Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Сердцевина (повесть-миф)

Рейтинг:   / 3
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Глава 11. Отец Пётр

В январе года одна тысяча девятьсот шестого почувствовал Георгий, что время подошло, готов он внутренне целиком Господу себя посвятить. Обратился с прошением к нынешнему начальнику миссии Преосвященнейшему Иннокентию, мол, так и так, нижайше прошу о ходатайстве, чтобы дозволено было монашеский постриг принять да о дозволении проживать на подворье.

Иннокентий понял всё сразу, видно, был у него до этого разговор о Георгии с Макарием.

– Вот и правильно, Егор, решил, – по-доброму глянул ему в глаза Иннокентий. – С великой радостию прошение то напишу. И в Томск в ближайшее же время отправлю с нарочным. О старании и усердии твоём Господу всё давно известно, и искренне и с любовью примет Он труды и молитвы твои. Ибо никакое дело богоугодное без внимания Его не остаётся.

И потянулось ожидание. Никогда ещё так время для Георгия не тянулось, вроде и работа постоянно была, подворье прирастало, расстраивалось, всё уютнее и уютнее становилось. И постоянно что-то нужно было, обновить ли, новое ли изготовить – в архиерейском доме, в катехизаторском училище. Да и в главном храме – Казанском соборе, тот же иконостас, кстати, Борзёнковских мастеров работы, позолоченный, сияющий, тоже потускнел местами, тоже его, Георгия, труда требовал. Что сделаешь, со временем всё понемногу изнашивается. Словом, сидеть некогда – работай да работай.

А в мыслях постоянно: когда ответ придёт? каков будет? Хоть и видел он в канцелярии, что записали в его личном деле: «Принят в число братии Бийского Архиерейского дома. 1906. Января 1», – а всё-таки волнение не покидало.

Уже и Иннокентий его успокаивал, видел, что волнуется,

– Зря, Егор переживаешь. Сам Макарий к тебе благоволит очень, не раз мне о том сказывал.

И всё же, и всё же… Что червь, сомнения Георгия точат.

– Укреплять веру надобно, а сомнения изживать, – наставлял Иннокентий. – Только твёрдостью вера крепка быть может. Вот день придет, примешь постриг, наречём тебя именем новым.

– ?

– Имя много человеку определяет…

Опять непонятно… и понятно Георгию, чувствует ведь он, что мир вокруг остывает, а взамен откуда тепло брать, только от Него, от Отца нашего небесного… Смутно всё пока, но решением он твёрд, знает – не свернёт уже.

В августе того же года ответ пришёл. Положительный.

– Ну, вот видишь, а ты сомневался! – искренне обрадовался за него Иннокентий.

Георгий даже не узнал старца, настолько уж по-мальчишески он обрадовался, обычно-то спокоен был да сдержан, гораздо реже суров и хмурился. А здесь прямо руки вскинул, как обрадовался, а потом серьёзным как-то сразу стал,

– Готовься! – сказал. И ушёл.

А Георгий доделал ту парту, что ремонтировал, когда старец радостную весть принёс, и задумался. Легко сказать готовься, а – что? как? Он уже девятый месяц только и делает, что ждёт да готовится. А сколько всего перечитал… Столько, пожалуй, что и за всю жизнь прежде не прочёл. Вроде всё знает – как, зачем, почему – а ну как переволнуется, и забудется всё в нужный момент!

В назначенный день, 26 августа в храм пришёл. Мирян на ту церемонию не пускали, были только свои, посвящённые, из населяющей подворье братии. Сначала Иннокентий благословил Георгияи осенил всех крестным знамением. После этого чтец молитвы начал зачитывать, торжественным низким голосом. Потом хор тропари пел: «…предстоящих и молящихся Тебе умиленною душою, и сокрушенным сердцем, пред пречистым Твоим образом со слезами, и невозвратно надежду имущих на Тя избавления всех зол, всем полезная даруй, и вся спаси…» После все молиться стали – вместе все, но всяк о своём в мыслях. А уж потом и к главному приступили.

Георгий как во сне всё помнит – вроде с ним всё происходит, а вроде и не с ним. Вот стоит он в нательной белой рубахе, чистой, с вечера приготовленной. Специально к Алексею вечор ходил, чтоб Марья евонная простирала её да разгладила. Вот он ножницы Иннокентию трижды подает просяще, вот Преосвященный крест ему в волосах выстригает, и говорит будто:

– Теперь есмь ты раб Божий Пётр… – хотя почему – будто, именно так и говорит. – Таким именем тебя нарекаю отныне и присно. И во веки веков. Аминь!

И Аминь как эхо звучит повсюду в храме, пламя в свечах чуть слышно колышется, а с ним и тени на полу, это братия старцу вторит. Вот облачают оне новоявленного Петра – старательно и неторопливо подрясник надевают, пояс кожаный, рясу, мантию сверху, камилавк. Точно невесту наряжают. Да так оно и есть, в памяти у Петра всплывает из прочитанного: «Душа любого христианина – есть невеста Христова». Мир далеко от него уходит…

Теперь он Пётр – инок, иной то есть. Облачение новое цветом черно, но внутри просветляет, ибо цвет этот – цвет абсолютного покоя, цвет полного отсутствия страсти, отрешения от суеты сует мира сего, цвет внутренней сосредоточенности на жизни невидимой и многим недоступной.

Но он не многий – иной. И движет им теперь только одно – обретение мира и покоя сердца своего в постоянном духовном пребывании с Богом. Всяк этого хочет, да не всяк разумеет, ибо до разумения ещё и усилия нужно приложить, а народ мирской, даже верующий глубоко – то Пётр по себе знал – обыкновенно, выходя из храма, о том и не помнит совсем.

А монашествующему всё, в том числе и одеяние его об этом напоминает постоянно, ведь даже одежда та являет собой напоминание, образ одежд, которые ещё в земной жизни Господь наш Иисус Христос носил. И даже длина тех одежд, до полу, есть знамение Божией благодати, покрывающей наши немощи телесные…

Ещё такую особенность Пётр приметил, с того дня, как постриг принял, работы у него будто прибавилось. И раньше он на месте не сидел, а тут не успевает одно закончить, как тут же другое на смену приходит. Хотя, нет, пожалуй, работы столько же осталось, в нём что-то поменялось. Как и прежде всё вроде делает, узор на доску насыпом переводит: кладёт бумагу с прорезанным рисунком, сверху углём толчённым засыпает, придавливает, бумагу убирает, стряхнул лишнее – вот он узор, режь. Он-то знает и борзёнковские мужики так работают, под каждый узор у них своё лекало есть. Архип ему давно уже объяснял, мол, специально всё так делается, как клеймо свое особое, есть набор узоров, который только его мастера режут и никакие другие. Вот и у Петра так, и у него своё клеймо есть.

Только ныне, что раньше ему по нраву было, не глянется совсем. Вырежет узор, поглядит-поглядит на доску да с ней к фонтану в сад архиерейский уйдет. Сидит – смотрит, понять пытается, что ж не так-то? Вроде всё так. А не тот узор, жизни в нём мало, одна красивость беспричинная.

Не о тех ли испытаниях ему Иннокентий сказал, когда послушание определил. Пытается Пётр причину осознать, не получается. А вокруг благодать, беседка вот та, в которой он сидит теперь, – тоже, кстати, его работы – ладная беседка, удобная; рядом вишня да яблоки уже поспели; канал недалеко, там утки да лебеди плавают, он их постоянно хлебом кормит, как сюда приходит. А в этот вот раз забыл хлеб взять, совсем думой в узор ушёл, нехорошо это, неправильно, им, птицам тоже пища нужна. Хотя их и так здесь многие подкармливают. И братия, и учащиеся катехизаторского училища, эти-то, малые, ещё чаще – они все переменки между уроками здесь на пруду торчат. Особенно когда тепло.

Хорошо здесь! Однако вопрос-то, он остаётся, почему узор не нравится? До Архипа что ли дойти? Благо, недалеко, авось да на месте.

Архип, действительно на месте был. Когда Пётр зашёл, от Борзёнкова заказчик вышел, купец, не из бийских, приезжий.

Пётр на дверь кивнул, кто, мол?

– Да так, заказчик один, рассчитываться заходил… Да ты помнишь его, наверное, Басалеев, купец, тот что храм у меня в селе строил!

– Честно? Призабыл…

– Он это, он. Изменился сильно, постарел. Лет пять, как не торгует уже. Да и капитал, говорят, у него пообносился…

– Да-а… Всяко бывает. – Пётр задумался. – А что храм-то, стоит?

– Храм-то, так сгорел храм опять. Давно уже сгорел. Я уже и новый там строил. Глебов, из местных, сростинских, – скотопромышленник, деньги давал, да люди по копеечке собирали… Неужто, про пожар не слыхал?

– Нет…

– Странно.

– А может, и слыхал да забыл…

– Чего такой смурной-то? – Борзёнков внимательнее посмотрел на Петра. – Дома ли чего? Так вроде, Иван твой ничего не говорил…

– Да нет, дома – в порядке…

– А чё ж?

Пётр показал ему доску, которую до того под мышкой держал.

– Ясно всё, – Архип заулыбался. – Думаешь, меня не мучает? То же самое… Только беспричинно всё это, хорошая доска, и узор дивен… А ты, поди, решил никуда не годится?!

– Ну да, – честно признался Пётр.

– Это ж как у Шаниора, на фотографиях его. Видел?

Конечно же, Пётр видел. «Фотография при доме Шаниора» находилась на улице Троицкой в собственном доме Виктора Людвиговича. Открыл-то Шаниор свой салон еще в 1883 году. А в 1897 предприятие сие учтено было во время Генеральной проверки торговых и промышленных заведений. По тем временам дело это для бийчан в диковинку было. Виктор Людвигович, человек небольшого роста, полный, чернявый, суетливый, усаживал посетителя и бегал вокруг, поправлял то воротник, то волосы, то наклон головы. Потом склонившись, замирал над камерой – большим квадратным ящиком, стоявшим на специальной треноге – и, накрывшись с головой чёрной плотной накидкой, торжественно говорил,

– Внимание! Не двигаться! Сейчас отсюда вылетит птичка!

Но вместо птички, ослеплял посетителя сильной вспышкой магния. За всё время он сделал несколько тысяч фотоснимков города и горожан, по его негативам в начале века одна шведская фирма даже выпустила почтовые открытки с видами Бийска.

Некоторые из этих фотографий и стояли у него в специальном окошке-витрине. Таким образом, чтобы проходящий по улице человек, мог их свободно рассматривать.

– Так что у Шаниора? – переспросил Пётр.

– А вроде всё верно на тех фотографиях, но в мире-то чуть погода поменялась, солнце ли зашло… – и всё уже совсем по-другому…

Странно, на этом Пётр как-то внимание своё доселе не заострял.

– Вот и выходит, что бы мы ни делали – всё копия есть, а мир Божий – он неповторим, потому как каждый миг меняется… А что до твоей доски, зря ты, хорошая доска, мастерская! Ты бы вот у сына спросил…

«И то верно, – Пётр подумал, – как же он сам забыл, сыновья-то его, оба Ивана, давно уже мастерами стали. Старший – столяр, сам по себе нынче работает, ушёл от Борзёнкова, по сёлам мотается, как сам Пётр раньше. А малой – так же как он, Пётр, нынче – краснодеревщик. Малой, он и теперь всё у Архипа работает. Архип вон ему не нарадуется, нынче Иван Селивёрстов младший – Георгиевич – у Борзёнкова один из ведущих мастеров, на самых ответственных заказах сидит».

– Знатный мастер твой Иван Георгиевич, пожалуй, почище нас с тобой будет! – хвалит сына Архип.

– Дак, хорошо ж, коли так! – соглашается Пётр, и приятны ему похвалы те, приятнее, чем его бы самого похвалили.

– Так ведь оно правильно, когда сын лучше…

– Ну да, ну да… – доволен Пётр, но виду не подаёт, крепится.

– Дома-то давно был? – Борзёнков усмехнулся добродушно. – Или за работой да за молитвами позабыл обо всём?..

Не ответил Пётр, но призадумался: «Архипова правда, пожалуй, – дома редко бываю».

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.