Материалы

Виктор Арнаутов. Парадоксы совпадений или мир тесен

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Эссе

Автор: Арнаутов Виктор Степанович

Просмотров: 701

2021 год, Выпуск № 3

Меня давно уже мучает, не дает покоя... сослагательное наклонение. Что было бы, если бы не Господин Великий Случай? Как из хаоса и случайностей получается некая системная упорядоченность? Случайная закономерность или закономерная случайность? А ведь вся наша жизнь, да и практически всего сущего, подчинена этому.

С давних пор, с детства или ранней юности, меня волновал вопрос: ну как это два разных человека, мужчина и женщина, вдруг становятся мужем и женой? Как возникает между ними любовь и взаимосимпатии? Как они находят друг друга? Вдруг, ни с того и ни с сего? Или все же...

Кто-то жил рядом, не обращая особого (или даже никакого) внимания, и вот на тебе: слюбились, стали мужем и женой. А от этой любви родились дети, да не просто абстрактные человечки, а конкретные: скажем, Витя, Вова, Таня, Рая... А если бы не встретились их родители, а нашли бы себе иную пару? Где бы были эти конкретные Витя, Вова, Таня и Рая? Ведь их бы вообще на свете не было, а жили бы совершенно другие люди!

И так ведь – со всем человечеством! Не сойдись на перепутье двое – и уже не было бы от них конкретных потомков. А у их потомков, допустим, того же Вити, не было бы детей Ярославы и Насти, внуков Николки и Алены, а могли бы быть абсолютно другие дети и внуки, как и у Вовы не было бы Алеши и Лены, а от Лены – внуков Маши и Насти, от Алеши – Сонечки и Степашки...

Что и говорить – мир тесен!

И так ли уж все происходит спонтанно или Кто-то все же руководит этой упорядоченностью?

На нашей грешной планете в данное время проживает более семи миллиардов человек, совершенно разных индивидов. А ведь не будь этого самого Господина Великого Случая, все эти семь миллиардов конкретных людей могли бы быть абсолютно иными! И все у них могло бы быть совершенно иным...

И я осознаю, что вполне могло случиться так, что меня вообще бы не существовало. А если бы и существовал, то жизнь моя могла бы уже давно и неоднократно прерваться... Кто-то же меня хранит уже 70 лет! Кто-то ведет по жизни! И сколько еще длиться такому моему случайному (или все же закономерному) бытию?

Парадоксы, парадоксы...

Как там у нашего классика Александра Сергеевича: «И гений, парадоксов друг»?

Вот и попробую я изобразить здесь несколько таких гениальных парадоксальных или закономерных случайностей.

 Начну с родителей – мамы Евдокии и отца Степана.

Мама родилась в 1932 году в семье раскулаченных. Еще в 1930-м семью сослали из нынешней Новосибирской области в Нарымский край, под опеку Пудинской спецкомендатуры. Места эти были глухими, практически незаселенными, отрезанными бездорожьем и непроходимыми просторами Васюганских болот. На территории Пудинской спецкомендатуры, размером в четверть всего Кузбасса, как черт репу насеял, было разбросано с десяток стойбищ полуоседлых охотников-аборигенов или беженцев-староверов.

Сюда-то и решила советская власть первоначально сослать на выживание неугодных ей трудяг-крестьян. Помимо Пудинской, в печально известный Нарымский округ входило еще с пяток спецкомендатур.

Лет шесть назад в составе кузбасской делегации писателей и бывших сотрудников милиции мне довелось побывать в Томске на Дне памяти жертв политических репрессий. В центре города есть мемориальный комплекс: ухоженный сквер и музей «Следственная тюрьма НКВД». От тюрьмы впечатление жуткое! В одном из залов этого музея, прямо на полу, изображена карта Пудинской спецкомендатуры. Я сфотографировал ее, а дома подсчитал, сколько на ней было населенных пунктов, образованных «на голой кочке» ссыльными. Оказалось, 63! Теперь из них осталось лишь семь, в том числе Пудино, Калининский, Останино, Лушниково. А тогда Пудинская спецкомендатура насчитывала порядка десяти тысяч сосланных правлишенцев, сначала из ближайших регионов Сибири, а потом уже и со всего СССР. Случай? Еще какой!

Только в одном моем родном Красном Яру (находился в двенадцати километрах от Пудина) в середине 50-х годов было примерно 50 дворов ссыльных. И в них проживали люди аж десяти национальностей: русские, украинцы, белорусы, молдаване, болгары, поляки, евреи, греки, латыши, литовцы.

Как я отметил прежде, мама наша родилась уже в ссылке, в четырех километрах от райцентра (и комендатуры) Пудино. Родилась двойней. Вскоре ее мать (а моя бабушка Степанида) умерла от цинги. И ее отец (а мой дед Абакум) решился отдать одну из малолетних девочек (Дусю) хорошим бездетным знакомым Ивановым – Якову Андреевичу и Анастасии Ивановне, тоже сосланным из их же местности. Так и прижилась наша мама в этой приемной семье в Красном Яре, изредка видясь со старшим братом Сашей и сестрой-близняшкой Валей, жившими в Калининске.

Мой отец (и будущий мамин муж) Степан родился в 1927 году в семье обрусевших болгар далеко от Сибири – в теплой и солнечной Бессарабии, в селе Владичень Измаильской области. Через неширокий лиман, напротив, располагался городок Болград, где в двухэтажном кирпичном доме жил чиновник городской управы Павел Манолов. Тогда эта часть Бессарабии относилась к Румынии. Похоже, Степан никогда и не задумывался над тем, что где-то в холодной Сибири уже создан «рай» для ссыльных – Нарымский. Да и его родители – отставной военный Федор Афанасьевич и учительница гимназии Прасковья Павловна, урожденная Манолова, – даже представить не могли, как круто изменится вскоре их жизнь...

В 1940 году (по пакту Молотова – Риббентропа) Бессарабия вернулась в состав СССР и административно относилась уже к Одесской области Украины. Отца Степана, Федора Афанасьевича, накануне большой войны, 12 июня 1941 года, арестовали, припомнив ему службу у Деникина (а он был потом и в рядах армии Тухачевского, попал в польский плен), регулярные военные сборы офицеров-резервистов у румын и принадлежность к либеральной партии. Короче, весь набор антисоветчика. И тут же скорым судом осудили по статье 58.4. А далее – сталинские лагеря на Северном Урале, в Ивдельлаге – рядом с гиблым мистическим местом, которое позднее получило название перевал Дятлова... И ладно бы он был наказан – будто даже «по заслугам»; а как же: воевал против красных, потом был «мироедом», имея во Владичени на берегу лимана два гектара виноградников и собственный саманный дом. Однако советской власти покарать одного Федора показалось маловато. А жена-то его кто? Интеллигентка, бывшая учительница физики и математики в гимназии? А муж да жена – одна сатана! Значит, и ее – пусть не в лагерь, так на бессрочное поселение в Сибирь! Куда ж еще?

Суд Одесской опертройки состоялся уже 13 июня 1941 года. И Прасковья Павловна вместе с двумя сыновьями – шестнадцатилетним Анатолием и четырнадцатилетним Степаном – с клеймом социально

опасных элементов, лишенные гражданских прав, отправились на спецпоселение, безвыездно в Нарымский край. На сборы, с минимумом одежды и утвари, им отвели всего несколько часов. И никаких апелляций с обжалованиями.

К голодной зиме военного 1941 года оказались они в Красном Яру – заболотной деревушке Пудинской спецкомендатуры Нарымского округа. На зиму приютила их в бане по-черному семья Ивановых с приемной дочерью Дусей. Так и пересеклись пути Евдокии и Степана. Но это было только еще начало... Между ними возрастная разница в пять лет. А поди ж ты – со временем слюбились, дело дошло до свадьбы. И в 19 лет у мамы появился первенец, то есть я. А следом еще трое, едва ли не погодками. Так что в 24 года у мамы было нас уже четверо! Как она потом шутила: родила четверых за одну пятилетку!

И понеслись цепи случайностей, сначала общие для всех четверых, а потом уже у каждого и по отдельности.

 Гражданского союза-брака между мамой и отцом (а таковым и было их сожительство, пока не родилась младшая Рая и они не зарегистрировались официально) могло и вообще не быть.

Дело в том, что мама наша еще в подростковом возрасте несколько раз чуть не погибла. Кажется, году в 1947-м их группой из пяти человек обязали сопровождать (гнать) гурт скотины до самого Томска. А это – по бездорожью – километров восемьсот, не меньше. Попутно – еще и пасти этих коров, телят, овец, чтобы был привес на сдаче. Не имея хорошей обуви и одежды, ночуя где придется, мама простудилась и практически обезножела, не могла уже идти самостоятельно. Вот ее и оставили поправить здоровье на попечении добрых людей в одной из попутных деревушек. Оклемалась с Божьей помощью. И, кстати, уже там, в той деревушке, ей предлагали остаться жить и работать, подыскав и жениха.

Однако мамой будто кто руководил. Она решилась пойти вдогонку за своими. Одна, по бездорожью, без спичек и нормальной еды. Ведь могла же и вообще остаться навеки где-нибудь в урмане, заболев повторно...

Был, был и у нее свой ангел-хранитель. Не дал сгинуть. Почти три месяца длилась эта борьба за выживание. Догнала своих уже едва ли не в Томске.

А из Томска ее дядя Кеша (младший брат родного отца), учившийся в то время в партшколе, отправил поездом в Новосибирск, к брату Александру. И могла ведь она и в Новосибирске остаться, получить паспорт, прописаться, устроиться на работу. Выйти замуж за кого угодно...

Могла мама расстаться с жизнью и на обратном пути, когда ранней весной возвращалась домой в Красный Яр, сбилась с пути в заснеженном болоте и осталась на ночь без крова и огня... Очень даже могла. И не было бы тогда никакого семейного союза со Степаном. И все мы четверо просто-напросто и на свет бы не появились. И никто бы о нас не знал, как и мы друг друга...

 А случайность ли, что отец наш, пойдя на Пасху с напарником в лес заготавливать дрова, попал под рухнувшую березу? Напарник остался живым, а отца через два дня, на 1 мая 1965 года, не стало...

Я часто думаю о том, что, останься отец в живых, и у всех нас могла сложиться совершенно иная судьба. Ну, к примеру, могла наша семья уже через год-другой уехать в Молдавию (бывшую Бессарабию), куда отец намеревался вернуться. Как это сделал его старший брат Анатолий, переехав с семьей (матерью Прасковьей, женой Натальей и тремя детьми) из ссыльного Пудина еще в 1961 году.

Увы и ах... А может, все и к лучшему...

 А мама наша до сих пор жива, отметив в марте 2020 года свое 88-летие. И живет на своей малой родине: помотавшись по Сибири (Куйтун, Томск, Новокузнецк, Красноярск, Кемерово), вернулась в свой первородный Калининский...

 Еще парадокс и цепь случайностей. С братом моим младшим Володей.

Будучи моложе меня на полтора года и окончив Пудинскую среднюю школу двумя годами позднее, не без моей рекомендации поступил он на режиссерское отделение того же института, где и я учился, – Кемеровского института культуры. Так что еще на полгода (осенью-зимой 1970/1971) была у нас с ним почти одна и та же путь-дорожка. Правда, учились мы на разных факультетах, но жили в одной комнате студенческого общежития.

А далее – парадоксы судьбы. По крайней мере, для него.

Была в то время в институтах, подобных нашему, на творческих специальностях не очень добрая практика: набирать студентов с запасом. То есть для последующей «выбраковки» не справившихся, по мнению преподавателей, с учебной программой. Вот и попал мой брат к такому руководителю курса по специальности, который не усмотрел в нем задатков будущего режиссера самодеятельного театра. (А вообще к концу учебного года этот «педагог» освободился от половины их группы, оставив на курсе всего 17 человек из 35.) Только один семестр и проучился Володя в этом институте...

Зато был потом и автодорожный техникум, и строительный институт в Томске, и работа на руководящих должностях дорожно-строительных организаций в Иркутской области и Красноярском крае...

А после отчисления из Кемеровского института культуры вернулся Володя домой, к маме. Засел за руль колесного трактора «Беларусь» (благо школа вместе с аттестатом зрелости выдавала и удостоверение «тракториста-машиниста широкого профиля») и проработал в совхозе «Пудинский» до весеннего призыва в армию.

А вот тут-то и поджидал его поразительный, парадоксальный случай!

Призвали Володю на службу в ряды СА из мест ссылки нашего отца, Пудино, да в десантные войска. И куда бы вы думали? В тот самый городок Болград – откуда были высланы наша бабушка Прасковья Павловна с сыновьями Анатолием и Степаном!

И смотрел наш Володя едва ли не из окон казармы и КПП своей части (воздушно-десантного полка Свирской дивизии) на двухэтажный кирпичный дом своего прадеда – Павла Манолова. А через лиман, во Владичени, все еще стоял дом деда Федора, сгинувшего в 1942 году в Ивдельлаге и реабилитированного впоследствии за отсутствием состава преступления.

И жил еще во Владичени младший брат деда Федора – чичо Ваня со своей женой Дорой и сыном Михаилом.

И ходил Володя по тем же самым улочкам Болграда, как некогда хаживали наши прадед, дед с бабушкой, наш отец со своим братом... И любовался в умилении на ту самую церковь, в которой венчались в 1923 году Федор Афанасьевич Арнаутов и Прасковья Павловна Манолова. И бегал в самоволку на богатейший болградский рынок («Привоз», как и в Одессе), покупая там дешевые жерделы, жареные семечки или пропуская втихушку стаканчик самодельного терпкого вина каберне... 

А бывая во Владичени у гостеприимного чичо Вани, дегустировал его вино с фамильными секретами, хранящееся в восьми 350-литровых дубовых бочках... Случалось, ездил он в увольнения и к дяде Анатолию, что жил в своем уже доме в городке Вулканешты в восемнадцати километрах от Болграда.

Такие вот изгибы судьбы, совпадения и перекрестья.

И это лишь одно из многочисленных доказательств, что мир тесен.

 Теперь о себе любимом...

Опустим цепь случайностей из детства и школьных лет, когда мог (да не случилось) и утонуть неоднократно, и разбиться при падении с кедра, и быть застреленным из отцовского ружья...

Хотя на ружье, пожалуй, коротко остановлюсь. 

А было так. Отец очень любил охотиться, благо дичи в то время в наших местах водилось предостаточно. Обычно он охотился с тозовкой – мелкокалиберной винтовкой. А тут откуда-то у него появилось гладкоствольное ружье. Однажды он пришел с охоты и забыл его разрядить. А собираясь в очередной раз поохотиться, занес это ружье в избу почистить ствол. Мне было уже лет шесть, я сидел за столом на лавке, у окошка. И отец решил прицелиться на свет окна, взведя курок ружья. Так случайно я и попал в прицел. Еще секунда – и точно не остался бы в живых. Но, видать, и впрямь есть у меня ангел-хранитель! Он-то и отвел ствол ружья в сторону, на 90 градусов. Раздался оглушающий выстрел – в стену. Посыпалась штукатурка из вывороченной зарядом дыры размером в кулак... Как же перепугались все мы, находящиеся в то время в избе! И сколько было потом брани в адрес отца со стороны мамы и бабушки! Да он и сам, наверное, переживал больше всех.

 Еще о ружье. В пору детства было у меня два дружка. У одного из них оказалась тозовка старшего брата-геолога, нелепо погибшего в экспедиции. Пошли эти мои дружки зимой на охоту. И уж не знаю как, но дошло там у них до того, что младший согласился встать под выстрел. Не в него самого, а в шапку, что была на его голове. А у старшего, хозяина винтовки, хватило ума и смелости выстрелить. В шапку-то он попал, да только пуля царапнула и кожу на голове «мишени». Случайность? Повезло обоим, что младший не погиб? Может, и так... Да только стрелявший лет через восемь сам себе приговор привел в исполнение: повесился. А «мишень» живет до сих пор, хотя тоже имел много возможностей покинуть этот мир...

Помню еще и такое, когда мне было всего лет пять-шесть. В самом конце лета или начале осени. Был сильный урожай шишек на кедрах. Вот отец и взял меня с собой за шишками. И недалеко совсем. Переплыли мы на обласке речку Чузик. Метрах в двухстах от берега стояла кедра (это дерево у нас называли исключительно в женском роде), усыпанная крупными, созревшими уже шишками. Я шел за отцом, продираясь по зарослям колючих кустарников и крапивы. Мало того, появилось полчище комаров. Они нещадно кусали меня, и я хныкал. Тогда отец, перед тем как лезть на дерево, посадил меня в мешок, который мы взяли под шишки, наглухо завязал его сверху и поставил под кедру.

Уже потом он рассказывал мне, что сначала сбивал шишки с нижних сучьев, а потом взобрался на самую верхушку, где плоды всегда бывают самыми крупными. Кедр, как известно, дерево хрупкое. Вот и обломилась верхушка под тяжестью отца. И того лишь чудо спасло: мог упасть и разбиться насмерть... И что бы тогда сталось со мною, сидевшим в завязанном мешке?

 Или вот еще случай. Тоже с отцом.

Когда мне исполнилось десять лет, родители переехали из Красного Яра поближе к Пудину, в Калининский. А бабушка все не хотела расставаться со своим обжитым местом и домом. И мы, ребятня, обычно все лето проводили у нее. Отец и особенно мама частенько наведывались в Красный Яр. Однажды в конце лета отец посетил Красный Яр по делам работы: он тогда был бригадиром в Калининском отделении совхоза «Пудинский», куда входили и фермы с полями Красного Яра. Да припозднился.

Туда он приехал на своем велосипеде, у которого я, пока отец находился в избе бабушки, умудрился сломать раму. Ехать на нем обратно, естественно, отец не мог. До Калининска от Красного Яра было восемь километров. Пешком идти далековато. Вот он и договорился с трактористами, работавшими в Красном Яру на силосовании, что после смены они возьмут его к себе в кабину и отвезут домой. Кабина в тракторе «Беларусь» маленькая, не рассчитанная на пассажиров. Ну, двое еще куда ни шло, а втроем совсем тесно. Мало того, как на грех, подвернулась трактористам и еще одна попутчица – молодая вдовушка. Вот те и оказали ей предпочтение. Пришлось отцу остаться ночевать в Красном Яру. К тому же начался сильный ливень.

А когда наутро отец все же пешком подался обратно, неподалеку от своей деревни, в омутке речки Первая Николка увидел такое, что волосы поднялись дыбом! Вверх колесами в воде лежал трактор со сплющенной кабиной. И все люди, находившиеся в ней, были раздавлены... Трактор тот, потеряв управление, юзом скатился с расквашенной ливнем глинистой дороги и перевернулся, погребя под собой всех троих... 

 А теперь, нагнав жути, перейду к более мажорному. Но все к той же нескончаемой цепи случайностей.

В старших классах меня особенно стала занимать история. И к окончанию школы у меня не было сомнений в выборе, кем стать. Конечно же, историком. Точные науки и техника меня совершенно не интересовали. В медицину мне идти было противопоказано, поскольку с детства я всегда боялся крови и одного только вида открытых ран. Стать агрономом или иным работником сельского хозяйства, с ранних лет имея перед глазами пример отца, я не хотел: это что же, всю жизнь «быкам хвосты крутить»? О преподавании литературы, а тем более о литературном труде я и помыслить не мог, считая, что это – удел небожителей.

Итак – история, или загадочная археология.

Поступить я хотел на исторический факультет Новосибирского педагогического института. В Новосибирске жил и работал мамин старший брат, и это тоже повлияло на выбор. А поскольку память у меня в то время была весьма цепкая и школьный предмет история был любимым, о каком-то провале на вступительных экзаменах не могло быть и речи. Тем не менее я не позволял себе расслабиться и, живя в Новосибирске у дяди Саши в однокомнатной коммунальной квартире, готовился к экзаменам весьма серьезно.

Первым был экзамен по истории. Члены приемной комиссии не требовали от абитуриентов знаний, выходящих за пределы школьной программы. И это первое испытание я прошел с успехом и оценкой «отлично». Сочинение тоже написал неплохо, получив четверку. А вот устный экзамен по литературе и русскому языку меня подвел. Точнее, подвела моя самоуверенность и расхлябанность. Вопрос по литературе меня нисколько не смутил, я знал, что могу на него ответить. А вот русский язык... Даже сейчас, спустя пятьдесят лет, помню то четверостишие, в котором нужно было расставить знаки препинания, найти главное предложение и второстепенные.

Вот это незабвенное четверостишие поэта Алексея Суркова: 

Сегодня старый маленький вокзал,
Откуда путь лежит к финляндским скалам,
Мне молчаливо повесть рассказал
О том, кто речь держал перед вокзалом.

 Стишок-то по нынешним моим литературно-писательским меркам совсем никудышный – и по содержанию, а особенно по идеологии. Но тогда – как же! Ведь в нем был намек на гениального кормчего, самого Ленина!

И вот этот самый «вокзал», точнее, его определение и оказались для меня роковыми. Я попал в ловушку. Знаки препинания расставил верно. Правильно назвал и основное предложение, и одно из придаточных. А вот про второе («откуда путь лежит к финляндским скалам») сказал, что это – придаточное предложение обстоятельства места. А оказалось – придаточное определительное, поскольку отвечает на вопрос «какой?». И из-за этого мне поставили всего три балла!

Последний экзамен по немецкому языку я сдал на пятерку (в школе у нас была очень хорошая учительница). Но для зачисления в студенты одного балла мне не хватило. А от предложения декана стать «кандидатом» я отказался, зная, что это означает в лучшем случае целый семестр без стипендии и без общежития. А маме такая обуза была не под силу: и без меня еще троих доучивать в школе надо было...

Вторая моя попытка стать историком оказалась не менее драматичной.

Почти год я проработал учителем начальных классов: сначала – месяц в начальной школе своей деревни, потом – в восьмилетке соседнего села, находящегося в семидесяти километрах от Пудина. И опять я штудировал учебники по тем же предметам – истории, литературе, русскому и немецкому языкам. На сей раз надумал я поступать в Томский университет на историко-филологический факультет. И почти уверен был, что в какую-нибудь легковесную ловушку больше не попаду. Мнил я себя уже стреляным воробьем.

Томский университет оказался для абитуриентов посерьезнее Новосибирского пединститута. Тут уже прощупывали будущих студентов на предмет знаний и за рамками школьных программ. А погорел я опять на устном экзамене по литературе.

Попался мне в билете вопрос: «Мой любимый писатель». Казалось бы, чего проще? Назови я Пушкина, Гоголя или Маяковского, к коим питал в ту пору слабость, и, пожалуй, отличную оценку вполне мог бы заслужить. Нет же. Я испытывал состояние влюбленности и находился под влиянием откровенно сентиментальных стихов поэта, потерявшего зрение на войне, Эдуарда Асадова. Вот и решился рассказать об этом поэте, читая наизусть и его стихи. Однако мне не повезло. Видимо, Асадов не был в чести у экзаменатора, считавшего его стихи никчемными, а самого поэта – недостойным быть любимым у абитуриента, поступающего в университет. Четыре балла я тогда все же заработал. Но в сумме с другими их опять оказалось недостаточно, чтобы быть зачисленным в студенты...

 А вот теперь – снова Господин Великий Случай, круто и резко повлиявший на всю мою судьбу. По крайней мере, профессионально. Да и географически тоже. Не будь его, и вся семейная жизнь могла покатиться по другой дорожке...

Пройдя собеседование у декана, который даже и не предложил мне, как в Новосибирске, быть зачисленным кандидатом в студенты, я впал в уныние. Было это, кажется, 17 или 18 августа 1969 года. Удрученно двигался я от главного корпуса по затененным аллеям университетской рощи. И тут навстречу мне попалась стайка ребят – как оказалось, таких же неудачников-абитуриентов. Я приостановился возле них. Они оживленно о чем-то разговаривали, держа в руках клочок газеты. Вскоре эта вырезка оказалась и в моих руках. Было это объявление из газеты «Кузбасс». В небольшом квадрате жирным шрифтом сообщалось об открытии в городе Кемерово нового вуза – института культуры и о наборе в него студентов по четырем специальностям.

Три из них были творческими: режиссура, дирижирование хором и хореография. На эти специальности я явно не тянул, точнее, не был готов, поскольку нотной грамоты не знал, к театру, кроме сельской самодеятельности, отношения не имел, о хореографии вообще ничего не слышал.

Оставалась еще одна специальность – библиотекаря-библиографа. О профессии библиотекаря у меня и мыслей не водилось. И предложи мне ее кто-то до этого момента, счел бы себя оскорбленным. Но сейчас прельщал меня незнакомый термин «библиограф». А еще то, что сдавать нужно те же предметы, что и в университет, и в пединститут. К тому же вступительные экзамены там начинались с 20 августа, то есть через два дня. Но самое главное – все же возможность стать студентом института! И уже в этом году!

И я принял решение. Дело оставалось за малым: достойно пройти экзаменационные испытания, уже в третий раз.

Я быстренько рассчитался за общежитие, забрал в приемной комиссии университета свои документы и на следующее утро был уже в Богашовском аэропорту города Томска. Самолеты в ту пору летали весьма исправно по всей территории необъятного Советского Союза, и билеты на них стоили по нынешним меркам едва ли не символически.

К окончанию приема документов в новый вуз я чуть не опоздал. Но все обошлось, и на другой день я опять сдавал экзамен. А вскоре оказался и в числе новоиспеченных студентов – студентов знаменательного первого набора Кемеровского государственного института культуры. Замечу, кстати, что конкурс по избранной специальности составил не менее пяти человек на одно место. И счастью моему тогда не было предела! Да и все мои домочадцы (особенно мама) радовались и очень гордились мной!

И таких счастливых «невезунчиков», как я, в первом наборе вуза набралась едва ли не половина. Дело в том, что новый институт опоздал со вступительными экзаменами на три недели. И ринулись сюда многие провалившиеся в других гуманитарных вузах. В том числе абитуриенты Томского, Новосибирского и даже Московского университетов, Кемеровского пединститута, театральных институтов, консерваторий. Кое-кого из них я успел запомнить еще по Томску. Они даже опоздали на вступительные, но оказались более предусмотрительными, чем я, взяв там справки о сданных экзаменах. И на основании этих справок и собеседования были зачислены в студенты!

Примечательно, что из нашего первого набора стали членами Союза писателей России Володя Есенин, Володя Еременко и я, грешный...

Вот такие получились закономерные случайности, или все же случайные закономерности?

 Молодость, молодость...

А какая же может быть молодость без влюбленности?

Не обошло это красивое чувство и меня.

Проснулось оно впервые, кажется, лет в пять. Но к нему я попробую вернуться позже, ведь встретить уже и забытый предмет своего детского обожания мне пришлось, считай, лет через шестьдесят...

А лет в одиннадцать мне сильно понравилась одна девушка (не девочка – старше меня лет на пять), приехавшая в нашу деревню в семье чувашей-переселенцев. Но уже добровольцев, а не спецпереселенцев. Ну, просто заболел я ею! И начал сильно ревновать к старшим ребятам, которые с ней дружили. Красивая была девушка, что и говорить. На меня она особого внимания не обращала, но и не брезговала мною. Случалось, в вечерних играх (типа «ручеек», «третий лишний» или «фанты») я выбирал ее в пару, беря за ручку... И сердце мое заходилось в неописуемой нежности и восторгах! Никаких последствий эта влюбленность не имела да и иметь не могла. Тем более что года через три-четыре ее семья вернулась к себе на родину. А вот моя память, поди ж ты, до сих пор хранит ее образ...

Лет, наверное, с четырнадцати-пятнадцати начинали мы, деревенские, «хороводиться», подыскивая себе парочку. Ни на что особо и не претендуя, перебирали своих ровесниц едва ли не каждый месяц. Бывало, правда, и на более долгое время зацикливались на какой-то одной. Не знаю, как где, но у нас в то время было просто негласное табу: до свадьбы – никакой физической (или, как теперь говорят, сексуальной) близости!

Помню, в начале девятого года обучения в школе наш класс пополнился новичками из соседней восьмилетки. И едва ли не всех своих новеньких одноклассниц я уже и на себя «примерял». Помимо них, испытывал явную симпатию и к молоденькой учительнице-историчке – вчерашней выпускнице университета. А в последнем, десятом, классе, похоже, я и впрямь влюбился – в девушку, учившуюся годом моложе. Влюбился платонически! Ведь иначе и быть не могло. А потом разметало нас по разным городам и вузам.

 В институт я поступил, когда мне было уже 18 лет, вполне совершеннолетним. И не куда-нибудь, а в настоящий «малинник»! На первый курс нашего факультета было зачислено примерно 90 студентов. Из них – всего восемь или девять ребят. Остальные – все молодые и в основном незамужние девушки. Это ли не раздолье?! Есть из кого выбирать! Да и на соседних факультетах тоже девиц было не менее половины... К тому же город не деревня, невест как на ярмарке! А тут еще на первые занятия трое из зачисленных ребят не явились. Таким образом, парней на нашем факультете осталось всего шестеро – на такой-то «гаремчик»!

Правда и то, что большинство из нас, ребят, так нелегко попавших в институт, основным занятием своим считали все же учебу. Остальное – потом. Чего греха таить, были и у меня объекты воздыхания. Если всех посчитать – десятка полтора, не меньше. До большего, правда, как и в деревне, и здесь не доходило.

 А женился я рано, еще и двадцати одного года не исполнилось. Женился на однокурснице, в конце третьего года обучения.

И вот ведь опять парадокс! Почти два года проучились мы вместе, вместе ходили на поточные лекции. И жили-то в одной общаге, а друг на друга внимания особого не обращали. Особого. По крайней мере, я. Нравилась она мне, но не более. К тому же и у нее кавалеров было предостаточно. Как потом выяснилось, дважды она была уже чуть ли не на пороге замужества. А досталась мне... Да так и живем вместе столько лет, приближаясь к золотой свадьбе.

Случайность? Или опять-таки – закономерность? 

А было все так.

В конце второго курса обучения, на 1 Мая, куратор группы, где училась моя будущая избранница Людмила, предложила пойти в поход с ночевой на Писаные скалы. А поскольку в группе у них парней почти не было (за исключением моего друга Юры Ли и Володи Есенина), пригласили в поход и меня. Согласившись, я в шутку поинтересовался у друга: к кому приколоться? Вот Юра и посоветовал, опять же, едва ли не в шутку: «А к нашей старосте...» Людмила и впрямь была бессменной старостой второй группы до самого окончания института. 

Ну вот, с этой-то шутки все и началось. В походе мы как-то сблизились, старались быть все время рядышком. Даже ночевали в турбазовском домике на полу, укрывшись одним одеялом. Похоже, впервые там дошло и до поцелуев. Потом уже в городе два раза сходили вместе в кино. И после второго кинопросмотра она вдруг заявила: «Давай закончим все на этом?» Я был ошарашен: такой неожиданный «отлуп»! Вот уж чего никак не ожидал. К тому же, кажется, я и впрямь уже начал в нее влюбляться. Но что мне оставалось делать? Согласиться...

На той размолвке все могло и закончиться. Но вскоре неожиданно получил я от Людмилы приглашение на день ее рождения 15 мая.

Очень удивился. Но дал согласие.

А вот далее-то, с того самого дня рождения, и понеслось, и закружилось...

Кажется, мы уже влюбились друг в друга.

Весной 1972 года, в конце третьего года обучения в институте, мы расписались в загсе. А на четвертом курсе, 12 января 1973-го, у нас родилась первая дочь, которую мы нарекли Ярославой.

А нашей младшенькой и всеми любимой Настюши могло и вообще не появиться на свет. К ее рождению мы семьей прожили десять лет. Достатка особого не было. Правда, я уже работал в институте старшим преподавателем и заочно обучался в Ленинграде в аспирантуре. Работала и Людмила.

Ярослава училась в школе, занимаясь в спортивных секциях. И очень скучала в одиночестве – без сестренки или братика. Нередко она начинала канючить, чтобы мы обзавелись еще одним ребенком. Но мы всё продолжали совершать тягчайший грех, освобождаясь преждевременно от детей.

И вот однажды я поехал в Питер на предзащитную сессию. А там получил от жены письмо с намеком на ждущий меня сюрприз. Только по приезде домой я и узнал, о чем речь. Долго думали-размышляли: как быть? И все же решились: рожать второго ребенка. И никогда позднее не пожалели об этом! Потом неоднократно я говорил, что Настюша у нас нежданный, но желанный ребенок!

 Случайно или нет, но мы, все четверо маминых детей, живем давно уже в разных местах. Я после окончания института обосновался в Кемерове. Володя, отслужив в армии и окончив Томский автодорожный техникум, распределился в Иркутскую область. Татьяна, окончив Томское фармучилище, была распределена в Киселевск. Там, найдя свою «половинку» и обзаведясь двойней, прожила лет пять. И уже, пожалуй, лет тридцать живет в Красноярске. Наверное, еще и поэтому именно сюда поступили на учебу дети Володи – Лена и Алеша. А окончив вузы, здесь и осели, перевезя позднее в Красноярск и своего отца.

Наша младшая сестра Раиса, более всех нас желавшая вырваться из деревни, по иронии судьбы почти всю жизнь там и прожила. Правда, училась и в Томске, и в Кемерове. Перебиралась в Иркутскую область, туда же, куда распределился брат. Но... Судьба! Сейчас живет в захиревшем нашем Калининске. Правда, в отличном доме. Я бы даже назвал его особняком. Замужем за своим одноклассником Михаилом Голевым. У них уже взрослая дочь Наталья. И двое внуков – Варя и Илюшка.

А через три дома от нее – и мама наша, в своей квартире.

Так что у каждого своя жизнь. У каждого своя судьба, сотканная из своих уникальных ниток, со своими узорами... Нравится она или нет и такие ли уж мы хозяева своих судеб, зависит не всегда только от нас самих.

 Не секрет, что с годами и с возрастом все труднее находим мы себе друзей и приятелей. И тем не менее случается и такое. Случается.

Время от времени даже и родственники отыскиваются, да так, что и представить уже трудно: а как же жили без них столько лет?

Взять, к примеру, моего троюродного брата Сергея Некрасова и его жену Галину. Моложе меня оба на десять лет. А ведь сдружились уже с ними и семьями...

Моя мама и мама Сергея – двоюродные сестры, одногодки. А стало быть, у нас с Сергеем был общий прадед – Василий Михеевич Шадрин, которого мы оба не видели и не знали.

Лет до тридцати я и не подозревал о существовании Сергея с Галей, впрочем, как и они обо мне. Они коренные томичи-горожане. Я же лишь пару раз встречался с бабушкой и дедом Сергея.

После школы Сергей поступил в Томское высшее военное училище связи. К его окончанию женился на своей однокласснице. Редкий случай, но факт: проучились вместе в одном классе все десять лет. К моменту их свадьбы Галина уже заканчивала Томский политехнический институт.

Молодой лейтенант получил назначение на службу в Германию. По тем временам (семидесятые-восьмидесятые годы) попасть служить за границу считалось едва ли не подарком судьбы. Там у них и родился старший сын.

Многие должны еще помнить, как разваливался наш Союз и военный блок стран Варшавского договора. Вот Сергей с Галей и попали под вывод советских войск из Германии. Далее его судьба забросила в Сибирь, в старинный Минусинск. А после этого города в начале 90-х годов капитан Некрасов с женой и уже двумя сыновьями оказывается в Кемерове, в военном училище связи.

Ага, стало быть, кружок замкнулся. В начале девяностых на моем «гражданском мундире» красовались уже «погоны» доцента института культуры. 

Мама моя и ее брат Александр всячески старались поддерживать связи с родственниками. А узнав, что их двоюродный племянник Сергей попал служить в Кемерово, где и я жил с семьей, стали инициировать нашу с ним встречу. И встреча такая состоялась.

Однажды летом Сергей с Галей и младшим сыном Владиком появились в нашей квартире. Галя потом признавалась, что побаивалась идти в гости к незнакомым людям, да еще и к доценту. А ничего. Перезнакомились. Выпили за знакомство и встречу, как это водится. Расслабились. Да и сдружились.

И вот уже почти четверть века вместе. Выросли наши дети. Стали пенсионерами все мы. При этом первым из нашей четверки вышел на пенсию подполковник Сергей Некрасов. А будто все еще остаемся молодыми: нередко бываем друг у друга и в городских квартирах, и на дачах-огородах, выезжаем на рыбалку, на природу. И лет шесть уже подряд в обязательном порядке сплавляемся на надувных лодках по Томи: с двумя ночевками, купанием, загоранием, рыбалкой, ночными посиделками и песнями у костра...

А позапрошлым летом уговорил я Сергея попытаться отыскать могилу нашего общего прадеда, умершего в 1957 году и похороненного на кладбище села Первомайского (бывшее Пышкино-Троицкое), что на Чулыме, в сотне километров от Томска и невдалеке от городка Асино. Поехали мы вчетвером, с женами, на машине Сергея. И надо же, в макушку лета подгадали под самую дождливую погоду. Тем не менее добрались и до кладбища, ходили под дождем по нему вчетвером часа два. Да так и не сыскали... Видать, за давностью и без присмотра памятник на могиле нашего прадеда снесли, могильный холмик сровнялся с землей, а то и вовсе кто другой захоронен на его месте. Поклонились, однако, хотя бы месту и помянули там, на кладбище, у ворот...

От Сергея ниточка потянулась к его отцу – Анатолию Михайловичу. Как оказалось, поэту. (Еще бы, с такой-то фамилией: Некрасов!) И неплохому поэту. Стихотворчеством он начал заниматься намного раньше меня. Да только писал все, что называется, в стол. Правда, печатался иногда в коллективных сборниках самодеятельных авторов. И тут я предложил подготовить и издать полноценный сборник стихов Анатолия Некрасова к его юбилею. Сказано – сделано! Благо опыт по редактированию и изданию книг у меня уже был. А следом за книжкой «Покуда сердце не устало...» и другой сборник получился – «Для чего нам жизнь дана...».

Через Анатолия Михайловича, на его 80-летии и презентации первой книги стихов, познакомился я с томским поэтом Вениамином Колыхаловым, о котором давно знал, но встречаться не доводилось...

Да разве только эти знакомства потянулись цепочкой от брата Сергея с его женой Галей? А его бывшие сослуживцы – семьи подполковников Слабченко, Фроленковых, Силовых? Сколько приятных часов, складывающихся уже в дни, если не месяцы, провели мы вместе с ними!

Не без содействия Гали с Сергеем поступил в училище связи и окончил его племянник моей жены Людмилы – Артем Кириенко, ныне майор. А его родители – Надя с Виктором – уже с момента поступления сына в училище приятельствуют с Некрасовыми.

А ведь всего этого могло и не быть, не познакомься я с Сергеем по настоянию нашей мамы и дяди Саши...

г. Кемерово