*   *   *

Нет ничего, что нельзя было бы усовершенствовать. 

А с другой стороны, любой объект, «улучшая и совершенствуя»,  можно угробить окончательно.

(К вопросу о реформаторстве).

 

*   *   *

Василиса Премудрая и Иванушка-дурачок – идеальная супружеская пара. Гм! А потом возникает проблема отцов и детей. 

 

*   *   *

С ближними всегда так  – чем ближе они к тебе, тем меньше ты их знаешь.

Крепко спится летним утром в деревне! Ух, как богатырски спится! Ни отчаянное кукареканье молодого кочета, ни глухое мычание коров, отправляющихся на выпас, позвякивая боталами, ни лай дворового пса, ни гомон лесных птиц – ничто не может потревожить детский здоровый сон! Звуки, как сигналы из космоса, безнадежно пытаются прорваться сквозь непроницаемую прозрачную стену сновидений, но, так и не преодолев ее, тонут в объятиях утренних июльских грез, угасают в благодатной тишине и прохладе деревенского рубленого дома.
Мы с братом еще мерно сопим в своих кроватках, а отец, чуть солнце взошло, встает косить.

Весь май и всё лето Женька Крылова спала на застекленном балконе, куда с трудом помещалась её маленькая раскладушка. Душными летними вечерами на балконе царила прохлада, и самое главное - здесь был отчетливо слышен ритмичный стук колес железнодорожных составов, проходящих в нескольких километрах от дома. Больше всего на свете Женька любила сидеть у распахнутого окна и мечтать о путешествиях. Ей представлялось, что поезд притормаживает и она, никем не видимая, на ходу заскакивает в последний вагон, чтобы укатить в неизведанные дали. Хотелось просто ехать и смотреть на убегающие рельсы, мелькающие домики, голубое небо. Стук колес затихал, и девочка вглядывалась в горизонт, пытаясь увидеть хвост уходящего поезда, что, впрочем, ей никогда не удавалось. Вот и сейчас открыв на балконе окно, Женька в очередной раз грезила о дальних странствиях.

Младое племя незнакомое

     

Ни души в коридоре, как не бывало столетнего потока. Шаги от стен отскакивают: пол выложили плиткой, схоронили дерево, и звуки уже из совсем другой жизни. Тень стигийская скользит одиноко – последняя в пустом проходе. И два буддийских колокола у дверей музея: ждут не дождутся последних дней. Истину утюжили здесь пошагово, топотали по ней ватагами, поколения залощили ступени лестницы. Похожено-потоптано, прошли мы тут потоками… Портретная галерея на обеих стенах, анфилада мудрых. Брезгливо взирают отцы-основатели на расхристанных преемников: при них-то всё было чинно, разлиновано. Но мычанье за дверью было и тогда: орно, орнамус, орнатус. Наши слева. Первокурсники латынь проходят. 

Голый директор
 

С сожалением признаю, что у всех моих соотечественников в крови есть необоснованный пиетет перед начальством и иностранцами. Иностранцев мы любим с петровских времён, в богоизбранность местного руководства поверили ещё раньше. Так и живём. Даже в ресторане, с рюмкой в руке, директор нашей компании для нас царь-батюшка. А самый заурядный грузчик из какого-нибудь Бристоля – увлекательный собеседник, достойный отдельного сюжета в новостях.

Иностранцев я давно уважать перестал, а вот раболепство перед своим и чужим руководством выжечь из сердца пока так и не получилось.

ЖЕРТВА ВЕЧЕРНЯЯ

 

И кто возразит, что в прошлое заглянуть труднее, чем в будущее? В будущем одно: Страшный суд, а в прошлом всё то, что его готовило. Жил я среди грешных людей, сам грешил, да ещё и себя оправдывал: все такие, даже хуже. Но уже одна эта мысль говорит, что грешнее всех был я. Адам, сваливающий вину на Еву, был грешнее Евы. 

Все теперешние мои вечера соединились в один вечер, в вечер моей жизни. Давай, брат, попробуем, пока есть силёнки, отвязаться от того, что вспоминается внезапно или помнится постоянно, то есть уже мешает. Пора свой дом подметать. А сколько прожито, сколько пережито!