1

 

У Кургузикова с сыном все никак толком не наладится домашнее производство. Старший поставил медовуху, и та с первой же попытки получилась вполне приличной. То есть это, конечно, не настоящая медовуха, правильнее будет сказать, медовое пиво или бражка. Но по вкусу она нисколько не отличалась от той, что летом покупали они  у теток на Чуйском тракте. Все бы ничего, только пришли друзья сына, и  с их помощью и непосредственным участием были выпиты  все семнадцать литров (Кургузиковы предварительно померили) за два дня! Ну, и о каком стабильно налаженном производстве может идти речь?

 Думали-то как? В магазинах продают всякую отраву, а у нас теперь будет свое: подошел праздничек или гости дорогие нагрянули – вот, на столе домашняя и чистая. Да… Гости как раз и нагрянули. Сейчас Кургузиков-старший насобирал по соседям банок со старым вареньем, решили делать бражку из него. Не знает, что получится, но уж не медовуха – точно. Была мысль обзавестись самогонным аппаратом (как раз месячная зарплата отца), так не любят они с сыном крепкие напитки, не лезут они в горло ни  тому, ни другому. Старший, известное дело, смолоду тренировался в подъездах дешевым портвейном и слился с ним душой и телом пожизненно, а у молодого, если подумать, откуда нелюбовь к водке да коньяку? Догадок много. Вот одна. Как-то по радио он услышал выступление бывшего олигарха, сбежавшего в село на вольные пажити Германа Стерлигова. Тот зачем-то рассказывал о спиртном, спросили, наверно. Олигарх-фермер доходчиво объяснил, что  сейчас почти все производители водки используют китайский спирт, он, дескать, в разы дешевле всяких прочих. А спирт этот якобы приготовляется из самых обычных фекалий. Набрали из выгребной ямы – и в производство. Неиссякаемый источник сырья. Мало того, этот умный миллионер-расстрига поведал, что формула спирта из какашек и из картофеля-пшеницы та же – C2H5OH, но при этом неизбежно генетическое воздействие желтой крови, а это уже нечто бьющее по основам самой нации, употребляющей гов-спирт. Проще говоря, китаец начинает исподволь проникать в генетическую суть других народов. Это вам не шутки, сын у Кургузикова грамотный и патриотически настроенный.

– Блин, Гриня нищий, а жалуется, что не хватает денег на воск для челки!

Сын говорит отцу, а впечатление – сам себе. Он не оглянулся ни разу посмотреть, есть ли кто в помещении помимо него. Вчера пришла посылка, и теперь он внимательно изучает инструкцию и устройство аппарата  под названием гроубокс. На вид – коробка, напоминающая системный блок компьютера, внутреннее пространство обтянуто фольгой, к потолочной стенке приделаны шесть ламп дневного света. Прибор предназначен для выращивания в домашних условиях… чего угодно, петрушки, к примеру, помидорной рассады. Но у Кургузикова-младшего затея другая, здесь будет выращиваться конопля. Он уже посчитал: доход приблизительно сто сорок тысяч с урожая. Это замысел второй  части семейного бизнеса  Кургузиковых на дому. Правда, старший полон сомнений.

– Хлопнут тебя прямо тут, в собственной квартире. И меня заодно пошлют коротать остатние годы туда, где холоднее, чем у нас.

– Ерунда! – отозвался сын. – Скажу, для личного потребления, отвалите! И вообще – петрушку выращиваю!

– Ага, они покивали и ушли восвояси. Думаешь, там, – он указал в неведомое пространство, где, очевидно, должна обитать служба по борьбе с употреблением и распространением наркотиков, – не подсекают, кто, где и когда покупает эти штуки?

– Конечно, подсекают, зря, что ль, зарплату им платят! По статистике,  где-то через полгода после покупки гроубокса жди визитеров.

– И что?

– Не знаю.

Отец тяжело вздохнул и пошел проверять банку с водяным замком: пузырит или утихло? Мысли у него были безрадостными. Кургузиковы никогда не преступали закон, честно  трудились в народном хозяйстве и, приходилось, защищали родину. Они из поколения в поколение знали, что с такой фамилией карьеры не сделаешь и спокойно ходили на работу на одну и ту же сапоговаляльную  фабрику. Прадед, дед, отец, бабки, мать, тетки. И не потому, что в городе больше негде было работать, просто как-то так вышло: подрастая и становясь трудопригодными, все в семье цеплялись друг за друга, не зная амбиций ученого, административного или еще какого другого толка. Не дошел до фабрики лишь сын Кургузикова, может быть, потому, что фабрики не стало. Очевидно, с одной стороны овец в сельском хозяйстве перевели, с другой – надобность в валенках отпала. Гнать фашистов от Москвы по лютому морозу впредь вряд ли придется. 

Теперь Кургузиков-старший ходит на работу в драматический театр и называется помощником сценографа, наверно, проще и правильнее было бы сказать – рабочим сцены. Еще у него есть хитрая должностишка, которую они со старым приятелем  делят пополам, ходят через одного на ночное дежурство в трикотажный цех. В результате у каждого получается семь-восемь выходов в месяц. Но, как раньше, когда Кургузикову задают вопрос о его профессии, он серьезно отвечает:

– Мастер по производству валяной обуви.

И все – почему-то одинаково умные – переспрашивают:

– Вяленой?

Младший уже несколько месяцев не ходит никуда. У него университетское образование по специальности PR-менеджер, иногда он занимается рекламой, иногда оформлением сайтов, для этого совсем не надо выходить из дому. Вообще-то до недавнего времени он ходил на работу, занимался какими-то, по его словам, мутными маркетинговыми исследованиями и каждый вечер жаловался отцу на жуть, которую в самом деле представляла из себя эта работа.

– Не нравится – брось! – коротко советовал Кургузиков-старший.

– Ага! Так может заявить другой кто-нибудь, Ричард Брэнсон, к примеру.

– Это еще кто?

– Основатель корпорации Virgin Group, первый бизнес – звукозапись. «Жизнь слишком коротка, чтобы делать не то, что нравится», – с кривой улыбкой процитировал сын. – Точно! С пятью миллиардами в кармане!

И все-таки он ушел, хотя вряд ли Ричард Брэнсон повлиял на его решение. 

– За прошлый год я отжал у этих придурков, моих работодателей,  миллион. И что? Девки, трава, бары – все.

– Кто-то тебе, идиоту, виноват! Кормишь-поишь всякую сволочь, они же тебя и поносят.

Сын удовлетворенно хмыкнул.

– Гриня ненавидит меня за то, что он бедный. Беднота, блин! Денег на воск для укладки челки не хватает!

– Что, мужик и прям укладку делает? 

– А ты думал!

– Да-а… – Отец в задумчивости пошевелил губами и обратил свой взор к банке. – Когда она булькать уже прекратит? Медовуха за пять дней отбулькала, а эта… 

Кургузиков-старший отвернулся к окну, прикрыл глаза.  Так делает он часто, так делают, по его мнению, все, кто хочет оторваться от окружающего мира и уйти в свое прошлое. Фабрика начинала работать рано, а вставать надо за полтора часа до гудка, потому что именно столько времени необходимо, чтобы собраться, позавтракать  и дойти. Уже давно пошли автобусы по маршруту от их старого дома на Октябрьской и до самой фабрики, а он продолжал ходить на работу пешком, по скромным прикидкам, остановок пять будет. Так и доходил до самого закрытия. 

– Мы с Гриней собираемся в бар «Хмелеff»,  пойдешь с нами? – отвлек его сын.

– Вот только по барам я с вами и не ходил.

– Там до девяти вполне сносные цены, надо успеть.

– А в девять вы свое выпили – и домой, – усмехнулся отец.

– Нет, – вздохнул младший, – перейдем в «девятку».

– Не слышал.

– Новый бар в «Рашке», в кинотеатре, «9 марта» – заведение для мужчин, женщинам вход платный.

– Все у вас шиворот-навыворот, – поежился Кургузиков-старший. – Так и знай, день, два – и голубые обсядут ваш бар.

Сын ушел. День угас. В холодильнике полбутылки старого крымского портвейна. Кургузиков закрывает глаза и возвращается на свою фабрику. Маленькая проходная, круглая клумба с бюстом Ленина на постаменте, тридцать пять шагов – и он в заготовительном.  Здесь пахнет в основном мокрой шерстью, а потом сортировка, щипка, ческа, увалка, расклинка… Там уже к запаху шерсти прибавляется едкий горячий пар в смеси с серной кислотой. Жуть – вдыхать это все изо дня в день, а вглядишься, вслушаешься во всю свою прошлую жизнь – роднее запаха нет. Кургузиков прошел все производства от начала до выхода готовой продукции, знал каждую машину до винтика. Его называли технологом, но на самом деле он был и мастером, и консультантом, и наладчиком оборудования. То и дело по участкам разносилось:

– Кургузикова не видели? 

Он именовался почетным рационализатором, потому что внес кучу усовершенствований в технологию, но вряд ли кто подозревал, что  самым дорогим, нежно лелеемым в его сердце было осознание неизменности всего окружающего. И правда, сапоговаляльное производство за несколько десятилетий почти ни в чем не изменилось. Все тот же кипяток, удушливые пары, необходимость вручную сбивать шерсть на столе, потом на колодке… Раньше ему страстно хотелось, чтобы и во всей его прочей  четко очерченной жизни не менялось ничего. Возвращаясь с фабрики той же дорогой, он шел и ощущал себя счастливым человеком: все случившееся с ним до сего дня было понятным, ожидаемым, радостным, а многое – даже праздничным. Восемнадцать лет отработал – двухкомнатная квартира в одном из самых лучших мест города, закончил заочный техникум – повышение по службе. Жена, сын – любимые, желанные…

И тут он резко остановил свои мысли о былом. Оглядел уютную кухню, которую в нынешнем ее виде сам спланировал, гарнитур выполнили ему под индивидуальный заказ. Вся посуда теперь спрятана, все вилки-ложки на своих местах, банки, склянки, коробки – тоже. Осталось вытяжку картриджную смонтировать, дом-то старый, вентиляции никакой. А у них газ – это сажа и жирная пыль на мебели. Во-от… Значит, надо запланировать расходы на вытяжку. С сына потребовать часть денег, пусть вкладывается в хозяйство, квартира, в конце концов, его…   

 

2

 

Квартира, где сейчас живут они с сыном, можно сказать, родовая. Ее получали тесть с тещей в только что построенном доме, и было это в пятьдесят… – дай бог памяти – пятом году двадцатого столетия. Квартира двухкомнатная, просторная, с огромным коридором и высоченными потолками. У хозяев здесь выросли дети, вырос племянник Кургузикова и даже племянников сын дожил здесь до окончания школы. После смерти стариков квартира оказалась никому не нужной, и Кургузиков перевез сюда сына, предварительно продав свою  долю от жилья на Октябрьской, чтобы выкупить здешнюю долю младшего.  Переехал вслед за ним в роли, как сам определил – квартиранта. Задолго до того он продал дачу, потом кооперативный  гараж. Собственность Кургузиков терял  с какой-то лихостью, безрассудностью, ни разу не поставив перед собой вопрос, хорошо это или плохо, правильно или нет? Когда, вычищая бумаги, он достал из ящика письменного стола последний документ Росреестра с жирным штампом  наискосок – «Погашено», сказал себе: вот и все! – не испытав при этом никакого чувства.   

Если где-то в присутствии Кургузикова заходил разговор о собственности, детях и наследстве, он говорил:

– Я свое уже роздал.

Собеседники пожимали плечами, и он понять не мог, одобряют или нет?

Сейчас на дворе  март, самое начало. В Сибири март – зима, да, бывает, еще какая лютая! И апрель уже который год подряд не весна, а какая-то сухая стужа с пробивающими одежду  хиусами. В ноябре Кургузиков обновил все рыбацкое снаряжение и вышел с кучей идиотов-соплеменников (так называла их бывшая жена) на жидкий ледок затона. Праздник перволеда не состоялся, рыба наотрез отказалась клевать, чем удивила рыбаков. Но что поделаешь – у нее свои законы. Впервые Кургузиков не принес даже на уху. Потом он ходил еще несколько раз, меняя места, но все неподалеку от города. Напарника у него давно уже нет, а одному отправляться в дальние поездки и скучно и страшновато, в общем, не резон. Рыбы в эту зиму он так и не поймал. Может, в начале апреля повезет, когда первые талые воды попадут в речки и озера, разгонят зимнюю спячку.

Кургузиков  откинул штору, увидел заканчивающийся день с обязательной пробкой на дороге, серо-синие сугробы на аллее… В общем, все одно и то же. А откуда бы взяться новому? Не сговариваясь с сыном, они почти одновременно затянули окна в своих комнатах тяжелыми шторами и крайне редко впускали в свое жилище дневной свет. Младший пошел еще дальше – выкрутил из люстры обычные лампочки и вставил темно-синие, как больничные ночники. 

Кургузиков не хотел сегодня возвращаться мыслями к фабрике, вообще больше не было желания оборачиваться. А заглядывать вперед он давно уже запретил себе строго-настрого. Третьего дня хоронили старого мастера с фабрики, прожил немало, восемьдесят восемь – дай бог каждому! А огляделись – того нет, этот ушел до срока… Ух ты! Половины-то уж оставшихся и не насчитать! На кладбище поехали вдесятером, к поминкам подошли еще человек пять. Расходиться стали вялые какие-то, побитые.

– Ну, до встречи!

– На похоронах! – добавил самый веселый.

Кургузиков решительно шагнул к холодильнику и достал свой припас.

Выпил первую и вспомнил, что, узнав о смерти старого мастера, сказал сыну:

– Это ж дед твоей одноклассницы Ольги, мы соседями были. У вас даже что-то вроде намечалось…

– Мир праху!

И пошел к себе.

– Ольгу-то помнишь?

– Помню, помню, – отозвался сын из глубины своей норы.

Кургузиков  прихватил остатки портвейна и отправился к себе в комнату. Сел напротив телевизора, долго смотрел на темный экран и старался не думать ни о чем. В последнее время это получалось у него все чаще и чаще. Так он и задремал перед мертвым телевизором. Разбудил его стук входной двери. А следом на пороге комнаты объявился сын, он был возбужден сверх меры и пытался втащить кого-то за собой. Судя по напряженной позе сына, этот кто-то упирался изо всей силы. 

– Папа, эт-то Яна, – с трудом докладывал младший. – У нас с ней серьезно!

На этих словах в комнату влетела девушка и тут же, ловко увернувшись, выскользнула обратно. Отец успел разглядеть темные волосы, выбившиеся из-под вязаной шапочки, и красную куртку. 

– Яна! – с нажимом повторил сын для отца. – Ты ничего не имеешь против?

– Мне-то!.. – пожал плечами Кургузиков-старший.

Он, разумеется, думал о том, что когда-нибудь его взрослый сын приведет девушку, невесту, жену. Какая разница, кого приведет. Они обсуждали это вместе, и сын, помнится,  твердо заявил:

– Для тебя ничего не изменится, вот твоя комната, как жил в ней, так и будешь жить.

Но… Одно дело умозрительные рассуждения и выводы, другое – когда появляется живой объект в натуральную, так сказать, величину. Кургузиков устроился на своем ложе, представляющем собой квадратный топчан без спинок, валиков и прочих принадлежностей дивана или какой другой фабричной мебели. Что, он не мог себе позволить диван из магазина? Да сколько угодно, только ему это совсем ни к чему. Итак, возможно, очень даже возможно – предстоит новая жизнь. Сын сказал – ну, и что с того? Сам-то Кургузиков-старший твердо решил: как только его отпрыск обзаведется семьей, он уйдет, жить с молодыми не останется ни за что. Наслушался он семейных историй про соседство с тещами-тестями да  свекрами и совсем не представлял себе, как это посторонний человек будет тут мельтешить перед глазами. И что? Квартиру ему не купить, даже на малосемейку,  какой там! – на гостинку не наскребет. Значит, остается одно – домик в деревне. Сразу вспоминается родное Шишкино, где прошло его детство в периоды каникул, где раньше жили, а теперь похоронены какие-то дальние-дальние родственники. Вот туда он уехал бы не раздумывая. Прислушался – в комнате сына тихо. Ну вот! Тут же мысленно высказал упрек себе: сиди тут, вылавливай звуки, даже вроде и неприлично. Не-ет! В деревню! Память мгновенно оживила  дом, который достался им с сестрой по наследству. И они со слезами продавали крепкое еще жилье, поскольку жить в нем было некому. Огромный огород, задами уходящий в болотину, бор, подступающий к самой деревне, речка, косогор… Все это никуда не делось, осталось родным, живым и теплым на всю дальнейшую жизнь. По тем временам дом ушел за смехотворные деньги, массовый побег  из села был в самом разгаре. А теперь вот дачники позанимали в деревне пустые места, дома поскупали, что им, нынешним, сто с небольшим верст! Зато красота какая! И охота и рыбалка…  А тут еще газ в Шишкино провели – дома подорожали в разы. Так что родная деревня  отпадает. Что ж, есть деревни попроще, подальше, без газа… Дрова, уголь – всю жизнь предки так обогревались. Кургузиков прикрыл глаза и увидел себя с большой деревянной лопатой возле крыльца маленького домика под крышей в два ската, утонувшего в сугробе аж по чердачную дверку. Эк намело нынче! Вот он обходит вокруг дома, освобождая от снега отмостки, вот отгребает снег с дорожки, ведущей к калитке, потом надо пробиться к дровянику…

Прошло двое суток. Молодых не видно, не слышно. Юркнут из своей комнаты на кухню, повозятся там чуть – и назад. Кургузиков все ждал, что сын представит ему невесту по-настоящему, как положено, не дождался. Ревизия на кухне показала, что питаются они исключительно бич-пакетами, так сын называет быстро готовящуюся лапшу в одноразовой расфасовке. То-то запах в квартире какой-то гадкий, неживой. 

На третий день сын вернулся  под  утро, крепко выпивший и один.

–  Все, нету Яны! – объявил с порога. Вышедший навстречу отец вопросительно глянул на него. – Ушла с моим товарищем. Вот так вот просто сидели, сидели в баре – они вдруг оделись и пошли. Вот так вот….

У сына задрожали губы, он резко отвернулся и саданул изо всей силы кулаком по стене.

– Выпить есть?

– Пойдем.

Кургузиков-старший достал из шифоньера припрятанную на всякий случай бутылку коньяка, молча прошел на кухню, раскромсал яблоко.

– А ты когда с ней познакомился, где?

– Да там же, в баре, с неделю назад.

– А-а-а! – протянул отец, давая понять, что получил ответы на все вопросы, даже на те, что еще не задал.

– Что а? – вскинулся младший.

– Ты еще с панели невесту приведи. Или вон позвони в «Эскорт» – немного денег, и вот она, желанная, может, согласится остаться, поживет, приживется.

– А где их искать, по-твоему? На концерт в филармонию пойти? Или в библиотеку?

Отец смутился, не находя ответа. Если к филармонии досель  не приучен, в двадцать восемь привыкать уже поздновато. А правда, где они нынче знакомятся, нормальные-то? 

– Их нет, нормальных, понимаешь, – словно услышал сын. – Все эти задрыги делятся на три категории – разовые, временные и постоянные,  но все – за бабло.

 

Уснуть Кургузиков-старший не может. До него как-то раньше не доходило с такой отчетливостью и отчаянной силой, что у сына никогда не было постоянной девушки. В жизни бывает как? С одной подружил – не пошло, раздружился, с другой познакомился, с третьей. Не через день, конечно, менять их, присматриваться, прилаживаться…  У самого отца опыт в этом деле невелик, да, по-честному, никакого. Была девушка до армии, года два встречались, а расстались перед самой его отправкой на службу. Обычно бывает как-то наоборот, парни стараются сохранить отношения,  сберечь, чтобы было чем в армии сердце согреть, по кому скучать, к кому стремиться. А он служил – и не скучал, и не стремился. Пришел из армии – женился, в техникуме познакомились. Все хорошо было, все вовремя случилось – дипломы, работа, сын, квартира, дача, поездки на юг… А потом она взяла и ушла. Просто, без шума и объяснений, всего лишь заявив свое право на  долю  квартиры. Кургузиков долго ломал голову над случившимся, да так и не смог найти подходящего объяснения. Не ругались, не таились друг от друга, все миром,  ладом. Любовь… Вот еще спросил бы кто, сильно любили, страстно ли, горячо? Любви у него было навалом с первой подругой, а толку?.. Любил, конечно! Сын у нее на руках, а он их вместе подхватит и кружит по квартире. И хорошо ему так задыхаться, и весело, и, кажется, это вот как его работа – одно и то же день, другой, третий, и так за годом год. И не надоедает! Привычно! Сердце ничто не мучает. Он же любил свою работу, отпущенную ему до веку. И жена, был уверен, навсегда! И все, что их связывает! И никак не должно быть иначе! 

Он давно привык к новому строю своей жизни, к одиночеству и все реже и реже задавал себе вопросы, на которые не находилось ответов. Но сейчас, в думе о своей судьбе, о былом, какое-то новое беспокойство овладевало им.  

 

3

Кургузиков-младший положил перед отцом пакетик с растворимым напитком Yupi.

– Надо же! – удивился старший. – История! А предшественником его был, если не ошибаюсь, Invitе? Только добавь воды! – вспомнил он припевку из рекламы. Гадость страшная – заборы красить.

– И это – не меньшая гадость. Только не из старых залежей, не думай.  Это маркетинговый ход такой, игра на ностальгических нотках. Сколько времени прошло после первого выхода этой гадости? Двадцать лет почти, правильно. Новое поколение выросло. А сорокалетние родители этого самого поколения  смотрят на эти пакетики с умилением – их молодость!

– Извращенцы! – крутнул головой отец.

– Маркетологи, – поправил сын. – Кстати, у меня новая работа, почти то же самое, что было раньше. Уже три дня, забыл тебе сказать.

– Нормально! Забыл он! И про что там?

– Тебе что, правда интересно?

– А вот представь!

– Ну-у, так примерно, – тяжело вздохнул младший. – Определенные книги стало модным покупать в каждой конторе, претендующей на статус современной. Неважно, что автором очередного томика «Мотивация и успех» является случайный вундеркинд, вылупившийся из блогов и социальных сетей. Если подобных деятелей  отстреливать, они всё равно продолжат появляться как грибы после дождя. Без потерь и вреда для общества. Кто поумнее, смотрят с иронией на очередного комнатного бизнес-тренера, выкладывающего в блог фото своей тумбочки с тугими пачками денег. Кто глупее, участвует в полезном процессе обогащения вышеупомянутой тумбочки.

Увеличим масштаб. Компания продаёт посткарнегианские ценности в формате тренингов для популярного цифрового продукта, не приносит прибыль, а исключительно отбивает инвестируемую валюту. Под предлогом великой миссии – реализовать потенциал российского предпринимательства – отмываются бабки нескольких средней руки олигархов. На деле компания продаёт понты через интернет. Петя Иванов – типичный менеджер, работающий здесь, приходит в офис и  день за днём исполняет функцию: перенос текста из одной таблички в другую. Человека спокойно заменит программа – но ресурсов, а уж тем более желания улучшить процессы у руководства нет. Петя осознаёт тягость бытия, но продолжает вкалывать. Получив одобрение у начальства, Пётр пишет техническое задание для проекта: выполнив задачу, ею можно небрежно светить в резюме.

– Погоди. Не думай, я все понимаю, интересно. Сейчас чайку плесну. Ты как насчет чаю?

– Давай! Только без сахара. 

Они поставили перед собой кружки. На отцовской надпись – lоve Yоu, у сына – знак зодиака, «овен».

– Давай дальше, – просит отец.

– Спустя пару месяцев ударяет декабрь 2014 года, в середине которого начался первобытный хаос в магазинах и головах потребителей. Чуть позже Петин проект отправляется в мусорку, персонал сокращён вдвое. Петя, рассчитывающий на перспективы, возвращается к своим табличкам. Более того, количество таблиц с данными растёт вдвое. В случае возмущений начальством предлагается к просмотру фильм про Крым. 

Бизнес, после месяца раздачи выходных пособий, оптимизирован до уровня нескольких исполнителей и отдела продаж, под который выделено самое большое из помещений в здании. Ведётся поиск клиентов, как и раньше – им впаривают пустышки. На самой верхушке – миссия и корпоративные ценности. Чуть ниже – десяток удручённых «Петь», которые на практике вкладывают свою жизнь в несовершенный механизм. Радует лишь то, что многие из них довольны раскладом и принимают его за норму, находя спокойствие в книгах о мотивации и успехе. 

– Как я понимаю, ты и есть этот Петя? – поинтересовался Кургузиков-старший.

– Шутишь! Я уже где-то следующее звено над Петями. И меня интересуют только деньги, которые мне платит эта идиотская система.

Отец задумался, переваривая объяснение сына: все вроде понятно, однако очень уж непривычно. Раньше как, есть работа – работаешь, есть результаты труда – вот они, налицо… Кургузиков-младший прервал его размышления, указывая на бутыль со шлангом.

– У тебя уж давно бурлить перестало, третий день пузырьки не идут.

– Ох ты! - спохватился отец. – Забыл совсем. Надо фильтровать и разливать, а то перекиснет.

Сын постучал по сосуду.

– Я сбегаю на часик в качалку, и займемся.

Через полминуты он выскочил за дверь, а старший пошел в свою комнату, на диван. Пусть железо  потаскает, – думал он, – дурь лишняя улетучится. И тут пришла неожиданная  мысль: надо вылить к чертям эту дрянь! Он, полный решимости, вернулся на кухню. Посмотрел на дело рук своих, и этой самой решимости как ни бывало. Продукт-то при чем? Верно говорят, дураку и добро во вред, а так…

Когда-то давно Кургузиков несколько раз брал с собой на рыбалку  сына. Было тому в ту пору лет одиннадцать-двенадцать, самое время, когда мальчишки заболевают этой вечной мужской болезнью. Кургузиков даже опасался слегка: вот втянется – не выгонишь с реки, все науки и знания по боку. Однако опасался он напрасно, никакого интереса к рыбалке у сына не обнаружилось. Крючки с наживкой заброшены в прикормленное место – а он куда угодно пялится, только не на поплавок. А то и вовсе уйдет вглубь тальника, разглядывает цветочки да травинки. Подумывал взять на зимнюю ловлю – у той заразы своя, особенная бацилла, – но оставил эту затею, поскольку для зимней рыбалки и обмундирование дорогое и в целом затраты немалые. Чувствовал – выбросит деньги на ветер.  В общем, не получилось с рыбалкой. 

Два года планировал съездить с ним в Горный Алтай.

– Ну, не грех ли! – втолковывал сыну. – Триста километров всего, тоже мне, расстояние! А красота! Сидим тут бирюками…

– У нас лес прямо в городе, на трамвае можно доехать – много ты там бываешь?

– То лес, а то – горы… Лес у нас… Сам-то давно там был? Помойка! Свалка городская! 

– На скалы полезешь, вершины покорять? А ты не забыл, что у меня выходных второй год нет? Куда я поеду, когда? В одной конторе дурацкий график поперек всяких календарей, в другой вообще никаких графиков не признают.

В прошлом году все-таки собрались, поехали. Кургузиков-старший взял путевку на три дня в туркомплекс, стоящий на самом берегу Катуни. Просторная комната на двоих со всеми удобствами, погода – как по заказу. Набрали  с собой всякой вкуснятины, специально в дорогой магазин ходили. Любимым семейным напитком, который покупался в особых случаях, запаслись – немецким ликером на травах,  Jegermeister называется. Сразу по приезде заказали баню на двоих, чтобы безо всякого постороннего присутствия. Кургузиков с удовольствием наблюдал, как лицо сына разглаживалось, с него постепенно сходило выражение вечной неудовлетворенности, досады. Проснувшись утром, решили отправиться в пешую прогулку вдоль берега Катуни, дойти до источника Аржан-Су – километра два с небольшим  – и назад. А там обед, купание-загорание, баня и изысканный ужин на открытой веранде, под звездами. У самого Кургузикова-старшего отмякло все внутри, отошли за спину ежедневные думы и заботы. Жара стояла неимоверная, а идти приходилось краем трассы, по которой то и дело пролетали машины. Не очень уютно чувствуешь себя, когда несутся они в метре  от твоего носа.

– Давай искупаемся? – предложил старший, показывая тропинку, спускающуюся к реке.  

– А что, мысль дельная, – сразу же согласился сын. 

Сойдя к воде,  Кургузиков-старший мгновенно сбросил с себя одежду и ступил в ледяную Катунь. Ступил – и тут же вылетел назад, хватаясь за ступню: она была распорота поперек на такую глубину, что его замутило, когда он стал разглядывать рану. Господи! – подумал он сию секунду. – Спасибо тебе, что не сын первым полез купаться.

– Сволочи! – отнесся Кургузиков-младший к тем, кто бросил в реку разбитую бутылку.

Разорвали на лоскуты майку, кое-как замотали ногу, залив кровью прибрежные камни. Выкарабкались на обочину и стали ловить машину, понимая при этом, что вряд ли кто остановится, люди едут отдыхать. Один водитель все-таки притормозил и, узнав, в чем дело, посоветовал вызвать такси из города, вернее будет. Спасибо ему, дал нужный телефон. Через час с небольшим подкатила машина, и тут повезло. Водитель когда-то закончил фельдшерское училище и знал, куда надо ехать, чтобы зря не блудить в поисках травмпункта, работающего в выходные.    

И тут удача оказалась на их стороне. Доктор на месте, народу не очень много, и им хватило ниток на швы.

– Все! – радостно объявил доктор. – Шить больше нечем, он последний. – И показал на Кургузикова-старшего.

– А как же мы? – заволновались прибывшие после них.

– А не знаю!

С лица доктора при этом не сходила счастливая улыбка.

Фельдшер-таксист честно дожидался их у входа в больницу, чтобы увезти на базу. 

Так прошел день, на домики у Катуни, на сосны, на саму Катунь опускается тихий летний вечер. Что-то манящее, томное, сладкое разлито в воздухе, тени удлиняются и зовут, зовут за собой в загадку подступающего вечера. Уловить, почувствовать, вобрать  в себя все это терпкое томление Кургузикову-старшему не дает боль в ноге. Он растянулся на своей кровати, положив перевязанную стопу на стул, куда сын для мягкости подсунул подушку. Только в таком положении боль еще можно терпеть. Баня, купание, прогулки, сумеречное камлание на пустом берегу – все это теперь за пределами мечтаний. Кургузиков попросил сына налить ему полный стакан крепкого ликера, выпил залпом и через несколько минут уснул, намаявшийся, натерпевшийся.  

Спал крепко, но недолго, не разоспишься с такой болячкой. Сын сидел за столом, приклонив голову к самой столешнице и… плакал. Как в детстве – всхлипывая, постанывая, потирая глаза, размазывая кулаками слезы… Первой мыслью было – вскочить, допрыгать до стола, обнять маленького, утешить. Но Кургузиков не двинулся с места, не проронил ни звука. Он лежал, прикусив ладонь с такой силой, чтобы доставить себе еще большую боль, чем зудела сейчас в  разрезанной ноге. И тоже плакал. Не хотел отец выдавать себя; ни всхлипом, ни вздохом, ни шорохом не обнаружил своего пробуждения. Кургузиков-старший не стал допытываться у себя, зачем это он сейчас плачет, он и так знал: по многим и многим причинам.

Наутро сын вызвал такси, и они отправились домой. Отец посчитал вчерашние затраты, выброшенные деньги за несостоявшийся отдых, прогонные сегодняшнему таксисту, и получилась сумма, за которую можно было сгонять на Бали.

 

4

 

– Ты что, правда ни разу не влюблялся?

Кургузиков-старший мог и не задавать этот вопрос сыну, ответ ему известен. Но вот опять зашел разговор об одиночестве, о продажности современных женщин, о невероятной глупости, которую являет собой брак Грини. Сын почему-то называет его самопровозглашенным евреем.

– Почему самопровозглашенный?

– Кому нравится быть богатым, кому – хромым...

– Извините, нормально ходячий не может провозгласить себя хромым.

– А почему тогда нормально соображающего с легкостью провозглашают дураком? 

– Так не сам же!

– Ну, не знаю! Он раскопал где-то, что его прабабка со стороны отца вроде бы была еврейкой. А все евреи умные и богатые.

– М-да-а! – Отец почесал подбородок. – Кстати! Евреи, особенно еврейки – отличные сводники, у меня есть одна знакомая, по молодости ей равных не было. Сведет – разом срастается, до брака и на всю жизнь. Не веришь?

– Верю. – На лице у сына полное безразличие. – Давай попробуем.

– И что там у твоего Грини с семейной жизнью? – вернулся отец к началу разговора.

– Да нормально все, как положено! – скривился младший. – Пять лет жили, потом расписались, собаку завели, французского бульдога. А чего не ребенка? – спрашиваю. – Сейчас холодильник новый покупаем, стиральную машину, потом мебель надо обновить, ремонт в квартире сделать… И на меня орет: вот дебилам вроде тебя непонятно за что деньги нормальные платят, а тут – копейки! Я им с женой постоянно заказы через нашу фирму подбрасываю – хоть бы раз комиссионные предложили. – Сын расхохотался. – Я же их и по барам вожу!

Поздно вечером Кургузиков-старший позвонил той самой своей старой знакомой, своднице. Наудачу, телефоны за это время у людей по пять раз поменялись. 

– Алле-о-о! – томно вывели на другом конце провода. 

– Ленка! Ты сейчас кого изображаешь? Как всегда – свободную, богатую, самостоятельную, молодую…

Пауза немного затянулась, и, наконец, в трубку выдохнули:

– Кургузиков.

Посмеялись, повспоминали, но чуть-чуть. Ленка давай рассказывать про себя. Сколько же ей лет? – пытается вспомнить Кургузиков, слыша в трубке молодой, напористый голос без намека на старческое дребезжание. Когда он начинал учиться, Ленка уже ходила в старшие классы. Жили они в доме барачного типа, отец ее все время болел, а она, сколько помнится, носила чулки в резинку, и штопкам на них было тесно. Ленка вдохновенно рассказывала, как уехала в Израиль, работала там, копила, а здешняя пенсия копилась на счете в банке. Когда набралась нужная сумма, вернулась, купила квартиру и теперь сдает ее внаем. Вот тебе и вторая пенсия.

– А что в Израиле не осталась?

– Я, конечно, жидовка вся как есть, но родилась и выросла здесь, в Советском Союзе и с тобой, остолопом, в одну школу ходила… - Она помолчала немного и заключила. – Огни барачные, брат, – это тоже романтика.  

На просьбу Кургузикова познакомить сына с достойной девушкой ответила коротко:

– Сделаем.

 

Сын вернулся с работы, и Кургузиков-старший объявил ему, что едет на несколько дней в Томск.

– Вот хорошо! – обрадовался младший. – Шлюх приведу.

– А я тебе что, мешаю? Води сколько хочешь, у меня за стенкой ничего не слышно.

– Честно? Стесняюсь!

Отец пристально посмотрел на младшего: не шутит?

– Чего в Томске-то? – поинтересовался сын.

– Какие-то ребята решили там производство валяной обуви открыть, новое, на современной основе, по современной технологии. А без старых специалистов хоть так, хоть эдак – никуда. Вот им и подсказали добрые люди про меня.

– Гы! Опять валенки!

– Много ты понимаешь! У нашего производства возможностей – никто по-настоящему и не занимался, не изучал. Привыкли – валенки для солдат, пимы для лесорубов… 

– Ладно, не кипятись. Многие, точно, никогда в жизни не узнают, что это такое – валенки. А вообще идея с поездкой  мне нравится, уважуха – помнят батяню!.. У меня, между прочим, тоже новость. – Сын сбегал к себе, вернулся с большим конвертом. – Вот! Моя собственная первая пластинка, винил! Между прочим, изготовлена в Англии.

Несколько лет назад Кургузиков-младший работал диджеем в ночных клубах, в разных, попеременке. Отец ничего в этом не понимал, только диву давался, как это можно крутить какую-то музыку, не имея музыкального образования?  Сын даже ездил в другие города, в Питер, Новосибирск, Томск.

– На гастроли! – с издевкой в голосе говорил Кургузиков-старший.

– На гастроли! – передразнивал сын.

Баловство! – определял отец. – Да и пускай, молодой. Потом интерес у сына вроде поугас, он перестал уходить по ночам, «переехал» в интернет. 

– Все, забыли тебя, – посочувствовал отец.

– Здесь – да, в мире наоборот, все больше узнают.

– В ми-и-и ре!

После этого разговора отец полностью утратил интерес к музыкальным пристрастиям сына, и вот на тебе – пластинка! Кургузиков-старший краем уха слышал, что виниловые пластинки обретают новую жизнь и становятся едва ли не престижней любых цифровых носителей. Но это все далеко от него и, честно сказать, ему неинтересно.

– Это пробный оттиск, можно сказать, авторский экземпляр, не без гордости заметил сын. – Дарю, можешь повесить на стенку.

– И кто оплачивает это удовольствие?

– Сам, кто еще! Мне же регулярно на счет падают деньги за использование моих композиций, гонорар, так сказать. Небольшие деньги – когда десять евро, когда двадцать. Вот, накопилось. 

– Ишь ты! – искренне удивился отец. – Ну, ты тихушник! Отцу даже ни слова! – А что там за композиции, если не секрет?

– Как бы тебе популярнее объяснить… Скажем так, это классический джаз в современном изложении и моем понимании…

Кургузикова-старшего подкупило слово «классический», и он решил, что в этом случае сыном можно гордиться.

– И презентация будет? – поинтересовался он с серьезным видом.

– Обязательно!  

Сын расхохотался и умчался в свои неведомые пределы. Кургузиков-старший действительно не мог понять, когда тот убегает в «качалку», когда в бар.

Оставшись один, он пошел в комнату сына и встал перед его семейной фотовыставкой. Здесь все – деды, бабки, мать, он, двоюродные братья и сестры. Общим числом набирается около двух десятков. Отцу ни разу в голову не приходило собрать такой родственный «киот», а вот сын сделал. И безо всякой подсказки. Кургузиков смотрит на фотографии, выделяя мужскую линию, и думает, что она, линия эта, какая-то неровная, изломанная. Вот родители  Кургузикова-старшего. Мама, ничем не выделяющаяся из большинства женщин ее возраста, здесь ей немногим за пятьдесят. Все в ней из того времени – от платья до строгого выражения лица, с таким в ее пору вставали перед объективом. Отец – кудрявый красавец, с кем рядом ни поставь – всегда будет первым, самым заметным. А он, нынешний Кургузиков-старший, никоим образом не похож ни на мать, ни на отца. Разве что волосы материны, никаке.  Умудрился даже в росте не догнать отца, хотя такое, насколько ему известно, бывает редко. Его собственный сын, к примеру, почти на голову перерос деда, что уж об отце говорить. У него затылок весь в рытвинах, будто кто зубилом рихтовал, а у сына голова идеальной формы, так сказал старый парикмахер, когда они вместе ходили стричься. 

– Ты что, специально демонстрируешь  свою идеальную голову? – спрашивает отец, когда Кургузиков-младший в очередной раз подстригается наголо. А то и вовсе выглаживает ее под бритву.

Несколько раз сын пытался отрастить волосы, но, едва удлинившись, они превращались в какие-то темные клочки, напоминающие плохо свалянный войлок. Скорее всего, это наследство дедовых кудрей, только уж больно жалкое. Испортил сын волосы постоянным бритьем. А лицом он ближе всего к своей матери, та красавица была, соседи и родня перешептывались: не пара ей блеклый Кургузиков. Красота!  Для него эта самая ее красота сродни пороку. Сына сиротой оставила! А сын, действительно, красавчик! Отцу это кажется недостатком: никакой мужественности в лице, оттого, верно, и девчонки к нему не липнут. Какие бы времена на дворе ни стояли – женщине мужик нужен, сильный, надежный, свой, а не общественная значимость. 

 

Вино, разлитое по пластиковым бутылкам, пить не стали, не понравилось обоим. Сын решил, что крепковато, отцу показалось, будто сильно отдает дрожжами.

– Грине, может, дать попробовать? – предположил младший. – У того ничего не пропадает. – И тут же поделился своей бедой. – Семечки не взошли, ни одна.

– И когда ж ты успел их высадить?

– Да… – Сын махнул рукой, дескать, какое это имеет значение? – Замочил, наверно, неправильно. Блин! Рубль за штуку!

– Дороговата отрава, – оценил Кургузиков-старший, зная, что рубль на языке молодых – это тысяча.

– Чего отрава-то? – возмутился сын. – Отрава вон на толчке продается, у китайцев, а тут будет чистый продукт.

– Сейчас начнешь мне грузить о просветлении мозгов, о продвинутой Голландии, о Черчилле и Блаватской…

– Во, молодец! Начитан.

И был таков. Поговори с ним!

…Кургузикову-старшему снится фабрика. Никаких фантасмагорий, никаких искажений действительности. И он ощущает какой-то необыкновенный прилив сил, причем не кажущийся, настоящий. И все для него в эти минуты настоящее. Фабрику открыли вновь, завезли большую партию шерсти от мериносов из нескольких  больших опытных  хозяйств, работы будет невпроворот. А кто же деда заменит, дед-то умер…  Даже это несоответствие времен и событий не остудило Кургузикова, не вызвало сомнений в реальности происходящего. Он снова в деле, он нужен, он скоро сам, безо всяких томичей запустит новую линию по производству современной обуви. А вот он разбирает документы с заказами и видит, что потребность в стандартных некрашеных валенках куда больше, чем в прежние дни. Что ж, работа есть работа, второсортной шерсти тоже достаточно, будут вам и валенки, будут и пимы!..

Проснулся он с отчетливым привкусом серной кислоты на языке, будто и вправду только что вышел из цеха. Он тут же закрыл глаза, зажмурился изо всех сил, наивно полагая, что таким образом может вернуть себя в ту, ненастоящую действительность, в ту жизнь…

Оказывается, он спал, сидя перед погашенным экраном телевизора. Засыпать под телевизор – этому давно научилась большая часть его соотечественников, а он давно уже не включает аппарат, просто по привычке садится к экрану и смотрит в его темноту. Зачем включать? Чтобы видеть, как все вокруг сходят с ума? Как бешеный калейдоскоп происходящего меняет картинки с такой скоростью, что разглядеть, понять толком ничего невозможно? А в последнее время он по-настоящему начал бояться: вот нажмет на кнопку, а там – война с обязательной мобилизацией сына! Или повсеместный голод! Или эпидемия…  

 

– Это Марина! – прокричал из коридора сын. – Она будет жить у нас, ты не против?

…Марина быстро навела порядок в холостяцкой квартире Кургузиковых, сварила настоящий борщ, в котором, к удивлению отца, помимо прочих обязательных компонентов, плавали кусочки обжаренного сала.

– Настоящий хохляцкий супец! – похвалил он.

Она грудью встала на защиту желудка Кургузикова-младшего от бич-пакетов и жарила яичницу с помидорами, как любила делать его мать, то бишь жена старшего.

Через неделю она исчезла. Отец пошарил в пустом холодильнике и глянул на сына. Тот сосредоточенно тянул из пивного стакана домашнее вино, которое даже всеядный Гриня пить отказался.

– Шалава! Как все они! – Кургузиков-младший резко поднялся, отказываясь от дальнейших пояснений. – Пойду еды куплю.

Отец сел перед своим телевизором, уставился в темное его око. Надо, наверно, что-то говорить про труд, который необходим, чтобы быть с кем-то рядом, чтобы удержать возле себя дорогого тебе человека. Что-то еще умное, назидательное, а главное – полезное… И холодно этак сказал сам себе: и тебя будут слушать? Тебя услышат? Вспомнил, как спросил однажды мать про отца, он же совсем мало знал его. Работа, диван, водка, в выходные иначе – водка, диван, похмелье, работа. И все сначала.

– Каким он был, мама?

Она чуть задумалась и сказала, собрав в одно слово все, что думала об отце в эту минуту - главное и второстепенное. 

– Суровым. Он был суровым.

– Суровым, – повторил, обращаясь к холодному телевизору Кургузиков-старший. – Суровый! Это что за свойство, за качество такое, чтобы обратить его на кого-то, передать, наследовать!..

…На этот раз домашнее вино не показалось ему таким уж сивушным. 

 

5

 

Что-то Ленка не звонит, на нее не похоже, человек обязательный. Или опять в Израиль мотанула? 

Кургузиков стал подумывать, чтобы оставить место рабочего сцены. Руки болеть стали, ноют по ночам – спасу нет. Скоро ему на пенсию, и если сложить ее и полставки сторожа, получается негусто, но прожить можно. А лучше найти службу на полную ставку. Хотя говорят, должность сторожа нынче в дефиците, чересчур много пенсионеров, крепких здоровьем.

Зима перешла в фазу вялой, ленивой стужи с туманами, куржаком, редкой снежной крупой и снежной же слякотью. Приближением весны все это не назовешь. Солнца вообще не бывает, будто заблудилось где-то на века.

Сын стал чаще ходить в «качалку», а бары посещал только по выходным, и то через раз. Ему прислали новые семена, и через несколько дней он радостно сообщил отцу:

– Взошли!

Показал посудину с грунтом, из которого торчали три зеленые пипки.

– Может, взять да и выбросить все это к чертовой матери? – с надеждой в голосе предложил отец. – Пока не поздно.

– Ага, разбежался! Трудов столько, денег...

– Вот ты умный вроде, а все равно дурак!

Когда сын притащил домой этот ящик с английским названием, даже когда прислали семена, Кургузиков-старший думал, что все это не всерьез, не дойдет до дела. Да и посадит – не вырастет ничего. Сколько раз сын брался выращивать комнатные цветы – ни один не прижился… Но тут он забеспокоился.

Однажды поутру отец обнаружил на кухне незнакомую девушку. Она что-то оттирала, опустив руки в мойку. Маленькая, похожая на подростка с блеклыми волосами, уложенными на прямой рядок, она напоминала несчастливку, взятую в дом из жалости. Кургузиков воззрился на ее тапки, которые изображали котят.

– Ты кто?

– Полина. А вас как зовут – я знаю.

Его несколько озадачило, что девушка нисколько не смутилась.

– Завтракать будем? – спросила она.

– А…

Он показал на комнату сына.

– Убежал на работу, ему сегодня пораньше надо было.

Кургузиков отправился в ванну, недоумевая, как это он прозевал появление нового человека в доме?

– Хоть тотализатор заводи, – проворчал себе под нос, – выиграет тот, кто отгадает, на который день она исчезнет отсюда. 

Но шли дни, недели, жизнь в доме текла заведенным порядком, и Полина, на удивление, нисколько ему не мешала. Будто жила здесь все время, только раньше пряталась от людей где-нибудь за тумбочкой. А сына вроде как подменили, спокойный стал, уравновешенный, на Полину голос не повысит, отцу сказал, чтобы тот бросал работу, не раздумывая, хватит им на всех. Полина тоже работает, каким-то менеджером, Кургузиков-старший вникать не стал. Только отметил, что сын представил ее именно так, а не манагером, как он обычно презрительно перекраивал название этой должности. А еще сын предложил за ужином обязательно сходиться всем вместе, чтобы было по-семейному. 

Радостно и тревожно на сердце у отца. Дело небывалое, счет пребывания девушки в их доме пошел уже не на дни и недели – на месяцы! Не верит он до конца, сомневается в сыне. Нет- нет – и постучит к ним в комнату, надобность какую-нибудь нелепую придумает. Заглянет внутрь, а там тишь да гладь – или кино смотрят, или бумаги перед собой разложат, что-то маракуют на пару. Может, доходы семейные подсчитывают, планируют что?

И хотя для Кургузикова-старшего ничего в доме не изменилось, он опять всерьез начал подумывать о домике в деревне. Сядет перед телевизором и рисует в темной его глубине картинки: огородик, тихую речку на задах деревни, недальний бор с груздями и брусникой.  Что-то новое в оценке своего присутствия в квартире рядом с молодыми начал он ощущать – как бы это было не опасение…

И еще новость. С недавних пор начал он видеть сны, которые в точности предсказывали ему завтрашний день. Не все подряд, конечно,  и не какие-то выдающиеся события. Простые явления обычного дня – поход на работу, в магазин, прогулка по аллее – все в мельчайших подробностях, повторяющихся назавтра в обязательном порядке. Это и забавляло, и пугало Кургузикова, но он не стал никому говорить ни о чем.

За ужином младший сообщил:

– Гриня со своей решили ребенка завести.

– Ой! А имя уже придумали? – живо вступила в разговор Полина.

– Какое имя! Это еще когда будет! Сейчас они копят деньги на кухонный гарнитур, а уж потом…

– А при чем тут гарнитур? – искренне удивилась Полина.

– Вот и я думаю – при чем? – растягивая слова, молвил Кургузиков-младший. 

Через несколько дней после этого разговора молодые принесли в  дом котенка. Кургузиков-старший терпеть не мог ни котов, ни кошек и принял появление новосела, как ущемление его, Кургузикова, прав. Значит, и вправду пора собираться, – сказал он сам себе. – А и подумать-порассуждать, кто я здесь такой? Квартирант! Но вот что интересно, все так ему и приснилось накануне, только вместо котенка почему-то был щенок!

Котенка сначала звали англичанином, – как понял отец, это по породе, – а через некоторое время ему было присвоено имя Цезарь.

– Тоже мне, Цезарь! Император выискался! – склонившись над серым комочком, ворчал старший.

Котенок оказался шустрым и на редкость самостоятельным. Он сразу же определил себе угол – небольшой закуток между кухней и коридором. С первого дня стал пользоваться  лотком со специальной засыпкой, когти точил исключительно о специальное приспособление, мебель и обои не трогал.

Кургузиков-старший с удивлением наблюдал за ним, все время выжидая: вот сейчас, гляди, что-нибудь утворит. Но котенок вел себя безупречно.     

Разбирая пакеты, принесенные сыном из магазина, отец вытащил мешочки в яркой раскраске  с изображением кошачьих мордочек.

– Это искусственный корм для Цезаря, – пояснил младший.

– Еще чего придумайте! – возмутился отец. – Я в интернете прочитал, у них всякие проблемы с кишечником рано или поздно от этих ваших пакетиков начинаются.

Сын округлил глаза: в интернете он прочитал!

– И что? Одним молоком его не прокормишь.

– А я знаю – что. Рыбой он у нас будет обеспечен, это однозначно. А пока до рыбы дело не дошло, буду варить ему кашу, посмотрю в Интернете, что им еще можно. Вам же некогда готовить, вот я и возьму на себя... Тоже мне, искусственника будут тут выращивать!

Молодые переглянулись, улыбнулись и согласно закивали: вам, опытному человеку, виднее.

А в деревню соберусь, – подумал после этого разговора Кургузиков-старший, – кота с собой заберу. Мыши, травка, воля – самая та жизнь для животины.

 

Прошло еще некоторое время. Жизнь в доме Кургузиковых шла своим чередом. Главное, что отмечал старший – мир, достаток  и покой. Времени у него с уходом из театра стало хоть отбавляй, и он ждал наступления лета, чтобы отправиться на поиски домика. Несколько подходящих деревень он уже присмотрел, кое-что узнал о них из интернета, правда, там простым деревням внимания уделялось мало. Вот поедет – и все увидит собственными глазами. 

В один из вечеров к ним пришли. Трое.

– Здесь проживает такой-то? – назвали они имя сына. – У нас ордер на обыск. Мы знаем, что вы занимаетесь выращиванием, заготовкой и, есть сведения, распространением наркотических веществ. Это статьи Уголовного кодекса, – и он, по всей видимости, старший этой тройки, назвал несколько порядковых чисел, кто бы их запоминал! – Нам известно, что вы в феврале месяце приобрели приспособление для выращивания конопли, под названием гроубокс. Сами покажете? И готовую продукцию, если не возражаете.

Вся семья стояла навытяжку, точно в солдатском строю. Трое напротив троих, вид у Кургузиковых и Полины растерянный, напуганный, и сразу не разберешь, кто из них растерян и напуган больше.

– Пойдемте, – едва слышно произнес сын.

Гроубокс был задвинут в небольшой проем между дальней комнатной стеной и  шкафом. Кургузиков-младший выдвинул его на середину комнаты, откинул крышку. Взгляду присутствующих открылись  три кустика добротного ярко-зеленого укропа. По виду они сильно напоминали те пучки зелени, что нынче продают во всех продовольственных магазинах. Трое пришлых по очереди склонялись к специальному ящику, трогали кустики, один даже потянул веточку и оголил корень, убедился: все как есть натурально. Кургузиковы в упор смотрели друг на друга, сын был бледен, глаза его застыли и сделались черными. 

Трое визитеров  отошли от ящика, оглядели комнату, потоптались, попереглядывались. Тот, кто, очевидно, был старшим, криво усмехнулся.

– Блин! Садоводы-огородники! А тебя, – он сделал шаг к младшему Кургузикову, – я все равно подловлю, так и знай!

И ушли. И никакого обыска не стали делать. А может, у них ордера вовсе и не было.

И была ночь, и никто никого ни о чем не спрашивал. Все были на месте, но квартира казалась безлюдной. И никто в эту ночь не видел никаких снов.

И пришел другой день.

Кургузиков-старший вышел на улицу. Было неуютно, не то чтобы холодно, а как-то знобко. И опять дул этот несносный пронизывающий ветерок – несильный, но злобный, кусучий. Низкие тучи торопливо наползали друг на друга, изредка открывая куски серого неба. Он шел и ощущал вату в ногах. Надо идти так, чтобы на секунду приходилось два шага, это здоровая ходьба, - вспоминал он наставление кардиолога из поликлиники. Раз, два, три… Вата все не уходит из ног. Раз, два три… А если побежать, легко этак, трусцой? Нет, свое он отбегал…  Вот, вроде и полегче стало. Раз, два три… Раз, два три…

Так вот, насчет отъезда. Надо и впрямь собираться. Тут же начал обдумывать, что ему взять  с собой. Да скарб невелик, чего уж там! Только кота он не возьмет, уж очень молодые к нему привязались. Тот-то ведет себя в доме, как настоящий Цезарь, ему все едино, кто за ним ходит, кто еду подкладывает, кто гладит по шерстке и говорит ласковые слова. Люди заблуждаются, думая, будто кот отдает предпочтение тому или другому. А как же быть с одиночеством, – думает Кургузиков, не привыкший жить один. И тут ему приходит в голову простая мысль, до того простая, что он громко засмеялся, тут же поймав на себе любопытные взгляды. Он садится на троллейбус, доезжает до рынка и уверенно идет к задам его, где во все времена торговали самой разнообразной живностью – кроликами, поросятами, попугаями, черепахами, голубями, кошками и собаками. Вряд ли нынче что-нибудь изменилось. Еще на подходе, шагах в тридцати от выстроившихся в ряд торговцев он узнал его, того самого щенка, который приснился ему перед появлением в доме котенка Цезаря. Это точно он, никакого сомнения! Ушки висят, мордочка и сам почти весь черный, только желтые обводы вокруг глаз и такие же желтые подпалины по бокам.

– Что за порода? – напустив на себя важный вид, спросил у взлохмаченного мужичка в солдатском бушлате. Тот держал щенка на руках в коробке из-под обуви, и, чувствуется, подустал.

– Та кто его знает! Вырастет – будет большой, лохматый, отличный сторож и умный.

– Ага, вот прям сейчас ты и определил, что он умный будет!

– Так дворянин же, они все умные.

Сторговались быстро, мужик понимал, что за «дворянина» много не спросишь.

На обратном пути Кургузикова дернуло беспокойство: а  как же они с Цезарем уживутся, все-таки кот и собака. Но тут же подумал, что, пока маленькие, драться не будут. Да и долго ли им вместе-то… 

Сын, к полной неожиданности для Кургузикова-старшего, встретил отца восторженными криками. 

– Ура-а! Прибавление в семействе! – Он взял щенка на руки, повертел перед собой. – Красавец! А у нас для тебя тоже новость. Мы подаем на ипотеку, будем брать трехкомнатную квартиру, по числу жителей. Или, может, сразу подавать на четырех,  чтобы у каждого была своя комната и одна общая, как думаешь?