- Хорошо сидим, девчонки! Душевно! 

   - А это инжирное варенье - пальчики оближешь! 

   - Ой, спасибо, Анюта! Я ж люблю покушать всякие вкусняшки, вот и выготавливаю. – Пухленькая Алие указала рукой на стол: - Ну, как вот это все не любить, а? Вот живот уже не принимает, а глаза… Эх! Один раз живем! 

   Женщины дружно заулыбались, увидев, как она вновь потянулась к тарелке с блинами. Они уже много лет выходили на смену в одном составе, и это стало давнишней традицией – отмечать большие праздники щедрым застольем в складчину. Особенно им нравилось радовать друг друга национальными блюдами: на Пасху громкоголосая украинка Галина и сердобольная Анюта угощали всех куличами и яйцами, Алие на Курбан-байрам – пловом и чебуреками.

 В первые дни января все дружно наворачивали международный салат «Оливье», а отмечая Новый год по восточному календарю, не обходились без кукси и пигоди от кореянки Оксаны. Вот и сегодня в последний день масленичной недели они принесли из дому варенье, мед, сметану и, конечно, блины: на молоке, кефире, ржаные, гречневые, как говорит Галюня: «До вибору, до кольору». Уложив на тихий час своих подопечных и стараясь не шуметь, подруги накрыли на стол. 

   И впрямь щедрой была их масленица, хотя не в застолье суть. В светлое Прощеное воскресенье сердца распахиваются навстречу дивной возможности попросить друг у друга прощения «за все, в чем был и не был виноват». Еще с утра, придя на работу, женщины искренне признали свои ошибки и отпустили вольные и невольные обиды коллег простыми фразами: «Прости меня! - Бог простит, и я прощаю!» Даже Алие. Ведь грешим-то мы все, несмотря на национальность и вероисповедание, так почему бы не освободиться от тяжкого груза, воспользовавшись благоприятным случаем? Всю первую половину дня они пребывали в приподнятом настроении и за стол садились, понимая, что в этот весенний день щедро насыщается не только тело, но и душа.

______________

* кукси и пигоди – блюда национальной корейской кухни.

 

   Тарелки понемногу опустели, комплименты друг другу по поводу угощения отзвучали, и тут с улицы чуть слышно донеслось: «На улиииице дооооождик с ведра пооооливает». Хрипловатый женский голос дрожал, но довольно точно выводил чарующую мелодию народной песни.

   - О, з’явилося чудо! – Галина осуждающе покачала светлой головой в мелких кудряшках: – Ти глянь, згадала!

   Песня закончилась, и все вдруг разом поднялись, стали убирать со стола.

   - Я думала – сгинула. Полгода не было, а тут на тебе – нарисовалась, – тихо, будто про себя, проговорила Оксана.

   При этих словах тонкие ручки Анюты, которая собирала в желтую пластиковую миску грязную посуду, лихорадочно засновали, а большие голубые глаза наполнились слезами.

   - Она же не знает ничего… На Рождество не пришла… - произнесла горестно.

   Голос за окном завел новую песню: «Ложкой снег мешааая, ночь идет большааая…»

   Женщины погрузились в тяжкие думы. Они знали, что еще как минимум час мамаша будет петь под окном колыбельные, потом прокричит: «Сашенька, родненький, я еще приду к тебе!» - и снова исчезнет до Пасхи. Она приходила на все великие православные праздники, словно что-то большое, вечное пробуждалось в эти дни в ее душе.

   - Слушайте, может быть, выйти к ней, поговорить? – предложила Оксана. – Что ж, она так и будет сердце рвать?

   - Хто? Вона? Хіба є в неї серце? Ти ще піди, прощення в неї попроси.

Вновь замолчали. Из спальни раздался детский плач. 

   - Наташа проснулась, - узнала по голосу Алие. – Все, пошла я, девочки, памперсы менять.

   Весеннее яркое солнышко скрылось вдруг за унылыми темными тучами, и, казалось, серая, промозглая горечь заполнила и без того безрадостные казенные стены. По стеклам потекли мутные капли дождя. Светлый праздник Прощеного воскресенья превратился в рядовой рабочий день. Воспитатели и нянечки младшей группы городского дома малютки занялись своими обычными делами. 

   «Спи, моя радость, уснииии, в небе погасли огнииии», - выводила женщина все более уверенно звучащим голосом. При иных обстоятельствах ее приятным альтом можно было даже заслушаться.

   - Ладно, выйду к ней, поговорю, – решилась Аня. Она накинула на плечи теплый шарф и вышла на улицу.

   Едва набухшие почки тянулись к хмурому небу, орошающему землю мелкой пылью дождя. Под окном группы 3-4, прямо на парапете, сидела худая женщина неопределенного возраста. В своих замызганных джинсах, неопрятной старой куртке с надписью «Marlboro» на спине она походила скорее на мальчугана-подростка. Только длинные немытые волосы да ярко накрашенные губы выдавали в ней женщину. Серый цвет лица указывал на то, что ее давно закабалил алкоголь, но глаза, обращенные сейчас в окно, были распахнуты совсем по-детски, ясно, солнечно, и то ли от слез, то ли от небесной влаги казались наполненными безгрешной чистотой. Аня вздрогнула – женщина в этот миг была очень похожа на своего малыша.

«Спи, мой мальчик маааленький, спи, мой сын, я уже не плачу, прошлооо», - затянула было странная посетительница и вдруг горько зарыдала, опустив голову на грязные руки. Анюта постояла какое-то время в нерешительности, затем подошла к ней и легонько тронула за плечо:

   - Марина, не надо.

   - Чего? – Женщина недоуменно подняла подернутые хмельной пеленой глаза.

   - Не плачьте. Идите домой. 

Марина хмыкнула и тяжело поднялась.

   - Слышь, ты! Какой домой? Ты издеваешься, да? Коне-е-ечно, - протянула она уничижительно, - кто я, а кто вы тут все! Что ты меня лечишь, доктор? Ты никогда не поймешь, как у меня тут болит, - ткнула себя маленькой ручкой во впалую грудь и зашлась кашлем.

   - Я все понимаю, только не надо сюда больше приходить, пожалуйста. Идите. Земля еще холодная, сырая, вы совсем заболеете. – Аня не знала, что сказать, а потому несла все, что приходило в голову. – Правда, уже не нужно приходить, я вас очень прошу, не мучайте себя.

   - Ты мне не указывай, девочка! Я, может быть, и так в последний раз пришла. Прощения хочу попросить. Сыночка! - крикнула она скорбно, по-бабьи в холодное стекло. - Прости меня, сыночек мой! Прости меня, родной ты мой, что не пришла на Рождество! Прости!

   - Не надо, пожалуйста! Он вас все равно не слышит! 

Женщина посмотрела на Аню так, будто впервые ее увидела.

   - Ты соображаешь? Как это не слышит? Он слышит меня! Поняла, ты? Как он может мамку свою не услышать? Это вы там все! Вы! Все глухие, немые, бессердечные, вообще! А не он!.. Ясно?

   - Простите, пожалуйста! – неизвестно почему пробормотала Аня.

   - Чего? – оторопела пьянчужка.

   - Я прошу у вас прощения, Марина. Простите меня за все! Нас…

   - За… что?

   Аня внезапно поняла, что у нее есть за что просить прощения у этой опустившейся женщины, в которой осталось все же что-то человеческое. За жгучую свою злость на нее, за собственное горделивое превосходство, за презрение, осуждение, за то, что… Ее охватило острое желание получить прощение несчастной женщины, оставившей своего новорожденного больного малыша в роддоме. И через нее выпросить прощение у Господа за все то, что не смогла сделать для ее сына – своего крестника. 

   Когда батюшка храма «Трех Святителей», что находился в их микрорайоне, призвал прихожан окрестить брошенных малышей, отозвалось немало желающих окормлять духовно и поддержать материально обездоленных с рождения детишек, которым нужно было так мало: кому-то теплые любящие руки, кому-то молитвенная и финансовая помощь перед сложной операцией. А кто-то, приняв крещение, тихо отходил к Господу, как будто только и ждал этого спасительного момента. 

   Впервые взяв на руки Сашеньку, Аня подумала грешным делом, что он, как говорят в таких случаях, «на ладан дышит». И правда, врачи всерьез опасались за жизнь ребенка с множеством врожденных патологий, ведь родился он от матери, имеющей приличный «стаж» употребления алкоголя и наркотиков. В маленьком тельце не было ни одного здорового органа, и крестили его, понимая, что лишь Господь может дать ему силы жить. И он выдюжил в тот период между жизнью и смертью. То ли ее горячими молитвами, то ли благодаря великой силе Господней любви. Долго он не мог ни переворачиваться, ни ползать, ни сидеть, но старался изо всех сил и при этом так ясно улыбался, что вскоре стал любимцем всего персонала.  

   Крестная мать знала, за что просит прощения у матери биологической. И не извинение ей было нужно сейчас, не просьба «вывести из вины» звучала из уст. Именно прощения, отпущения грехов просила «за все, в чем был и не был виноват».

   - Простите меня, Марина! - Повторила она еще раз, наполнившись состраданием к женщине. - И идите с Богом. Пожалуйста. 

   Аня повернулась, чтобы уйти, сделала несколько шагов, и тут спины ее легонько коснулось негромкое и смущенное: «Бог простит! И вы меня простите!». Глаза их встретились. Нет, не глаза даже, а две бессмертных души переплелись в высочайшем акте прощения. 

   Марина побрела прочь, и Анюта долго еще смотрела вслед хрупкой фигурке, яростно омываемой припустившимся мартовским дождем. 

   - Ну что, ушла? – спросила Оксана.

   - Ушла, – Аня опустилась на стул у двери, пригладила рукой мокрые волосы.

   - Сказала?

   - Нет, не смогла. Она больше не придет. Наверное. Она, кажется, очень больна.

   - А чого ж! Ясно, що хвора! Здорові так себе не поводять, да, Натуся? –    

   Галина обращалась к малышке с ДЦП, которой ни до нее, ни вообще до окружающего мира, увы, не было дела.

   - Она у него прощения попросила. И у меня.

   По щекам Ани побежали слезы. Она вытирала их маленькой ладошкой, а ручейки все текли и текли, облегчая боль. Алие подошла к подруге, провела теплой рукой по светлым прядям.

   - Ну, все, болды, болды. Твоей же вины здесь нет! Ты делала все, что могла. 

   А Галина добавила тихо, будто про себя:

   - А якби на Різдво прийшла, може, і жив би хлопчик.

   - Нет, Галочка, это здесь ни при чем. На все воля Божья! Пусть Бог ее простит! И Саша…

   Дождь на улице затих, и сквозь серую мглу облаков прорезался робкий солнечный лучик, который небеса направили в окно младшей группы дома малютки. Туда, где четыре женщины враз осознали: упокоенная душа простила непутевую мать.