Сердцевина (повесть-миф)

Рейтинг:   / 3

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Лики земляков

Автор: Филатов Сергей Викторович

Просмотров: 6353

2011 год, Выпуск № 3

Глава 8. Без Матрёны

И не думал, не ждал Георгий, только несчастье у него вдруг случилось, прямо как снег на голову. Матрёна ни с того, ни с сего вдруг преставилась. И всего-то только недавно полвека разменяла, чего ж не жилось. Вроде внешне баба здоровая, не жаловалась никогда ни на что. Детей вон каких взрастили с ней на пару! Кто-то из них уже и сам по себе живёт. В доме-то только четверо нынче осталось: два Ивана – большак да малой, год у них разницы всего, старшему только четырнадцать исполнилось, Леонтий – тот ещё помладше их будет, да Ирина, этой вообще – восемь, совсем соплюха.

Смуро Георгию на душе, нежданно как-то всё это, а главное, не вовремя, всё думается ему теперь постоянно, как жить дальше, без Матрёны, вроде и пытается избавится от этой мысли, да где там! При ней-то всё в дому налажено было, само собой всё шло. Уходит он на работу утром чуть свет, Матрёна уже на ногах, по хозяйству суетится. Ей тоже много сделать надобно: детей вот накормить, дома всё убрать, постираться, со скотиной управиться и с курями, и корове сенца подбросить. А приходил Георгий затемно уже, работы на подворье – не переделать, старец хоть и ласков со всеми, да за дело ежели – спросить строго умеет. А иначе, наверное, и нельзя, иначе всё вмиг рушиться начнёт, это ж только отпусти, дальше само пойдет…

В тот день Георгий, как обычно, на работу ушёл. А через час примерно, Ванька-большак прибежал. Взволнованный весь. Георгий как раз тем временем от Макария указания получал, что сделать надобно в первую очередь, а что и подождать может. Как увидел старец Ваньку, понял: что-то неладное случилось. Глазами указал, говори, мол.

– Там! Там это!..

Ручонками Ванька машет, никак успокоиться не может. То ли отцу, то ли Макарию говорит, то ли вообще бредит, глазёнки все мокрые, носом всхлипывает, а толком ничего не говорит. Нутром почуял Георгий, неладно что-то дома.

– Говори!

– Мамка!..

– Что с ней? – Георгий спросил, а у самого в груди застучало, вот-вот наружу выскочит.

– Так умерла она вроде!.. – выдохнул Ванька.

Макарий головой покачал сочувственно. С горечью на Георгия глянул.

– Домой иди! – будто приказал. – Да коль помощь какая нужна будет, ты говори, Егорушка, не стесняйся. Это дело такое…

– Спасибо, отец Макарий.

Проснулся сегодня Иван-большак от того, что Иринка его за рукав дёргает. Не сразу даже понял – кто, а глаза открыл – сестрёнка. Стоит за рукав тянет его, а у самой глазёнки растерянные.

– Ты чего? – спросонья буркнул.

– Мамка там сидит.

– Сидит… Ну, и что?.. Где сидит-то?..

До него слабо доходило, чего тут Иринка ему разъяснить пытается.

– Ну, там… у стенки.

– У стенки?.. Зачем?

– Ну, сидит!

Иван встал, глаза протёр. Мать действительно сидела на полу в сенках, спокойно сидела, прислонившись к стене, глаза у неё открыты были неестественно, а вот жизни во взгляде Иван не почувствовал. «Видать в ночь на двор пошла… – мелькнуло в голове. И тут же понял, – А ведь умерла мамка!» Иван тем часом в доме за старшего был – отец-то на работу уже ушёл – братья младше, Иринка – вообще соплюха, хоть и важничает, поэтому он сразу на себе ответственность ощутил огромную. Понял, коль уж старший он здесь, держаться надо да что-то делать. Хотя первое и было – расплакаться.

– Беги, Ваньку с Левкой буди! – Иринке приказал.

Та безропотно – другой раз бы точно спорить начала да капризничать – пошла в избу, тем более что тоже что-то понимать начала к тому времени о случившемся и оставаться в сенках ей очень страшно стало.

Когда братья подошли, он их к дядьке Алексею послал,

– Зовите! Да Ирку там оставьте, нечего ей нынче дома быть… – Немного подумав, твёрдо, по-мужицки добавил: – А я за батей, на подворье сбегаю.

Когда Иван с отцом домой пришли, мать уже в горницу перенесли да на доски переложили, чтобы ровно остыла, Алексей подсуетился. Две табуретки с одной стороны поставили, в другом конце лавку, а на них три доски постелили.

Алексей кивнул брату, поздоровался.

– Вот так вот… За Иринку не беспокойся, там у нас, с моим Ванькой играет, да Марья моя за ними присмотрит. А парней – я за братьями послал. Пусть все подходят, вместе всё решать будем, что и как… Отца, поди, пока звать не надо… Чего старика волновать.

Похоронили Матрёну скоро, гроб Георгий в столярке на подворье делал, дома-то у него ни материала, ни инструментов не осталось, всё туда стаскал. И верстак свой, и топорик отцов. Оно и понятно там у него всё приспособлено, всё под рукой. Отпели её в Димитровском храме, что в архиерейском доме был, сам Макарий прощаться приходил, да и с поминальным обедом он тоже здорово помог, продукты из братских запасов выделил. Словом, всё ладно вышло, всё по-христиански.

Что в тот день было, будто в дымке какой у Георгия осталось, смутно всё помнит, одна боль да тоска внутри всё переполнили. А вот на кладбище как-то запомнилось, как Макарий сказал,

– И здесь тоже… Вроде равны все, успокоиться пора, ибо всяк Господу свою ношу несет, что в миру им нажито и сделано. Только и здесь гордыня его сверх него вырасти норовит… – с сожалением сказал. А для чего сказал – непонятно, а вроде просто.

«Про памятники, верно, толкует… – машинально подумал Георгий. – …У кого крест деревянный поставлен, а кто и камнем дорогим да тяжёлым придавлен…» Подумал, и забыл тут же, не до тех дум ему было, тоска всё внутри перешибала. Но запало, отложилось где-то в глубинах. Всегда так бывает, слово ненароком слышанное да забытое потом вдруг возникает, уж и времени прошло много, да, видно, лежало оно где-то там далеко, до случая…

Затосковал сильно Георгий, работа в голову не идёт, из рук всё валится. В дому холодно, не топлено, и надо бы протопить, а так подумает – зачем? Все Матрёны нет. Отец ворчит,

– Совсем расклеился…

Хоть вовсе к нему не заходи. У брата Алексея, что по соседству живёт, своих дел хватает, работа, мальцы опять же. Георгиевы ребятишки, тоже там, почитай с утра до вечера. Одно остается, уйдет к себе в столярку на подворье, и строгает, строгает там, устанет – книжки священные читает да молится, порой так засидится там, что ночи не заметит. Иной раз и ночевать оставался, топчан у него в столярке был.

Хорошо здесь в столярке, стружкой пахнет, в основном сосной. Вспомнил, как отец его в детстве пытал, доску строгает, а сам спрашивает, мол, что за дерево? Улыбнулся. Хороший мужик отец, хоть и изменился сильно, ворчлив стал. И то подумать, немало ему на веку уже досталось.

Опять же, вон он его топорик памятный, тот самый, который от деда будто, с Дону, здесь же в столярке и лежит. Хранит его Георгий, хороший инструмент мастер всегда особняком держит, а уж такой удобный и подавно.

Всё здесь успокаивает, все запахи с детства ему знакомы, вот деревом пахнет, а вот клеем, вчера развёл, новый стол будет собирать для Макария. Не готов ещё клей, не дошёл пока, Георгий перемешал его специально выстроганной деревянной лопаткой, поднял лопатку – нет, вон ещё комья, набухнуть – набухли, но не разошлись пока, ничего, доспеет скоро.

На днях Макарий к нему в столярку заглянул, Георгий как раз чай пить присел.

– Никак, Егорушка, вовсе сюда переселился?..

– Да нет, отец Макарий, так это я… Иногда только.

– Просьба у меня к тебе есть огромная.

Георгий заинтересовался, ждал, обычно старец не просил, указания по работе давал, что это ему срочное такое понадобилось?

– Глядел я как ты «дом» Матрёне ладил, вот и подумал, не сладишь ли и мне…

– ?

– Оно дело такое, дом ведь тот навечно нам… Пока обживёшь, чтобы привыкнуть, прилежаться в нём…

– Как это?.. – Георгий сообразить не мог. – Гроб живому человеку делать?

– А я помирать не собираюсь, я дом тебя прошу сработать, чтоб там мне уютнее было.

– Странно это как-то…

– А ты не думай, Егорушка, что странно, ты скажи, сделаешь или нет?

– Так… мерки ж надо снять…

– Ну и снимай, вот он я.

Старец прилёг на топчан. Никогда ещё Георгий с живого человека мерок не снимал. Мерил когда, как-то не по себе было, жутковато, никак не мог дрожь в руках унять. Старец, напротив, спокоен был и сосредоточен, точно что-то важное совершалось…

А когда дело закончили, спросил утвердительно, точно уверен был в ответе:

– Ну, так как, сделаешь?!

– Сделаю, – кивнул растеряно Георгий.

– Ну, вот и ладно. Господь тебе в помощь.

А когда уходил уже, сказал:

– Ты вот что, если дома совсем невмоготу станет, сюда перебирайся. И работа здесь рядом, и храм, чтоб с Господом говорить. А это тебе нынче ох как надобно…

После обеда, Степан Яковлевич, как обычно за дело взялся, не мог он мириться с любым бездействием. Сел пимы подшивать, малым Алексеевым – Ваньке да Нюрке. Обычно он на кухне прилаживался, взял нож, шило, иглу большую, гнутую, нить посуровее… Надо же, как быстро на них горит, вроде пимы не старые, а уже пятка тонкая, того и гляди дырка засверкает. Сейчас Алексеевым мальцам сделает, потом Егоровым – тоже надо…

А Ванька, Алексеев сын в ту пору за тетрадку сел, шибко он к грамоте охоч был да к тому же записывать всё наладился. Всё, что вокруг увидит, аккуратно, не торопясь в тетрадку и запишет.

Сидит Ванька, выводит, буковка к буковке: «Время теперь послеобеденное. Дедушка в кухне пимы подшивает. Зимой во дворе телеги делать холодно, поэтому он начинал их делать только с наступлением весны и продолжает всё лето. Потом вывозит на ярмарки и там продаёт, иногда покупатели на дом приходят».

Записал Ванька, точку поставил, подумал, посмотрел – неплохо получается, складно! – и дальше: «Мы с Нюрой, моей двухлетней сестрой сидим в горнице у окна во двор и наблюдаем, как мама полощет бельё. А я ещё и записываю, Нюра-то писать пока не умеет. На дворе сильный мороз, от белья и воды, хотя она из колодца, поднимается большой пар. Мама уже несколько раз прибегала в избу отогревать руки.

Белья много, и не только наше, а ещё и дяди Егора, у которого на днях умерла жена, тётя Матрёна. Мама вчера стирала и сегодня утром, а теперь вот полощет и развешивает на верёвки».

Снова остановился, полюбовался.

– Нюрк, а Нюрк!

– Сево?

– Глянь, красиво пишу?

– Класиво! А когда Илина дяди Егора плидёт? Мы с ней иглать будем!

– Тише ты! – шикнул на неё Ванька. – Вишь, дед работает.

Нюрка нахмурилась молча, а Ваня продолжил: «Мы с Нюрой сидим смирно и ни в какие игры не играем, потому что дедушка дома. Он не любит шумных ребячьих игр и вообще-то не особенно ласков ко всем детям.

Вот покойная бабушка, Марья Савельевна была особенно ласкова со всеми нами, детьми. Она к своим внукам относилась без всякого различия, не глядела, чьи они – Андрея, Егора, Ильи, Тихона, Григория, Алексея горбатого или нашего отца…».

В этом месте Ваня остановился, в аккурат Ванька-малой с Иринкой зашли, Егоровы.

– Дед, можно, Иринка у вас побудет? Тетя Марья сказала, можно…

– А ты куда же наладился?

– Да к отцу я, он помочь нас с Ванькой-большаком просил, там дел много у него…

– Дел… Когда же они все переделаются, дела то его… – Степан ворчал, но теперь ворчал он часто, так что Ванька даже не обращал на это внимания, мимо ушей пропускал.

– Ну, так можно?

– Заводи, куда от вас денешьси… Да туда вон, в комнату… К Ваньке с Нюркой…

– Ага! Ну ладно, дед, побежал я!..

– Ну-ну…

Впрочем, последние Степаново «ну-ну» Ванька уже не слышал, он был уже далеко от дома.

Дел у Георгия на подворье и вправду прибавилось, в ту пору храм новый Казанский к освящению готовили, всё доводили да чистили, чтоб блестело всё и сияло. А готовилось всё таинство сие преосвященнейшим Владимиром Синьковским, епископом Бийским. Макария в ту пору уже в городе не было, незадолго до этого, отозвали его в Томск, где был назначен он епископом Томским и Семипалатинским, на повышение, значит, старец пошёл. Впрочем, делами миссии он и теперь интересовался, постоянно вёл переписку с отцом Владимиром, в письмах наставлял его одновременно по-братски, но и по чину своему, то есть ласково и строго, как только он умел.

«Дом» ему-таки Георгий сладил. Хороший получился, удобный и как раз в размер. Макарий примерился, лег туда.

– Удобно-то как… Мягко, как пух прямо. И стружкой пахнет, свежо. Спасибо тебе, Егорушка. Ладный дом ты мне смастерил. Ох, как порадовал душу мою!

Встал Макарий, ещё раз вокруг обошёл.

– А это зачем? – На защёлки указал, их Георгий специально сделал, чтоб не гвоздями крышку к колоде прибивать. – Это лишнее… никогда я на замок двери не закрываю.

А Георгию снова жутковато стало, никак он не мог привыкнуть, чтоб вот так вот гроб на себе примерять. Потом слышал он от других насельников архиерейского дома, что Макарий теперь в нём и ночует, а ещё, якобы, с собой он его везде возит, как постель походную, уж не знал – верить тому, не верить, но про себя думал: «Верно, чудит старец…».

Как он теперь там, в Томске? Хотя и часто здесь бывает, да только так, запросто, теперь поговорить не случается, он всё больше по делам, всё больше с отцом Владимиром общается, а с ним так, мельком,

– Ну, здравствуй, Егорушка!

– Здравствуй, отец Макарий!

– Как ты? – спросит да крестом осенит скоро. – Храни тебя Бог! – И то понятно, некогда ему нынче разговаривать сильно, дел вон сколько, а ещё и назад ехать надобно. Но не забыл, помнит, во взгляде всё те же строгость и ласка.