Валерий Плющев. Валентин Катаев – противоречивый и непредсказуемый

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Критика, литературоведение

Автор: Плющев Валерий Андреевич

Просмотров: 1633

2017 год, Выпуск № 2

Валентин Катаев – противоречивый и непредсказуемый
 
В молодогвардейской серии ЖЗЛ вышел загодя разлекламированный том "Катаев. Погоня за вечной весной". Автор биографической книги – писатель, а ныне ещё и депутат Госдумы Сергей Шаргунов.
В советское время о писателе Катаеве выходили достаточно унылые книги с красноречивыми зияющими умолчаниями – в этих работах бурлящая в творчестве, "многоцветная" суть личности Валентина Петровича никак не раскрывалась.  В последнее же время о Катаеве, если и писали, то какие-то сплошь разоблачительные вещи. Писателя называют приспособленцем, упрекают в соглашательстве с властью. А ведь он по большому счету чурался политики. Конечно, требовался серьезный разговор, так как многие факты его биографии стали проясняться только в последнее время. Таким глубоким подходом и отличается книга, созданная Шаргуновым.
...Валентина Катаева помню с начальных классов, ученикам задавали писать изложение по его повести "Сын полка". Перед этим, конечно, читали и обсуждали. Мальчику-герою сильно сочувствовали.
Затем в школе на уроках литературы разбирались с одним из лучших советских литературных произведений для юношества - "Белеет парус одинокий". И, конечно, писали о Гаврике и других главных героях, а мы в классе ещё и сценическую постановку задумали и сыграли...
Много позже Катаев раскрылся совсем с другой стороны: появились его непривычные книжки – мовистские, как определял сам автор. И множество мнений о том, что же это за "зверь" такой – этот самый мовизм (от французского mauvais, что значит – "плохо"). Писатель со свойственной ему иронией подковырнул: «В пору, когда все пишут хорошо, надо попробовать писать плохо». Он осмысленно и с долей издевки основал литературное течение "плохизм", членом которого оставался в единственном числе – поставил цель писать плохо, включая в произведения вздыбливающие текст словесные конструкции, как бы не думая о читателе, не обихаживая сюжетное построение, не заботясь о форме. И вот этот революционный для него творческий акт позволил Катаеву не только обрести «новое литературное дыхание», но и рекрутировать огромное количество новых поклонников.
А потом был поразительный для советского времени "Уже написан Вертер" в "Новом мире". Так проявить работников ЧК – это было что-то невероятное, возможно даже самоубийственное, до сих пор помню холодок внутри при описаниях расстрелов под музыку и прочих художествах людей, у которых, по словам их начальника Феликса Джержинского, было "горячее сердце". Автор на примере персонажа описал собственный опыт ожидания расстрела в Одесском ЧК и чудесного спасения. Странно, но ничего об этом произведении не говорилось в печатных работах критиков, писателей, да и читательские мнения не обнародовались. Автор биографии Катаева ставит точки над "и": оказывается на сей счет – по поводу замалчивания – было специальное распоряжение ЦК КПСС. Видимо, не осмеливались  выпускать джинна из бутылки. А разрешение на журнальную публикацию, как опять-таки утверждается в жэзээловской книге, давал лично второй человек в партийном руководстве Михаил Суслов. Кстати, в "полное" десятитомное советское собрание сочинений Катаева "Вертера" не допустили.
Шаргунов показывает, насколько искусно Катаев использовал свою собственную биографию в писательской работе над произведениями самых разных жанров. Думающие читатели получали эти сведения уже из его первых книг, раздолье для угадываний было в последних катаевских работах. Особо в этом ряду стоял "Алмазный мой венец", в котором автор прозрачно зашифровал реальных героев изобретенными своей фантазией псевдонимами. Это было нечто: читатели пытались разгадать этих писателей, художников и всех прочих, расшифровывая их имена, кто во что горазд. А какие восторги и, естественно, споры вызывали поступки героев, явленные без трафаретного глянца советского времени,  того же "Командора" (Маяковского) или "Синеглазого" (Есенина). Но это, конечно, не мемуарная книга, хотя в ней значительная доза воспоминаний и реальных событий присутствует. Думаю, Катаев здесь  приподнимает и собственную персону, ну как же – на одной ноге и с Маяковским, и с Есениным, и с Булгаковым, и с многими иными корифеями двадцатых-тридцатых годов...
Автор биографии тоже меряет катаевский писательский уровень, умение хорошо писать с талантом Ивана Бунина, Набокова, и других известных современников: эти "примерки" позволяют увидеть взаимопроникновение и взаимоотталкивание этих писателей. Сотрудник "Нового мира" Александр Кондратович записал в дневнике в 1969 году: "Вкусы Катаева очень точно выражались во фразе: "Набоков, конечно, великий, величайший писатель". А с Буниным отношения были ещё любопытнее; не зря же Шаргунов считает: "Отныне и навек Бунин отпечатался во всей катаевской литературе..."
Катаев с детства любил опасные приключения, с пожарами и взрывами. Эти же травматические эксперименты он перенес в литературное творчество. Пожары – это катаевские салюты. Таким образом он пробовал реальность на прочность, пытался разъять сущее и через этот процесс уже в творчестве хотел постичь в экстремуме жизнь во всех ее проявлениях, провоцировал на яростные всплески, чтобы восхититься и отразить фейерверк собственных чувственных восхищений в полноте и красоте повествования. В его биографии сказано, что он "ребенком возился с огнеопасными элементами, позднее, в своей литературе возился с резким цветом и острыми темами, так утверждая именно жизнелюбие. С каждым благополучно завершившимся "опытом", жизнь все более казалась ему ярким сновидением".
А нежное ранимое нутро прятал в грубый панцирь. "Он был закрытым и при этом любил быть в центре внимания..." Вообще-то у него было и темное: о его цинизме напоказ рассказали в мемуарах многие, при этом оказывал помощь нуждающимся в ней, "вплоть до изменения их судеб". Сочетал в себе аннигилирующее: авантюризм и тягу к роскоши с бешеной трудоспособностью, бурлящую энергию и любовь к спокойствию.
Повзрослел умом рано – годам к девяти, что довольно часто случается в семьях, где любят литературу, часто о ней говорят, обсуждают политику и политиков. 
Надежда Яковлевна Мандельштам сообщала в своих "Воспоминаниях" о Катаеве: "Мальчиком он вырвался из смертельного страха и голода и поэтому пожелал прочности и покоя: девочек, доверия начальства". Шаргунов с ней полемизирует, ласково так, гладя, демонстрирует как бы спор: "Отчего было ему не радоваться барскому уюту и писательской славе, к которым он всегда стремился и которых бы все равно достиг, не случись революция?"
Вот как пишет в "Окаянных днях" Иван Бунин: "Был В. Катаев. Цинизм нынешних молодых людей невероятен. Говорил: "За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки..." Шаргунов подчищает: "Жизнелюб, не стесненный моралью... Жадность до процветания и славы была свойственна не одному Катаеву, но и всему поколению выскочек – особенно с темпераментного юга России".
Биограф с помощью катаевских современников пишет "живого" Катаева: со страстями, стремлением к материальным радостям быта, ошибками, предательствами. Особенно впечатляют как раз цитаты из подлинных публикаций и документов: это для тех, кто страстно тоскует по прошлому – мочили друзей и недругов по-черному, строчили доносы через газеты и журналы, многие были репрессированы именно по этим самым печатным "не могу молчать"...
Вот пример катаевских рассуждений того времени о друзьях-писателях с то ли горячечной критикой, а может, расчетливым "отмежеванием": "Некоторые следы декадентства – у Леонова. Весь в декадентстве – Олеша, весь – Вишневский... Проза Мальдельштама – проза декадента..." И дальше "мочит" друзей и недругов во всю Ивановскую. И это 1933 год, когда выводы со стороны власти могли быть уже зубодробительными.
А вот писанное в это же время о самом Катаеве: "Он не актуален для эпохи. Он никуда не зовет, не будит, его дело скорей всего, чтобы усыплять".
Пауки в банке?.. Нет, совсем не зря сказал современный уже нам писатель: «...Русская интеллигенция нагибается перед любой силой». И в разъяснение его же слова: "Интеллигенция — лучшая часть народа, но она несёт в себе, к сожалению, все родимые пятна этого народа. Она не может от него отличаться радикально, она им порождена".
Погружаясь в письма, дневники, воспоминания, цитаты из документов и публикаций того времени, архивные материалы, письма, впервые публикуемые Шаргуновым – он многие из них и нашел, – осмысливая реальные события, что всегда вызывает острый интерес, понимаешь, до чего же жутковато было жить в то время думающему человеку, когда можно было запросто попасть под "каток" смерти: случайно, по доносу, из-за недовольства начальников, о главном начальнике уже не говорю. Палачии жертвы в те времена среди литераторов были взаимозаменяемы: сегодня ты топишь собрата по перу, завтра ты –  изгой, он топит тебя. Политический контекст довлел над литературой.
Ведь и сегодня не утих спор о том, что с нами было и как к этому относиться, как трактовать XX век – осуждать, проклинать, раскаиваться или просто забыть, отодвинуть в прошлое.
Многие считают, что в истории нет смысла. Можно, конечно, поспорить, но история оставляетнам память о личностях, которые учат нас, волнуют, дают пример. Каков бы ни был Валентин Катаев – он, прежде всего, личность. И, безусловно, – великолепный писатель, настоящий талант. 
Некоторым нынешнимлитераторам совсем не лишне было бы поучиться стилю у советского классика. Шаргунов восторгается своим героем: "Я исходил из своей любви к Катаеву, к его книгам, языку, удивительной стилистике... Писатель он первоклассный..."
Ах, как играет всеми красками спектра выдуманный катаевский мир!.. Он был «жаден до красок», «он жадно впитывал и щедро выплескивал краски мира», был «перепачкан красками», а литература для него была «приключением красок».
А еще в шаргуновской книге приводится множество стихов Валентина Катаева. Как поэта его знают мало, но ведь сколько у него  просто достойных и талантливых поэтических строк. 
Ну и попутно раскрываются темные пятна жизненного катаевского пути. За белых воевал? Шаргунов показывает подробно, с фактами и документами, как все было. Воевал и за белых, и за красных, вновь за белых и опять за красных, впрочем, так со многими было, когда время разверзлось под ногами. Другое дело, что одним удалось утаиться от бдительных чекистских расследований, другие, в том числе друзья Катаева, такие как Нарбут, – пошли под расстрел.
Помните, как шолоховский Мелихов трагически метался, прислонялся то к одним, то к другим? Мелихову сочувствуешь. А Катаеву?..
Разве можно было раскрываться в ученичестве у Бунина, добрых отношениях с ним – злейшим врагом советской власти. Это сегодня Нобелевский лауреат Иван Бунин – гордость русской литературы. Катаева пронесло мимо репрессий 30-х, хотя удерживался буквально на волоске, ну и страх, конечно, который сидел тогда почти во всех, доводил до непредсказуемых поступков. Ведь недаром Муромцева, муза Бунина, записала: "...Какая-то поэтесса сказала, что Катаев из конины..." Бунин, по словам той же Муромцевой, говорит Катаеву: "Вы злы, завистливы, честолюбивы..." Писатель Всеволод Иванов гуляку и франта нэпмановской Москвы, собрата по перу Катаева удостоил пассажа: "Не столько бесчувственная скотина, сколько испорченный дурак..." По мнению художника Бориса Ефимова, природа или Бог отдали Валентину писательский талант, а "такие ценные черты, как порядочность, корректность, уважение к людям, целиком остались Евгению..." Евгений – это младший брат нашего героя, которого мы знаем как соавтора Ильфа с псевдонимом "Петров".
Ранний Катаев в творчестве – это и "хихиканье", и бытовой гротеск, поздний – горечь и исповедальный "мовизм". Это вообще-то один и тот же писатель. Он ведь, повторим, еще и помог многим: Олеше, Ильфу, ряду "шестидесятников".
Почему книга "Катаев. Погоня за вечной весной" достойна прочтения? Потому, что биография получилась удивительная, несмотря на ее критику, да и книга эта является первой на сегодня полной биографической работой о признанном, но подзабытом классике советской литературы. По-моему, автору биографии удалось показать, как "литература не только отражала, но и подгоняла процесс перемен".
 Возможно, после прочтения этого труда захочется снять с полки книги Валентина Катаева и погрузиться в катаевский мир – разнообразный, цветной, не черно-белый, в котором выпало жить нашему герою-писателю. Ведь настоящим-то он был только в своих книгах.  
"Литература-то бесспорная", – такой вывод делает Сергей Шаргунов о книгах Валентина Катаева.  Он же пишет: «История Катаева — это история человека, который умел находиться вне стаи, одновременно присутствовать в эпицентре бури и как бы витать над схваткой».
...Такую книгу о таком человеке хочется читать!
 
Валерий Плющев