Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Материалы

Зазимок

Рейтинг:   / 2
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Изба на горе

В. Д. Федорову

Это было, было, было
Так давно, чуть помню сам —
В год, когда еще рябина
Густо рдела по лесам.
В сограх, в травах, буйно росших,
Пели звонкие ключи.
Без помехи в белых рощах
Жировали косачи.
И у каждой у излуки
Рябь речную, как хлыстом,
От избытка жизни
щуки
Били радужным хвостом.
Так, от рощи и до лога,
От опушки до села
Шла и шла моя дорога
И к деревне привела.
Деревенька небольшая,
Да со всех сторон видна.
Небольшая речка Яя,
Да какая глубина!
Зачерпнул водицы горстью,
Смыл испарину со лба.
Показалось: кличет в гости
На крутом яру изба.
Что там ждет, добро иль худо?
Повернуть или зайти?
Верю я: любое чудо
Может здесь произойти.
Вдруг на взгорке,
как когда-то,
В давнем платье,
налегке,
Граева возникнет Ната,
Царственно пойдет к реке.
Иль окликнет из распадка,
Где малиновы кусты,
Глаша, статная солдатка
Небывалой красоты.
Только вижу: сед, измаян,
На крылечко без резьбы
Шумно вышел сам хозяин
Этой сказочной избы.
Подойти б, сказаться просто,
Рядом сесть к плечу плечом.
Что ж скажу я, вот вопрос-то,
И поведаю — о чем?
О дороге, людях, лете
Разверну картину, гость?
Так ведь знает все на свете,
Так ведь видит все насквозь...
И ушел я от ограды,
От избы,
неся, как весть,
В сердце тихую отраду —
Что она под солнцем есть.
Будет путь большой иль краткий,
Тяжкой, легкой ли ходьба,
Оглянусь с тропы негладкой
Пусть останется загадкой
Эта русская изба.

1973. 1980


Поле

 1
Родное поле видеть мне дано,
Прохладное, в рассветной росной дрожи.
Есть попросторней — но мое одно.
Есть потучней — но мне мое дороже.
Оно не блещет редкой красотой.
Пусть!
Разным взморьям, что подобны раю,
Как женщине красивой, но пустой,
Я никогда души не доверяю.
Над полем воздух терпок и упруг.
Не слышен даже крик перепелиный.
Комбайн здесь скоро поплывет, как струг,
Расколет тишину по-над долиной.
Родное поле! Погляжу вокруг —
Какою веет широтой былинной!
Какою веет широтой былинной!
Густые волны — с севера на юг.
Но вот откуда горечью полынной,
Заставя вздрогнуть, потянуло вдруг?
Откуда? Нет полыни по соседству,
Хлеб предо мною рясный и резной.
Издалека, наверное, из детства,
Украденного подлою войной.
Я говорил про были те и боли,
И все же повториться не грешно —
Желаю людям не познать той доли,
Чужим, своим ли близким — все равно.
Да пусть меня простит родное поле:
Как блудный сын, я не был здесь давно.
Как блудный сын, я не был здесь давно.
Успею, мол. А время поспешает.
Все нахожу причины — то одно,
А то другое, вроде бы, мешает.
Кавказ манит, Карпатский ли отрог...
Ведь кто-то же сказал, обдумав строго —
От мест родных уводит сто дорог,
К родным местам — всегда одна дорога.
Но отовсюду край я видел свой,
Себя — в ложбине с буйною малиной.
И где-то высоко над головой
Строй   журавлей — пунктирный,   остроклинный.
Да, я с тропинки этой полевой
Давно не слушал клекот журавлиный.
Давно не слушал клекот журавлиный
И в небо зря смотрю из-под руки.
Быть может, у земли их окрик длинный
Забили тепловозные гудки?
Иль гнезда, свои тихие жилища,
Они теперь перенесли туда,
Где мир поглуше да вода почище,
Обильней журавлиная еда?
Как им сказать, какое словно выдать,
Чтоб поняли они до одного,
Что люди не желают их обидеть,
Что сердцем не черствы...
Вот оттого
Над полем журавлиный клин увидеть
Мне хочется теперь сильней всего.
Мне хочется теперь сильней всего.
Дождавшись срока, не жалея пота,
Убрать до колоска до одного —
Почетнейшая испокон работа.
Чтоб в битве за бесценное добро,
Напоминая годы огневые,
Как «от Советского Информбюро...»
В страду звучали сводки полевые.
Чтоб неотрывно, по ночам и днем,
Бессонный штаб следил за обмолотом.
Чтобы машины с тяжким тем зерном
Пылили по полям, по всем широтам.
...Хлеб колосится. Думайте о нем,
Не отдаваясь мелочным заботам.
Не отдаваясь мелочным заботам,
Родное поле мы беречь должны.
И за глухим не прятаться заплотом,
Забыв, откуда на столе блины.
Конечно, бестревожней, скажем прямо, —
Лежать, раскрыв дешевый детектив.
Иль спорить днями, почему «Динамо»
Играет лучше, чем «Локомотив».
А тучи подступают неуклонно,
Как...
К черту краски все! Не до того!
Смахнуть бы эти тучи с небосклона,
Отвесть беду от поля моего.
Чтоб не взялось огнем от стрел каленых,
Чтоб градом не повыбило его.
Чтоб градом не повыбило его,
Я, если мог, прикрыл бы осторожно,
Добрался бы до бога самого, —
При современной технике не сложно.
Взревел бы: — Слушай! Хлеб губить нельзя.
Пусть грешен я, но ты грешнее втрое...
И имя бога б помянул — не льстя,
А как в сердцах случается порою.
Но легче ли от выдумки смешной...
Сливаясь где-то с темным небосводом,
Волнуются хлеба передо мной,
Чуть тронутые золотым налетом.
Не выжгло их, на счастье, в долгий зной,
Не затянуло сорняком осотом.
8
Не затянуло сорняком осотом —
Чисты вокруг ложбинки и мысы.
Рожь кланяется с важным разворотом,
Топыря густо колкие усы.
Отрадное, ухоженное поле!
В его прибое глохнет шум шагов.
Так вешняя река, почуяв волю,
Кипит, ярится, прет из берегов.
Не оторвать восторженного взгляда
От буйства, от бескрайности такой.
День разгулялся. Ветерок. Прохлада.
Недалеко река, подать рукой.
Но песню мне слагать о поле надо,
О поле, не прохладе над рекой.
О поле, не прохладе над рекой
Слагаю песню — нет завидней доли.
Вот только получилась бы такой —
Прекрасной и простой, как это поле.
Чтоб приняли ту песню как свою,
В застолье шумном, в шумном ли вагоне.
Чтобы ее в моем родном краю
Запели все вечерние гармони.
Гармони уведут ее
во тьму,
В приречные туманы пеленая.
Теплее станет сердцу моему:
Ведь им она — своя, а мне — родная.
Без песни жизнь — не в жизнь. И потому
Пою, слова заветные роняя.
10
Пою, слова заветные роняя.
Не прячу песню кралей в терему,
В который только я лазейку знаю,
А больше-нету хода никому.
Опустошу и снова пополняю
Метафор да эпитетов суму.
Подтачиваю слово, подгоняю,
То вытяну строку, а то — ужму.
Идут слова, моей послушны воле,
И радует сей труд, как никакой.
Мне важно петь о том, как рос не в холе,
О красоте и доброте людской.
А вот сегодня я пою о поле,
Не лгу, не лгу ни словом, ни строкой.
 11
Не лгу, не лгу ни словом, ни строкой,
Поскольку сам, как людям, верю слову.
Лгать — в пашню нерадивою рукой
Бросать весной не зерна, а полову.
Я сызмальства запомнил свойство слов:
Коль искренни — их мощь неодолима.
Вот почему, как некий рыболов,
Поймав ерша, не говорю — налима.
Степная ширь все чище, все ясней,
Прозрачней, чем стеклянный полдень мая.
И марево слегка дрожит над ней...
Любуюсь жизни праздником. И знаю —
Не станет поле русское темней,
Когда угаснет песнь моя земная.
12
Когда угаснет песнь моя земная...
Нет! Не о том задуматься пора —
Мне б слово-семя в души зароняя,
Взрастить побольше стебельков добра.
Да выжили б они, когда обнимет
Зима буранной завертью крутой.
И дали бы такой же тучный вымет,
Как рожь на этой ниве золотой.
Лежу во ржи, легко раскинув руки.
Холмы, темнея шерстью травяной,
Приняв на спины облачные вьюки,
Обходят ниву, тянут стороной.
Мне хорошо.
Глуша земные звуки,
Пусть поле золотится надо мной.
13
Пусть поле золотится надо мной.
Ему — простой венок моей поэмы.
Я не боюсь, что критик записной
Вновь упрекнет меня за узость темы.
Не стану хныкать, проклинать житье,
Вот-де опять досталось на орехи.
Ведь так от века — каждому свое:
Кому пахать, кому искать огрехи.
И все ж, друзья, давайте жить светло.
Друг другу бед, обид не причиняя.
И делать все, чтоб рассыпалось зло.
Не омрачалась дружбы даль сквозная.
Чтоб поле наше русское цвело,
Тяжелые колосья наклоняя.
 14
Тяжелые колосья наклоняя,
Уже держать себя не в силах рожь.
Ты слышишь, ветер? По свету гоняя,
Крутись где хочешь, поле — не тревожь.
Эй, кто там скачет? Выбирай дорогу!
Ты слышишь, всадник? Или ты ослеп?
По жемчугу скачи — смолчу, ей-богу,
По золоту — смолчу. Но это — хлеб!
С ним никакая не страшна остуда,
Задорней свадьбы, праздничней вино.
Синей, ясней небесная полуда,
Приветливее каждое окно.
Безмерно буду счастлив я, покуда
Родное поле видеть мне дано.
15
Родное поле видеть мне дано.
Какою веет широтой былинной!
Как блудный сын, я не был здесь давно,
Давно не слушал клекот журавлиный.
Мне хочется теперь сильней всего,
Не отдаваясь мелочным заботам,—
Чтоб градом не повыбило его,
Не затянуло сорняком-осотом.
О поле, не прохладе над рекой
Пою, слова заветные роняя.
Не лгу, не лгу ни словом, ни строкой.
Когда угаснет песнь моя земная,
Пусть поле золотится надо мной,
Тяжелые колосья наклоняя.

1972—1981 гг.


Осенью

Богата согра в эту осень.
Глядят опята из-за пней.
На днях, наверное, под озимь
Распахан клин земли за ней.
Лес оглушен сорочьей ссорой.
И кажется — над краем всем
До опьяненья пахнет согрой,
Не пахнет пахотой совсем.
Отсюда я дровишек связки
Таскал домой, в ушибах весь.
Мои бывальщины и сказки
Отсюда вышли. Жили здесь.
На выворотне в комьях глины
Сижу, земли печальный сын.
Полно рябины, тьма калины
Среди берез, промеж осин.
И я себя при этой свите
Казню, как сроду не казнил:
Ну что ж ты, Витя,
Что ж ты, Витя,
Притих и голову склонил?
Ведь крепок был под всякой ношей.
Хоть изредка, но ладно пел.
Так неужели, мой хороший,
Извел себя? Когда успел?
Пусть хвори взяли на заметку,
Но ты сдаваться не спеши.
И не горюй, что пелось редко,
Зато— ни слова без души...
Все гуще, все дробней в низине
Накрапы нудного дождя.
Пора и к дому. А в корзине —
Одна волнушка, два груздя.
Бреду под тучею-навесом
Промокшей пахотой и мглой.
И все слабее тянет лесом,
Все явственней — сырой землей.

1983