Стремились память до конца убить

Рейтинг:   / 1

Подробности

Категория: Публицистика

Автор: Валерий Власов

Просмотров: 5149

2010 год, Выпуск № 4

Тут и следует вспомнить изрядно забытый факт, что в первой половине XIX века очень широко обсуждался крестьянский вопрос с решением его способом, на который больше всего указывал сам НАРОД, искавший не свободы, а перехода от «службы барской к службе царской». Возможно, на этом пути наша страна и миновала бы период революций, но тогда в стране очень влиятельна была группа революционеров-демократов (Белинский, Добролюбов, Писарев и др.), «пламенно, неустанно и искусно» призывавшие русскую литературу исполнить свое «призвание» по освобождению русского народа от … самого себя.

Вариант «царской демократии» в России не прошел. Николай II отрекся от престола 2 марта 1917 года, не приложив и толики усилий для его охраны. «Отрекся, как роту сдал!» - сказал в сердцах монархист В.В.Шульгин. Это загадка русской души, а он был истинно православный русский человек: «Если разонравился – живите, Бог с вами». И он по простоте русской, а может по каким-то ещё, только ему известным знакам, вверил в руки «правосудия своего народа» не только свою жизнь, но и самое для себя дорогое – жизнь своих детей, любимой жены и близких людей. На что он рассчитывал? Видимо, на своего ангела хранителя. Но в то время их на всех не хватало, а ЧеКа работала на «совесть». У Николая II была масса физических возможностей избежать кровавой расправы, положившей начало грехопадения России на долгие годы. Он же покинуть Россию не смог и остался в истории и судьбе нации.

В конце XIX века возрождаются Олимпийские игры, становятся популярны «гармоническая» гимнастика, всевозможные «студии естественного движения», т. е. всё, что способствовало красоте тела, этакие умеренные, спортивно-поэтизированные «бодибилдинги». Все захотели упиться роскошным телом. Обе столицы одновременно с расширением понятия «эмансипе» безумно увлеклись Айседорой Дункан, этой «великой босоножкой», выпорхнувшей на сцену босиком и в свободного покроя тунике без какой-либо оглядки на каноны сценической хореографии.

Тоску и метания русской интеллигенции ярко показал Максим Горький в эпохальном, но неоконченном романе «Жизнь Клима Самгина». Когда университетски образованные и заведомо успешные люди, для которых открывались широкие перспективы, будь то наука, адвокатура, журналистика и т.п., не могли найти себе должного занятия, но которых, как магнитом, тянуло в революционную стихию с её кипением страстей, неизбежным риском, секретностью, быстрым профессиональным ростом и жесткой дисциплиной. (Так же, видимо, тянет и воровская среда.) А нетерпение неизбежно рождает нетерпимость, что и произошло с революционерами, как только они захватили власть. И вот вчерашние подпольщики, замиравшие при виде полицейского, вдруг стали хозяевами громадной страны. Они опьянели от власти и превратились в фанатиков – глобалистов, замахнувшихся на земшарные проекты от мировой революции до усовершенствования природы человека. А если учесть, что в любой революции, а тем более в Гражданской войне, с обеих сторон всегда есть люди, теряющие разум от крови, то нетрудно представить дальнейший ход событий. Как говорил Ленин: «Главное ввязаться в драку!»

А народ в революцию привыкает, что к нему обращаются только с льстивыми и приятными словами («Нам, что вы толкуете, не надобно!»). Лесть любят не одни монархи, но и «самодержавный народ», а от лжи погибают не одни статистики, но и революции. Народ же за свои грехи платит на протяжении поколений и очень смиренно. Но это уже потом.

Действительно, тогда в России скопилась огромная бешеная энергия. Столичный «авангард» жил одним днем, все стремились что-то отвоевать, возвестить, провозгласить и переиграть судьбу и хоть на час взойти на пьедестал.

В революцию шли с энтузиазмом, и никого не удивляло, что простые, здоровые русские девушки, воспитанные на высоконравственных и добропорядочных истинах, отзывчивые на чужое горе, бросали своих родных и отчий дом, учебу и близких друзей и уходили в ряды тех, кого одни называли преступниками, другие – святыми. И это не считалось подвигом, а обыденным делом, когда порядочный человек не мог поступить иначе. И эти девушки (и юноши), не осознавая саму суть происходящего, а лишь повинуясь глубоко внутреннему «надо!», шли в борьбу «со злом за счастье грядущих поколений», пренебрегая своим. Мечта для русского человека в каком-то смысле реальнее действительности. Но была у этого порыва и оборотная сторона – «народническое» мракобесие – это тяжкая болезнь русского духа с его вечным нетерпением и якобы благородным стремлением «принудить» народ к свободе. При этом забывалось, что свобода более аристократична, чем демократична. До неё надо дожить и созреть, а не получить, как подарок к Рождеству. «Как поправить грех грехом» - это вечная тема всех революций. Рвались ввысь, а пришли к чудовищному бесправию.

А порыв действительно был искренен, где легко усматривались высокие идеалы и любовь к народу. Хорошо известен процесс по группе революционеров, называвших себя «Всероссийской социально-революционной организацией», а фактически союзом высокодуховных девушек, Бардиной, Любатович, сестер Субботиных и др. («процесс пятидесяти»), принадлежащих к богатым семействам и которые, несмотря на это, вели жизнь простых работниц и жили в ужасных фабричных казармах, работая по 14 – 16 часов в день, перенося всю тяжесть единственно для того, чтобы поднимать окружающих до своего уровня. Это разве не говорит о морали того общества? Да, оно ещё бедно, но вектор его движения к добру был виден всеми, кто желал этого. Но пакостники отклонили этот вектор от трудоёмкого добра в сторону быстрореализуемой ненависти. Так-то проще!

В социалисты тогда многие шли по вере в Христа без чудес, только из его любви к человекам, хотя любить друг друга – это задача будущего, социализм с ней не справился.

Бунт этих прекрасных юношей и девушек – это «бунт против всех» с целью красиво пожертвовать собой «за всех». Если на миру и смерть красна, то на миру и ложь правда. Чтобы Россию понять, надо жить долго! А эти, как бабочки, погибали, лишь выпорхнув на волю. Как же ещё далёк наш путь до осознания того, что «каждый за всех и во всем виноват».

Такой массовый духовный порыв - это, конечно, исторический феномен, и многим, пережившим его в молодости, было что вспомнить и над чем задуматься, особенно, если ты через 20 – 30 лет прошёл или находишься в советских застенках или многие годы провёл на Колыме. Вот тогда человек и начинает сознавать, что любое благополучие, в том числе и справедливые законы и даже достойная жизнь, на крови и из ненависти вырасти не могут. Так кто же виноват? Молодость? Вряд ли. Время? Но оно всегда перед всеми «входящими в жизнь» поколениями ставит множество вопросов на выбор. Так что всё упирается в Вас, дорогие наши учителя, и в Вас, седовласые историки и мудрые философы, которые должны вовремя уберечь наших юношей и девушек и дать им возможность пройти этот опасный возраст. (Нашим современным молодым людям эта опасность, видимо, не грозит). Однако, тот факт, что «такое время» когда-то было в нашей истории, несомненно будет согревать и воодушевлять не одно поколение русских людей. Конечно, сейчас мы уже говорим не о целесообразности конечного результата, а о красоте чувств, силе духа, самоотверженности и цельности личности.

Сила духа первой русской эмиграции, о чем мы уже упоминали, так же лежит в накопленной Россией к началу века общечеловеческой культурной энергии, возникшей на волне общего подъёма самосознания всей нации.

Абсолютное большинство эмиграции, будучи истинными патриотами России, верили в неё и в её светлое будущее. Как они мечтали вернуться к себе на родину! Говорят, что наш великий русский мыслитель Иван Ильин даже разработал Конституцию для будущей свободной России. И все они болели и страдали за победу России в кровопролитной войне с фашизмом, считая, что русский народ в этой войне бьется за будущую Россию.

И эти грамотнейшие люди хорошо понимали, что тогдашняя Европа – это мировое закулисье, преследующее лишь свои эгоистические цели, ничего серьезного не сделает для помощи «белому движению», которое и являлось представителем той Великой Неделимой России, которую Запад уже тогда крепко недолюбливал за её великость и непонятность и побаивался.

Европейцев больше устраивали большевики. Во-первых, они их всерьёз и надолго не воспринимали, а как очередных «якобинцев», наверняка передерущихся ещё на трибунах и митингах, а поэтому выжидательно посматривали, чем закончится этот забавный утопический эксперимент, после чего и можно будет принять участие в формировании удобной для себя власти. Эксперимент затянулся на 70 лет.

А сейчас широкой огласке преданы события, когда на территории Польши в феврале 1920 года была интернирована 20-тысячная белогвардейская группировка, которая тут же по приказу Юзефа Пилсудского была отправлена в концлагеря, даже несмотря на то, что «белое движение» считалось их союзником в борьбе с большевиками. Здесь главным было то, что это русские, а значит, враги.

Ещё более коварно поступили эстонцы с армией Юденича, которая формировалась в Эстонии. Осенью 1919 года её части дошли до окраин Петрограда, но потерпели поражение из-за предательства Эстонских войск, бросивших фронт. А затем войска Юденича, обремененные обозами и беженцами, были вынуждены отступить по направлению к Нарве, но власти независимой Эстонии не разрешили переход войск через Нарву, предопределив разгром армии буквально на льду реки. Когда же уцелевшим «белым» войскам разрешили перебраться в Эстонию, их разоружили и попросту ограбили.

Затем уже такого неистового воодушевления и подъема в России не будет. При Сталине это исключалось изначально, хотя он и пытался его разжечь перед войной на основе жизнеутверждающего кинематографа и советских оптимистических песен, ибо сам он, надо признаться, был великий сценарист и постановщик.

При Хрущеве тоже был кратковременный народный вдох (или вздох?) на волне разоблачения нового тогда для слуха народа понятия – «культ личности». Сразу тогда трудно было разобрать, хорошо это или плохо: можно выходить или пока продолжать сидеть? А появившееся на этом кратковременном «вдохе – выдохе» поколение, названное потом «шестидесятниками», как-то быстро увяло, а руководители страны, слишком напугавшись неуправляемой демократизации, да и сами ещё, будучи не способными сбросить с себя намертво въевшийся страх перед уже умершим вождем, быстро натянули слегка ослабевшие вожжи, и страна незаметно вошла в прежнюю, лишь немного обмякшую, как после небольшого освежающего дождичка, уже привычную для неё колею.

Эта кратковременная «оттепель» объяснима и с точки зрения оценки общего здоровья народа, а оно, несмотря на выигранную войну, было удручающее. У «шестидесятников» не было естественного фундамента предыдущих поколений, так как парни, родившиеся в 1924 году и старше до 1919-го, были просто и начисто выбиты войной, а о рожденных с 1926-го по 32-й годы нужно сказать особо.

Это поколение, хлебнувшее тыловую голодуху, безотцовщину, а на многих из них ещё в 5 – 10 летнем возрасте наложился «Пик Сатаны», условно именуемый в народе, как «37-й Год», пройдя в основном через «ремеслуху» и ФЗО, тем не менее, в 14 лет стало к станкам и село за руль сеялок, копнителей, а часто и тракторов. На плечи этого поколения легло и восстановление разрушенной страны, и в итоге оно оказалось частью той рабочей прослойки высококвалифицированных токарей и фрезеровщиков, сварщиков и монтажников, т.е. по всему перечню Кодекса трудовых профессий, уход которого из жизни (во всяком случае – из трудовой) поставил уже современную Россию в очень сложное положение. В России снова 20-летний кадровый разрыв и отсутствие высококлассных рабочих. Срываются громадные военные заказы! Это же нонсенс (!) при наличии полчищ высокооплачиваемых экономистов, юристов, банкиров, оценщиков и прочих мытарей.

Так что возникшим «по оттепели» «шестидесятникам» ждать какой-либо поддержки изнутри страны было неоткуда. Духовные и творческие запасы Россия порастратила, а тут ещё сразу после войны народ взнуздали неотложным атомом, реактивной авиацией, престижным космосом, а поверх всего запуржила «холодная война», пожирая все остатки, так что на обустройство народа не было ни времени, ни средств, ни здоровья. Работали уже на коленках, по инерции, особо не вслушиваясь в ту официальную трескотню о грядущих победах самого передового строя на всех фронтах и континентах. (Вспоминаю свою любимую тетю Дуню. Школьником я часто после войны приезжал к ней в деревню погостить, а заодно подпитаться молоком, картошкой и кукурузными лепешками. Так вот, она (а ей еще не было шестидесяти) ходила по двору и по хате, не разгибаясь, ибо разогнуться ей было не только трудно, но и невозможно). Вот в таком же состоянии был в ту пору и весь наш народ, во всяком случае, крестьянство, когда-то представляющее могучее сословие, целый континент со здоровым и оптимистичным населением, управляющий (тогда действительно было местное управление) своей многослойной жизнью и имеющий свою древнюю религию, свои песни и предания, прекрасные обычаи и устои.

Масштабы страданий и изощренность унижений, выпавшие народу в НКВД-шные времена, невозможно представить, будучи во вменяемом состоянии. В эти годы сам сатана – дьявол, видимо, квартировал на нашей территории.

Вот впечатления одного иммигранта в Советский Союз ( И такие «романтики» были, особенно, после Гражданской войны в Испании. Все они к началу нашей войны, как правило, уже были в лагерях), находящегося под влиянием официальной и, надо сказать, очень эффективной интернациональной нашей пропаганды, а поэтому он приемлет всё без раздумий и сомнений (пока!):

«Спустя некоторое время он и сам начинает «приглядываться» к товарищам и находит среди них немало «потенциальных фашистов». В ходе этого творческого поиска у него развивается способность к своего рода политическому психоанализу, он ищет и находит в словах скрытый смысл, следит за жестами, не скрывают ли они какую-то тайну, он провоцирует споры, желая выявить «классового врага», и возникает атмосфера джунглей, где никто никому не доверяет, где охотник становится добычей, а добыча – охотником, а вся политическая деятельность сводится к «выдаче» своих ближних».

Совсем недавно моя однокашница по Томскому политеху поведала притчу своих родителей, о чём её мать долгие годы не рассказывала даже ей, своей дочери. Своего отца моя однокурсница почти не помнит, его взяли в 37-м, когда ей было около 3-х лет, а жили они в Воронеже. После войны они с матерью перебрались в Комсомольск-на-Амуре, к брату матери, и чтобы не разрушать судьбу дочери, стали говорить, что отец погиб на фронте. Так было и записано в автобиографии при поступлении в институт. И вот где-то в 55-56 годах отец вдруг появляется в Комсомольске. И мать тайком от окружающих (дочь в Томске) упрашивает своего единственного мужа и родного отца дочери исчезнуть из их жизни во имя блага их дочери. Как после этого не предать анафеме тот режим и тех правителей! Что это за идея, ради которой творятся такие нечеловеческие зверства? Тут тебе не слезинка ребенка, о которой говорил Достоевский. Глаза у народа были сухие: слёз уже не было.