Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Таёжник

Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 

Содержание материала

7.

Многие из охотников-любителей, побывав раз в тайге, больше заходить туда не соглашались, и я чуть не каждый сезон проводил с новым напарником.

В тот год я залетел на Егольях с Виктором Гавришом – тоже охотником-любителем, ни разу не бывавшим в тайге. Зависли, сбросили вещи на плотик. А у меня традиция: прежде, чем перетаскивать вещи в избушку, отмечать удачное прибытие за столом. Взял Витька рюкзак и по набитой тропинке стал подниматься на взгорок. Я – за ним. Прошли каких-нибудь метров сто, слышу Витька шепчет: «Михалыч, там кто-то идет!» Кто к нам, в такой глухомани, может идти? Пригляделся – три оленя двигаются вдоль окраины болота прямо на нас. И вертолет ведь грохотал недавно, и собаки лаяли, а вот – нарисовались, да близко. Я сдернул с плеча ружье и за дерево. Вот, думаю, повезло: только прилетели и сразу мясо будет, да рядом с избушкой – далеко не таскать. Прицелился – и хлоп бородатому быку в лопатку. Зверь блеснул глазами в мою сторону и как-то неторопливо развернулся. Я ему во вторую лопатку – бац! Только мох из-под копыт полетел во все стороны, как понеслись олени по болоту. И тот рогаль, в которого я стрелял, впереди. Обидно и горько до зла: видимо, опять мне папковые патроны подсунули неизвестно какие! Выругался и Витьке: «А ты чего не стрелял? Пятизарядка за спиной!» А он смотрит растерянно, пожимает плечами. «Так я думал – одного хватит. Рядом ведь были…» Мне и вовсе неловко стало: этот охотник-любитель и влет, и на бегу любую живность стреляет, а я с двадцати шагов крупного зверя не свалил. «Мое оружье – винтовка, – попытался я объясниться, – а эти патроны мне дали…» Говорю и думаю: оправдывайся, оправдывайся – а если бы вместо оленя медведь был? Доверяй – да проверяй – незыблемое правило во всем, тем более, в охоте.

Поднялись мы к избушке, привязали собак, а Витька снова мне: «Кажется, они опять идут…»

А тогда северных оленей на болоте было, что овец в отаре. Это сейчас их не стало. Как только появились снегоходы и другая техника высокой проходимости – так и повыбили их разные любители.

Хватаю я ружье – и снова по ряму на край болотины. Вот уже звери недалеко, ползу на четвереньках к огромному вывороту корней, колени мокрые, пот на лбу. Только утихомирил дыхание, приподнялся, а олени, как зафыркали и понеслись назад. В чем, думаю, дело? Меня они видеть не могли. Оглянулся, а Витька вышел на край болота и стоит во весь рост, смотрит. Ну как тут не заматериться?!

Ладно, стали таскать вещи в избушку. Видим – далеко по болоту движется другое стадо оленей. Потихоньку так, кормятся и бредут, растекаются в стороны, заходят в «пазуху», за лес. Витька загорелся: «Давай перехватим! Давай!» Мне-то не очень азартно заниматься оленями – не за ними прилетели, а он свое гнет, даже глаза заблестели. Ну, ладно. Беру я «тозовку», у него пятизарядка, и ходом по ряму. Бежим, еще не набрали силы после города, задыхаемся. Километра два отмерили. Пересекли ту «пазуху». Кедры сухие в навале друг на друга. Мы спрятались за один из них, смотрим. Стадо неторопливо приближается. Передний бык наткнулся на наши следы, зафыркал и туда-сюда по одному месту. А с ним и все стадо заволновалось. Я начал с «тозовки» щелкать, слышно – попадаю. Да разве крупного зверя сходу свалишь маленькой пулькой. Кричу Витьке: «А ты чего зыришь?! Стреляй!..» Он тогда вскинулся и с пятизарядки: бах, бах, бах… Олени в разные стороны по болоту. Только брызги полетели. На месте ни одного не осталось. Я Витьке: «Ты в кого стрелял?» – «В кучу, – говорит, – они один к одному бежали…» Вот тебе и стрелок…

Вышли на край болота, видим – вдалеке один олень идет и падает, идет и падает. Подранок. Витька: «Зацепили! Бежим!» Глянул на него с усмешкой: «Буду я по болоту жилы рвать. Куда он теперь денется. Сейчас придем в избушку, попьем чаю, возьмем собак и все дела…» Так и поступили. Но сходу найти зверя не удалось. Часа два лазили по болоту. Следов свежих много: собаки в растерянности. Уже к вечеру, умаявшись, слышим – Тында залаяла. Мы туда. Подходим, стоит бык, возле него собаки крутятся. Я взял у Витьки пятизарядку, подошел поближе к зверю – метров на пятнадцать и выстрелил. Олень упал, задрыгал ногами, собаки на него. Думаю, заденет какую-нибудь копытом и изувечит. Схватил «тозовку» и в ухо быку. Все – затих. «Ну, вот и мясо. Повезло в первый день…» Витька стоит, небольшой, в очках, какой-то жалкий, и мне: «Михалыч, а что у него одного рога нет?» Глянул – и точно. Пуля отбила один рог.

Обработал я добычу. Перетаскали мясо в избушку, залили водой с уксусом. Я всегда его брал шашлыки делать. А сам у потрохов и копыт, оставленных на болоте, четыре капкана поставил. На другой день приходим – три соболя в них попалось. Этот хищник, если кровь почует, обязательно на нее прибежит, и другие за ним потянутся. Вариант беспроигрышный.

Известный на весь наш север охотник-промысловик Витька Федоренко начинал подкармливать соболей еще за месяц до промыслов. Добывал лося, и поднимался вдвоем с женой на лодке от устья Аю по своему участку. В приметных местах он оставлял не взведенные капканы, и на каждый из них клал кусок мяса. Соболя и сбегались на эти приманки со всей округи. А, как только начинался промысел, капканы взводились – ясно, что привыкший к подкормке соболь шел в ловушки без всяких предосторожностей...

На другой день пошел я смотреть ловушки. Тында вперед убежала. Слышу – заскулила, ковыляет ко мне. На задней лапе – капкан. «Ты что ж, – говорю, – дурочка, в капкан-то залезала?» Скулит, смотрит жалобно. Она, в общем-то, знала капканы и всегда их обходила. А тут – на тебе. Освободил ей ногу и к ловушкам. В одном капкане соболь придушенный. Понял я, что случилось. Видимо, зверек еще живой был, Тында и кинулась на него и залетела задней ногой в другой капкан, спрятанный рядом.

Ну ладно. Стали мы промышлять. Несколько соболей взяли. А через пару недель снег выпал. Морозцем потянуло. Я решил идти на дальнюю избушку, поднимать путики. Двигаемся гуськом: я, как всегда, впереди, Витька – сзади. А олени заходили с болота в лес, весь снег избит, истоптан, ловушки чуть ли не все сломаны. Оглядываюсь на Витьку, а тут лесина, я запнулся о нее и упал. Смотрю, сзади олени откуда-то несутся. Может, собаки их стронули. И на Витьку. Кричу ему: «Стреляй!» А там прогалина между кустов небольшая, как он успел выстрелить – один бык и завалился. Снова нам мясца подвалило, и недалеко от избушки, шибко не упираться, перетаскивая.

Навалились мы на шашлыки из того мяса, что было в уксусе заквашено, и у меня живот расстроился. Надо промышлять, а я бегаю беспрерывно туда-сюда. Сяду соболя обдирать и не выдерживаю. Неделю мучил меня этот понос, и я подумал, что заболел дизентерией. Таблеток – никаких, трав – тоже. Мучаюсь, дело не дело. А мне зачастую по промыслу сны вещие перепадали. Напарники, что охотились со мной, часто спрашивали по утрам, что мне снилось. Если баба голая – соболь будет железно, если полковник – тоже, а в тот раз, на дальней избушке, даже проснулся раньше времени. Перед глазами еще не потухло странное видение: три обнаженные женщины, в шерсти, бегут куда-то, а над ними два ворона летают. Витьке говорю: «Я такого еще никогда не видел…» Посмеялись – и на путик.

Собаки залаяли. Стоит сухой высокий пень. Тында наверх лает, а остальные снизу роются. Непонятно. Я постучал обухом по высохшей до звона древесине – никого. Говорю Витьке: «А ну, поднимись, посмотри сверху, что там». Подсадил его, и только Витька заглянул в пустое нутро пня, как оттуда вынеслись три белки-летяги. Он с этого пня кувырком – вот тебе и три волосатых бабы из моего сна! А Витька не ушибся и мне в ответ: «А где два черных ворона?» – «Это мы с тобой»…

Охотимся. Время идет. Близятся дни выхода из тайги. Я предлагаю Витьке сходить к томскому охотнику – Саньке Михневичу. Угодья его по соседству с моими – на речке Горелой. Там много осинника и много лосей. Санька, промышляя пушнину, попутно мясо заготавливал – за ним обязательно вертолет присылали: неплохо подстраховаться и узнать, на какое число это намечено. Вдруг уговор с нашими вертолетчиками каким-то образом сорвется, что не раз бывало, тогда можно будет улететь в Новый Васюган, а оттуда – домой.

Двинулись к устью Горелой рано – километров двадцать пять идти, в день только-только можно уложиться. В декабре светового времени с воробьиный поскок. Дорога туда мне знакомая. Хоть и напрягаемся, но и собак слушаем. Выбрались на «профиль». До Санькиной избушки осталось пару километров. Хоп – собаки загнали на пихту соболя! Я из винтовки попал ему в голову, а он застрял в развилке. Да на самом верху! Давай я стрелять в эту ветку, надеясь ее перебить. Раз десять выстрелил – бесполезно. А в таком случае зло во мне поднимается – пулей уже никуда не попаду. Забираю у Витьки пятизарядку – уж с нее-то трудно смазать. Бах, бах – четыре раза отгрохотал, а Витька мне так спокойно: «Михалыч, последняя пуля осталась. Больше патронов нету, и нам еще обратно идти». Присел я на колодину, чтобы успокоится, а время не терпит. Дело к вечеру, час, полтора, и темнота наплывет. «Будем рубить!» – решаю. Жалко дерево, да иного выхода нет. Бросать добытого соболя не только в убыток, но и нельзя по таежному поверью: удача навсегда отвернется. А я таежные законы уважаю – есть в них своя истина, проверенная годами. Пойдешь поперек – все: лес упрямства никому не прощает.

Взялись мы за топоры. Рубим, рубим. Собаки вокруг вертятся, посматривают вверх. Набиваю ладони о топорище, а сам думаю: «Упадет пихта – сколько снега взорвется, где будешь искать этого соболя…» Но начатое дело продолжаю, как бы по инерции. Топоры звенят от крепкой древесины. Удары по рукам отдаются во всем теле. Кое-как, в ядреном запале, дотюкали толстенный ствол – пошла в наклон пихта. Еще пару ударов, и она, ломая все перед собой, рухнула, как бомба. Снегу поднялось столько, что собак не видно. Подождали, пока он осядет, и давай искать соболя. Все излазили, до земли прощупали, собаки извертелись – нет зверька и все тут. Отлетел, видимо, он при ударе куда-то. А куда? Где? Оглянулся – а метрах в двадцати стоит мой молодой пес Аяврик и держит соболя в зубах. Вот тебе и первогодок. Забрал я этого соболя и на лыжи.

Пока выходили на Санькин путик – затемнело, а следов нет. Собаки, все четыре, рядом бегут. Вот и визир. От него до избушки меньше километра, и обычно Санька, возвращаясь с охоты, всегда выходил на него. Лыжни нет. Вокруг чистый снег. Понял я, что Санька, по каким-то причинам, в этот сезон не промышлял.

Осталось до избушки метров двести. Собаки заволновались, забегали и как рванут в сторону, и сразу залаяли взахлеб. Из-за деревьев черная громада нарисовалась. Лось! Я выхватил у Витьки пятизарядку и давай палить. А он дослал в накопитель патроны с картечью. Тот, единственный, пулевой, оставшийся от стрельбы по веткам, вновь оказался последним. Ясно, что такую махину, как лось, картечью враз не свалишь. Рванул зверь в лес. Собаки за ним. Минут пять прошло, слышим – залаяли. И на одном месте. «Все, – говорю, – поставили!» Бросили мы на снег рюкзаки и прямиком на лай. Прибежали. Собаки крутят на месте лося, а он заметно на переднюю ногу припадает – значит, ранен.

Подкрался я шагов на пятнадцать и выстрелил зверю в шею. Лось упал, но еще не замертво – может любую из разъяренных собак ударить ногой, а это смертельно. Снова пришлось стрелять зверю между ушей. На том и закончилось все.

Когда стали разделывать лося, то заметили, что картечь от первых моих выстрелов, прошила ему лопатку во многих местах. Обречен был зверь.

Из Витьки помощник почти никакой. Так, где одну ногу подержит, где другую. А я был в штормовке – я всегда, если не шибко холодно, надеваю свитер, а на него штормовку, так легче ходить. Работая внаклонку, волей-неволей обнажаешь поясницу. А я вспотел, когда бежали на лай, и ветерок стылый потянул в ночь. Чувствую – спину леденит, а останавли-ваться некогда: задубеет туша на морозе – тогда ее ничем не возьмешь. Костер хотя и горел, но толку от него не много: так – светил мало-мальски и то ладно.

Часа три я возился с лосем – до полноты ночи. Огонь трепетал в костре. Собаки рядом вертелись. Отмахну пласт брюшины, кину – они хватают. Разложили мы куски мяса по снегу, присыпали сверху и пошли в избушку. Дрова рядом, заготовлены еще в прошлую осень. Сухие, отменные. Давай мы печку топить. А избушка настыла без хозяина, много нужно тепла, чтобы ее прогреть. Но, худо-бедно, переночевали.

Утром давай мясо на Санькину сайбу таскать: вертолет за нами прилетит – заберем.

А таскали как: положишь в рюкзак кусок килограммов на тридцать и пошел. Тут я и добавил еще к ночной простуде холодных процедур: мясо за ночь замерзло и стылым камнем спину утюжило.

Перенесли все мясо и решили возвращаться в свою базовую избушку. Глядь, а молодой кобель обожрался и идти не может, раздуло его пузырем. Маялись, маялись с ним, я и говорю Витьке: «Пошли, оклемается – прибежит. Лыжня накатана, не заплутает…»

Ушли, а на другой день я все же решил сбегать за Аявриком. Мяса, думаю, там на ногах и голове много осталось, пока не сожрет все – не придет. По накатанной лыжне двадцать пять километров для таежника не расстояние. Прибежал туда – лежит. Стал звать с собой – ни в какую. Валяется на снегу и все тут. Задело меня. Привязал его на веревку и палкой… – бесполезно. А я весь мокрый. Мне надо бы костер разжечь и остыть у костра, а я давай растапливать печку в промерзшей избушке, чтобы чаю вскипятить, и добавил холодного душа спине. Напился чаю и кое-как на веревке, довел пса до своего зимовья. Двигался медленно и еще подпростыл.

К вечеру я занедужил. Спину стало разламывать, ни согнуться, ни разогнуться. Понял – дело серьезное, а у нас питание к рации село. Что делать? Решаю, пока еще совсем не скрутило, сходить в верховья Демьянки, на участок Василия Пакуса. Охотник серьезный. У него могла быть исправная рация. Я приблизительно знал, где находится его основная избушка, и указывал Виктору направление, а сам, по готовой лыжне, двигался сзади. Шел, как заводной, стиснув зубы. В глазах то затемнение, то огонь. Собаки нет-нет да и взлаивали где-то, но не до них было.

К полдню миновали долгий лесной отъем, огибающий истоки Верхней Демьянки, и вышли к самой его оконечности. Там, у мыса, увидели избушку. Подъехали. В порог воткнут топор – значит, Василий закончил промысел и ушел. Рация и у него оказалась неисправной.

Назад я плелся сам не свой. Даже не смотрел по сторонам. Перед глазами только Витькина спина да лыжня. Кое-как добрались до своей избушки. Натопили печку пожарче, и я стал спину греть. Ощущение такое будто кожа на пояснице от жара коробится, а боль внутри все шевелится, стреляет в разные стороны, хотя и не так остро, как на холоде. Витька кричит: «Михалыч, паленым пахнет, спечешься!» А я терплю. Зато ночью было несколько спокойнее. Днем – снова приступы боли. Иной раз корежило так, что губы прикусывал, чтобы не взвыть.

В таких муках прошло дня четыре. Время перекрыло условленное число залета «вертушки». О выходе на Васюган в таком состоянии нечего было и думать: идти больным за сотни верст – значит, идти на верную гибель. А у нас закончились сухари. Хотя и говорят: мясо есть – с голоду не умрешь, но после нескольких дней питания одним мясом наступает такой на него отврат, что силой пихай в рот – не запихаешь.

Понимая, что рано или поздно нас все равно хватятся и пришлют вертолет, говорю Витьке: «Сходи на Демьянку, где мы были, там возьмешь в сайбе у Василия сухарей и назад. Будем ждать помощи – сколько сможем. Про нас знают многие, в том числе и директор госпромхоза. На погибель не бросят…» Витька поежился, поежился и закрутил головой: «Не, Михалыч, не пойду я один – рискованно: вдруг снег выпадет? Заблужусь. Да и тебя в таком состоянии бросать нельзя…» Был в его словах здравый смысл, но и без хлеба, на одном мясе тягостно. Сколько еще придется жить в зимовье – неизвестно.

И снова мы двинулись к Верхней Демьянке вдвоем. Снова, и намного сильнее, захомутала меня болезнь. Еле на ногах держался. Мысли одни: не упасть, дойти. Тело тяжелело до неподъемности, по нему боль роилась. Но был еще какой-то резерв моих возможностей – дошел. Взяли мы сухарей, сколько положено брать из чужих припасов в экстренных случаях, и назад.

Еще несколько дней прошло в томительном ожидании, в болезни. Я слабел и слабел. В груди стало покалывать, мысли нехорошие появились. По натуре, я оптимист, никогда не сгибался под любыми обстоятельствами, а тут нет-нет да и о худшем стал подумывать: «Что там внутри у меня завязалось – неизвестно? Хватит ли сил организму бороться с болезнью? Успеет ли прибыть вовремя помощь?»

В таком угнетенном состоянии подкатил конец года. Нашли мы с Витькой последний брикет киселя в наших запасах, заварили его и встретили Новый год. Даже песни попели. И, вроде, легче мне стало: боль будто притаилась, слушая наши разговоры, воспоминания о прошлых застольях на Новый год, наши веселые песни…

И погода устоялась чудная! Мягкий снежок закрыл все застаревшие следы, все темные пятна, повис хлопьями на лапах хвои и на ветках. Ну чем не новогодние гирлянды! Мороз неощутимый. Тихо, сонно. Первобытно…

Еще дня через три Витька занес последний кусок мяса – есть больше нечего, кроме небольшого запаса сухарей. А в сайбе, подле избушки Саньки Михневича, чуть ли не туша нашей лосятины. Снова надо становиться на лыжи и идти на Горелую.

Через прошивающую боль, непреодолимую муку дотащился до избушки, а там заколо-тилось сердце, как никогда. Даже в захлебе самого тяжелого бега не било оно в ребра упругим мячиком. И слабость растеклась по телу, ноги задрожали. А та, давняя боль в спине, и вовсе записала по пояснице вензеля каленым железом.

Витька заволновался, забегал, закрутился. «Все, – пересиливая боль, как можно спокойнее, прервал я его суетню. – Давай, прогревай избушку – будем здесь ночевать». Сказал, а сам кое-как добрался до нар и прилег.

Где-то, через полчаса, час, уловил какой-то рокот. Вначале подумал – грезится. Приоткрыл веки, послушал – нет, гул реальный и все сильнее и сильнее становится. Крикнул Витьку, а вместо него в дверях другой Витька появился – Червяковский. В миг пронеслась какая-то сторонняя мысль – спасены! Ну, разговоры: как да что, да откуда.

Оказывается, он приехал в нашу базовую избушку на снегоходе от самого Васисса, по болоту, с напарником. Никого нет, а печка еще теплая. По лыжне они и отыскали нас.

Положили меня на нарты, зацепили их за снегоход и назад тихим ходом. Только выбрались на болото – снова гул. Вертолет! А день хмурый, куржаком все позасыпало. Сверху весь лес в таком случае, как одно заснеженное поле. Но пилот уже знал мою точку, Вышел прямо на нее. В салоне: директор госпромхоза – Смирнов Владимир Александрович и медсестра. Она сразу вкатила мне два укола и на носилки.

Поднялся вертолет и в Тару. Там уже ждала нас скорая помощь. Меня в больницу, а я во всем таежном, закопченный, в старой одежде, в чирках. Волнения – никакого. Да и боль поутихла после уколов. А за Витькой уже брат Вовка приехал на машине, ждал нас. Витька со мной до самой приемной дошел. «Пока я то – се, – наказываю ему, – сдай пушнину в госпромхоз и забери в город собак…»

Рассказал я врачу все по порядку и про понос после оленьего мяса не утаил. Смотрю – еще один доктор явился. Поговорили они и вышли, зашептались, а дверь оставили приоткрытой. Мне все слышно. «Надо его в инфекционное отделение, – говорит один из врачей. – Видимо, у него брюшной тиф…» Заиграло во мне несогласие. «Э, – думаю, – не вылечат они тут меня, а угробят». И тихонько шасть из больницы. На машину к Вовке и на автовокзал. Купили мне билет, и я решил позвонить Смирнову. «Ты где? – спрашивает он. – Тебя уже милиция разыскивает…» Рассказал, что да как, и в город. А там уже секретарша растрезвонила всем, что меня везут замерзшего.

Дома посоветовался с женой – она – врач, и в больницу, сдавать анализы.

Вечером звонок. Открываю – стоят мои охотники, и глаза у всех округлились. Оказывается, они, поверив слухам, решили выразить моей жене соболезнование. Сашка Болотский даже предлагал венок купить и с ним заявиться. Да решили вначале узнать, когда похороны…

Стоят, растерялись. Я им: «Чего стали? Проходите…» Они и рассказали про свой конфуз. Радость, разговоры. Ну, а после выпили за общее здравие.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.