(в основу рассказа положены реальные события)

 

В ноябре 1976 года, по окончании действительной службы, которую проходил в Свердловском спортивном клубе армии, я приехал на Камчатку к матери, в поселок Мúльково, где, будучи в отличной физической форме, устроился на работу в бригаду плотников, занимающуюся строительством домов из бруса. От дома до работы было довольно далеко, поэтому проживал я в трехэтажном рабочем общежитии с полуподвалом, где мне выделили отдельную комнату.

Как-то вечером, засидевшись до поздней ночи за решением задачек по высшей математике, вдруг спиной почувствовал чей-то пристальный взгляд. Я невольно обернулся и посмотрел на окно, которое было расположено низко от земли. В открытую форточку просунулась морда огромной белой собаки, все же больше похожей на волка, чем на собаку. Я подумал: зима, может быть, зверь голодный. И дал животному кусок вареного мяса. Зверь аккуратно принял пищу из моих рук и удалился.
В очередной выходной день я поднялся на рассвете, намереваясь уйти на лыжах как можно дальше в горы по свежему насту, пока солнце не уничтожит его. Я уже пересек открытое поле, как вдруг увидел на опушке своего ночного гостя. То, что это был он, сомнений не было.
Я замер, пораженный его красотой. Освещенный восходящим солнцем, передо мной стоял в стойке готовности огромный, мускулистый белый пес. Ничего подобного мне не доводилось встречать ни в живой природе, ни в произведениях искусства: гордо поднятая голова на крепкой, мощной шее, широкая грудная клетка, ноги длинные, живота не видно, хвост опущен, линии тела плавные и стремительные. Под коротким, удивительно ровным и густым шерстяным покровом угадывались узлы его мышц, без грамма лишнего жира. 
Все в нем было настолько пропорционально и гармонично, что казалось, будто это искусственно созданное идеальное животное, только что вышедшее из-под резца его создателя.
Пес стоял не шелохнувшись и, похоже, так же внимательно изучал меня. Он был неопределенной породы, какая-то невероятная смесь: огромное тело – от сторожевой, морда и шерсть – от немецкой овчарки, белый окрас отдаленно напоминал сибирскую лайку, а проницательные глаза сочетали в себе одновременно взгляд умного человека и дикого волка. У меня невольно промелькнула мысль: это мутант! Я так и назвал его мысленно – Мутант, но потом сократил для удобства произношения до короткого Ант.
Немного полюбовавшись им, я двинулся дальше в лес. Ант отбежал на несколько метров в сторону от меня и, так как я ему, видимо, тоже понравился, побежал параллельным курсом, не приближаясь ко мне. Только к полудню, когда я остановился перекусить, Ант решился сократить дистанцию. Я разогрел на костре изрядный кусок оленины, предусмотрительно прихваченный мною из дома, разрезал его пополам и решил дать псу мясо из своих рук. Ант осторожно подошел, аккуратно прихватил зубами еду, но не отбежал в сторону, как я ожидал, а пристроился почти рядом со мной у костра.
Тут-то я и понял, что именно так подсознательно насторожило меня при первом знакомстве с животным: вокруг шеи, на груди и плечах его шерсть была немного темнее по цвету. Это был, без сомнения, след от собачьей упряжи. Складывалось такое впечатление, будто пес, долгое время проработавший в ездовой упряжке, вдруг по каким-то причинам оказался на воле и вот уже много месяцев, а возможно и год, живет без дома и без хозяина, неся на себе отметину бывшей трудовой жизни.
И на меня вдруг лавиной накатились воспоминания детства, неудержимо, без всякой последовательности. Я вспоминал, с каким восторгом мы, мелюзга, бегали встречать своих отцов, возвращавшихся с охоты на собачьих упряжках, и как распряженные, утомленные долгим и трудным путем собаки накидывались на еду, а насытившись, устраивались на отдых. Некоторые животные не могли сразу есть: у одних оказывались разбитыми лапы, у других на теле были сильные потертости от упряжи, третьи просто валились от чрезмерной усталости… И мы, дети, подносили им еду, не боясь, что псы нас покусают.
В годы моего детства  родители содержали собачью упряжку – одну на две семьи, совместно с соседом Соколовым, тогда еще не старым человеком. Вспомнилось мне, как взрослые учили нас управлять упряжкой и проводить ее по глубокому снегу. Иногда родители просто усаживали нас в нарты, чтобы покатать. Восторгам и радости не было предела! По вечерам детвора слушала рассказы взрослых о происшествиях во время их пути и охоты, о том, как застала пурга и как, пережидая многодневные метели, люди ложились среди собак, чтобы не замерзнуть. Мы слушали эти рассказы, затаив дыхание, и были горды за своих отцов. Мы любили наших собак, помогавших человеку в борьбе с суровой природой.
Но постепенно мои мысли обратились к реальности. По возвращении в родной поселок Мильково после почти двадцатилетнего проживания на материке я обнаружил большие изменения и в жизни поселка, и в самих людях. Память 4–6-летнего ребенка вела меня по местности точно. Я узнавал и в то же время не узнавал знакомые места. Кое-где вместо старых жилищ были построены 2–3-этажные благоустроенные дома. Годом раньше в поселке поставили ретрансляционную вышку – и у людей появились телевизоры. Машины давно и надежно заменили лошадей и собачьи упряжки, не оставляя шансов на конкуренцию с ними. Проложенные хорошие автотрассы и найденные полезные ископаемые позволили поселку изрядно отстроиться и увеличиться в размерах. Да, технический прогресс пришел в отдаленные районы Камчатки и дал людям возможность жить лучше и легче!
Но наряду с этими радующими глаз изменениями я обнаружил и другие, удручающие меня. Лес отступил далеко под натиском техники, зверя стало гораздо меньше, тот небольшой приток реки Камчатки, где мы малышами ловили рыбу, был просто засыпан землей и хламом. Из-за того, что в Камчатской долине лес вырубили в больших объемах, поселок начал подвергаться частым и сильным ветрам. Рыбы в реке стало меньше, хотя во времена моего детства ее добывали много больше, а она не убывала. Мне показалось, что я что-то потерял, да и не только я. Что-то ушло и продолжает уходить из нашей жизни безвозвратно.
Сидя так и размышляя о судьбе родного края, я вдруг почувствовал толчок в плечо. Оглянувшись, я встретился взглядом с Антом. Мне показалось, что в его умных, проницательных глазах тоже отражались воспоминания, связанные с его прежней, неведомой для меня жизнью. И в этот миг между нами зародилось удивительное взаимопонимание, подтвержденное дальнейшей нашей дружбой.
Возвращались мы с Антом уже как старые друзья. Огромный пес все время убегал вперед и снова возвращался, а я всю дорогу восхищался им. В движении он был еще великолепней, чем в статике. Каждый его шаг был наполнен стремительностью и силой. В его упругом и гибком теле чувствовалась уверенность, он, несомненно, был прирожденным вожаком упряжки. Ант проводил меня до опушки леса, где мы с ним сегодня встретились, и дальше я пошел один.
На следующий вечер я решил зайти к старому камчадалу  Федору Шишкину, работавшему вместе со мной плотником. Он был давнишним другом нашей семьи. Во время Великой Отечественной войны Федор вместе с моим отцом воевал с японцами на военных кораблях в районе Камчатки. Я хотел выяснить у него, есть ли еще у кого в долине ездовые собаки. В ответ старик поведал мне историю о печальной участи последней собачьей упряжки в нашем поселке, которая была также и последней упряжкой во всей Камчатской долине:
– Жил здесь с давних времен дед Соколов, крепкий, кряжистый старик. Детей у него не было, и после смерти жены он жил один, другую семью заводить не захотел. Он-то и держал собак, не признавая другого транспорта, кроме нарт. Много неприятностей пришлось претерпеть старику из-за своих собак. Где кого ни покусают, все винили деда, хотя он своих собак на привязи держал – всех, кроме вожака. Деда оставили в покое лишь после того, как он однажды одному лесорубу жизнь спас – вовремя по бездорожью его до больницы доставил. Не окажись в то время деда Соколова с собаками на стане, умер бы человек.
Дед нередко ребятишек по поселку на собаках катал или вблизи поселка, да и взрослые не прочь были прокатиться. Упряжка у него была сильная, дед на ней далеко уходил. Часто к корякам ездил, дружбу с ними водил. Особенно хорош у него был вожак. Вот, я тебе скажу, пес был! –  Федор от удовольствия зажмурился и, немного помолчав, продолжил: – Всем псам пес! Дед его Грантом звал.
И к моему удивлению, он в точности описал моего нового друга Анта.
– Дед его у моряков в Петропавловске-Камчатском еще щенком взял. Сам выкормил и вылечил. Пес смело шел на любого зверя, хорошо след брал и в упряжке дисциплину держал железную. Он один упряжил всей собачьей стаей.
Как-то пошли мы на медведя вдвоем с дедом Соколовым, – продолжал Федор. – Дед трех своих собак взял, тех, что покрепче были. Среди них и белый пес был. Вышли мы по переноге , чтобы след медведя не терять. Думали, быстро справимся, да проходили за косолапым целый день. К обеду уж и снег растаял, и мы с дедом Соколовым собрались возвращаться, а Грант все же след взял и повел нас. К вечеру нагнали мы большого медведя в распадке. Собаки первые его обнаружили и кинулись с ходу в бой. Двух собак медведь сразу порешил – они спереди нападали. Одну собаку он переломил, а второй брюхо распорол, а белый-то пес с камня, к которому медведь прижался, сверху в загривок вцепился мертвой хваткой и не отпускал, пока мы ближе не подошли и дед его свистом не отозвал. Я всю жизнь с собаками возился, а такого, чтобы из драки пса командой вызвать, не видывал. Вот так благодаря этому псу мы и добыли медведя.
– А где этот дед сейчас? – спросил я Шишкина.
– Дед-то умер год назад, – отвечал грустно Федор. – Пошел на рыбалку да случайно в полынью угодил, простудился сильно. Месяца два пролежал и скончался. Говорят, что из воды его тогда Грант вытащил. Дед ему ремень успел бросить, Грант его зубами ухватил и держал, пока дед не вылез на лед. После смерти Соколова всех его собак забрала живодерня. Приехали двое вооруженных на вездеходе и прямо на привязи били собак во дворе из винтовок, скидывая их потом в машину. Особой-то ценности собаки не представляли, кроме вожака, но после первого же выстрела вожак, который тоже был на привязи, сорвался и, сбив с ног одного из стрелявших, убежал со двора...
Камчадал немного помолчал и продолжал:
– Видел потом я этого пса один раз на кладбище, у могилы своего хозяина, да он людей-то к себе не подпускал: не доверял людям после того случая.
– А долго вожак в упряжке ходил? – спросил я Федора.
– Года три, не больше.
Так прояснилось для меня прошлое и моего нового друга, и деда Соколова, которого я помнил еще с детства.
Теперь почти каждую ночь Ант прибегал к моему окну, но, получив свою порцию юколы (сушеной рыбы), не исчезал. Мы подолгу с ним беседовали. Удивительно, но он оказался отличным собеседником! Он был умный, как человек, по мимике лица понимал людей и мгновенно реагировал.
Иногда Ант пропадал дня на два, но после этого наши встречи были еще приятней. Я выходил на улицу и провожал его за деревню, но пес снова доводил меня до общежития и убегал только после того, как я выключал свет. Появляться в поселке днем и заходить ко мне в комнату Ант отказывался наотрез.
Бывали дни, когда пёс ездил с бригадой плотников, в которой я работал, на строительный объект и просиживал около нас всю рабочую смену.  Обычно нас доставляли на работу в кузове автомашины ЗИЛ-130, которая шла с приличной скоростью –  60 километров в час. И вот однажды, когда ЗИЛ уже набрал необходимую скорость, к нам в кузов через высокий борт, подобно ракете, влетел взъерошенный Ант и дальше ехал как равноправный член бригады. Когда это «влетание» произошло в первый раз, то все рабочие буквально остолбенели от подобного циркового трюка, и хотя Ант повторял его с завидной регулярностью, привыкнуть к таким заскокам в ЗИЛ было почти невозможно.
Он вытворял невероятные трюки, как будто  прошел какой-то специальный тренинг. Однажды, отправляясь на работу, я ненароком пересел из кузова в кабину, но Ант, почуяв это каким-то неведомым для меня образом, догнал нашу машину и на полной скорости ЗИЛа запрыгнул ко мне в кабину через открытое окно кузова. Как это он проделал при его огромном весе и росте, объяснить не смог бы никто.
В нашей бригаде он пользовался заслуженным авторитетом, да и не только в бригаде. Все жители поселка знали, что пес спас деда Соколова из полыньи. За это Анта люди и уважали, и он, чувствуя это всеобщее уважение, гордо держал свое песье достоинство.
По субботам и воскресеньям мы бродили с Антом вместе по лесу, уходили в горы. Бывали случаи, что он притаскивал к моему костру пойманного им зайца, но я отдавал добычу обратно.
Мы с Антом наслаждались уникальной природой этого края: реликтовыми голубыми елями, каменной березой, панорамой сопок. Нам встречались лисы, соболя, черные белки... Во время прогулок Ант начинал преследовать любого встречного зверя и тут же возвращался обратно. Соболь и лиса старались быстро спрятаться, а белки проявляли безрассудное любопытство. Они на Камчатке почти такие же, как и везде: и кисточки на ушах, и хвост удивительно пушистый, а вот цвет меха…  На материке я нигде не встречал такого необычного окраса – черный бархат по всему телу и только грудка белая, их называли чернухами. Мы с Антом любили за ними наблюдать. Грациозность белок в перепрыгивании с ветки на ветку и их полет с дерева на дерева – что может быть увлекательнее этого зрелища!
В одну из наших лыжных прогулок в сопки с нами, а точнее со мной, случилось событие, чуть не стоившее мне жизни. Мы с Антом уже довольно высоко поднялись в горы, прошли границу леса, как вдруг мелькнула лиса. Он кинулся, как всегда, преследовать добычу, а я стоял и любовался видом на долину, на наш поселок, черневший далеко внизу. День был солнечный, настроение радостное. И я от избытка чувств громко закричал: «А-а-а-а-а!» и выстрелил вверх…
Последнее, что запомнилось после совершённого безрассудства, это то, как я, оглянувшись на какой-то шелест, вдруг увидел, как на меня с нависшей надо мной скалы летит спрессованный в глыбу снег. Далее последовал сокрушительный удар,  и после этого… пустота – никаких чувств и мыслей…
Очнулся я от сильной боли в спине. Кто-то усердно пыхтел над моим ухом и трепал меня за воротник. Это был Ант. Он нашел меня под полуметровым слоем снега, откопал и старался вытащить оттуда. Я с трудом вылез из-под обвала и еще часа два лежал, потом сидел, приходя в чувство от удара в спину, прежде чем двинуться в обратный путь.
Мне невероятно повезло в тот день: большой снежный обвал прошел в стороне от нас. Кое-как к полуночи мы с Антом добрались до поселка. Долго еще потом у меня болела спина, но, видимо, повезло мне еще и в том, что ком снега оказался не таким уж большим. После этого случая я еще больше привязался к своему другу, но не находил способа, как его отблагодарить.


Многие в поселке уже знали, что я часто брожу вместе с Антом по окрестностям, и считали его моей собственностью. Ко мне неоднократно приходили незнакомые люди и предлагали за него деньги. Это были простые охотники, егеря или предприимчивые браконьеры, искатели больших барышей. От них не было покоя всему живому ни в лесу, ни на реке. Охотнадзор и Рыбнадзор не могли с ними справиться. Браконьеры понимали, что, имея такого пса, можно поймать колоссальное количество лесного зверя и птицы и прилично заработать. Мне с этими людьми приходилось разговаривать грубо и даже очень грубо.
Никто из них дважды ко мне не обращался, кроме одного плюгавенького мужичонки по кличке Чомба. Он был небольшого роста, сухощавый, голова чуть больше, чем полагалось бы для его тела, а может, это так казалось из-за копны его неухоженных, всклокоченных волос. Лицо типичное для народностей Севера: широкие скулы, глаза маленькие и узкие. Можно было сказать, что он коряк, если бы люди не знали, что он не местный, а приехал с материка. Ноги кривые, при ходьбе он раскачивался из стороны в сторону, но при этом ходил изрядно быстро. На лице Чомбы было вечное выражение злорадства, даже когда он улыбался. В поселке его знали как медвежатника и браконьера. Он очень метко стрелял из ружья, хорошо знал повадки медведей, и поэтому они часто попадались в его капканы. Казалось, что охотой на них, этих гигантов среди всех российских медведей, и победами над ними он старается оправдать свое существование на земле. Слишком уж он был неказист и уродлив в сравнении с красавцем зверем! Знаменитыми в поселке были и два его кобеля: здоровые, даже могучие, с квадратными тупыми мордами, они казались какими-то корявыми, по виду напоминая своего хозяина, но были очень сильные.
Никто не знал, почему Чомбу так прозвали и кто первый дал ему эту кличку, как не знали и его настоящего имени. Вполне возможно, что получил он ее из-за тех мерзких представлений, которые устраивал со своими кобелями во дворе своего дома. Сначала Чомба ловил где-нибудь кошку и приносил будущую жертву в дом. Потом созывал незнакомых людей, обещая показать им интересное представление, и во дворе выпускал кошку перед собаками. Охотничьи кобели моментально налетали и разрывали своими мощными челюстями несчастное животное, пытавшееся спастись бегством. Люди негодующе ругались и уходили прочь, а Чомба улыбался, получив наслаждение от содеянного, ведь жестокость и злорадство были постоянным его душевным состоянием. И вот этот мерзкий тип решил завладеть моим другом Антом.
Чомба три раза приходил ко мне с предложением о покупке пса. Два раза я его выгонял, а на третий раз пришлось применить к нему силу. Его азиатское упрямство в данном случае натолкнулось на мою азиатскую вспыльчивость.
С тех пор ко мне никто не приходил с подобными предложениями. Я знал, что на Анта безуспешно пытались охотиться многие из тех браконьеров, которые торговали моего друга у меня. При исключительной осторожности Анта, при его силе и ловкости подобные предприятия было практически невозможно осуществить. Ант не имел постоянного места жительства и постоянных маршрутов. Доходило даже до курьезов. Бывало, охотники, включая здешнего егеря Морозова, просиживали целые ночи в засаде, поджидая Анта из леса, а он появлялся вдруг с другой стороны и с интересом наблюдал за ними. И если охотники его обнаруживали, то он быстро исчезал. В этом смысле я был спокоен за Анта, тем более, что его хотели поймать непременно живым и невредимым. Мысль уничтожить этого красавца и в голову никому не приходила. В конце концов все отказались от идеи заполучить его, поняв, видимо, что  Анта им не перехитрить и что я его в обиду не дам.
Все, кроме Чомбы. Он особенно изощрялся в поимке Анта, придумывая всевозможные уловки: расставлял сети, маскировал ямы, готовил приманки, но ничего не помогало. Обо всех его подлых  проделках мне рассказывали знакомые охотники. Когда все ухищрения Чомбы не дали результата, он стал ставить на моего пса медвежьи капканы, весом по пятнадцать килограммов, намереваясь, видимо, просто изувечить пса. Меня это известие просто взбесило: ведь любой из них запросто мог перебить ногу даже взрослому человеку, не говоря уж о собаке. В ярости я отправился  к Чомбе домой. Когда  вошел к нему, у меня мгновенно возникло желание скорее уйти или разнести его мерзкую конуру. Внутри все было грязное, пропахшее прогорклым медвежьим жиром. В доме полумрак, берлога у медведя и то чище, одно слово – нечеловеческое жилье. Я негодующе предупредил Чомбу о том, что знаю о его капканах на моего Анта, пообещал большие неприятности, если хоть один из них сработает, и быстро вышел. В ответ я услышал злорадный смех: «А кто докажет, что это мои капканы?»
Однако разговоры о его капканах скоро стихли: может быть, Чомба их уже не ставил, а может быть, Ант их ловко обходил.


Вскоре наступили весенние оттепели, и мы прекратили свои дальние походы. Я-то на лыжах еще мог идти, но Ант постоянно проваливался в снег, как только на солнце исчезал наст. Теперь субботу и воскресенье мы с ним проводили на рыбалке недалеко от поселка. Уха на свежем воздухе из камчатских гольчиков удивительно вкусна! По вечерам Ант по-прежнему прибегал к моему общежитию, если я не выходил на берег реки за поселок.
Однажды, когда снег уже почти весь растаял, Ант внезапно исчез. Я встревожился и искал его три вечера подряд. Думая самое худшее, я хотел уже идти к Чомбе и измолотить его… Но на четвертые сутки ко мне неожиданно пожаловал необычный гость, гроза местных браконьеров егерь Морозов, человек огромного роста, широкоплечий, добрый по своей натуре. Ввалившись в мою комнату, он загремел басом: «Посади своего кобеля на цепь, не то я его пристрелю как бездомного!» Его довольно приятное лицо выражало сейчас какую-то странную, непонятную пока мне решимость. Я попросил его объяснить, в чем, собственно, дело. И Морозов, уже менее воинственно, рассказал, что его овчарка Найда сбежала от него во время обхода по лесу. Сначала он думал, что она вернулась домой, а когда пришел, то обнаружил, что собаки там нет. Найда не появлялась дома несколько дней. Морозов думал уже, что ее убили браконьеры. А сегодня он встретил Чомбу, и тот сказал ему, что видел в лесу его овчарку вместе с Антом.
Я обрадовался такому известию, что Ант жив и с ним ничего не случилось, и стал уверять Морозова, что его Найда никуда не денется. Но он перебил меня и стал раздраженно объяснять, что хотел случить свою породистую немецкую овчарку с не менее породистым кобелем, а тут в дело вмешался Ант и все испортил. Мне оставалось, смеясь в душе, посочувствовать на словах его «горю». Очень уж расстроенным было лицо у Морозова!
Недели через две Найда действительно вернулась к своему хозяину, а мы с Антом возобновили наши встречи. Он прибегал к моему общежитию, а я подкармливал его чем мог. Ант, несомненно, нуждался в этом, так как пришел с лесного гулянья изрядно похудевшим. Шерсть на его теле торчала клочьями – он скидывал зимнюю шубу.
К началу лета мой пес был снова в форме. Он много охотился для пропитания, а вечером перекусывал у меня. Ант весь вылинял, новый его покров был чуть темнее зимнего, но такой же ровный, будто он только что вышел из парикмахерской.
Прогулки наши удлинились и по времени, и по расстоянию. Мы получали большое наслаждение от окружающего нас пробудившегося после зимней спячки животного и растительного мира и от того, что мы вместе.  И не подозревали, что наша дружба так скоро и так трагически оборвется.


Я понимал, что долго такие отношения между мной и Антом продолжаться не могут. Попытки людей поймать его, покушения Чомбы, мои объяснения с егерем Морозовым – это не просто частные, не связанные между собой случаи.
Ант жил вблизи людей. Значит, косвенно или непосредственно он влиял на их жизнь, и поэтому они не оставят его в покое.
Держать его на привязи я не мог. Наша дружба была основана на взаимной свободе. Не вмешиваясь в  жизненное пространство друг друга, мы общались с ним как равные. Ограничь я свободу Анта – и наши бескорыстные отношения рассеялись бы, как туман.
Такие мысли все чаще приходили ко мне, но выхода из сложившейся ситуации я не находил. Я думал, что со временем Ант привыкнет ко мне и людям и сможет жить у меня в комнате без привязи. И вот тогда я смогу его защитить от любых посягательств. Но этому не суждено было сбыться.
В одно из июньских воскресений я рыбачил на берегу реки Камчатки. Ант был со мной. Резвился, убегая в лес, и снова прибегал за очередной порцией рыбы, или просто сидел рядом и наблюдал. По берегу в нескольких десятках метров друг от друга сидели местные рыбаки. Иногда они перекидывались парой слов и снова затихали.
Вдруг я услышал за спиной злобное рычание. Оглянувшись, я увидел вдалеке Анта со вздыбившейся на загривке шерстью, припавшего к земле, готового к прыжку. Прямо на него неслись два здоровенных пса Чомбы с квадратными мордами. Сам медвежатник стоял на краю поляны и со злорадным удовольствием наблюдал за происходящим.
Мне показалось, что эти звери с ходу разорвут моего друга, а я ничем не смогу помочь ему.
Дальнейшие события развивались с такой стремительностью, что никто из наблюдавших рыбаков не успел не только двинуться с места, но даже слово сказать.
После молниеносного столкновения с псами Чомбы Ант большим прыжком отскочил в сторону. Один из псов от неожиданности покатился, не удержавшись на ногах. Второй кобель затормозил и вновь кинулся на Анта, но уже не с такой скоростью. Между ними завязалась схватка, и сразу же в борьбу вступил первый пес Чомбы. Все переплелось в невообразимом клубке. Из-за разной окраски собак казалось, что клубок был пестрым, мелькали открытые пасти, мускулистые тела, лапы…
Всем, кто наблюдал  за этой схваткой, было ясно, что против двух собак Ант не устоит. У Чомбы на лице появилась самодовольная улыбка. Мне даже показалось, что он намеревался сесть на траву для удобства наблюдения и в предвкушении победы своих псов.
Вдруг из этого клубка выскочил Ант, испачканный кровью, видно было разорванное правое плечо. Ант рванулся к лесу. У меня вырвался вздох облегчения: догнать его не могла ни одна собака. Но радость моя была преждевременной: я еще не видел в деле собак Чомбы. Они кинулись вдогонку, и одна из них неслась, почти не отставая от Анта, вторая отстала далеко, так как у нее была сильно повреждена задняя лапа.
Я видел, как улыбка медленно сползла с лица Чомбы, и он остался стоять, так и не успев присесть.
Пробежав метров сорок, Ант неожиданно повернулся, припал к земле и яростно кинулся снизу на приблизившегося врага. По инерции они покатились по траве, а когда остановились, то встал только Ант – с окровавленной пастью. Тело пса Чомбы еще дергалось в конвульсиях – Ант вырвал ему горло. Не останавливаясь, он бросился на второго приближающегося врага. Со всего разбега Ант ударил его грудью и в одну секунду ударом клыка порвал ему сонную артерию. Пес Чомбы жалобно заскулил, издыхая, а Ант стоял, готовый к новому нападению.
Никто из очевидцев не ожидал такого исхода боя. Я побежал к своему другу и на бегу увидел, как Чомба, с перекошенным от злости лицом, целится из ружья прямо в Анта. Я метнулся к медвежатнику, но время будто остановилось. Мне казалось, что я бегу в какой-то патоке, вязкой, мешающей движению… Я понимал, что не успеваю…
Все было как во сне. Чомба успел выстрелить.  И в тот же момент я сбил его с ног и, пробежав по нему, кинулся к Анту. Я мельком видел, как Ант после выстрела сделал большой прыжок и скрылся в кустах. У меня мелькнула робкая надежда: вдруг Чомба промазал?
В кустах Анта не было, а на траве алели следы крови, которые вели в глухой лес. Я двинулся по следу. Через несколько шагов кровавый след стал обильней…
Нашел я Анта под вывороченным корнем, издыхающим. В его груди зияла большая сквозная рана от пули, предназначенной для медведя. Через полчаса Анта не стало.
Я просидел возле него до вечера, не зная, что делать. В голове, груди была пустота, во всем теле ощущалась неимоверная тяжесть. Потом с трудом выкопал ножом яму среди корней, под большим деревом, и в ней похоронил своего друга.
В поселок я вернулся только утром и опомнился у дома Чомбы, когда люди уже шли на работу и стали меня окликать…

P. S.
После этого случая Чомба исчез неизвестно куда, и никто в поселке его больше не видел.