеленый Змий Горыныч тебя сшибает. – поскромничал солдат, пожимая протянутую руку. – Чего разгулялись-то? Вроде и не выходной сегодня!

-А нам теперь и нету выходных, – сказал Сергей. – Мы на ферме.

-Корма возите?

-Мы не на тракторе, а просто скотниками, – продолжал Согрин с обидой. – Клим Иванович так смилостивился.

-С чего бы председателю обижать первых женихов Сосновки? Никак, проштрафились? – предположил Силин.

-Эх, Миша! Давай-ка лучше пивком побалуемся за ради встречи! – предложил Согрин, словно отвлекая от неприятного разговора.

-А где его тут возьмешь? – подивился Миша.

-Да ты и не знаешь! Отстал от жизни. У нас же пивную открыли! Культура! – просветил Сергей.

-А как же! – добавил Федя. – По телику говорили: беда наша – культурно пить не умеем, все подряд хлебаем. Вот нам культуру и возят теперь.

-В бочках? – засмеялся отпускник.

-Ну да. Пойдем, окультуримся в честь встречи, а то в горле пересохло.

Пришли к Сергею. Он с двумя трехлитровыми банками слетал за пивом, не забыл прихватить и самогона. Но Силин пропустил самодельной только рюмочку. Ради встречи. Он и раньше чурался зелья, все больше занимался спортом. Особенно лыжами. Да в голове сейчас – одна главная забота, она-то и заторопила его из дому...

 

А вот и хата бабы Нюры. Одиноко доживает она век свой. Муж ее, дед Петр, израненный на двух войнах, натруженный на колхозной работе, умер, когда Миша был еще мальчишкой, помнил его смутно. Хозяйка была дома.

-Здравствуй, баба Нюра!

-Кто это? – на солдата вскинула голову крючковатая Баба-Яга. Мише стало неловко, что пришло на ум такое сравнение. Добрая старушка его ничуть не заслуживала.

-Не узнаешь? – спросил он, преодолевая смущение.

-Ну-ка, ну-ка, выйдь на свет!

У порога действительно темновато, Силин чуть шагнул вперед на свет.

-Мишка! Вот те гость так гость!

-Так точно! Гвардии рядовой Мишка!

-Экой бравый! Гусар да и только! Мой Петро тоже ка-акой гусар был! – продолжала бабка, кивнув на фотографию на стене.

Дед там с двумя сослуживцами. Все они, будто инкубаторские, с черными лихо закрученными одинаковыми усищами страшенных размеров. В детстве Мишка думал, что им эти усы напрокат фотограф выдал.

-Да-а... Дед Петро вон какой кавалер!

-Кавалер, Мишка, кавалер, – подтвердила бабка. – Всяких разных орденов был кавалер, и до женского полу кавалер. Ой, да что это я, старая! Такой гость – и присесть не приглашу! Проходи, Михаил– свет– Иваныч, садись!

Весь пол был устлан домоткаными дорожками да круглыми половиками – ступить боязно. Солдат снял ботинки и прошел в передний угол.

-Когда прибыл?

-Сегодня.

-И тотчас ко мне! Никак по делу?

-Да как сказать.

-По делу, по делу! Не суп же из топора варить солдат зашел, верно?

-Да вроде верно, – засмеялся Миша.

-Сейчас мы за чайком покалякаем...

Вскипевший самовар стал первым украшением стола. Одним чаем дело не обойдется, смекнул солдат, когда к чаю были выставлены огурчики в пупырышечках... Весь в зеленых пупырышках огурец, немедля выпить требовал, подлец!.. Бабка опять вышла в сенцы и вернулась с графином настойки.

-Веришь-нет, Миша, – говорила хозяйка, угощая солдата, – на огурцы неурожай нонче.

-Мало сняла?

-Экой ты, не дослушаешь! У меня, сам знаешь, скотины крупной нету. Значит, и навозу нету. А овцы – кого там! – с их гороху какая грядка? А назем со стороны привези да угости за его – тут Сергей с Федькой своего не упустят! Да потом кожилься, таскай на грядку. И огурцов не захочешь – себе дороже. А много ли мне одной надо? Но огурцов-то охота! И надумала я посадить прямо на землю. Знаешь, сорт есть такой?

-Алтайские?

-А ты откуда знаешь?

-Так я же деревенский!

-Молодец, раз знаешь. Слушай дальше. Лунки сделала, посадила прямо на землю. И что ты думаешь? Взошли мои огурчики! Цвет набрали – как цыплятки! Думаю, зря я пуп надрывала с навозом этим, и так куда с добром! А тут Агафья преставилась, царствие ей небесное! Не знаешь ты ее, сестра моя двоюродная, в Каменке жила. Я на похороны и поехала. А жара! Пропади ты пропадом огурцы эти, думаю, все на навоз не тратилась. Ну, поехала и поехала. А там такое дело – похоронили, уже девять дней на носу, надо готовиться, я и осталась. А про огурцы и думать забыла – экая жарища, пропали совсем! Вернулась – трава сорная выше моих огурцов! Так накрыло, и не видать, где луночки. Глянула – ба-атюшки! Вот они, огурчики!

-В тени травы огурцы и не посохли, – догадался Миша.

-Ты, Мишка, хоть и башковитый, но ума-то нету, одни мозги пока, – обиделась старушка. – Я к самому главному, а ты враз встреваешь! Верно говоришь. Сорняк их и спас. Солнышко село, я выполола, стала поливать – огурчики мои в рост и пошли.

-Удачно получилось, – осторожно вмешался солдат, не истуканом же молча сидеть.

-Удачно, – согласилась хозяйка. – Ко мне редко кто заглянет, ты уж дай старой наговориться.

Силин приготовился слушать дальше огуречную эпопею.

-Растут-поспешают мои огурчики. Огуречные плети по городу разбежались, – знай, расчищаю им дорожку. А соседи глядят – дивятся: и с чего у тебя, Нюра, такой урожай? У нас на грядках слою навоза в три перины – и то все выгорело. А ты лишь ткнула семечки в землю, – айда из дому, но вот огурцы ведрами таскаешь!

-Здорово! – восхитился солдат. – Здорово да и только!

-А ты попробуй, касатик, попробуй! – совсем растаяла бабка. – Дай-ка я тебе подолью к огурчику-то. Не закисла, нет?

-Да нет, хорошая штука, – одобрил солдат.

-Ну и ладно. Угощайся. У меня ведь гости редко когда.

-И Маша тоже не бывает?

-Давненько уж не видала.

-К родителям-то хоть приезжает?

-Кто ее знает! К им, сам знаешь, летом из городу на катере, а от нас – зимой токо. Зимой она не была, а летом, видать, до отца-матери – на катере.

Родители Маши Параваевой жили на той стороне Томи. Там у себя закончила она начальную школу, а потом училась здесь в Сосновке и жила у своей бабушки Нюры.

-Как у ней, все нормально? – спросил Миша, хотя и так уже ясно – ничего особого старушка не сообщит.

-Че с ей случится? Случается, когда человек помират. А мне про то – слава Богу! – не сообщали. Раз все живы-здоровы – об чем горевать?

-Спасибо, баб Нюра, за хлеб-соль, – поблагодарил солдат, вставая из-за стола. – Пора и честь знать...

 

Когда вернулся, отец был дома. Обнялся с ним и замер, прижав голову к его плечу. Еще с детства они с отцом молча понимали друг друга. И это молчание в минуту встречи много говорило обоим. Отец отлупил Мишку ремнем последний раз, когда учился в четвертом классе, а после и пальцем не тронул, какие бы проказы сынок ни учинил: понял, – несмышленый возраст у Мишки уже позади. И, кажется, это взаимопонимание началось именно тогда, когда отец в последний раз замахнулся ремнем, но не ударил. Когда замахнулся, они смотрели глаза в глаза. Мишка сам подивился тому, что тогда не испугался и глядел на отца неожиданно для себя совсем другим взглядом. И в глазах отца прочел, что тот это понял. И оба осознали, что понимают друг друга. Все это произошло в считанные мгновения, не было слов попреков и оправданий. Они смотрели глаза в глаза и понимали друг друга. Он был благодарен отцу за это понимание и в этот миг почувствовал, что становится сосем другим, новым Мишкой, а в душе и гордость, и важность, и какая-то щемящая неизъяснимая грусть... Есть, есть в жизни моменты, которые, видимо, никогда не сотрутся из памяти... Солдат знал, что сейчас батя спросит о чем-то неглавном, чтобы скрыть внутреннее волнение.

-Как там, на Востоке? – спросил отец, будто именно это его сейчас волновало больше всего.

Но в то же время вопрос его не с потолка. После Победы воинская часть, где служил отец, была срочно переброшена на Восток, солдаты со дня на день ждали приказа к бою – капитуляция Японии спасла жизнь многим. Отцовская часть так и не расчехлила пушек... Как было бы до жути нелепо ехать из Германии с победой через всю страну и сложить там голову!

-Все нормально, – скупо сказал сын.

-Собирайтесь в баню! Пошел по деревне – с отцом вон сколько тебя ждем!

-Вы бы сами и сходили, а я потом.

-Давайте, давайте. С отцом марш в баню! – мать была все такая же боевая, это Мишу порадовало.

Она собрала чистое белье, мужчины пошли в баню. Ее ставили незадолго до Мишиного призыва в армию. Предбанник тоже из бревен. Сын хотел, чтобы баня была с предбанником да по-белому, культурная, где летом можно и заночевать, а не в домашней духоте. Они с отцом перед Мишиным уходом в армию уже положили матицу на предбанник, Миша смерил, подогнал и выстругал доски на потолок. Но подошла горячая сенокосная пора, баню пришлось отложить, да и железную печь для бани еще не успели сварить. Отец предложил пока временно топиться по-черному – надо же после покоса отмыться, отпариться, – а ближе к осени оборудовать баньку как следует по-белому. Но отложенное на потом дело так и не стронулось с места...

Когда вошли в предбанник, Миша от удивления даже присвистнул. Все оставалось, как при нем. Даже потолок предбанника не перекрыт.

-Что, отец, так ничего и не сделали?

-Видишь, сынок, не поглянулась мне твоя затея с банькой.

-А что так?

-Соседи Даниловы построили же баньку по-белому. Мылся я в ней – никакого удовольствия!

-Да ты сравни, какой у них вид, а какой у нашей!

Миша ринулся в баню, открыл дверь и чуть не задохнулся от жары, – закашлялся, зачихал.

-Ну как, сравнил? – посмеивался отец. – Не-ет! Банька без дымка – что ушица без дымка. Вот так вот, Миша, и в жизни иногда, вид видом, а есть ли внутри жар-то!

Миша промолчал. Да, давненько он не был в такой баньке! В печи еще жили угли, перемигивались, как цветомузыка. Кончики ушей опалило жаром. Эта не та чуть тепленькая коммунальная баня, в которую топал по средам на службе безо всякого удовольствия и энтузиазма. Там ни разомлеть, ни попариться как следует.

-Ух ты! Хоть потолок в предбаннике тогда уж настлал бы, что ли! – посетовал сын, примиряясь с отцовским вариантом бани после такого жаркого аргумента. – Ведь для этого еще при мне всё было готово!

-А никак не выходит, – опять озадачил отец.

-Почему не выходит?

-Затопишь баню – куда дыму деваться? Раз потолок предбанника весь выход дыму перекроет.

-А в отдушину?

-Кого там! С гулькин нос проходит. Да ты не шибко-то, ведь нынче камни новые, – предупредил отец, когда Миша плеснул из ковша, пробуя силу жара. Камни резко треснули. Отпускник выскочил из бани, а отец пригнулся и зажал уши.

-Эдак ты все камни переколешь, – укорил Силин-старший, когда снова вошел сын. – Потри мне спину.

-Что это у тебя шрам такой здоровый? Раньше ведь не было, – удивился сын, завидев красный рубец на отцовской спине.

-И не говори! Спина в том месте стала чесаться, не могу – что ты будешь делать! Стану – и давай об косяк тереться. Раскровенил все. Я в медпункт – направили в район. Осколок проснулся. Хирург его недавно и вытащил. Надобно ему еще раз показаться.

-Так у тебя же еще тогда в военном госпитале вытаскивали осколок!

-Тот – отсюда, – указал отец на знакомый с детства шрам под ребрами. – А про этот я и сам забыл – не беспокоил ведь.

 -Как же он столько лет таился?

-А под старость все болячки наружу. Вот он и проснулся.

Миша осторожно водил мочалкой вокруг багрово-малинового шрама, и так стало жаль отца – аж сердце защемило!..

 

Стогоправ под стогом

За ужином договорились, что отец поедет в райцентр показаться хирургу, а Миша выйдет за него на работу...

Утром он пошел в контору. Со всеми знакомыми перездоровался, но много было и незнакомых. Оказалось, после уборочной еще не все городские разъехались. Подошел напарник отца – дядя Костя Васильев.

-А-а, Мишка. Когда прибыл? – спросил он вместо приветствия.

-Вчера.

-И сразу на работу, не погулявши даже? Не дело это!

 -Я ведь только на побывку. Сегодня за отца отработаю. Он в райцентр в больницу поехал.

 -Ладно. Коли так. А то и у меня замесник есть, – указал Васильев на своего сынишку Пашку. – Пятнадцать уже.

Парнишка с уважением посмотрел на солдата, хотя тот был не в военной форме.

-А в армии водитель моего бронетранспортера тоже Паша, – сказал Силин, обняв мальчишку, как своего родного брата. И тот весь засиял.

Машина техпомощи развозила полевую бригаду по рабочим местам. Миша, дядя Костя и Пашка слезли на Долгой Гриве, – так называлось место, где у поставленной вчера здоровенной скирды стоял трактор “Беларусь” со стогометом.

-Припозднились мы нынче с зародами-то, – сказал дядя Костя, закуривая. – Давно пора поле пахать, да солома мешает. Хотели было пожечь, ну как это – добру пропадать, верно, Миш?

-Конечно, – согласился Силин. – Помню, один год соломы не хватило, так на ферме сено скотине подстилали.

-В прошлом году наоборот – солому в подкормку добавляли. Мы с Иваном, отцом твоим, попеременно на стогомете – то он стогоправом, то я. Не разучился на тракторе-то?

-Посмотрим.

Васильев завел “Беларусь” и тронулся вдоль копен соломы, выбирая место для нового зарода. Стал стогометом собирать солому и сваливать в кучу. Мальчик и Миша помогали ему, подравнивая основание скирды. Когда накидали ближние кучи в одно место, дядя Костя вылез из кабины на перекур.

-Как там в армии сейчас, матрасы соломой не набивают? – спросил его Васильев.

-Да нет, у нас магазинные.

-А когда я служил, вот эта самая солома и была вместо перины. К весне весь матрас труха трухой, а по осени снова соломой набиваем. Значит, таких хозработ у вас сейчас там нету?

-Нету, нету, – засмеялся солдат.

-А то здесь соломы, гляди, – на целую армию. Ну, начнем, Миша. Я буду пока укладывать, а ты на тракторе подтаскивай.

Силин сел в кабину и стал крутиться по полю, набирая на рештаки стогомета кучи соломы, затем подъезжал к зароду и гидравликой выпихивал на растущий зарод, куда указывал Костя Васильев. Потом они поменялись, – Мишу подняли на зарод, а Васильев подвозил.

-Папка, ну когда ты дашь мне поездить? – приставал Пашка.

Отец разрешил ему сесть за руль.

-А Пашка нормально ездит, – похвалил Миша.

-Механизатором будет. Учиться в школе не хочет, все в гараже пропадает. А пусть привыкает. Миша, смотри!

Над полем летели косачи. Выводок слетел в низину, где островки пихтача перемежались с ивняком да черемушником.

-Пока поработайте без меня, – сказал Васильев-старший, – а я сбегаю в пихтач. Может, подшибу косачика.

Он вытащил из кабины двухстволку и пошел к краю поля, а Миша с Пашкой остались довершать стог. Теперь, когда зарод уже довольно высокий, надо снизу подавать солому кучами поменьше, но Пашка продолжал подымать здоровенные кучи, от чего солома или тянулась за рештаками вниз, или же переваливалась на другую сторону. Стогоправ не выдержал, приказал мальчишке остановиться:

-Ты зачем за раз так много берешь? Поменьше подавай!

Парнишка послушался, но прежнюю его оплошку выправить никак не удавалось.

-Подтолкни тут, – указал Силин на середину зарода, где поданная ранее здоровенная куча выступала наружу.

Пашка подъехал и стал подталкивать. Миша указал рукой, – мол, достаточно. Но юный тракторист продолжал подталкивать.

-Всё! – крикнул Силин.

Мальчик выглянул из кабины, понимающе кивнул – и подтолкнул еще!

-Пропорешь же меня! Все-ё! – заорал Миша.

Но парнишка упрямо нажимал на газ. Мишу накрыло соломой, стало темно, нечем дышать, запершило в горле. Надо поскорее вырваться из этой западни! Он кинулся в одну сторону – уткнулся головой в глухую душную стену, кинулся в другую – тоже не пробиться! Стал метаться туда и сюда, уже дышать совсем невмоготу, перехватило дыхание. От безысходности бросило в жар, покрылся испариной, сердце бешено заколотилось. Неужели суждена такая глупая смерть? Не может быть! Быть того не может! Приехать домой из армии, где и стрелял, ложился под танк, а вслед ему бросал из траншеи гранату, да мало ли чего еще там было! – приехать из армии домой на несколько дней и в родных полях задохнуться в соломе! Глупее не придумаешь!

Ему казалось, что всё это происходит не с ним. Ведь он знал, знал про себя, что не только глупой, но и самой героической смертью умереть никак не может! Он нащупал черенок вил и по его положению пытался определить, в какую сторону выбираться. В любом случае один конец вил должен указывать на выход, хотя это не совсем факт. Но надо проверить, в какую сторону солома больше поддается. Вдоль черенка стал Миша расчищать себе путь. На его счастье в выбранном направлении солома податливо раздвигалась. Понял, что выбрал верный путь. Вот он на воле. Отдышался. Пашка так-таки зарод опрокинул. А ведь без вил никак его не довершить. Миша по проделанному ходу снова полез в стог и вылез с вилами. Оглянулся и увидел, что по полю, размахивая руками, бежит дядя Костя. Пошел вдоль зарода – Пашка пучками выдергивает солому, роет проход. Вот он нырнул внутрь и из соломы глухо донеслось:

-Миша, ты где?

-Тут я, тут, – сказал стоявший рядом Силин.

-Живой?

-Живой. Ты чё! Я же тебе и руками показываю, и кричу: “Всё!” А ты толкаешь да толкаешь!

-А я думал, ты кричишь: “Ещё!”

Подбежал запыхавшийся Васильев:

-Живы? Слава Богу, – обошлось! А то гляжу – зарод набок! Ну, думаю, беда!

-Я там чуть не задохнулся, пока выход нашел. Ну как твоя охота?

-Какая там охота? Давайте за работу, хуже нет – переделывать!..

Хоть и повозились изрядно, но к подходу машины с зародом управились...

 

Миша в клубе. Нечаянная встреча

Незаметно пролетали дни отпуска.

-Тут к тебе какой-то мальчишка приходил, – сказала мать, когда Миша вернулся однажды с рыбалки. – В клуб тебя просят.

-Пашка, что ли, Васильев?

-Нет. Того я знаю. Этот еще меньше.

-Кому, интересно, я нужен в клубе?

-Не знаю. Уж я у сорванца допытывалась. Не велено сказывать, говорит. Девки, видно, – засмеялась мать. – Кто же еще? Жених ведь явился!

Сегодня в клубе индийский фильм “Цветок в пыли”. Индийские фильмы Миша не жаловал, на гражданке ходил на них, чтоб только с ребятами встретиться да с Машей. Считал, что все индийские фильмы можно рассказать не сходя с места. Потому вышел в клуб попозже.

В клубе фильм уже кончился – вовсю танцевали. Раньше молодежь проводила вечера под баян и гармошку. Позднее подключилась радиола. А теперь новая волна: колхоз приобрел музыкальные инструменты – клавишные, электрогитары, барабан, ударные. На сцене играл ансамбль из совсем юных музыкантов. Как узнал позднее, – школьники. У них получалось довольно сносно. Но уходящее прошлое не так просто уступало свои позиции – рядом сидел киномеханик Ваня Пешкин. Ребята исполнили бодрую мелодию, под которую молодежь танцевала в круге. Когда ансамбль смолк, Пешкин улучил момент и заиграл вальс.

-Солдатик, дозвольте на танец! – подошла Валя Коржанова.

Миша с Валей закружились в вальсе. Оказалось, в армии немножко поотвык, поначалу танцевал не в такт с Валей, а потом повел её плавно, легко и воздушно. Валя как бы ушла в себя, улыбалась. В школе Миша учился на два класса старшее её. Валя была совсем девчушечка, а тут пожалуйста – девушка на выданье.

-Валя, ты парнишку присылала?

-А что, если я? – закокетничала Коржанова.

-Понятно, понятно.

-Что понятно? – Валя глядела на него своими большими красивыми двумя голубыми и, видно, даже не понимала, насколько она симпатична. – Ты, солдатик, хоть современные танцы-то умеешь?

-Солдат на ходу овладевает всеми приемами, – пошутил Силин, чуть загордившись от того, что Валя с ходу влюблилась в него да еще – как смело! – мальчишку прислала. Сватовство наоборот да и только!

Иван Пешкин звучными аккордами погасил “Амурские волны”, танцующие разошлись подпирать стены. К Мише стали подходить знакомые ребята, здороваться. Объявились и Серега с Федей. Навеселе.

Снова заиграл ансамбль. Миша уже сам ответно пригласил Валечку Коржанову. Погас обычный свет, стали перемигиваться лампочки цветомузыки, выхватывая на мгновения силуэты и лица.

В меняющихся разноцветных бликах вдруг привиделась Маша! Глянул снова – вроде не она. Глянул еще – вроде она! Для Миши все исчезло, осталась только то появляющаяся, то исчезающая, как мираж, Маша. Почему-то стало душно, бросило в жар, как в соломе. Не может быть! Баба Нюра ведь говорила, – столько времени сюда не кажется.

Кончился танец, в зале зажегся нормальный свет – напротив у стены стояла и улыбалась... Маша! Опять стало душно. Внутри сумятица, как в поле, когда Пашка его завалил соломой. Тут подошел Федя:

-Мы сообразили маленько, ты как – примешь?

Силин машинально кивнул. Но ни пить, ни общаться с кем-то – ничего ему сейчас не хотелось. Как не хотелось сейчас тотчас же разговора с Машей. Встреча такая внезапная, такая неожиданная. А хотелось Мише неотступно смотреть и смотреть на Машу, и при этом она бы тоже смотрела на него. Но только все это – молча, чтобы придти в себя, чтобы насладиться взглядами. А сейчас разговор может все испортить. Испортить важное, самое главное. В то же время у самого внутри сумятица в ожидании неизвестного.

-Да пойдем же, чего ты! – Федины слова вернули в действительность.

Они вышли на улицу, вошли в кинобудку, там уже были Сергей и Пешкин.

-Выпей, Миша! – предложил Пешкин. – Солдату гулять положено.

Отпускник взял стакан, втянул воздуху, шибануло самогоном, зажмурился и опрокинул содержимое в себя. Трое участливо наблюдали за его действом. Мишу передернуло – на лице морщин, сколько не будет, наверное, и в сто лет, если, конечно, до такого возраста доживет.

-Ф-фу! – вырвалось у Миши. – И кто его только выдумал!

-Молодец был мужик! – похвалил Пешкин. – Без этого совсем гибель. Да и нафига она нам – водка! Мы уж свое, деревенское. А ты, Миша, закусывай, закусывай!

Силин закусил хлебом, но лук трогать не стал.

-Бери, бери лук-то! – настаивал Федя. – Весь дух перешибет!

-Ну правильно, он на городской манер, – одобрил Пешкин. – Ему, может, на свиданку, а ты его – луком.

Тем временем Мишина душа пришла в себя, обмякла, отошла. Когда вошли в клуб, на первый танец он сразу пригласил Машу. Закружил ее ладную фигуру.

-Здравствуй. Когда приехала?

-Сегодня.

-Как жизнь?

-Вот так под музыку взять и рассказать?

-А что – не ложится на музыку? Жизнь на песню не похожа, и песню нелегко сложить?

Чуял Силин, что не в ту степь поехал, что слова ни капли не выражают его состояния, его отношения к Маше да еще выставляют его в совсем глупом виде. И чтобы как-то спасти положение, спросил:

-Танцы кончатся, расскажешь?

-Тебе так танцы нужны?

-Нет...

-Так возьмем да уйдем.

После вальса Ваня Пешкин без перерыва заиграл танго. Они даже из круга не вышли, продолжали танцевать.

-О-о, Маша! – подступил Федя. – С приездом! Разреши на танец?

-У кавалера спрашивай.

-Разрешите, кавалер?

Ну что тут оставалось делать? Федя кроме танго ничего и не умел, пусть танцует. Мише даже забавно, что после выпивки Федя осмелел. Танцор неуклюже топтался с Машей почти на одном месте, Силину снова подвернулась Коржанова, и они вошли в круг.

После танго снова врубили цветомузыку, всё кругом запрыгало, задергалось, заплясало, на стенах замелькали огромные тени, а Миша с Машей покинули клуб.

-То-то Валечка спохватится! – засмеялась Маша. – Глядь, а тебя и нет! Ты давно с ней крутишь?

-Когда бы я успел? Без году неделя, как на побывке. Да и увидел я ее лишь сегодня вечером.

– И сразу глаз положил!

-Да ну тебя!

-Ладно уж скромничать!

-Правда, правда!

-Раньше такой робкий вроде был, а сейчас – гляди-ка! – смело берет и приглашает. А Валечка и рада на тебе виснуть!

-Солдату робеть не положено, – отшутился Миша.

-Верно. Не положено. Только, солдатик, стратегическую ошибку не соверши!

-Не совершу.

-Не соверши, не соверши!

При этом они слегка подталкивали друг друга плечом, как в старые добрые времена, когда было полное взаимопонимание. Стал накрапывать дождь. Они проходили мимо сельсовета, рядом со старым строилось новое здание, уже под сруб подведена крыша.

-Давай в сельсовете переждем дождь, – предложил Миша.

-В сельсовет нам еще рановато, Мишенька, – сжала его руку Маша. – Дойдем до бабушки...

 

В начале взрослой жизни, или Выверты любви

-Хорошо, что пришли, – встретила их баба Нюра. – А я уж собралась было к Дарье и чуть ключ под крыльцо не кинула – ты знаешь, куда.

-Знаю, бабуля! – обняла ее Маша.

-А ты солдатика-то угости, проголодались, поди.

Баба Нюра ушла в сени и вернулась с уже знакомым графином янтарной настойкой:

-Остальное сама поставишь. Да огурцы не забудь, а какие у меня огурцы, я давеча уж сказывала Мише.

Хозяйка ушла...

-За встречу, солдатик! Целую вечность не виделись!

-Сама же и отвернулась, – напомнил Миша о прошлом.

-А чего ты за Аллочкой, за этой рыжей лисой, стал приударять? – выдала давнюю обиду Маша.

-Тебе чтоб досадить. Глупый был!

-Ну и чего добились? Наломали дров – да и только!

-Я приезжаю, спрашиваю: “Где Маша?” Говорят: “В городе”. А город большой.

-Нужна была, нашел бы!.

-Думал, в деревне тебя все равно ведь когда-никогда встречу, а тут в армию забрали...

-“Когда-никогда”! Вот и вышло, что “никогда”! Да что ж теперь... В армии на кралю какую глаз положил, нет?

-Да там одни сопки!

-Миш, честно, – думал обо мне?

-Думал, и как-то хорошо думал. Ты мне даже снилась не раз.

-А какая я тебе снилась? – заиграла глазами.

-Всякая, – заулыбался. – Ты когда обратно в город?

-Завтра. На работу же! Поедешь со мной?

-Поеду! А где работаешь?

-На комбинате шелковых тканей. Была ученицей – гроши получала, а теперь разряд, все полегче. Устаю, конечно. Ну ничего, молодая, вытерплю. Давай, солдатик, еще за встречу!

-Баба Нюра вернется, глаза вытаращит, скажет: ого, осушили!

-Не вернется, – засмеялась Маша. – Одни мы с тобой одинешеньки!..

 

-Прости меня, милый, что так вышло, – шептала Маша, лаская и обнимая солдата.

-Нет, это ты меня прости, – винился Миша. – Что глупый был. Знаешь, твое фото в армии всегда при мне, вместе с документами.

-Правда?! А какое?

-Там ты еще в школьной форме.

-С косичками?

-Да.

-Эх, Миша, милый! Я теперь уже совсем, совсем не та девчонка! В жизнь окунулась, а в жизни, ой, как тру-у-удно!

-Но ты для меня все равно той девчушкой и останешься. На всю жизнь!

-Правда? Какой ты еще наивный! – Маша крепче прижалась и радостно засмеялась. – А жизнь-то, Миша, совсем, совсем другая, не к той жизни нас учили в школе-то!

-Конечно, – согласился солдат. – Учили идейному энтузиазму.

-Ты в армии на всем готовом, – продолжала о своем Маша. – А мне самой одной крутиться-вертеться.

-Да плюнь ты на город! Поезжай к родителям, а то тут меня с бабой Нюрой дождись. Отслужу, вместе заживем.

-Ой!.. Ми-ишенька! Правда?! – восклицала Маша между поцелуями. – Родненький! Какая я тебе буду жена! Из сердца тебя выкинуть не могу! Да приди ты обезноженный, обезрученный – ухаживать стану. Только вернись! А то ведь сдуру я чуть замуж не выскочила, но не люб он мне был, не люб! Осознала – от ворот поворот.

-Как – замуж? – опешил Миша.

-Ну да. Куда, думаю, деваться, раз ребенок будет? Горячку спорола, да вовремя одумалась.

-У тебя ребе-енок!?

-Вот те раз! Про что же вы тогда с бабой Нюрой говорили?

-Про огурцы.

-Как – про огурцы?! – удивилась Маша. – И ты ничегошеньки не знаешь? Ой, солдатик, прости меня, глупую! Вот купилась так купи-илась! Ну дура и дура! Ну бабка! Вот так напортачила!

-Она-то здесь причем?

-Прихожу с работы, хозяйка мне письмо: бабка отписала, мол, ты на побывке и сразу к ней по мою душу. Срочно приезжай! Я на крыльях отпрашиваться на работу, Мишеньку на круглосуточно в садик договорилась – и сюда! Вот так купилась! А ты, значить, ни сном, ни духом! Ну и бабка! Значит, вы про огурцы говорили? Ну и ну!

-Да отстань ты с этими огурцами!

-Нет, вправду, Миш, больше ни о чем таком не говорили?

-О чем?

-Про горох, например, или тыкву – раз недогадливый.

-Спросил у ней про тебя. Она ничего путем и не сказала, давно не была – и всё тут... Так это ты парнишечку посылала?

-Ну да, соседского Сережку. Ой, господи! Да причем тут парнишка? Прости меня, Миша. Считай, нашего разговора не было.

Солдат вздохнул, помолчал, что-то соображая.

-Так и сын твой – Мишка?

-Да.

Внутри онемело, Маша тоже притихла.

-Мой сын? – спросил Силин дрогнувшим голосом.

-Зачем уж теперь про это?

-Затем! Так мой или нет?

-Не кричи на меня. Если б твой, разве б я не написала? Ну бабка! О судьбе внучки, видите ли, она печется! Знала б, не раскрылась перед тобой. Всё легче было б.

-Значит, в городе случилось... Да городскую судьбу всех девок деревенских можно не глядя рассказать, как индийские фильмы.

-Да причем тут индийские фильмы?

-А при том! Там тоже всё наперед известно! Приехали в город, вас тут же окрутили. А потом – “прости, прости!”

-Я же сказала, считай, что нашего разговора не было... Ну вот. Теперь ты всё знаешь, – совсем спокойно сказала Маша. – Ну что, будем теперь вместе жить в Сосновке, нет?

Миша отвернулся, лежал, молчал.

-Не же-енишься, – продолжала Маша. – Все вы горазды под юбки только лазить.

-А ведь у меня никогошеньки, кроме тебя, не было и нету, – сказал с горечью Миша.

-Не хнычь, утешать не буду! Пусть Валька или кто другая утешит... Миш, а, может, я соврала про город-то? Может с Федькой я, назло тебе! А? Не зря же он на танец пригласил.

-Ах ты!.. – Силин хотел добавить обидное слово, но осекся. Его трясло... Прочь, прочь из этого дома! Прочь от неё!

-Мишенька! Ой, что я, дура, наделала! – послышалось вслед...

 

Нет, не такой ему представлялась побывка. Что за напасти такие! То в соломе чуть не задохнулся, то вот эта нервотрепка. Нет, в армии проще: ни о чем не думай – солдат спит, а служба идет...

Навстречу изредка попадались влюбленные пары. А Миша один, с разбитым сердцем. Вот приблизились еще две фигуры.

-Кто это? – узнал он Федькин голос.

-А вот кто! – не успел Силин что-то сообразить, как его кулак уже нанес удар.

Но тут же ответный выпад высек искры из глаз.

-Вы что – сдурели! – раздался Серегин голос. – Прекратить!

Федя все порывался дорваться до обидчика, но Силин уже понял, что выкинул несусветную глупость, и только защищался в ожидании, пока Федька успокоится. Сергей зажёг фонарик.

-Миша, ты!?

-Вот те на! – изумился и Федя. – На своих кидаешься!

-Нагнись, запачкаешься, – позаботился Согрин.

Миша нагнулся – из носа бежала кровь. Капли уже были на рубашке и куртке.

-О! И мне кровя пустил! – тоже нагнулся Федя. – Чокнулся! Ты не наркоман часом?

-Да нет, – ответил Силин, выплевывая кровь.

Хотя стать наркоманом в армии – раз плюнуть: ребята из дальних “точек” привозили дикую коноплю – дымили, из казарменных стен вырывались в дурманные грезы. Ему тоже не раз предлагали половить “кайф”, но по крестьянской осторожности воздерживался. Да и здоровый организм внутренне бастовал, не принимал отраву.

-Простите, братцы, – повинился Миша. – Бес попутал.

-Ладно уж, чего там, – сказал Сергей. – Зайдем ко мне, не пойдете же домой в таком виде. Нате вам по пятаку, приложите, чтоб фонарь под глазом не зажегся, хотя хорошо бы счас осветить дорогу двумя фарами. Темень какая!..

Зашли к Согрину в летнюю кухню, кое-как удалили холодной водой с одежды кровь, повесили сушить, – печка была еще теплой.

-Ну, братцы, надо теперь мировую выпить, – предложил Сергей. – Я давеча материну заначку нашел, счас организуем.

Согрин вышел, Миша с Федей остались вдвоем.

-Перепил, что ли? – спросил Комаров.

-Наверно, – ответил вяло Силин: не объяснять же, что недавно случилось. – Но ты зла на меня не держи.

-Да брось ты, Миш, – обнял его Федя.

Вот этой добротой и отходчивостью при всей внешней неуклюжести и располагал к себе друг детства. Мише стало неловко перед ним.

Вернулся Сергей. Разлили на троих, закусили картошкой в мундире, переспевшими огурцами да засохшим хлебом. К концу холостяцкого застолья снова друзья – водой не разольешь!

-Мишка, Федька! – говорил Сергей. – Уеду в город, Мишка из армии придет – чтоб жили как два братана, ясно? Примирить вас будет некому!

-Ты собираешься в город? – подивился Силин.

-Невеста там у него, – пояснил Комаров. – На уборочной познакомились.

-Так привези ее сюда!

-Не хочет. А председатель Клим Иваныч в город меня не отпускает, – сказал с обидой Согрин. – Ну ладно, мужики, пошел я. А хотите, заночуйте тут в летнике, кровать широкая, хотите – по домам.

Сергей ушел в дом, а Силин с Комаровым опять остались вдвоем.

-Федь, ты все-таки выкинь мою дурь из головы, – снова попросил Миша.

-Да брось ты! – отмахнулся Федя. – Только какая тебя муха укусила?

-Разговор с Машей был.

-Ну а я с какого боку?

-Ребенок не твой?

-Какой?

-Машин.

-У нее дитя? Впервые слышу! Да я с ней и не дружил даже. И не в моем вкусе она – слишком нос задирает, гонору много. И потом учти – я друзьям подлянок не кидаю.

Силин понял, что Федя не кривит душой, но в то же время ясно осознал, что выдал тайну Маши. В Сосновке, выходит, про нее ни слухом, ни духом. А теперь пойдут разговоры. А Маше и так нелегко. Силин почувствовал себя виноватым. Злость на Машу прошла, осталась лишь жалость к ней, он пожалел ее за так неудачно начатую взрослую жизнь, за то, что ей теперь с ребенком жить совсем не мед. А если еще и сплетни пойдут!

-Федя, раз так – ты про Машу молчок!

-Могила! – заверил друг. – Только не пойму тебя – печешься о Маше, а сам к Вале липнешь... Да и она хороша, стерва, – так сама на тебе и виснет!

-Нужна она мне!

-А чем плоха девка? – обиделся Федя. – Ядреная какая! Только дури еще много, напортачить может, как Машка.

-Так ты на Валю имеешь виды? – догадался Миша.

-Имею. Потому и пригласил Машу на танец. Уж больно не поглянулось, что Валька на тебе виснет. Ладно, думаю, пусть пококетничает с солдатом, отпускник тут ни при чем, ей лекцию прочитаю после о моральном поведении.

-Федь, веришь-нет, я ведь насчет Вали вообще не знал!

-Если честно, я подумал, что ты мне вдарил из-за Вали, – сознался Федя.

-Если честно, то это все из-за Маши, – отплатил признанием Миша.

-Вишь, как оно в жизни! – подивился Федя. – А насчет Вали я серьезно.

-Намек понят, больше не танцую! – отшутился солдат.

-А насчет Маши – могила, не сомневайся, – заверил растроганный Федя...

Комаров вскоре заснул. Силин потрогал свою одежду – нет, не высохла. Да и уходить теперь, оставив Федьку одного после такого задушевного разговора, посчитал неудобным и тоже завалился набок. Но сон не шел... В школе все было просто и ясно: отбыл положенные часы на уроках, выполнил домашние задания – и весь с тебя спрос. Да и в армии тоже все по расписанию, прошел день – и ладно. А вот дембельнешься – надо самому ворочать мозгами: оставаться в Сосновке или уехать, учиться дальше или нет, жениться – не жениться... А жизнь-то вон какие финты выкидывает! Сунулась вот Маша во взрослую жизнь – тотчас обожглась... Чему в школе учили?.. Звездные миры, дальние страны... А жизнь она вот – за первым углом школы! Но кто к ней готовил! Да какая школа, какая наука может выучить жизни?.. Засыпая, Силин смутно подумал, что ему не хочется быть никаким Мишей, Михаилом, Михаилом Ивановичем, а быть просто Мишкой и жить беззаботно, как в детскую пору...

 

-Что это с тобой? – испугалась и подивилась мать, когда утром вернулся домой. -Никак девку не поделили:

-Да вроде того, – силился сын улыбнуться.

Поглядел в зеркало: хотя особых следов вчерашней стычки не осталось, но мать не обманешь.

-Ты, Миша, гулять гуляй, но и про дело не забывай, пока погода стоит. А то будет потом отец один кожилиться. В лес надо съездить, дров заготовить.

-Съездим, заготовим. А где отец?

-Пошел в контору, скоро вернется. А ты на конный за лошадью сходи, отец вчера договорился уже.

Наскоро перехватив, отпускник направился на конный двор. Навстречу на двуколке – председатель.

-Здавствуйте, Клим Иваныч!

-Здравствуй, Михаил! – осадил коня председатель.

Сколько Миша его помнит, тот всегда на двуколке, хотя давно мог бы сесть и на технику. Был он высок, худощав, вместо правой ноги протез. Клим Иваныч – с послевоенной поры и поныне – бессменный председатель, хотя давным давно достиг пенсионного возраста.

-Знаю, что на побывке, отец твой сказывал. Хотел с тобой встретиться, да все недосуг. Как служба идет?

-Нормально.

-Молодец! Зря отпуск не дадут. Как думаешь дальше строить жизнь?

-Сначала надо отслужить.

-Тоже верно. Но отслужишь – дальше как?

-Видно будет, – ответил уклончиво. Если бы не встреча с Машей, сказал бы, не задумываясь: вернусь в деревню.

-Вернешься в Сосновку? – словно угадывая его смуту, допытывался председатель. – После армии ведь сам волен выбирать.

-Наверно, вернусь.

-Это правильно. Свой деревенский специалист на сторону не должен смотреть. Обживешься, а там, глядишь, и женим.

-Дурное дело нехитрое, – традиционной фразой отшутился отпускник...

 

Пригнал коня. С отцом поехали в лес. По дороге завернули проверить, как стоит сено. Коровы в одном месте все-таки расшатали городьбу, выели стог. Поставили дополнительно, кол и жерди связали проволокой.

На краю болота лес по какой-то неведомой причине засыхал. Тут и начали выбирать сухостой. Валили сушняк и свозили хлысты на передке телеги. Стволы легкие, конь тащил без натуги, работа спорилась. Сели перекусить.

-Клим Иваныч с тобой говорил? – спросил отец.

-Говорил.

-Ну как ты смотришь?

Ну и ну! Со всех сторон массированное наступление!

-Конечно, вернусь, – ответил сын.

-Вот и ладно, будем ждать домой.

Силину-младшему стало неудобно перед родителем. Ведь он только что сознательно ввел отца в заблуждение. Почему, почему он не сказал честно, что абсолютно не знает, вернется в Сосновку или нет, не знает, как строить свою жизнь дальше. Что было бы в этом плохого! Легкая грусть кольнула сердце. Грусть от того, что пора уже выходить из-под родительской опеки и есть в жизни вопросы, где уже родители не могут помочь, где только один ты должен принимать решения...

 

В Новом Свете

Наутро Миша повез мать на мотоцикле до тети Прасковьи. Название деревни, куда ехали, из двух слов, а сама она об одну улицу. Мужики, приехавшие сюда в Сибирь с Поволжья в столыпинскую реформу, назвали свое поселение Новым Светом, видимо, в надежде на лучшую долю. Поначалу зажили богато. В озере черпали рыбу, в тайге брали лес на застройку да кормились ею. Хотя, грех жаловаться, и черноземы здесь – дай Бог каждому! Тайга за рекой, а вокруг деревни поля вперемежку с березовыми рощами. Эта местность по виду переселенцам напоминала прежнюю российскую родину, отчего легче бывало пережить порой накатывающую беспричинную равнинную тоску...

Говорят, в Париже с дореволюционных времен как эталон плодородия хранится воронежский чернозем. Здешняя сибирская земля вполне могла бы потягаться с тем воронежским эталонам, но тогда до Сибири было далеко и, может, этот самый сибирский наш чернозем и есть самый лучший! Но удивительное дело – ни воронежский эталон, ни наш самый черный, самый жирный чернозем народ не прокармливает!.. Это ж надо так умудриться с землей управиться, что она, будучи эталоном, свой народ не прокармливает!..

Новый Свет был некогда большим селом, избы с коньками на крышах да со ставнями и наличниками на российский манер, с гладко выструганными и плотно сбитыми воротами. Потом все пришло в запустение. Многих мужиков истребили войны, сталинские лагеря да тюрьмы, а позже молодые старались вырваться вон из деревни. Позже избы стали ставить наспех – без наличников и ставен, без резьбы по дереву.

Улица одна единственная, да и та укоротилась вдвое. На месте домов рос обильный бурьян, заросли конопли выделялись густой высокой зеленью. Улица шла под гору, Миша выключил мотор, плавно скатились к дому Елизаровых.

Вошли, поздоровались. Миша справился, где Вася. Женщины остались судачить в доме, а он вышел к двоюродному брату. Тот возился с мотоциклом.

-А, приехал, – сказал Вася в ответ на приветствие, ничуть не удивляясь появлению Миши, будто они расстались только вчера. – Э-э! Это кто ж тебе так фотокарточку помял? – спросил он, пристальнее взглянув на Мишино лицо: под глазами проступила-таки нездоровая желтизна с темным отливом.

-А пусть не лезут, – отшутился отпускник.

-В Сосновке, что ли?

Миша кивнул.

-Вот дожились! Уже в своей деревне бьют!

-Да это мы так, по-дружески.

-Ну и ладно. Значит, не скучаете там. А тут все поуезжали, и подраться даже не с кем.

-Там мать тебя костерит, что на работу не идешь.

-А-а! Солому надо грузить, дали людям на трудодни, а я по домам развози. Ничего, подождут. У вас еще не возят?

-Нет вроде. Я с дядей Костей Васильевым один раз ставил зарод, так разговора о том не было.

-И у вас будут возить. Это председатель, хитрец, на ближних полях зароды ставит, чтоб зимой сподручней было на ферму возить, а с дальних будет людям выдавать. А у нас метать скирды некому, вот и вожу, кому сколько надобно, а остальное пожгем – пахать-то надо!

-Вася, скоро поедем? – вышла на крыльцо тетя Прасковья. – Клава снова уж прибежала. Ступай, заводи трактор!

-А грузить кто будет. Дед Пихто?

-Тася поможет, а потом я ей, – сказала вышедшая на крыльцо тетя Клава. – Да и ты подсобишь.

-Нашли крайнего, я еще и грузчик!

-Может, Миша поможет? – глянула просительно женщина на отпускника.

-Поможет, поможет, – услышал Миша голос матери. – Пока суд да дело, они с Васей враз управятся.

“Опять морока с соломой! – подумал солдат. – Все солома да солома!..”

 

Выехали на поле. Стали кидать солому.

-Не спеши, не надрывайся, – буркнул Вася.

-А тете Тасе успеем?

-Успеем. У Бога дней много...

Загрузив, через большой огород подъехали к навесу. Вася заглушил трактор.

-Давайте, ребятки, разгружайте, а мы пойдем на стол готовить, – сказала хозяйка и с тетей Тасей ушла в дом.

-Давай посидим пока, – предложил Вася. – Пусть думают, – вручную разгрузили, а я потом враз гидравликой!

Сели в тени груженого прицепа.

-Какие там виды, где служишь?

-Голимые сопки.

-Ну и пусть бы! Все одно охота другие земли поглядеть.

-Так за чем же дело стало?

-Начинаю об этом – мать в слезы. А председателю – на руку, есть повод тут меня держать. Ты, Мишка, допрежь меня за столом не выпивай!

-Я вообще не хочу,

-Только попробуй не выпей! Но следи, главное, за мной: как я выпью, тогда и ты...

Свалили солому и вошли в дом.

-Ну, парни, мне соломы – на всю зиму! – радовалась хозяйка, ставя на стол самогон. – Сейчас сахару нету, немного припасла вот. Садитесь, садитесь!

Вымыли руки, сели за стол.

-Пейте, пейте! – торопила и тетя Тася. – Сейчас и мне еще обернемся.

-А второй ходки сегодня никак не получится, – огорошил ее Вася.

-Как так?

-А горючего с гулькин нос. После уборочной на остатках и держимся. Похлопочу о горючем, и завтра привезем.

-И никак нельзя? – расстроилась тетя Тася. – А то хорошо бы сегодня, сейчас вот и Миша тут. Коли так, я побегу, хлопот полон рот. Клава, завтра, значит, ты мне подсобишь?

Хозяйка заверила, что поможет, и соседка ушла. Вася сидел, не пил, не ел. Мишка искоса поглядывал на него, с ленцой жевал огурец и ждал дальнейших событий.

-Ой, да что ж, ребятки, не пьете-то?

-Хозяйка не пьет – и гости не пьют, – солидно и спокойно сказал Вася. – А вдруг отрава?

-Да ну тебя! Скажешь тоже! Тогда разве что маленько.

-Полную, полную! – запротестовал Вася.

Хозяйка молодо засмеялась и налила себе тоже полную. Выпили. Тетя Клава разрумянилась, повеселела. Оживились и гости.

-Ой, кого тут осталось! – подняла бутылку хозяйка, когда еще немного посидели. – Раз не на поле, можно и еще. – Она вышла в сенцы.

Вася толкнул солдата в бок, подмигнул:

-Вишь, как расщедрилась! Если б не выпила, шиш вторую достала...

-Ты почему тете Тасе отказал-то? Помогли бы и ей, пока я тут.

-Я же сказал: у Бога дней много... Деревушка, вишь, какая маленькая... Всем зараз привезешь, кто потом за стол пригласит?..

 

Пришли к Елизаровым.

-А где мама? – спросил Силин.

-Фрол приезжал молоко собирать, она с ним и уехала, – пояснила тетя Прасковья. – Мишка, говорит, на побывке, вдруг у вас подольше побыть захочет. Вася, ты когда корову поведешь?

-Да сведу как-нибудь.

-Сведет он! Корова тебя ждать будет. Вот пройдут сроки, останется яловой, будет тогда тебе молоко, сметана, масло – все будет! Женился бы хоть, что ли, – раз не помогаешь! Мы бы хоть со снохой управлялись. Че девку за нос водить-то!

-Стадо на ферму пригонят, тогда и сведу корову, – сменил тему Вася.

-Ты с этим, брат, не шути, – поддержал тетку Миша. – У них гульба короткая, корову надо обязательно сводить.

-А ты со мной пойдешь?

-Айда, была-не была! Всё равно мать уже уехала... Насчет какой девки тебя мать пилила? – спросил Васю во дворе.

-Да она про Галю Герасимову. О! Я Гальку с собой возьму! – осенило Васю.

Ну вот... У всех невесты: Федя с Валей, у Сергея – городская, у Васи – Галя...

-Так и прогуляемся, – поскучнел Силин. – Ты с Галей, а я с коровой...

-А мы и Лидку Капитонову прихватим, подружку ее.

Елизаров на мотоцикле дернул вверх по улице. Миша стоял, держал за веревку корову и наблюдал, как Вася тормознул у одной избы, потом и другой и вскоре обернулся с девчонками.

Галю припомнил, а вторую – никак.

-Лида, – подала девушка руку, шершавую и, чувствуется, сильную.

Миша тоже назвался и внимательнее поглядел на Лиду: русая, с крупноватыми чертами лица – деревенская в общем.

-Вася, веди. Ну, на великое дело повели корову! – пошутил солдат.

Галя захихикала, а Лида никакой шутки не усмотрела:

-Что тут смешного? Вот так же некоторые – скольких телят прохихикали. – Камешек явно был в сторону Гали.

-А я-то при чем! – вскинулась та. – Не дояркино это дело. Пусть, кому надо, смотрят!

Тронулись в путь. Через околки, через поля и луга подошли к колхозной дойке. Пастухи уже завели коров в загон. Над будкой вился дымок, порой вылетали искорки.

-Здесь мой дядька, – сказала Галя. – Мы с Лидкой не будем высовываться.

Парни подвели буренку к загону, привязали и вошли в будку. Колхозное стадо пасли дядя Ермолай Герасимов и дядя Ваня Осипов.

-В самый раз вошла в охотку, – одобрил дядя Ермолай. – Считай, в апреле-мае будет с приплодом: травка зеленеет и на дворе тепло.

Пока пастухи заводили в станок да подводили быка, в кустах Мишка то и дело улавливал смешки. Ему и самому со стороны все это виделось забавно, но сдерживался. Вот пастухи посчитали, что бык исполнил свою обязанность, заперли его в отдельный загон, а корову вывели из станка.

-Считай, Пестряна твоя покрыта,– сказал дядя Ваня в будке. – А магарыч быку где?

Вася выставил магарыч на стол.

-Мы с коровой двинемся по тропинке напрямик, – бесцеремонно сказал Вася. – А вы шагайте по дороге. Ну, пока!

Миша с новой знакомой шагали одни. Он был совершенно не готов к такому повороту событий. Понимал, что сейчас надобно бы так себя повести, чтобы девушка почувствовала, какой он бравый, находчивый и необычный.

-Ну и куда мы с тобой по этой дороге жизни?

-А куда она ведет, до дому.

-Впрочем, не все ли равно? Мой дом не там, куда придем в итоге, он там и тут, по сторонам дороги!

-Стихи сочиняешь?

-Сочинял когда-то, – признался Миша. – А эти строки не мои, забыл автора. Ну это неважно. А что там Галя никак не могла остановиться – всё “хи-хи” да “хи-хи”?

-Почему ты решил – она одна хихикала?

-Но ты же девушка серьезная.

-Смешно же, как вы там вчетвером корову да быка уговаривали.

-Жизнь есть жизнь, – неопределенно и в то же время многозначительно сказал Миша, беря Лиду за руку. Он тут же на ходу стал сжимать и гладить эту руку своими горячими пальцами. Девушка не сопротивлялась.

-Ты где работаешь? – спросил солдат, а в это время его рука действовала вроде отдельно от него.

-В телятнике, – и ноль внимания на Мишину руку.

-Понимаю. Из колхоза не выпускают?

-Сказал! Из-за бабушки я тут.

-Слушай, а почему я тебя не знаю?

-Я из другого района, а тут живу – за бабушкой присматриваю. Помрет, наверно, скоро... Зиму проживу, поработаю, подготовлюсь, а потом учиться пойду.

-Куда, если не секрет?

-Не секрет. В культпросветучилище.

Облик Лиды в представлении солдата плохо вязался с культурной сферой, но внешность ведь обманчива.

-Хорошо, что тянешься к культуре, – одобрил Миша и постарался повернуть разговор на культурную тему: – Последний раз какой тут фильм шел у вас?

-Индийский.

-“Цветок в пыли”?

-А ты откуда знаешь?

-Я в разведке служу.

-Ну так контрразведка тебя рассекретила.

-Не понял.

-Фильмы сюда везут из Сосновки. Догадаться много ума не надо.

-Да я вообще его не смотрел, но все индийские фильмы тебе не глядя могу рассказать.

-Ой, ой, смотри-ка!

-Ну, слушай. Он богатый, она бедная. Или наоборот. Когда под душещипательную музыку исполнят песню, вспыхнет любовь. А жениться нельзя – это самое главное. А то еще тайный ребенок может оказаться, – добавил погрустневшим голосом.

-Миша, ты чего? – уловила настроение Лида.

-Ничего...

Зашагали молча. Почувствовал, как по-пустому проходит отпуск. Нарастала какая-то беспричинная неизъяснимая злость. У дороги обозначилась куча соломы.

-Давай присядем, – предложил солдат. – А после учебы куда поедешь?

-Еще не знаю. Сам после армии куда?

-Если ты в деревню, я тоже туда, – врал нахально солдат, обнимая Лиду на соломе. – Буду землю пахать, а ты телят растить.

-Я же в культпросвет пойду!

-А, вспомнил! Ты будешь культуру возить в деревню, в Сосновку ее в бочках возят, – продолжал солдат, гладя Лиду. Та не сопротивлялась, он стал валить ее на солому.

-Помогите! – вдруг закричала Лида и вскочила на ноги.

-Ты че, дикарка!?

-Я девушка честная!

-Никакого воспитания! Да тебе и впрямь надо в культпросвет – подучиться малость культуре.

-Тоже мне – культурный нашелся! – сказала Лида и быстро пошла по дороге.

Вот она растворилась в темноте.

Ну что тут прикажешь делать! Бежать за ней, лебезить, чтоб вернуть ее расположение?.. Настроение совсем испортилось. Не надо ему ни Лиды, никого. Стало тоскливо и скучно, скучно и тоскливо... Из-за горизонта обозначилась луна...

Давным-давно такой же лунной ночью ездил на коне верхом к отцу, а он сторожил на току зерно. С отцом лежали они на такой же куче соломы, Мишка смотрел в небо на звезды, – тепло и уютно было под отцовским пиджаком, тишину сторожил умный пес Музгарка. Мишка был горд – ведь он храбро доставил в такую даль отцу ужин! А в небесах было благостно, будто кто улыбнулся на все пространство, сам исчез, а сияние улыбки осталось. И чудилось тогда, что это улыбается бабушкин Бог. Миша невольно посмотрел на небо в бессознательной надежде, что и сейчас снизойдет на него давняя благодать. Но в душе все так же тоскливо и скучно. Как-то по-глупому проходит побывка. Одна солома да коровы! И Лида – тоже корова. Силин выдернул пучок соломы из-под себя, помял в руках и кинул на дорогу. Бабушка говаривала: если приснится солома – к шуму, если просто корова приснится – к прибыли, а если корова заревет – к слезам... В это время со стороны дойки раздался мощный рев. Точно! Не жизнь, а слезы!.. Так это же колхозный бык ревет! Не во сне, а наяву... Да что это на всей побывке – вся солома да солома: пустой шум и пустые хлопоты!..

 Миша тряхнул головой, поднялся и подался в сторону Нового Света... У Елизаровых окна не светились. Будить не стал. Вывел мотоцикл и уехал в Сосновку.

Дома улегся на койке в предбаннике, накрылся потеплее и заснул...

 

-Чего ж ты меня не подождала? – упрекнул он утром мать.

-Ты казак вольный. Пускай, думаю, погуляет, пока на побывке да не женат.

А хорошо бы и в самом деле жениться, чтобы выкинуть Машу из головы.

-Если я женюсь?

-На ком?

-Да хотя бы на Лиде с Нового Света. – Он думал таким сообщением удивить мать, но она сама его огорошила:

-А что! Прасковья сказывала, – девушка она хорошая, чистая, работящая, сердобольная.

-Здрасьте! Без меня меня женили!

-Но ты же сам о женитьбе заговорил.

– Но я же шутя! К тому же ты говорила с тетей Прасковьей насчет Лиды до того – вчера, а я тебе лишь сегодня, – обиделся Миша.

-Ты, Миша, с этим делом не шути, – тихо и в то же время строго сказала мать. И при этом посмотрела на него каким-то новым, особенным взглядом, каким не смотрела до сих пор. Взгляд этот запомнился, как и давний, давний взгляд отца, когда он замахнулся и опустил ремень. – Женитьба – дело очень и очень серьезное. Тут шутки ни к чему. Даже понарошке языком не трепись. Беду накличешь. А что с Прасковьей говорила – должна же я к невестам присматриваться! – потеплела взглядом и голосом мать...

А беда-то уже случилась! И не заметили с Машей, где, как оступились. И не поправить теперь ничего!.. Но не скажешь же всего этого матери...

-Раз присмотрела, засылай, мама, сватов – женюсь!

-Ты, Миша, не дури! – испугалась мать. – Вернешься – женись. Выбери кого хочешь по душе – перечить не буду... Но не спеши!

 

Прощальные деньки

После обеда направили Мишу в магазин. По дороге встретился с председателем. Когда поздоровались, Клим Иванович опять завел разговор насчет возвращения после демобилизации в родной колхоз. Михаилу вообще не нравилось, когда на него давили, а тут еще он вспомнил о живущих как на привязи Согрине и Елизарове.

-Тут надо как следует подумать, – ответил солдат. – Как бы в силки не угодить, как некоторые. Понял я, какую в жизни политику ведете!

-Ну-ка, ну-ка! – оживился председатель. – Какую, интересно?

-Закрепостить молодежь хотите – вот какую! Сергею Согрину в город нельзя, – начал перечислять Миша.

-А Согрин пусть сначала за трактор выплатит, – перебил председатель. – Он его угробил? Угробил! По пьяни перевернул. Будет здесь работать – спишу, уезжает – пусть выплатит!

-А Вася Елизаров тоже трактор угробил?

-Так у него же мать престарелая. Рассчитай его из колхоза – с кем Прасковья останется?

-Дом престарелых нельзя открыть, что ли?

-Но кто в деревне из старых людей захочет скопом жить-то? Это ведь не город. Каждой старушке свой лучок да огурчик хочется иметь. Вот какая, Михаил, психология!

-Ну а сейчас старушкам кто мешает помогать? Вон баба Нюра Параваева огурцы прямо в землю садит – правление колхоза не догадается навозу подбросить! Был бы я председатель – такого бы не допустил. Внимания мало!

-Это ты, Михаил, правильно рассуждаешь, – одобрил Клим Иванович. – После армии – не дури! Ты здесь нужен. Будешь и дальше таким же толковым – колхоз тебе доверим, – не то в шутку, не то всерьез добавил председатель.

– Так вы и меня захомутаете, – все еще не остывал Силин. – Буду на привязи, как бык колхозный. Да мне тогда родная деревня хуже тюрьмы станет!

-Ладно, Силин, – махнул рукой Клим Иванович. – Пусть Согрин уедет, пусть Елизаров. И ты тоже. Поуезжайте все! И так с собаками-ищейками сосновских по белу свету не сыскать – поразъехались. А какая деревня была! Одни старики скоро останутся. И как только жить будем! Н-но!

Клим Иванович тронул коня, двуколка подалась в сторону фермы, а Мишка остался стоять с полной сумятицей в душе... Действительно, как же без нас старики-то жить будут?.. Как отец с матерью?..

 

Ночью снился сон. Будто таскает он в баню воду. Почему-то в армейской форме, гимнастерка замызганная, для хозработ. Никакого вида! Глядит: к их дому шагает прапорщик Зубко. “Чего это он приперся?” – думает Миша. Входит в ворота прапорщик:

-Эх, гвардии рядовой Силин! Приехал домой – и в таком виде! Позоришь армию!

Стыдно солдату. Но в то же время думает: зачем же пожаловал прапорщик? Ведь не замечание же делать! Не к добру он. Ох, не к добру!

-Вот за тобой приехал, – говорит прапор, словно читая его мысли.

-Но у меня же побывка еще не кончилась!

-Ну и что же. Людей у нас не хватает.

Странно, думает Силин, в колхозе не хватает, в армии не хватает, – куда же они подевались? Неохота ему раньше времени в армию трогаться.

-А когда ехать?

-Прямо сейчас и ехать.

Как – прямо сейчас!? Ведь побывка по-настоящему еще и не начиналась! Еще не случилось чего-то самого главного, потаенно-светлого и чистого! Ведь по-настоящему и дома-то себя еще не ощутил!

--Но у меня же и билета пока нет, – ищет отговорки Силин.

-Ну и что же! – парирует Зубко. – Возьмешь на конном дворе лошадь, доскачешь до Читы, а там до нашей станции никакой проводник не сгонит – рукой подать.

-А коня куда? – спрашивает Силин, стараясь поставить прапора в затруднительное положение, чтобы тот понял: да, Силина раньше времени трогать действительно нельзя!

-Отпустишь домой, – невозмутимо отвечает Зубко.

-Так ведь четыре тысячи километров! – выдает неоспоримый аргумент отпускник.

-Ну и что же! Конь всегда дорогу к дому найдет...

И вот Силин скачет на коне до Читы. Добирается до своего полка, входит в казарму, а там – водитель БТРа Паша Волков. И кругом дети, дети, дети. И какая-то женщина.

-Жена моя, – поясняет Волков.

-Вот почему прапор за мной явился! – возмущается Миша. – Ты всю службу запустил и меня подвел!

-Так уж получилось, – говорит довольный Паша. – Дембельнут меня скоро. Вишь – семеро по лавкам. Пока жилья нет, в казарме вот живем.

-А если б я женился? – говорит Миша. – Кто б тогда служил?

 -Ну и женись. Дело верное. А служивые найдутся. Вон Зубко пусть служит. Ему это личит...

Проснулся утром – казарма перед глазами. Как быстро пролетел отпуск! Завтра уже ехать!..

 

Мать весь день готовила на стол, пекла и жарила на дорогу. Миша после завтрака принялся здоровенным колуном колоть чурки, которые они с отцом напилили. При этом старался выбирать самые сучкастые, неколкие, чтобы потом отцу было полегче раскалывать остатки.

Отец пораньше пришел с работы, зашли по-родственному посидеть с отпускником дядя Фрол с женой – тетей Дарьей, соседи Даниловы. Пришли на проводы друга и Сергей с Федей. Как и бывает в таких случаях, солдату желали примерно отслужить, живым-здоровым вернуться домой. А мать слегка и всплакнула...

Но вот ушли родственники, соседи, засобирались и два его друга. Миша пошел их провожать.

Пошли до Согриных. Миша затащил было по дороге друзей в клуб, но те накануне отъезда солдата терять время в клубе посчитали зряшным делом. Силин особо не стал настаивать. В клубе его не ждала никакая близкая душа, да и опасался, что нахлынут грустные воспоминания.

Сергей извлек откуда-то заначку. Если за столом у Силиных оба друга пили степенно и умеренно, то теперь их хватил кураж, какое-то ухарство. Михаил от выпивки воздерживался, друзьям же наличного показалось мало.

-А поехали на мотоциклах! Последний денечек! Где-нибудь да найдем, – предложил Сергей, будто не Силин, а он уходит завтра в армию.

-Где-нибудь да в сельсовете на гулянку попадем! Но я пас, ребята, – сказал Миша. – Завтра же в дорогу!

-Да ты что! На побывке – и не погулять! – запротестовал и Федя.

-Не отказывайся, Миша, а то в казарме будешь жалеть потом, – говорил не то Сергей, не то внутренний голос.

Эти доводы перетянули чашу весов – на мотоциклах выехали на поиски приключений.

– А махнем до Нового Света, к Васе! – неожиданно для себя предложил Силин, а у самого в это время мелькнула в голове Лида. И тут же подивился этому: как же так быстро забыл Машу? Захотелось уединиться, осмыслить свою прошедшую жизнь перед прощанием с деревней, не пройти мимо чего-то важного... И кто его тянул за язык – ехать до Нового Света!? Но сам же предложил! Теперь отказаться уж неудобно. Сейчас бы прийти домой, молча полежать с закрытыми глазами, вспомнить детство, вспомнить всё самое светлое, собраться с мыслями...

-Миш, че ты? – вывел его из задумчивости голос Согрина.

Замешкавшийся Силин сел на заднее сиденье, и друзья тронулись в путь...

Вася был дома. Сергей с Федей с ним пошептались.

-Мишка-то уезжает, – сообщил Вася матери, – надо бы проводы отметить.

Силину стало неловко, – будто сам напросился в гости, но в то же время понимал, что для ребят это хороший повод погулять. Но друзья ведь радели в первую очередь для него, так что – ловко ли ему или неловко – он сейчас никак не мог их подвести. Тетка Прасковья вышла и вскоре вернулась с угощением. Сели за стол, разлили, тетка Прасковья тоже налила себе и чокнулась с Мишей, пожелав благополучного возвращения. Для приличия парни посидели еще, а потом вышли во двор, закурили.

-Что будем делать? – спросил Федя.

-Повернем домой, – предложил отпускник.

-Успеется, – подал голос Серега. – Не каждый день такое событие. Ты, Вась, как смотришь?

Вася смотрел положительно:

-Кто тут хозяин, кто подвозит сено, дрова, солому? Айда!

Парни пошли по улице.

-Тетя Клава! – постучал в окошко Вася.

-Ой, кто это?

-Свои. Вася.

-Ой, нету, Вася, нету!

-Да Мишка в армию уезжает, надо бы.

-Нету! Тогда ведь всё выпили.

-Понятно, – сказал Елизаров, отходя от окна. – Если б самой первую поднести – мигом нашла! Че делать-то!

-А вот чё! – сказал Согрин и стал вместе со столбом выдирать пролет палисадника. – Други, подсобите!

Друзья подсобили – пролет палисадника стал поперек улицы.

Стук в окошко:

-Тетя Тася!

-Кто это?

-Вася. Найди че-нибудь. Мишка в армию уходит.

-Сейчас. – В дальней комнате зажегся свет, потом открылось окошко, высунулась рука с бутылкой. – Возьми. За дровишками-то завтра не забудь!

-Ладно. Договорились же! Стакашек да лучку с хлебцем дай еще.

Появилось просимое и окошко закрылось. Парни спустились к пруду, на берегу сели на опрокинутую трухлявую додку, закурили.

-Хорошо бы нам жить так вот всем вместе! – размечтался Федя Комаров, наливая в стакан. – Ничего! Мишка вернется, развернемся! За тебя, Мишка!

-Сперва Мишке, сперва Мишке! – запротестовали остальные. – Полней ему, полней!

И пришлось Силину под пристальным контролем друзей при ясной луне осушить налитое.

-За тебя, Миша! – говорили парни, выпивая.

-Давай, – кивал Силин и подавал закуску, угощая.

На душе стало хорошо. Чего еще надо! Друзья вот рядом, он на побывке, – остатний денечек почему бы не погулять-повеселиться?.. Стали кидать в пруд плоскую гальку – по водной глади при лунном свете красиво расходились круги. От галечного откоса вдоль пруда пошли дальше. Где обычно поили скот, на ископыченном берегу Миша споткнулся, упал, исцарапал руки. Начал ополаскивать – вода и в сентябре показалась теплой. Захотелось искупаться. За ним следом сиганули в воду и остальные парни. Но дальше от берега вода становилась все холоднее. Быстро выскочили, оделись. Перекурили, хмель стал выветриваться, но игрец не проходил. Пошли снова по деревне. Стук в окошко.

-Кто там?

-Это я, Вася. Есть?

-Нету!

Хрясь! Городьба поперек улицы.

Стук в окошко.

-Кто там?

-Это я, Вася. Есть?

-Ой, нету!

Хрясь! Городьба поперек улицы!..

Потом поехали в Вербовку, стучали в окошко, не солоно хлебавши ехали дальше, ставя изгородь поперек улицы... Где-то малость нашли, добавили, ехали дальше... В Сосновке повторилось то же самое. Еще где-то нашли, завалились к Сереге в летнюю кухню, а дальше Миша мало что помнит...

 

Открыл глаза внезапно, со смутной тревогой. Уже светало. Глядь – Вася, Серега и Федька спят мертвым сном. Сегодня ведь ехать!!! Проспал?! Нет, шестой час только. Голова гудит, в душе – как сто медведей нагадили. С ужасом вспомнил, во что они превратили улицы трех деревень! Стыдобища-а! Проснутся люди – кто это напакостил? А это Мишка Силин на побывку приезжал, его работа! Спасибо родителям, что Мишку своего, бугая такого, вырастили!.. Как он мог!.. Ведь предостерегал его голос внутри – не преступи, не преступи! А он заглушил его самогоном...

И что скажет теперь председатель Клим Иванович? Миша на словах за справедливость, скажет, очень сердоболен до стариков, а на деле им городьбу выворачивает...

Напакостил и сбежал!.. А твой стыд родителям расхлебывать. Эх, Миша, Миша!.. Вот так всякий может измываться над деревней, беззащитная она! Городские едут на уборку – бьют, ломают, корежат, вот теперь и свои взялись. Городским что! Для них тут давно всё чужое, уж и забыли мать-деревню, кормилицу свою, забыли, откуда их корни, ну а ты-то! Что же как временщики живете?..

Мать, конечно, на словах попытается оправдать его, как-то сгладить всю эту дурь: мол, женится – остепенится… А отец ничего не скажет. В его сердце обидные слова сельчан – как каменья... И он их примет молча... Но их тяжесть еще ниже согнет его к земле... Будет ворочаться ночами и горько думать: неужели и наш сын – чужак для нас, неужели на родной земле только на побывке!..

Как теперь на люди показаться?! Сегодня утром он должен уехать в город на бензовозе...

Не улицей, а стороной, за большими огородами пошагал он домой вдоль речки той же тропинкой, по которой еще недавно с праздником в душе возвращался на побывку.