Дверь с комариным стоном отворяется, и в сырой сумрак августовской ночи выходим по очереди: я и мой дед. После духоты натопленной впрок комнаты пространство ночного воздуха отдает сладостью. Деревянное крыльцо старчески поскрипывает, и нас встречает растрепанная влажная трава. Где-то у реки молодежь всерьез разыгралась с костром: дым от него виден сквозь этот душистый сумрак и заметно склоняется к низовью реки. А сверху внимательно наблюдают вековые звезды. Именно они – цель нашей прогулки. Сегодня важная ночь – мой экзамен по астрономии.

— Ну, начнем с легкого… — Дед пытается выразить мысль  по-учительски серьезно. – Найди-кась всех известных на небесах Медведиц.

 

Я бегаю глазами по россыпи алмазной крошки, цепляюсь за Полярную звезду  и останавливаюсь раз, затем второй. Теплая куртка мне велика в рукавах – она досталась по наследству  от двоюродного брата Павла. Правда,  он носил ее в 15 лет, а мне только скоро восемь. И все же указательный палец попадает точно в две цели – не очень-то и сложное испытание.

— Будем считать, потренировались. Погляди теперь на этот участок неба и сообрази, какое  созвездие приютилось там.
Я внимательно слежу за рукой деда. Он обводит скопление блескучих точек чуть выше Малой Медведицы. Я хмурю брови – это созвездие мне точно известно, только вот не могу вспомнить его мудреное название.
— Касьяпея! – вырывается у меня после напряженного молчания.— Она еще имеет форму штанов… Ну, как большая буква «М».
Дед едва улыбается и снова прячется в роль сурового экзаменатора.
— Имя это заморское и звучит так: Кас-си-о-пе-я. Запомнил? Но об этой девице ты узнаешь на уроке истории перед сном. А теперь вернемся к астрономии. Скажите-ка, товарищ студент, где спряталось созвездие Лебедя? – Искоса он наблюдает за моей реакцией.
Мне нечего сказать – место, где спрятался Лебедь, я когда-то благополучно прослушал, завороженно глядя на этот огромный замерший калейдоскоп. Поэтому как можно более виновато  говорю:
— Не помню… Но точно знаю, что в Лебеде есть черная дыра! – Мой ответ из признания в невежестве превращается в радостное восклицание.
Учитель издает звук, смешавший в себе кашель и смех, и голосом академика отчеканивает:
— Недурно, молодой человек. Но ваши знания требуют доработки.
Я облегченно выдыхаю и предчувствую мягкость постели. Как же хорошо спится на природе! А сны снятся яркие-яркие, объемные, а не приплюснутые, как в  городе.
— Деда, а как получаются черные дыры? – Мне хорошо оттого, что теперь я могу спрашивать моего экзаменатора.
— Видишь ли, звезды умирают по-разному. Те, что поменьше, превращаются в белых карликов. Огромные сгустки горящего газа. Таким будет и наше Солнце через миллиарды лет. Те, что побольше, станут нейтронными звездами. Они похожи на фонтан, испускающий потоки нейтронов в разные стороны. А самые большие  превратятся в черные дыры, заглатывающие другие объекты своей гравитацией. Ну как, догоняешь деда?
Я киваю, хотя не все слова мне понятны. Но это неважно. Меня удивляет, что у миллиардов звезд всего три пути их существования. Денеб, Вега, Альтаир – все они превратятся либо в карликов, либо в фонтаны, либо в черные дыры…  А все-таки скоро спать, и, если повезет, мне приснятся неведомые миры в их необыкновенном развитии...
— Ты, деда, настоящим астрономом был раньше? Я всего за целую жизнь не узнаю…
— Прижмет — узнаешь. Мне в школе одна девочка нравилась. А ее мать у нас астрономию преподавала… Вот как ты думаешь: обязан был я знать этот предмет? Каких  только брошюрок да журналов в библиотеке не начитался про этот звездный мир…
— Ну, а она?
— Кто она?
— Ну, та девчонка…
— А-а-а-а-а…  А ей-то чего? Ей другой по нраву пришелся. Вот и вся история. Правда, в астрономии он оказался ни бум-бум… Но это уже не для нашего стола разговор…
Я гляжу на деда, предвкушая скорое  возвращение в натопленную комнату. Но он напряженно вглядывается в место, откуда виднелся дым костра. Столб дыма разросся, будто в костер кинули несколько автомобильных покрышек. А кроваво-черный хвост, кажется, подпер небо.
— Пойдем-ка, астроном, проверим. Не к добру это…—  Дед говорит вдумчиво, как видно, перебирая в голове все возможные варианты ответа на вопрос: почему дыма становится больше и больше?
Мы идем сбивчиво и быстро, спотыкаясь на мелких преградах, видных днем, но исчезнувших из виду во мгле ночи. Я то и дело отстаю от энергичного хода крепкой фигуры деда.
Вскоре послышались крики: испуганные женские и напряженно отчетливые  мужские. В мужских можно разобрать команды: «Тащи еще!», «В окна заливай!», «Люда, уйди отсюда! К Семеновым беги!».
Дед что-то бормочет и ускоряет ход. Его крупные шаги равны моему бегу. Мы выходим из зарослей и видим тот самый огромный костер, который на деле оказался пожаром. Чем ближе к полыхающему дому, который каждую секунду перестает им быть, тем жарче. Сырая летняя ночь обернулась дневным зноем.
— Чем я Бога прогневила? За что нам это?! – рыдает тетя Люда и повисает на пиджаке деда. Ее и без того полное, красное лицо стало еще краснее от слез и жара.
Дед одной рукой обнимает не женские плечи тети Люды и внимательно смотрит на тщетные попытки нескольких мужиков укротить бешеного огненного зверя – но тот махом проглатывает воду из ведер.
— Чё в пожарке сказали? – спрашивает мужик в старом ватнике, прожженном на груди.
— Да ничё! Пятьдесят километров переться до развилки  да  по просеке пять. Час – минимум!  –  отвечает ему хозяин дома дядя Сергей, как икона, застрявший  в одних трусах в проеме бани. — Но обещали приехать…
— Эх, холера!..— выругался раздетый по пояс Оськин,  сосед Сергея.
Дед бегло осматривается по сторонам.
— Володя где? – В его голосе перемешались тревога и надежда.
Тетя Люда рыдает еще громче. Слова женщины тонут во всхлипывании. Дед отстраняет ее и бежит к ликующему огню. Его останавливают мужики.
— Не успел он, Иваныч!.. Наверху спал. Я полез к нему – на меня чуть лестница не рухнула…— слышу я обрывки диалога, переходящего в басовитое ругательство.
Дед хватает ведро с водой и в отчаянии выливает его на то, что осталось от уютного деревянного гнезда, в котором  доживал свои годы его закадычный друг Володя. А после с минуту смотрит на зверя, который начинает утихать без еды. И безысходно  ковыляет ко мне. Злой, в красных пятнах на лбу и совсем без седых бровей.
Мы плетемся домой молча.
— А чем стал дед Володя? – наконец задаю я вопрос, который мучил меня  всю дорогу. Вместо ответа в свете полной луны я вижу только дедовы слезы.
Я почему-то вдруг понимаю, что ни карликом, ни фонтаном, тем более никакой дырой дед Володя не стал.
Люди умирают совсем по-другому.