Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Зэчка

Рейтинг:   / 4
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Из рассказов тётки Зины

Тетя Зина, прожила тяжелую жизнь, перенесла операцию, чуть не умерла, лежала в реанимации. Собственно, операция-то распространенная, удаление камней из желчного пузыря, скольким ее делают такую, и ничего, а вот ей не повезло с хирургом. Бывают плохие врачи, если это терапевт, то не так страшно, а вот если плохой хирург… вот и ее оперировала такая. Не хотела тетя Зина идти под нож именно к ней, а куда деваться? Ее успокаивали, мол, ничего, обойдется, но не обошлось, последствия операции оказались тяжелейшими. Она истекала гноем, пролежни были большие, ведь лежала несколько дней без сознания, без движения, а уход минимальный, в обязанности персонала, видно, не входит оказание услуг такого рода.

Когда же очнулась, насмешила все отделение. Едва открыв глаза и видя только потолок, она, еле смочив пересохшее горло слюной, прохрипела: «Война в Чечне закончилась?» Врач и две медсестры работали у постели своего больного сотрудника, сначала не поняли ничего, стали оглядываться, а когда увидели очнувшуюся больную, засмеялись: «Нашла о чем беспокоиться! Радуйся, что сама очухалась!»

Она, уже довольно пожилая женщина, сохранила ум и память, считает в уме так быстро, что за ней не угонишься. Политикой интересуется. Однажды звоню ей в дверь, дачу купила, хочу с ней радостью поделиться, она открывает и с ужасом: «Рохлина убили!» Тогда не каждый знал, кто такой Рохлин, я не знала, а она знала. Отменная повествовательница, она рассказывала о себе, о своих родных, знакомых и незнакомых людях, так, что можно было слушать и слушать, плакать и смеяться. Я всегда ужасалась тому, как провела она свои юные годы, какую жуть ей пришлось пережить. Вот ее рассказ.

Мы жили в деревне Зудилово бедно, колхозники, вечная голытьба, да нищета, но у нас хоть корова была и получалось, что жили мы чуть получше других, потому что мама хозяйство вела рачительно, все у нее разложено было по полочкам. Чтобы молоко не портилось летом, весной в погреб снега накидаем, утрамбуем, и прохладно в нем почти весь сезон. Это специальный погреб был для молока, простокваши, кваса. А в другом - картошка, капуста в кадках, помидоры, огурцы, тогда все кадками солили. Детей в нашей семье было много: четыре брата и две сестры, в деревне тогда не знали никакого предохранения: сколько получалось, всех и родили. Умирало много. У мамы двое умерли.

Отец мой Александр Егорович, в 1937 вдруг оказался «врагом народа», скотник, не отходивший от коровника почти круглые сутки, не выпускавший из рук лопату и вилы, чем-то, видите ли, навредил своему народу. Может быть, навоз не так далеко откинул, как хотелось бы партии, или копнул не так глубоко, как хотелось бы правительству. И вот взялись его «таскать»… То посадят, то отпустят, то опять посадят… И так несколько раз, пока Калинин не издал указ, чтобы колхозников не трогали. Мол, даже если ты и враг, но колхозник, ступай работай, все равно от тебя больше толку в колхозе, чем в тюрьме.

Мама моя Агния Никаноровна работала бригадиром-овощеводом «за палочки», как и все: за каждый рабочий день ставили три палочки. В конце года колхоз подсчитывал то, что наработал. Зерно, овощи, мясо, шерсть сдавались государству, закладывался семенной фонд, а то, что оставалось, делилось на сумму всех «палочек». Получалось по 200, 300 граммов зерна за палочку. Один только раз, мама говорила, вышло по 900 граммов, это было очень много, совхоз тогда потрудился на славу. Но это вовсе не значило, что все выдавалось зерном. Да, какаю-то часть – зерном, не очищенным, фуражным, а остальное овощами, сеном, соломой.

Наш совхоз назывался «Труд Ильича», почему так назвали совхоз – неизвестно, ведь вождь никогда не пахал и не сеял, это-то я точно знаю. Писал много да бревно однажды поднес на субботнике. Маму в совхозе ценили, потому что имела голову на плечах, умная была. К ней люди за советом приходили, она и на картах гадала. Жили тогда все плохо, голодно, но мать умудрялась поворачиваться, даже иногда сама брала в совхозе то, что, как она полагала, причиталось за каждодневный, многочасовой, без выходных и отпусков, труд. А проще говоря, подворовывала. Ребятишками мы тоже работали в совхозе: садили, пололи, собирали. Все школьники работали бесплатно. Мама знала, конечно, что за каждый утаённый колосок наказывают, но рисковала, семью кормила. Вечером забежит, бывало, и скажет:

- Зинка, приходи ночью к амбарам, зерна насыплю, я караулю.

Ночами она еще сторожила склады. Вот за это совхоз платил ей немного денег. Но все деньги уходили на уплату налогов и на облигации. Облигации насильно заставляли брать, а где денег взять? Вот и приходилось ей по ночам прирабатывать. Часов в двенадцать выхожу из дома, плетусь по ночной деревне, а нигде ни огонька, темень непроглядная, все спят уже давно, электричества же не было, а керосин не достанешь. Подхожу к амбарам, а она уже ждет и мешочек мне сует, я поворачиваюсь и домой бреду. По темноте, по грязи, далеко, километра два, и спать охота… но делать нечего - нужно. А утром мама забежит, чтобы в рот какую картошку положить, спрячет украденное, или лучше сказать, чтобы не так уж преступно звучало – добытое, и еще раз накажет, чтобы ни одной живой душе! Не дай бог, кто узнает, все по сроку заработают.

Однажды овца совхозная от стада отбилась и бежит огородами. Мама ее схватила, во двор толканула, связала, шустро остригла да обратно вытолкнула. За пастуха потом как-то заступилась, вроде бабы чужие бродили около деревни и остригли.

Четыре мои брата были отчаянными ребятами. Троих на войну забрали, один из них геройски сражался и погиб под Сталинградом, а двое вернулись с войны живыми. Четвертый брат работал на паровозе, тоже для фронта, для победы: его паровоз ходил до самой фронтовой полосы. Сестра Анисья трудилась в сельском совете.

Я начала работать на ХБК (хлопчато-бумажный комбинат) в Барнауле с 17-ти лет. Трудно приходилось. Рано вставала, поздно домой приезжала, на две смены часто оставляли. Денег копейки платили, я ведь в ученицах ходила. Два раза бязи по полтора метра брала, сошло с рук, я и обрадовалась. Тогда почти все брали, а где все, то и не страшно. Обмотаю вокруг ноги, валенок надену. Нормально. Через проходную прохожу, вся сожмусь, а как пройду, такая радость распирает, гордость за себя, добытчицу. У сестры только что ребенок родился, вот ей и носила, пеленок-то никаких, материал тогда не продавали. Старых тряпок не было, всё прирвалось, спали без простыней, без наволочек, а белье исподнее все чиненое-перечиненное.

Два раза принесла домой, мама меня предупредила: «Смотри, Зинка, Сталинский Указ вышел, за воровство очень строго судят, больше этих тряпок не приноси, посадят. С меня пример не бери, я, если и попадусь, отбрешусь, председатель ко мне хорошо относится». И я дала ей слово, что больше не буду брать. Но не миновала меня чаша сия… Ту проклятую ночь я навек запомнила. Смена кончается, а Лиза, наша, деревенская, которая помогла мне на работу устроиться, подходит и говорит: «Пошли на зарядку, Зинка», так это у нас называлось, зарядить, значит, оторвать ткань и намотать ее на себя. «Нет, - говорю, - Лиз, больше я брать не буду, мама меня стращала, закон какой-то строгий вышел, если поймают, осудят и засадят». А она: «Чо ты такая, Зинка, люди вон тюками тащат, а ты полметра взять боишься». Я постояла, подумала: «Ладно, последний раз возьму».

Вот на последнем разе и попалась, конец мне пришел. Оторвала я, обмотала бязь вокруг ноги да валенок надела. И то ли походка меня выдала, то ли кто увидел, да на вахту передал, только охранница сразу ко мне подошла, ощупывать начала, дошла до валенка, почувствовала, что там твердо, мой пропуск прижала к своей груди. Непроизвольное такое движение сделала, крепче уцепилась в него и прижала. Я потом часто думала, что бы мне пропуск тот у нее из рук вырвать да назад бежать в цех, выбросить этот кусок. Она бы пост не бросила, не побежала бы за мной, люди вереницей шли со смены. Но умная мысля всегда приходит опосля. Она тут же на кнопку нажала, охранник прибежал, увели меня, составили акт. Когда тряпку-то развернули, то прямо в середине ее – полоса не протканная – брак. Я думаю, поди, за эту тряпку бракованную не посадят, из нее ведь ничего не сошьешь, только на тряпки и годится, но охранники даже и не отметили, что она бракованная. Милицию вызвали, те быстро прикатили, видно это у них уже давно отработано. Может, охранникам премия полагалась, если они вора выловят. Я от страха ума лишилась, все внутри оборвалось, трясусь, слова не могу сказать.

Повезли меня в КПЗ на Новом базаре. И начался ужас, ужас, который длился бесконечно. Я плакала и плакала, представляла беспокойство своих родных: Зинка домой со смены не приехала. Ну еще прождут день, подумают, что на другую смену оставили. А потом подумала: Лизка им расскажет. Но не могла глаз сомкнуть, в них, как песок насыпали. В камере 15 женщин, а за стеной мужики сидели. Спрашивают друг друга, кто за что сидит. Кто за булку хлеба, кто за картошку гнилую. Одна женщина говорит: «Я за тарелки сижу. Освободилась только, родственников у меня нет, идти мне некуда, зашла я в столовую, взяла три тарелки, специально, чтобы меня увидели и поймали, мне все равно жить негде». Этот случай я никогда не забуду.

Вызвали на допрос, следователь издевался, спрашивал, зачем мне понадобился материал и часто ли я воровала. Не помню я, что лепетала, еще не могла войти в реальность, представить, что надо готовиться к худшему. После допроса повезли меня в тюрьму ждать суда. Эта тюрьма на горе была. В камеру свет проникал, но перед окном заграждения пристроены, тоже из кирпича, чтобы мы не видели ничего из окон. Была у нас в камере блатная одна, Галька Каварская, так ей мужики кричали: «Галка, Галка!», она отвечала, а те, кто первый раз сюда попали, сидели, помалкивали. В камере нары, кто на нарах, кто на полу, места на нарах всем не хватало. На нарах общий матрас и общее одеяло, от стены до стены. Все ложились на матрас плотно на один бок, как шпроты в банке. И, что интересно, как по команде переворачивались на другой бок. Начнет одна поворачиваться и все за ней.

Суд был короткий. Быстро тогда судили. Защитника мне не дали, не полагалось. С работы тоже никого не было, подумаешь, ученица попалась! Теперь они в стороне, их работа – поймать, вызвать милицию, а там хоть трава не расти. На суд мать с сестрой приехали, сидели у стенки, плакали втихомолку. Еще какие-то люди присутствовали, я не знала никого, но народу было мало. Судья, заседатель да секретарь, вот и вся судейская бригада. Судья строго так спрашивает:

- Гражданка Демина, зачем украла матерьял?

- По тупости, да по глупости, - отвечаю.

Потом-то часто думала, зачем такой ответ дала? Если бы сказала, что бедность замучила, тяжелое время, что у сестры ребенок маленький, а завернуть не во что, пеленок нет, распашонок нет, может быть, мне и не дали бы такой срок. Может, судье показалось, что я нагло держусь, будто я - воровка завзятая. Напугана была до умопомрачения. Или, может, судейские все заранее решил, они даже и совещаться не уходили. Так, перешепнулись между собой… я еле стою, свет побелел, держусь руками за барьерчик, а он гладенький такой, как отполированный. Я подумала еще, сколько же здесь людей стояло, если его так отполировали. Судья встал, да как бухнул:

- Гражданка Демина, за хищение государственной собственности вы приговариваетесь к семи годам исправительных работ.

У меня внутри все оборвалось. Колени подогнулись, а руки, наоборот, в барьер тот проклятый вцепились. Мать с сестрой криком зашлись, мать рыком зарычала, видно, голос уж весь надорвала, один рык и остался, и сестра заплакала. Мне и так тошно, а тут они еще добавляют. Два конвоира подходят меня отвести, но я не могу с места сдвинуться. Они тянут меня, а руки будто к барьеру пристыли. Тогда они с силой тянуть меня стали. Мама и сестра сильнее заорали, а тут и я присоседилась, прорвало. Судье надоело рев слушать, он злобно так конвойным махнул, очищайте, мол, зал быстрее. Меня оторвали от перил, поволокли в одну сторону, а родных моих в другую. Вот так, по тупости да по глупости, семь лет мне и воткнули.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.