Семинарист

 

Матушка Лидия Бородина была младше своего мужа на два года. Познакомились они случайно, как сказал бы неверующий. Но для Лиды давно уже не существовало случайностей.

Отмечали последний звонок. После официальной части в Управлении культуры решили пойти в городской сад – на аттракционы. Все были нарядно одеты: некоторые девочки красовались в настоящей школьной форме, с белыми бантами, другие просто оделись по принципу «белый верх, чёрный низ», парни носили пиджачные пары с галстуками. 

Весёлою гурьбой спускаясь по Советской, громко распевая то «Катюшу», то «Взвейтесь кострами», одиннадцатиклассники не могли не вызывать весёлых улыбок прохожих.

– Какие красивые! – растрогалась одна старушка.

– Красивые-красивые, а вот подрастут, так натворят делов! Тоже мне! – фыркнула её соседка, отворачиваясь.

Когда ребятам надоело распевать старые песни, они перешли на современные хиты:

– «Забирай меня скорей, увози за сто морей!» – разносилось по улице.

Когда они наконец достигли горсада, многие уже охрипли от шлягеров. Некоторые ребята куда-то делись по дороге. Вроде бы у Паши Костецкого намечался какой-то междусобойчик для особо посвящённых. Остальные мальчишки по дороге набрали импортного баночного пива и теперь бесились на каруселях в ещё более весёлом настроении, чем раньше. Потом они стали катать девочек на автодроме, разбившись по парам. Неподалёку от автодрома, прислонившись к неработающему фонтану, стояли двое парней чуть постарше. Несмотря на жару, они были одеты в одинаковые чёрные кители со стоячими воротничками, белыми изнутри, судя по окантовкам. Ребята пили пиво, вероятно, не самой престижной марки, за что были вознаграждены в свой адрес беззлобными насмешками от Лёши и Витали:

– Бросайте пить кислятину, мужики!

– Э, пейте нормальное пиво, как мы с Лёхой!

Один из парней, светленький, с битловской стрижкой, приветственно помахал им свободной рукой:

– Не боись, всё равно с одной бочки разливали!

У него оказался довольно-таки звучный баритон. Лида окончила хоровую школу с отличием и в голосах разбиралась очень даже неплохо. Она тут же окрестила его Хворостовским. Второй был тёмненький, с короткой стрижкой. Несколько узковатые глаза делали его похожим на китайца. Разве что кожа была обычная, светлая.

– Э, стой, так вам же нельзя пиво пить! – это вмешался Толик Жмак из параллельного. – Это же грех! Бог накажет!

Раздался дружный хохот. Те двое, однако, нисколько не обиделись. Усмехнувшись, они продолжили свою беседу.

– А что такое, пацаны, в смысле? – спросил Юра, который всегда отставал от курса событий. – Не понял прикола.

– Да это же семинаристы, ну, семинария – ты что, не знаешь, что ли? – ответили ему.

– Попы, что ли?

– Да нет ещё. Учатся.

– А-а-а.

– Кто семинаристы? – это уже девочки заинтересовались.

– Пошли познакомимся, – прошипела Лариска Звягина.

– Да ты что, им же жениться нельзя, – возразила Наташка Неупокоева.

– Дура, это монахам нельзя.

– Так, мож, они монахи.

– Ага, и пиво пьют у всех на виду! Монахи с бородой, а у этих нету. У них ещё платья такие длинные должны быть.

– Блин, Волкова, пойдём скорей знакомиться, пока эти кикиморы нас не опередили! – зашептала в ухо Верка Могушкова. Лида уже была настолько заинтригована тем, что ее Хворостовский учится в духовной семинарии на священника, что решила поступиться своим принципом – не знакомиться первой. К тому же, она была не одна. Да и с Веркой не страшно – та такая бойкая, что могла дыру на месте провертеть. Пожалуй, пора действовать – вон уже Лариса дергает Неупокоеву за рукав.

– Пошли, только разговор начинай сама.

Вера отмахнулась и решительно направилась в сторону семинаристов. Лида поспешила за ней.

– Привет, мальчишки! А это правда, что вам жениться нельзя? – Верка, похоже, подслушала разговор девчонок и теперь использовала полученные знания прямо на ходу. Чёрненький смутился:

– Да нет, ну почему? Мы это…

Хворостовский положил ему руку на плечо, останавливая. И добавил с серьёзным видом:

– Нет, жениться-то нам можно, а вот замуж выходить – ну никак нельзя!

Лида, не выдержав, прыснула от смеха. Похоже, они ещё и шутить умеют. Разговор завязался легко. Выяснилось, что Хворостовского зовут Павлом, а «китайца» – Ильёй.

– Он японский самурай, – поделился секретом Павел, заговорщицки подмигивая. Лида была уверена, что он подмигнул именно ей, а не Верке.

– Сам ты самурай! Не слушайте его, девчонки. Он самый настоящий наркоман. Обкурился камыша, в башке ни шиша. У меня дед кореец.

– Кто-кто? Индеец? – развеселился Павел. – Нет, ну где правда? Индейский шаман в городе, куда смотрит миграционная служба? Дай бубен, Косой Глаз!

– Только в бубен могу!

Тут их внимание привлекли крики. Пока они разговаривали, к автодрому подошли восемь мальчишек не из их школы. Они уже успели отбиться от своих одноклассниц и, судя по поведению, тоже были навеселе. Но, похоже, пивом дело не обошлось. Видимо, они не поделили с Максимом Голуновым скамейку.

– Ты чё, не понял, ботаник? Место жёстче освободил! – кричали они.

Максим все девять лет учился вместе с ними, но после перешёл к бэшкам, так как тем дали гуманитарный уклон. Вэшки стали физико-математиками. А их класс был химико-биологический. К ним прибыло несколько человек, кое-кто ушёл. В одиннадцатом Голунов снова вернулся, так как у него не сложились отношения с одноклассниками. Максим являл собой типичный образец «ботаника» – нескладный отличник в неизменных очках. Он был высокого роста, худой и довольно слабый. На физкультуре Максим только злил физрука – маленького плотного дядьку с красным лицом и алкоголическими прожилками на носу. Однако, несмотря на физическую слабость, трусом Максима никто не мог назвать. В начальных классах его часто били, но никогда не добивались слёз и просьб о пощаде. Вырос Максим колючим и неуступчивым.

Вот и сейчас он не желал слезать со скамейки просто потому, что на ней захотели посидеть новоприбывшие пацаны. Те, разгорячённые таким неповиновением, а также выпитой баночной водкой, стали его оскорблять и стаскивать силой.

– Я тут сел раньше вас, почему я должен слезть? – упирался Максим, оглядываясь на своих одноклассников. Но те скромно молчали, предпочитая не вмешиваться. Ободрённые таким поворотом событий, задиры удвоили усилия, схватив его за шкирку. Максим закашлялся, но только крепче вцепился в скамейку. Тогда один из нападавших, самый низкорослый из всех, разбежался и изо всех сил пнул Максима в грудь.

Лида пронзительно закричала. Максим медленно, как во сне, стал заваливаться вбок. Тут его встретило колено другого парня, разбив очки. Из его носа хлынула кровь. Упавшего тут же стали пинать.

– Твою ять! – выдохнул Павел и, швырнув бутылку в сторону, кинулся к скамейке. Илья тут же бросился за ним.

Некоторые из нападавших озирались по сторонам и поэтому заметили движение в свою сторону. С разбега Павел пугнул одного, а атаковал совсем другого. Тот рухнул как подкошенный, получив прямой удар в подбородок. Ещё один отправился за ним, пропустив хук слева. Уже позднее, в травмпункте, он узнал, что заработал трещину в нижней челюсти. Подоспевший Илья уже воспользовался некоторым замешательством и сшиб с ног того парня, который по-гестаповски бил Максима коленом. Упав, тот получил хороший пинок в живот, отчего на полминуты потерял способность дышать. Потом Илье уже не везло так. В отличие от друга-боксёра, он специально никакими единоборствами не занимался. Да и опыта уличных драк не имел. Пропустив зуботычину, он замешкался и упал, потеряв сознание от удара бутылкой по голове.

Павел остался один против пятерых. Те быстро поняли, что соваться под кулак не стоит, и предприняли попытку его окружить. Этого Павел им не давал сделать. Каждый раз, когда полукольцо начинало смыкаться за его спиной, он бросался на крайнего. Тот отскакивал назад, размыкая цепь. Через минуту в ход пошли палки и камни. На испуганные крики девочек о помощи мальчишки никак не среагировали. Павлу удалось увернуться от двух камней, но третий больно попал ему в грудь, а четвёртый разбил бровь над правым глазом, отчего в голове как-то нехорошо зазвенело. Кровь тут же залила глаз, и Павел едва не получил палкой по голове. Подставив левое предплечье, он подался всем корпусом вперёд, резко двинув нападавшего правой рукой в лицо. Тот заорал – видимо, сломал нос. Остальные, подскочив, свалили его на землю и стали пинать. Павел прижал колени к груди и закрыл голову руками. Прежде чем потерять сознание, он успел почувствовать два крепких удара в бок и один по уху.

Очнулся он, когда вокруг уже было полно омоновцев, заталкивающих в машину всех подряд. Один из них слегка похлопал Павла по щекам.

– Живой вроде. Давай его тоже в скорую.

Дышать было больно, правый глаз не видел, тошнило, все тело болело, как будто его пинали ногами. Ах да, его ведь и вправду пинали…

Лида с Верой сразу вызвались свидетелями. С ними в отделение милиции отправились еще Лена Жданюк и Оля Сникер – те из немногих, кто относился к Максиму хорошо. Они подробно все рассказали, расписались. Их мальчишек сразу же отпустили, как только выяснили, что те в драке участия не принимали. Максима, Павла и одного из нападавших увезли в больницу. Илья пришел в сознание ещё до приезда милиции, кости черепа у него оказались крепкие, но он не смог прийти на помощь другу – некоторое время ноги просто отказывались его держать. Ещё двое отделались лёгким сотрясением мозга и синяками. Одному из нападавших, тому, кто ударил Максима ногой в грудь, удалось сбежать. Он первый заметил приближение милицейских машин и кинулся наутёк, через кусты – в сторону стадиона, пока его друзья были ещё увлечены расправой над Павлом. Те заметили омоновцев слишком поздно. Один из них сразу улёгся на траву, положив руки на голову. Хоть это и выглядело смешно, он всё же стал единственным, кто вообще никак не пострадал. Двум беглецам крепко досталось резиновыми дубинками – бегать омоновцы не любили. 

Выяснив дома по телефону 03, какая больница дежурная, Лида на следующий день отправилась навестить Максима и своего героя.

 

* * *

Максим пребывал в ещё более скверном настроении, чем обычно. Он и так никого не любил, а тут и вовсе взъелся на весь мир. У него были сломаны два ребра и переносица, из-за чего парень теперь имел сходство с очковым медведем – гипсовая повязка закрывала только нос и лоб, и чёрные круги вокруг глаз отчётливо виднелись. Весть о том, что за него заступились два семинариста, которым тоже досталось, Максим воспринял совершенно равнодушно.

– А я не просил ничьей помощи! Благодетели нашлись. Да они просто перед вами выделывались. Вот и получили. Такие же ничтожества, как и все остальные.

Лида ушла от него опечаленная.

 – О, э-э, здравствуй, Лида! – произнёс ошеломлённый Павел, пытаясь привстать на постели. Он покосился на спящего соседа (остальные койки пустовали). – Как там тот парень?

– Да всё нормально, жить будет, – ей очень не хотелось, чтобы Павел узнал, какая всё-таки свинья этот Голунов. – Как ты сам себя чувствуешь?

Вопрос оказался явно риторическим – вид у героя был тот ещё: левое ухо распухло, правый глаз заплыл, бровь, вся зелёная, зашита, грудь перебинтована, руки – тоже.

– Да ничего страшного, просто койкоместо занимаю. Сильно напугалась тогда?

– Просто кошмар какой-то: сначала я испугалась, что они убьют Максима, потом они ударили Илью бутылкой, а потом напугалась за тебя, когда ты упал. Билетёрша позвонила в милицию. Слава Богу, что они приехали так быстро, обычно не дождёшься…

Лида осеклась и смутилась: Павел как-то странно на неё смотрел, задумчиво, словно не слышал.

– Сегодня приходил следователь. Организовывает мировую. Дескать, повреждения средней тяжести, встречные заявления и всё такое. Илья приходил. Говорит, что в семинарии, когда узнали обо всём этом, решили нас отчислить. Мол, пьяная драка, привод в милицию будущим священнослужителям не к лицу и прочее. Илюха завтра домой едет, а я – как выпишусь… А ты завтра придёшь?

Лида опешила:

– А как же так? Вы же защищали человека от пьяных хулиганов. Да его эти… уроды… запросто убить могли. Да вы ему жизнь спасли, разве не этому Христос учил? Я тоже Евангелие читала, помню, что там написано. Да как они могли?

Павел молчал, опустив глаза.

Немного помедлив, она добавила:

– А ты, значит, не здесь живёшь и скоро уедешь… А где, в каком городе? – не дожидаясь ответа, девушка вскочила со стула, на краешке которого сидела. Сосед по палате заворочался и начал сквозь зубы материться.

– Я завтра приду! – перебила она Павла, покраснев, и умчалась, забыв вручить больному пакет с апельсинами.

Целый вечер Лида была сама не своя. На вопросы отвечала невпопад, за ужином пыталась насыпать сахар в молочник. Родители, будучи уже в курсе событий, оценивали их каждый по-своему. Отец слегка подпил и всецело пребывал на стороне Паши и Ильи, считая, что мальчишки поступили достойно. Он даже поинтересовался Пашиным состоянием здоровья и дал денег на передачку.

– На, купи ему соку там или ещё чего-нибудь. Хороший пацан, молодец. Привет ему от меня. Так и скажи, мол, батя передаёт привет. А я Осипова лично попрошу, чтобы отнеслись к нему в больнице как надо. Мне не откажет. А как там этот ваш Головнов? У него, кажется, чисто случайно травматический пневмоторакс не случился – дежурный говорил.

– Голунов.

Лида пересказала содержание разговора с Максимом. Отец поставил рюмку на место, помрачнел и издал досадливый звук. Скривился.

– Не Голунов он, а Го… – тут отец поймал строгий взгляд жены и осёкся.

– Гольюнов он – ваш Максим. Сказал бы, что мало ему дали, да вроде по полной отхватил, – он ещё хотел что-то добавить, но вместо этого хлопнул залпом рюмку финской водки, поставил её на скатерть и закусил солёным белым груздём.

Мама много не распространялась, но по её реакции Лида поняла, что большой разницы между теми хулиганами и семинаристами она не видела. К тому же, молодые люди, поступившие в духовную семинарию, вызывали у неё большие подозрения. В храм она никогда не ходила, считая верующих как минимум, инопланетянами, а самих служителей Церкви – хитрыми аферистами. «Набивают брюхо себе за счёт дураков», – говорила она. А свекровку всегда осуждала за то, что та под старость лет не только стала ездить в Петропавловский собор молиться, но и Лиду таскала с собой. А сейчас мама сильно переживала из-за знакомства старшей дочери с этими людьми. Характер у Лиды был романтический, и теперь стоило бояться, что молодая девчонка влюбится в этого проходимца. Тем более что тот сейчас находился в положении пострадавшего героя.

Увидев, что Миля, младшая дочка, наелась и уже балуется с чаем, отпивая его, а потом выпуская обратно в чашку, мама отправила её умываться и повторять заданного в музыкальной школе «Барсука». Миля скорчила недовольную рожу, но перечить матери не решилась. Уже выходя из-за стола, она тайком показала Лиде язык. Та либо не заметила, либо просто никак не отреагировала. Миля оскорбилась и, проходя мимо, наступила сестре на ногу. С тем же результатом.

Всю ночь Лида проворочалась в постели. Первую половину ночи её просто распирало от желания, как минимум, подпалить всю семинарию. Она уже представляла себе, как бородатые  преподаватели в чёрных мантиях во главе с ректором (или кто там у них главный?) лезут в окна, спасаясь от огня. Внутри рос протест. Девушка никак не могла взять в толк, что человека, исполнившего Божью заповедь истинной любви, как раз за это Церковь и наказала. Лида вспомнила, как в детстве ходила с бабушкой (пока та не умерла) в воскресную школу. Там батюшка однажды пересказывал притчу о том, как на одного человека напали разбойники. Мимо прошёл священник, торопясь на службу: посмотрел и ничем не помог, а простой человек, который ни у кого не пользовался уважением и любовью, не только оказал ему первую помощь, но и потом в беде не оставил. Добрый Самарянин. Да они там просто – вертеп разбойников! Будь её воля, всех бы поразогнала!

Оставшуюся часть ночи Лида прислушивалась к своим чувствам. Да, так и есть. Она влюбилась в Пашу. Как горько, что он теперь уедет! Будь у неё Веркин темперамент, она легко заставила бы Пашу влюбиться в себя. Или сама могла признаться первой. Верку вообще трудно чем-либо смутить. Но Лида была стеснительной. И сейчас она кляла себя за это. В сказки о толпах прекрасных принцев, разъезжающих по горам и долам в поисках принцесс, она никогда не верила. Вокруг сплошь одни только самовлюблённые, никогда не взрослеющие дураки, крепко держащиеся за мамины юбки. Все нормальные парни давным-давно заняты более успешными девушками. Лида довольно часто влюблялась раньше, но очень быстро разочаровывалась в очередном избраннике. И теперь она долго ворочалась под покрывалом, мучая себя вопросом: а вдруг это тоже всего лишь глупая влюблённость? Уже под утро Лида решительно отказалась терзать себя вопросами.

– Всё ему сегодня скажу! – пробормотала она, засыпая. – Вот и узнаю, как он ко мне относится. А если это ошибка – ну и пусть катится в свой Белогорск… Белозёрск… Белорецк или как он там…

 

* * *

Когда Лида проснулась, от прежней решительности не осталась и следа. Кое-как позавтракав, она отправилась на занятия.

На физике Фролов с Костецким опять хихикали весь урок и скоморошили над Ириной Александровной. Прервались на объяснения об отсутствующем на уроке Голунове. Кстати, к чести Костецкого, тот, когда ему пересказали инцидент, возмутился:

– Я в шоке! Да как так, никто не встал за Максимку! Да вы мужики или кто?

– Я горжусь вами, братья! Своя шкура ближе к телу! Всё правильно сделали! – поддержал его Фролов. Мальчишки тогда чуть не подрались из-за этого.

Больше в тот день в средней общеобразовательной школе № 19 ничего интересного не произошло. Хотя нет. На уроке литературы Миша Фролов снова довёл пожилую учительницу до белого каления, заявив на опросе, что у Горького он читал «Буревестника». И это вместо заданных «На дне», «Мать» и многого другого. У них была вражда с десятого класса. В начале учебного года сменился преподаватель. Новая учительница Вера Константиновна имела неосторожность озвучить своё мнение, что ученики никогда не смогут преодолеть барьера «Курочки Рябы» и «Теремка». Все промолчали, решив не спорить, кроме, разумеется, Миши. Тот возмутился:

–  Простите, а почему это Вы так думаете, ведь Вы ещё не знакомы ни с кем из нашего класса, а уже такие высказывания!

– А что, разве не так? Ну, скажи нам, каких авторов ты читаешь? – ласково улыбнувшись, ответила Вера Константиновна. – А  мы послушаем.

– Почему мы? Мои одноклассники давно в курсе, – парировал Фролов и огласил довольно солидный список писателей, из которых Лида читала только Акутагаву, Хемингуэя и Маркеса. В тот момент всех охватила большая гордость за Мишу и вообще за весь класс, так как учительница, слушая его, медленно бледнела, поджав губы. С той минуты они стали вежливыми врагами. Их стычки забавляли всех.

Когда наконец кончился последний урок, Лида в потоке класса устремилась вниз по лестнице – к выходу из школы, обдумывая предстоящий разговор с Пашей.

 Спустившись на первый этаж, увидела, что возле расписания собралась небольшая толпа.

 

 

* * *

Восьмиклассники обступили кого-то плотным кольцом и галдели, выкрикивая угрозы. Паша Костецкий тут же взял курс на толпу и резко вклинился в нее. Фролов, оторвавшись от хихикающей Альбины Паньшиной, которой он что-то шептал на ухо, моментально рванул за другом. Альбина тут же надулась.

– Пшли вон, салаги, – беззлобно ругался Костецкий, бесцеремонно расталкивая всех вокруг.

– Цыц, муха! – отрезал Фролов, надвинув на глаза бейсболку запротестовавшему было восьмикласснику.

– Да это же тот поп, который за Голунова впрягался! – послышалось справа над ухом. Это воскликнул Юрка Снытко, который ростом превосходил всех в школе.

Лида вздрогнула и устремилась к толпе, но пробиться к расписанию ей уже не удалось.

– Да тихо, я сказал! – рявкнул Паша на толпу. Мальчишки предпочли успокоиться.

– Слышь, мужик, а ты кто вообще? – Лида теперь могла только слышать. Даже встав на цыпочки, она ничего не видела из-за рослых восьмиклассников.

– Человек, – это был голос её Паши. Но как он мог быть здесь, ведь он должен был быть в больнице, да и номера школы она ему не говорила!

– Сам вижу. А чего за демонстрация тут?

– Спроси вон у них, я сюда не ссориться пришёл.

– Жека, иди сюда. Докладывай! – Костецкий обращался к здоровому мальчишке – тот был у всех восьмиклассников кем-то вроде главаря.

– А чё он наехал на Лёху?

– Враньё, – Пашин голос был спокойным и уверенным.

Тут Снытко, которому надоело стоять сзади, стал проталкиваться сквозь толпу. Лида воспользовалась моментом и, ухватившись обеими руками за его олимпийку, нырнула за ним.

– Паша! – воскликнула она, увидев своего героя. На восклицание обернулся и Костецкий.

– Чего? – спросил он, но, увидев, что она смотрит вовсе не на него, обернулся к собеседнику.

– А ты что, к Лиде, что ли, пришел? Так бы и сказал сразу, а то мы чуть тебя не прессанули.

– Всё, цирк окончен, давайте быстро по горшкам и спать! – эти слова Костецкий адресовал уже восьмиклассникам. Те связываться не стали, так как Пашка, который однозначно был у всех в авторитете, имел к тому же тяжёлую руку. Только их главарь запротестовал:

– Не, Пахан, так дела не делаются! Что за ерунда?

– Да иди, давай, иди! – это Миша оттеснил его от греха подальше, так как Костецкий моментально покраснел от злости.

– Пошли, Жека, – друзья увлекли его вверх по лестнице.

– Слышь, Паш, это тот, который позавчера бился с кировскими, – доложил Костецкому Юрка.

– Опа! – Костецкий уважительно посмотрел на разукрашенного побоями Бородина, который был уже одет не в китель, а в чёрную джинсовку с надписью «Metallica». На плече у него красовалась потрёпанная спортивная сумка.

– Мужик, да ты крут! Будем знакомы, – сказал он, протягивая руку.

– Похоже, тёзки мы.

– Да, – усмехнулся Паша, – точно.

Юрка Снытко и другие мальчишки, бывшие тогда в горсаду, уже куда-то пропали. Остались девчонки и те, кто тогда отсутствовал.

– Михаил, – это тянул руку Фролов. – Весьма разочарован, что нас с Пашей тогда не было в парке, вот бы мы тем подонкам наваляли от души! А ты что, каратист?

– Не, боксёр, – покачал головой Паша.

– Круто. А разряд какой?

– Камээс.

– Слушай, Мигель, так это не мы его от молодых спасли, а как раз наоборот.

– Ага, Пабло, да он бы их просто поубивал! – обрадовался Фролов.

– Ладно, мужики, извините, я к Лиде пришёл…

– Да не вопрос, о чём речь? Держи краба. Только давай-ка мы с Мигелем вас проводим немножко, мало ли что, у нас тут некоторые совсем без башни. Камрад, ты не против?

– Как можно? Пошли, как раз прогуляемся до ларька на Герцена.

Костецкий и Фролов, как всегда, остря на каждом шагу, довели их до перекрёстка и распрощались.

Лида с Пашей остались вдвоём.

Какое-то время они молча шли по проспекту. Лида боялась даже голову повернуть в сторону Паши, хотя чувствовала, что время уходит. Вся её ночная решимость расставить точки над i бесследно испарилась. Тишину нарушил Павел:

– Лида, я сегодня уезжаю домой, последний автобус в четыре часа… в общем, ну… я хотел сказать, ты мне нравишься… очень. Можно, я тебе буду писать, ну, если ты не против, конечно, и… если ты уже не дружишь с кем-нибудь… – Павел смешался и замолчал.

Лида остановилась, резко повернулась на каблуках и, откинув со лба непослушную прядь, сказала, глядя то на Павла, то на фонарный столб с вороной на верхушке:

– Ты знаешь, Паша, а я ведь то же самое тебе хотела сказать, но не знала, как начать.

К щекам Павла прилил слабый румянец, правая рука метнулась к пластырю над глазом. Но уже через пару секунд ему удалось справиться со смущением, и он, напустив на себя непринуждённый вид, деловито изрёк:

– Ну вот, обе стороны пришли к неизбежному консенсусу. Когда будем играть свадьбу?

Лида улыбнулась и, стараясь не обращать внимания на ворону, которая уже слетела с фонаря на асфальт и теперь почему-то подбиралась к Павлу, сказала:

– Ну, если у тебя нет жены и троих детей, то осенью обязательно поженимся.

Она ещё хотела добавить, что свадебного путешествия не предвидится – ей предстоит поступать в медицинский университет, тот, что слева от них, через дорогу, но тут она заметила, что ворона вплотную подобралась к ним. Павел стоял к ней спиной и не мог видеть наглую птицу.

– У меня пока что нет жены и детей, но я надеюсь, что это… э-э-э! – Павел от неожиданности шарахнулся в сторону, чуть не уронив сумку с плеча. Не менее напуганная ворона, чья попытка сорвать блестящую бляшку с ковбойского ботинка Павла провалилась, тоже рванула в сторону, едва не врезавшись в витую ножку скамейки. Сориентировавшись, она проскакала под скамейкой к газону, вызывающе каркнула и взлетела на аккуратную голубую ёлку, откуда продолжила своё наблюдение за Павлом.

Лида, закрыв лицо руками, заливалась смехом, глядя на эту сцену. Сообразив, что к чему, Павел и сам развеселился.

– А я-то думал, что блестящее привлекает только сорок, а тут смотри-ка…

Они смеялись, а прохожие шли мимо, иногда недоумённо оглядываясь на странную парочку – хрупкую девушку в белоснежной блузке и неформала со зловещей надписью «Kill ‘Em All» во всю спину. Недостаток знания английского языка у прохожих с лихвой восполнялся недвусмысленным изображением выпавшего из чьей-то руки молота на фоне кровавого пятна. Явное несоответствие друг другу Паши и Лиды бросалось в глаза, словно делая молчаливый вызов всему миру. Да в принципе, так оно и было – утончённая девушка из приличной семьи и воспитанный одной лишь матерью дворовый парень.

Что было у Лиды? Мама – директор Дома детства и юношества, заслуженный музыкальный работник области, папа – главный врач центральной станции скорой помощи. Счастливое детство, летние поездки на Золотые Пески, Диккенс и Чехов после вечернего семейного чаепития, хоровая школа с отличием, серебряная медаль в школе, перспективы.

А что у Павла? Мама – инвалид второй группы, которая смогла подарить сыну свою любовь и заботу, но не сумела обеспечить материально. Вместо уютного дворика с песочницей – гаражи и стройка, в которой он не раз прятался от больших пацанов, ещё до того, как записался на бокс. Школа, в которой ему никак не давалась алгебра – приходилось каждый год оставаться на осень. Уличные стычки с гопниками, ножевое ранение в грудь, летняя подработка в Зеленстрое, чтобы купить себе ботинки.

Однако сейчас всё это не имело никакого значения. Павел видел перед собой ту единственную, ради которой стоило побороться и со всем миром. Лиде же было абсолютно наплевать на всякие условности – она была готова следовать за своим избранником хоть куда. Её даже не смущало то, что она не знала о Паше почти ничего. Но, вероятно, краешком сердца она чувствовала, что за этой смущающей обывателей внешностью скрывается нежная, чуткая душа. Они смеялись, болтали о пустяках, гуляли по зелёным улицам, взявшись за руки, как дети. Каждый понимал, что их встреча просто не могла не состояться. И радость этой встречи так и не проходила. Ни в тот день, ни в последующие дни, месяцы и годы.