Сердцевина (повесть-миф)

Рейтинг:   / 3

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Лики земляков

Автор: Филатов Сергей Викторович

Просмотров: 6349

2011 год, Выпуск № 3

Глава 4. Георгий

Худо ли бедно жили Степан с Марией, скорее – обыкновенно, как все. Рожала Мария регулярно раз в три года. Вот так за сорок лет восьмерых сыновей и нажили: Георгий или Егорка, Андрей, Тихон, Семён, Алексей да ещё Алексей, который горбатый – в детстве парнишка с печки упал, спинкой шибко ударился, с той поры у него горбик и стал расти – и ещё Илья да Григорий. И это, не считая тех, что в младенчестве померли, впрочем, в те годы это обычным было. Ну, а эти восемь – живы здоровы, все как один Селивёрстовы и все – Степановичи.

У Марии хлопот много по дому: готовка, стирка, да и огород, в основном, всё на ней. Припасы на зиму… Опять же дети. Сам-то Степан Яковлевич по плотницкой части приноровился, где с артелью, где сам по себе – избу ли, баньку ли кому срубить, сарай ли поставить, словом, зарабатывал, им хватало. Конечно, день на день не приходился, но в основном не бедствовали. Да и прикипел он к этому делу, лесу здесь полно всякого: и сосна, и берёза, и пихта, и лиственница, да кедр ещё… – строй да строй. Не то, что у них в Сторожевом, там-то строевой лес издалёка возили.

Тележный промысел Степан тоже не бросал, телеги здесь в ходу были. Многие окрестные мужики свозили урожай в уездное село Енисейское, вверх по Бие. Вся хлебная торговля там сосредотачивалась. Зерно ссыпалось купцами и потом отправлялось на пароходах в Томск. А для того, чтобы зерно им дешевле обходилось, купцы выплачивали мужикам в августе, накануне Яблочного Спаса хороший задаток. Цена на зерно тогда же и оговаривалась, независимо от урожая. Вот тогда-то, обыкновенно, у Степана был неплохой приход на телегах. Ехали к нему мужики из Марушинской, из Ложкино, из Сверчкова… Из Воеводского ехали, со всех Чемровок, с Карабинки… – словом, со всей Енисейской волости Бийского уезду. Кому просто короб поправить надобно, кому колеса заменить, а кто и вовсе за новой телегой приезжал.

Как-то по этому делу заехал к нему Роман Григорьев с села Марушкинского. Разговорились. Роман оказался хорошим рассказчиком, пока Степан колёса новые ставил, многое успел ему поведать. В основном-то, в Марушкинском из старожилов все ссыльные из России. И только на окраинах села, по косогорам селились татары-рыболовы. По левую сторону реки был лес непроходимый, а по самой реке согра и топи. А теперь и левое побережье заселять стали. В основном «самоходы» рязанские да воронежские. Старожилы их сразу не очень-то привечают. А как только внесёт новый поселенец определённую сумму денег или вина на сборню, так общество загуляет и примет его скопом в общину. А там бери землю, паши, сколько «захватишь», и земля это твоя, никто на неё не посягает до тех пор, пока ты её обрабатываешь. Перестал пахать, земля опять – ничья, вольная…

– А сам-то не из воронежских будешь? – спросил Степан мужика.

– Не-а, с рязанских мы. Село Зыково, не слыхал?

– Не слыхал. А из воронежских есть кто у вас?

– Прошлым годом три семьи приехали. Может, спросить у них что?

– Узнать хотел, может, моих кто-то знает. Сторожевое, недалеко от Коротояка, Селивёрстовы?..

– Узнаю.

А на следующей неделе снова заказчик с Марушкинского к Степану приехал, как раз один из тех, воронежских переселенцев. Телегу попросил сладить. Степан и у него про родителей спросил. Мужик хмурый, неразговорчивый попался, а может, и озабочен был чем.

– Нет, не знаю, – только и сказал.

– Жаль, – опечалился Степан.

Сильно хотелось об отце с матерью услышать, живы ли?.. Но понял, отдаляется родина, а возвратиться туда – никаких сил теперь не хватит. Понял, и успокоился – принял как должное.

Вот на брёвнышке сын Егорка сидит, смотрит внимательно, как отец доски рубанком выглаживает. Интересно ему, в диковинку. Ровно идёт под отцовской рукой рубанок, надёжно и твёрдо. А вот стружка из окна в подошве, она по-разному завивается: какая – завитушками, точно кудряшки у соседней девахи Мотьки, погодка она Егоркина; а с какой доски стружка мелкими злыми иголками щерится, точно зубы у ихнего кобелька-Дона, когда тот на чужих скалится. Доном-то кобеля отец окликает, говорит, река такая далёко в России есть, откуда они с матерью сюда приехали. Река та – почти как Бия, но только поспокойнее, поравниннее будет. Отец рассказывает про то, а Егорке – в диковинку, что за Дон такой, где это «далёко» находится?.. Чудно!

Егор недалеко от кучки стружек сидит, чувствует их запах. Смолистый такой запах. Отец всё примечает, видит как Егорка носом тянет, спрашивает,

– Вишь, как пахнут? – внимательно смотрит на сына – любопытный! – Это вот сосна… Свежая еще. Потому и запах такой сильный.

– А в баньке у нас так же пахнет! – сын рад, что отец на него внимание обратил.

– Правильно приметил, – Степан одобрительно хлопает его по спине. – Банька-то у нас внутри сосной и обшита…

Оба довольны, Егор от похвалы отцовой, а Степан от сыновней сметливости да наблюдательности. «Мал совсем, пяти пацану нет, а шибко приметлив», – удовлетворённо думает он.

Пока Степан ходит в сарай за досками, Егор тут, во дворе, рубанок пробует. В рост дотянутся до верстака пока не может, поэтому доску на земле рубанком гладит. Старается отцу подражать. Но упора доске нет, рубанок прижимается плохо, скользит, соскакивает. И стружка из окошка не лезет. Степан стоит в дверях сарая, смотрит за стараниями сына. Со стороны смешно, но Степан вида не подаёт. Егорка его пока не видит, пробует ещё, но результат один. Тогда Степан выходит к сыну,

– Что, не получается?

– Не шибко… – соглашается Егор.

– А то давай, вместе.

Отец кладет на верстак свежую доску, упирает её, подставляет к верстаку лавку, ставит на неё Егорку. И вместе с ним, сам нажимая на рубанок, ведёт по доске.

– Гляди-ка! Гляди! Вота, стружка! – радуется Егор.

– Стружка. – соглашается отец. – А какая стружка, что за дерево такое?

Егор берёт завиток, нюхает,

– Сосна?..

– Верно, сосна! – теперь уже и Степан радуется, не особо скрывая это.

Давно уже подметил он за сыном этот интерес к плотницкому делу. Когда по огороду что или по дому помочь, Егорку не дозовёшься, но только он с деревом заниматься начинает – сын тут как тут. Может часами сидеть смотреть. А то возьмет стамеску и что-то увлечённо ковыряет в сторонке. Иногда среди прочего кедра попадалась, так Степан все обрезки с этих досок откладывал. Специально для сына, отдельно в сарае. Всё равно бросовые, а так какая-никакая, а польза. Кедровую-то дощечку пацану ковырять проще.

Как-то подглядел, чего там Егор творит, на доске рисунок – не рисунок, но вроде птица на ветке сидит. Пригляделся: «А что, похоже», – подумал. А у сына спросил,

– Что это?

– Птичка-синичка…

– Синичка?

– Ну да, они зимой к нам на окно прилетали, помнишь?

Как не помнить, точно прилетали, Степан к окну тогда специально кормушку приделал и семечки в неё постоянно подсыпал, а то и хлебушка покрошит или сальца нарежет. Вот и слетались синицы к кормушке, и им хорошо, не голодно, и детям в радость, смотрят через стекло, как птички корм клюют. А когда и кот Васька, сядет на подоконник, за синицами наблюдает, а достать не может, стекло мешает. Он бедный аж изводится весь: сидит-сидит, вскочит, походит нервно по подоконнику, поурчит недовольно, а сам на хозяина оглядывается, мол, что за непорядок, столько птиц, а не достанешь, почему окно закрыто?!

Повертел Степан в руках дощечку Егоркину и решил, вот, будет денег поболе, он обязательно Егору инструмент купит. Видел он у столяров, что по наличникам да рамкам узорным работают, резцы да стамески разной формы специально, чтобы узоры сподручнее резать было. А работают те мастера в основном с кедром, у кедра и узор красив, и цвет на срезе приятный, да и режется он легко, волокна древесины мягкие и податливые. Правда и стоит тот инструмент недёшево, но ведь не для баловства, для дела.

К Рождеству сыну инструмент и справил. Егоркиной радости предела нет, и Степан доволен – угодил. А сыну тотчас инструмент опробовать нужно, в сарайку побежал за дощечкой. Забрался на печь и затих. Степану любопытно, он к сыну заглянул, у того на доске угольком узор начертан, сидит, стамеской режет, сосредоточенный весь, аж взмок, и не до чего иного ему дела нету. Листики какие-то, цветы. Проведёт Егорка резцом по краю линии, глядишь, листик выпуклый получается, оживает будто. Не стал Степан мальцу мешать, во двор вышел дров поколоть. Взял колун да ненароком на старый отцов топорик глянул, тот рядом лежал. Да, дела…

Коли так оно складывается, может, и правильным будет Егорку-Георгия в обучение кому из тех мужиков-краснодеревщиков отдать, пусть он то ремесло осваивает. Между делом заметил, впервые он, ненароком, сына полным именем назвал, как того при крещении нарекли, в честь святителя Георгия Никомидийского. «Взрослеет сын, – подумалось. – Что ж пусть, любое умение, оно лишним никогда не будет».

Уже с шестнадцати стали мужики Георгия в артель звать, резьба у него на удивление ладная получалась, тонко чувствовал парнишка дерево. Видел, как лучше доску распилить, чтобы узор древесный выгоднее показать, как рисунок по доске пустить, чтоб играл тот рисунок. Поначалу-то артельщики ему небольшие заказы отдавали, рамку или наличник кому сделать, а потом и посерьёзнее что.

Когда восемнадцать парню исполнилось, поехал он первый раз на заработок с двумя артельными мужиками в Тогул. От города это более чем за 120 вёрст. Но отец его отпустил, не противился. А чего, пускай обвыкает, зарабатывает. В дорогу продуктов дал да ещё топор деда Якова, который с Дона с собой привёз:

– На вот, в работе сгодится.

А старшему ихнему Акиму наказал,

– Ты там за парнем приглядывай, хоть и большенький уже, а ветер в голове ещё не весь выветрился.

– Какой сказ, Яковлевич, конечно присмотрю. Не волнуйся, всё ладно будет.

А заказ такой был: община тогульская денег подкопила да решили мужики для храма новый иконостас заказать. В те годы по деревням окрестным много новых храмов ставилось да и старые обновлялись. А тогульский-то храм Михаила Архангела более полувека стоял, ещё с 1809. Иконостас в нём старенький уже, и сделан топорно, наспех видно. Вот и решили на сходе подновить надобно, да и батюшка тогульский на том настоял.

Там где одно, там, как правило, и другое рядом. Пока артельщики иконостас резали, священник Георгию еще стол да стулья себе в дом заказал. Видел, старается парень. Да чуть позже, с ещё одним мужичком богатым Георгий сговорился ставни ему на дом сладить. Аким-артельный не возражал,

– Делай. Только чтобы работе не мешало.

Какой разговор, Георгий и сам всё это правильно понимал и правил артельных строго придерживался. Да и заказы попутные не токмо ему приходили, но и другим артельным. Потому работали они обыкновенно стемна дотемна, жили у батюшки в холодном гостевом пристрое. Там же и спали, там же и мастерская у них была. Сильно не мёрзли, лето на дворе. Да и кормили их много да сытно, матушка и её работница обычно полный чугунок щей да супов варили, разносолы всякие, сало да мясо. Дома Георгий не привык так – «от пуза» наедаться. А здесь приходилось.

– Ты давай, давай, налегай малый, не стесняйся, – наставлял обычно батюшка, прочитав застольную. – Есть не будешь, какой с тебя работник!

Грех тут ослушаться.

Так они в том Тогуле больше трёх месяцев и пробыли. Уехали на заработки в мае, в самом начале. Вот уже и черёмуха, и яблони отцвели… а там и лета середина – травы в полный рост, пшеничка в полях колосится… а там и урожай приспел, вот уж и убирать пора… А они только-только к завершению немного приблизились, впрочем, и делали не спеша, на совесть, чтобы потом долго стояло – глаз людям радовало, да люди те чтоб добрым словом их поминали. А иначе зачем?

Уезжали когда, священник сильно их работой доволен остался,

– Ладно, мужики, сработали, смотреть приятственно! – Батюшка сам телом добрый, брюшко аккуратное, доброе у него под рясой припрятано, крест золотой поверху, борода холённая, рыжая, и сказал-то так по-доброму да крестным знамением в дорогу их осенил.

Домой оно всегда легко возвращаться. Хоть и телега у них тяжело гружена, помимо инструмента много там продуктов разных, прихожане богато их отблагодарили и батюшка не обидел, по совести всё.

Чтобы кобылу сильно не напрягать сами большую часть пути пешком рядом с телегой шли, иногда, правда, и на телегу садились, отдыхали, но только по очереди. А по пути в сёлах на ночлег останавливались. Старший с местными старостами разговоры разговаривал, нет ли где, мол, и для них работы какой впрок. Работа была, и много. Потому решили, отдохнут дома недельки полторы и снова в эту же сторону вернутся.

Дома мать сильно обрадовалась. Первый раз сын серьёзно заработал, столько всего домой привез. Отец, хоть виду не показал, но понял Георгий – он тоже доволен.

Вышел Георгий в огород, а от забора Мотька соседская его окликает:

– Егорка, приехал, чё ли? Слыхала из Тогула… Это где ж такой, далёко? – Улыбается насмешливо, девка боевая Мотя, палец ей в рот не клади. – Как там девки-то тогульские, краше наших будут?..

За то время, что его в городе не было, повзрослела Мотя, как-то скоро округлилась вдруг по-бабьи. А то раньше была пацанка-пацанкой, лицо обыкновенно обгорелое, кожа на носу шелушится да облазит, ещё и конопушки восемь месяцев в году, локти да коленки у неё постоянно в ссадинах. Всё с ними, с пацанами дневала на речке да в лесу. Стоит, вот, теперь, насмешничает.

– Для кого Егорка, а кому и Георгий Степанович, – сказал, точно по носу щёлкнул, чтоб не особо-то его задирала.

– Степа-но-вич! Ой, мама родная, ой, не могу! – ещё пуще Мотя расхохоталась. И домой убежала.

«Дура! – разозлился Егор. – Всё поржать да повеселиться!» Впрочем, разозлился больше для порядку, быстро отошёл. Что с неё взять, девка – она девка и есть.

Не до неё, другая дума его сейчас занимала: вот, работал он в Тогуле, доски обрабатывать приходилось на верстаке, что у попа в сарае стоял. Неудобный верстак, как-то не под него сделан. И тяжёлый, с места на место не передвинешь. Тогда-то и задумал, такой верстак себе собрать, чтобы и с собой возить удобно было. Разборный.

Взял прутик да на земле и начертил. Значится, столешницу он из тонких сухих сосновых досочек склеит, основу из бруса потолще, в ней гнезда сладит для стоек. Сами стойки помассивнее, из цельных досок. А внизу ящик для инструмента придумал. Этим-то ящиком он стойки и разопрёт и клиньями зафиксирует… Вот и получится четыре части: крышка, две стойки и ящик.

Тем же днем и материал подходящий в отцовом сарае подобрал. Хороший, сухой, давно лежит. Неделю всё подгонял да собирал. Всё предусмотреть старался, в ящике отделения под всякий инструмент, тиски как положено сбоку на крышке отжимные. Винт для них тоже деревянный вырезал… Зато, когда всё закончил, сам почувствовал, хороший верстак получился. Не думал тогда, конечно, что на века делает, но так уж случилось.

Георгий с того времени верстак всюду с собой возил.

Наладились они артелью ездить по деревням в сторону Тогула: в Яминское, в Чемровки обе, в Марушкинское, в Воеводское, в Ложкино да в Сверчково… Работы хватало, ещё больше оставалось. А промеж поездок каждый у себя дома по хозяйству управлялся, тоже заботы немалые. Все напарники Георгия семейные были, один он холостой.

– Пора, Егорий, и тебе семьей обзаводиться, – постоянно поучал парня Аким.

«Вот ведь, наставник, – думал про себя Георгий, – дома батя, тут он заладил…»

Но каждый раз, вернувшись в родительский дом, украдкой всё за соседов забор поглядывал, не появится ли там Мотя в огороде. И как видел её, так обязательно находились и у него в огороде неотложные дела. Мотя всё так же насмешничала, но Георгий уже не обижался на неё. Просто чувствовал какую-то потребность – лишний раз перекинутся с ней парой-другой фраз. И на душе у него как-то светлело, и дело спорилось, руки, будто сами знали, что и как.

Илларион, отец Матрёны, тоже стал примечать интерес соседского сына к его дочери. Как-то зашёл он к Степану, будто соли взаймы взять. У самого бутылка самогона под полой припрятана. Степан как раз в ту пору на дворе телегу ладил, на заказ. Ну и присели. Степан огурчиков, грибков солёных, лука да хлеба принес, и соли соседу не забыл отсыпать, а чего, коли зашёл.

Разговор Илларион издалека начал,

– Что, сосед, как картошка нынче уродилась?

– Да нормально, – Степан ждал, пока Илларион про дело начнёт, не про картошку же, в самом деле, спросить зашёл.

– Всю в подпол ссыпал или продавать будешь?

Чего тянет, говорил бы сразу, что надо. Степан с трудом сдерживал раздражение от неудовлетворённого любопытства,

– А чего спрашиваешь, или картохи недобрал? Подкупать собрался?

– Нет, у меня своей полно. Вёдер сто на базар нынче свезу…

– Да-а… А чего ж тогда?

Помолчали. Степан свернул самокрутку, задымил. Сосед поморщился, он не курил и не любил запах дыма. Разлил еще по половинке стакана,

– Ты мне вот что ответь, долго ещё твой Егорка холостяковать-то будет? Не пора ли семьёй ему обзаводиться?

Степан задумался, трое его сыновей уже оженились, жили отдельно. А Георгию, правда, – пора уже.

– Ты к чему это? – перепросил, будто не понял.

– А то ты сам слепой! Не видишь аль, как они с моей Мотькой через забор всё шепчутся. Гляди, нашепчут кого-нибудь! Давай, пока не поздно, мы тот забор разгородим вовсе…

– Это как? – Степан усмехнулся. И добавил: – А нашептать, оно, конечно, дело нехитрое да скорое…

– Так и разгородим. У нас за огородами земля ничейная есть, вот мы и припашем по весне им под грядки. А забор уберем да дом там поставим… – видно было, не с налёту Илларион это говорит, продумал всё уже. – В общем, женить их пора, вот такой мой сказ, – заключил он.

– Ну, коль пора, так давай женить… Ты, вижу, уже всё продумал! За чем дело стало?

– Да за тобой, пока Егорий здесь, не уехал куда, бери… – он указал на уже почти пустую бутылку. – Его бери, да заходите к нам. Сговоримся…

– Сговоримся, чё не сговориться… – согласно усмехнулся Степан.