Рантович снимает мир (и себя в мире) на плёнку, нисколько не смущаясь повсеместного массового перехода на «цифру». Более того, ощущая собственную – победную – уникальность в верном следовании тому, что кто-то сочтёт старомодным. Будто из тех времён, когда и плёночная фотография ещё только набирала популярность, в строках его стихотворений вдруг появляются-проявляются поэты первой волны эмиграции: Вячеслав Ходасевич, Георгий Иванов и другие. От слепого подражательства здесь нет и следа. Напротив, очевиден поиск собственного пути, который в том числе проходит дорогами великих поэтов. Консерватизм Рантовича, однако, далёк от пассеизма.

 Пристрастие к традиции не отменяет живого, неравнодушного отношения автора к настоящему, а вместе с тем и будущему, в тумане которого мерцает свет.

Читатель наверняка (возможно, не без доли разочарования) отметит, что стихи эти при всём своём внутреннем стремлении к свету внешне в основном выглядят достаточно тускло, если не сказать, мрачно. Но это лишь обратная сторона, неказистый испод крыльев прекрасных бабочек, которых так много в этих стихах. Если вернуться к плёночной фотографии, самые тёмные участки плёнки те, куда попало больше света. При проявлении негатива эти участки меняются местами на фотобумаге, показывая истинную природу вещей. То же самое происходит со стихами. Проявляясь-преломляясь в сознании неспешного внимательного читателя, они приобретают такую жизнеутверждающую силу, которая побуждает возвращаться к ним вновь и вновь.

Однако читатель, однажды прикоснувшийся к этим стихам и не смущённый цветовыми характеристиками, может остаться как бы в недоумении ещё и по другой причине. Рассматриваемые стихи метафорически похожи на стаи бабочек, кружащие над миром, прославляя и оплакивая его одновременно. С одной стороны, это слишком красиво, чтобы не разглядеть поближе. С другой – слишком хрупко, чтобы не повредить нежные крылья. Слишком загадочно, чтобы понять искусные узоры раз и навсегда. Слишком доверительно, чтобы не попытаться. И читатель пытается. Но в какой-то момент вдруг понимает, что эти стихи пролетают мимо, будто им нет до него особого дела. И в то же время кружатся прямо за его окном, обращая на себя внимание, танцуя о преходящем и вечном. Холодная самодостаточность (если не сказать, отстранённость) в начале знакомства вскоре оборачивается дружелюбием и располагающей улыбкой, придавая этим стихам особое очарование.

Отдельного внимания заслуживает ювелирное умение Рантовича пополнять собственную коллекцию бабочек, выпуская на волю их сестёр, распластанных между страницами словаря. Оживлять их в распахнутом небе белого листа, замирающего в ожидании стихов. А потом, затаив дыхание, смотреть, как все вместе они поднимаются выше и выше, как переливаются их радужные крылья, как мнимое препятствие между ними и светом стирается и сами они становятся светом на тёмном донце ещё не проявленного читателем фотоснимка.

Марина Федорова,

г. Кемерово