Отделение, становись! (рассказ)

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Естамонов Геннадий Акепсимович

Просмотров: 2509

2010 год, Выпуск № 2

В темном помещении кузницы маячил слабый огонек горна. Кузнец тюкал большим молотком по наковальне. Металлический прут бледнел, кузнец коротким и ловким удавом загнул его острый конец, повертел, окунул в воду. Металл зашипел, как сердитый кот, вильнул белым хвостом пара.

- Здравствуй, дядя Азат.

- Старово, старове... Помогать бутешь? Тебе будем телать чево?

- Зашел посмотреть.

- A чe бестолку смотреть? Ну-ка, трепи мехи…

Я потянул ручку, но слишком резко, сильная струя воздуха вырвала из горна пламя, копоть и дым. Пламя озарило большое неуютное помещен ние, заваленное всяким железным хламом: частями машин, тракторов, сеялок, каких-то подъемников. Справа – два закопченных до черноты окна с решетками, слева, в стороне - железные конные грабли с опущенными зубьями, будто уже подготовленные к сенокосу.

Дядька Азат, вымазанный сажей, похожий на вспугнутую галку, вытянув шею, замахал руками.

- Сильно не нато! Равномерно, спокойно, сам смотри - тута-сюта…

– Понятно, Азат… Отчество у вас какое?

- Зачем отчество? Все совут «тятька Асат»… Гасис отец…

- Значит, Азат Газизович. Азат - вольный, Газиз - любимый? Нет, родной.

- Ай-ай! Татарча снаешь?

- В Казани учился, с татарином дружил, слов нахватался. И дед татарином был, а с детства ни слова не помню.

- Слова снаешь, ясык не снаешь. Ночо не пойму.

– Пять лет с татарча студентами учился, ездил на сабантуй, кумыс пил, бичбармак ел… Хорошее было время, молодой был.

- Молодой - хорошо. На войне был я молотой. Война - страшно…

- Работать будем, агай Азат? Ары - туда, меха растянулись, биве -сюда, сжались, правильно, Азат Газизович?

- Правидьно.  Сам смотри. Огонь смотри.

Угли в горне стали красными, маленькие искры роились над нами как желтые мошки. Вот угли засветились и совсем побелели. Туда, в самое  пекло дядька Азат сунул прямой конец заготовки. Железо, нагреваясь, стало розоветь, краснеть. Дядька Азат повертел прут кузнечными клещами, а когда вынул бедую заготовку, я отпустил меха, взял маленькую кувалду.

- Сможешь? - строго спросил кузнец - Ну тавай? Он крутил заготовку и постукивал молотком, а я равномерными ударами заострял её. Потом он сунул заостренный конец в отверстие наковальни и кажется без особых усилий согнул ее под прямым углом. Подержал ее в воде, вынул, осмотрел внимательно.

- Ничего. Можно было на углах сплющить для прочности, не и так сойтет.

За полчаса мы сделали десять скоб, Я вспотел, устал, но мне по душе пришлась огненная работа,

Пришла с узелком супруга кузнеца тетя Галя,

- Поешь? _ - Поем с журналистом, - посмотрел на жену, на меня и радостно, – а журналист совсем татарин!

Тетя Галя удивилась:

- Правда?

Я махнул рукой:

 - Так. Русча-татарча.

2

Еще с вечера мы договорились с дядькой Азатом, что он изготовит мне накладки на дверь и ставни моего дачного дома. Утром я встал пораньше, поел молока с хлебом, пошел в кузню.

Было прохладно. Азартная стая тощих комаров набросилась на меня. Будто разбойники эти ждали всю ночь за углом.

Из-за тайги вылез красный сегмент солнца, похожий на раскаленную заготовку серпа. Брызнул лучами, словно но нему ударили молотом, и лучи полетели во все стороны, засверкала роса на траве, засветилась листва на тополе. Старый осокорь, вобрав в себя широкой кроной весь свет, испустил длинную тень, на половину реки. Тень появилась и возле меня потянулась за мной в гору, не отставая - не перегоняя.

Дядя Азат достал лучину, зажег костерчик в горне, обложил его. углями, шевельнул легонько меха и маленький огонек лизнул угли, они заалели с боков, как начинающая зреть костяника, сначала неохотно, потом сильнее, еще сильнее. Каждая новая порция воздуха прибавляла жару, угли в середине горна стали белеть и светиться, как спираль в электрической лампочке. Потом мы грели железо, плющили, отрубали, снова грели, ковали, вытягивали его, заостряли, сгибали в кольце. Вокруг нас сверкали огненные змеи, на наковальню падали яркие звезды, а возле наковальни вертелся, прыгал маленький ростом волшебник, таская из горна раскаленный металл. Он командовал, даже вначале сердился, но все чаще одобрительно кивал головой и подхваливал меня.

Огонь в горне ненадолго затухал, красные угли тускнели, чернота подступала к сердцевине горна, которая напоминала мне золотую тарелку волшебника-гнома. Сумрак сгущался, становилось прохладнее, но стоило мне тронуть меха, пламя в горне оживало, угли ярко светились, искрились, когда их помешивал дядя Азат. В кузнице становилось светлее, даже в нависшей под потолком бахроме паутины угадывались черные шарики затаившихся пауков.

- Вот смотри, - кузнец берет раскаленный до белизны кусок железного прута, загадочно улыбается, несколькими сильными и точными ударами молотка превращает его в кольцо, надевает кольцо на следующий пруток, загибает в кольцо и у меня на глазах получается цепь. Она медленно, как гусеница, ползет по наковальне, сваливается с нее, снова взбирается, позвякивая.

— Вот тебе цепь на крышку погреба.

Азат Газович категорически отказался брать деньги за работу.

- Зачем обижаешь старика? Сам телал, я так, мало-мало помогало

После полдня мы устроились на обед у меня на крыльце. Я нарезал маринованной щуки, хлеба, луку, открыл бутылку.

- Будь здоров, агай Азат... Я вот всегда представлял кузнецов великанами, а вот вы… - Я замолчал,подбирая слова.

- Говори. Маленький? Кузнечик? У меня всегда большой помощник был, как ты. И на фронте у меня в оттедении большие парни были. Я комантир был. Встанут в строй, я правофланговому до плеча достать не могу. Bо парни какие слушались тятьку Азата! Я тогда молодой-молодой был…

- И красивый.

- Почему "и"? Я и сейчас красивый. Жена говорит.

Он засмеялся и грустно добавил:

- У орла перья выпали, старость итет, как голодная волчица…

Он налил себе в стакан, выпил, покачал головой.

- Горевать не бутем. Жись всякую надо жить,

- Азат Газизович, вы не будете возражать,е сли я возьму записную книжку и кое-что из нашего разговора запишу?

- Записывай, но книжку не бери. В башке записывай. Что забутется, то и не нато никому... Ситим с тобой, вотку пьем, а они… На войне у меня осталось много ребят, ой много… Какие ребята! Красавцы. Щутники. Умные. Соколы! Ваня правофланговый. По снегу меня тащил, в мороз. Вытащил меня, а сам умер…

Черные глаза его сверкнули гранями антрацита, он опустил голову, а рука его потянулась к бутылке. Он молча налил полный стакан водки, выпил ее медленно, как воду, и закрыл лицо ладонями.

Повисло тягостное молчание.

Вдруг Азат Газизович встал, сделал два четких шага, повернулся кругом, вытянул руку и скомандовал: «От-теление, становись! Смир-но! Разговорчики!»

Он командовал до тех пор, пока взгляд его не остановился на мне. Глаза его удивленно расширились и наполнились гневом.

- Фамилия?

- Рядовой… Иванов.

- Три наряда вне очереди!

- Слушаюсь!

- Кру-гом! Ша-гом марш!

Рьяно исполняя приказание, я врезался в дверной косяк и сдавил виски, стараясь унять боль. А во дворе все гремели команды.

– Ложись! Лежа заря… Отставить! Заря-жай!

Наконец меня осенила, и я крикнул:

– Сержант Хайрулин, к старшему лейтенанту!

– Он подскочил ко мне, а я схватил его за плечи и прижал к себе.

– Азат Газизович, дорогой, мы не на войне, мы в деревне Дашкино»…

Его плечи затряслись, заходили ходуном, хриплые рыдания заставили меня оцепенеть.

Я уложил дядю Азата на кровать. Он забылся тяжелым сном. Пришла тетя Галя.

- Спит? Командовал? Я первый раз тоже напугалась. Теперь уже привыкла. Как выпьет, начинает командовать. В деревне считают, что он придуряется, а я думаю - он по правде бывает на войне… А вообще-то он безобидный. Покричит, покомандует до седьмого пота, тогда его уложишь, он и заснет. А если начинаешь мешать, он в ярость приходит и становится совсем невменяемый. Пить-то ему по-хорошему и нельзя: два ранения в голову. Так-то он и не любит водку, месяц-два она ему на дух не нужна. Потом начинает ворчать, сердиться, плачет во сне. Махну рукой, поставлю бутылку, а чаще сам находит у кого-нибудь срочную работу…

– Значит, я виноват. А я и не знал, почему его все командирам зовут…

– Не ты так другой. Если уж ему время приспичило, ничего не поделаешь…

Мы вошли в дам. Дядя Азат спал, повернувшись лицом к стене, изредка всхлипывая или вскрикивая, а на затылке его тускла посвечивала металлическая пластинка в пол-ладошки величиной, скрывая тайну страшных иллюзий изуродованного войной солдата.

3

Как передать состояние умирающего лета? Звон, тиканье и писк синиц, усердный стук дятла на засыхающей ольхе, чириканье воробьев на созревшем горохе, неожиданный треск сороки на обветшавшем заборе  - все как летом. И вдруг - пронзительная тишина, слышно, как черемуха перебирает гранатовые четки своей листвы, вздыхает по углам дома кедр, как уставший старик, урчат усердные шмели, нагружаясь пыльцой на желтых звездочках чистотела. На невидимой нити спускается прямо с высокого неба черный паук с белым жемчугом яйца. и кажется, он тянет за собой печальный всхлип далекого канюка. Птицы почти не слышно, но тревога коснулась сердца…

Прибежала встревоженная тетя Галя, опустилась на крыльцо рядом со мной.

- Что, командир снова гоняет пополнение?

Она взяла из моей руки сигарету, затянулась глубоко, закашлялась и вдруг разрыдалась, уткнувшись в плечо…

...Азат Газизович полулежал, привалившись к стене своего дома. Взгляд его был обращен прямо к солнцу, но оно уже не слепило ему глаза.

Я опустился на землю рядом с ним, зачем-то взял его нехолодную, но уже неживую руку, будто поздоровался. Тетя Галя вновь залилась слезами.

- Копали в огороде картошку. За ним пришел Галкин Матвей и потащил в кузню, что ему надо было, не знаю. Вернулся Азат оттуда часа через два, заглянул в огород, ушел в дом. Полчаса его, наверное, ждала, хотела уже звать, как он сам появляется. Подходит, смотрю: глаза чужие. Ну всё, думаю, сейчас начнется. Только подумала, а он тут же:

– Отделение, становись!

А голос-то у него какой-то другой, не такой, как всегда. Я смотрю на него, а он ртом воздух ловит.  Я к нему, а он рухнул, как сноп. Подбежала, а у него слезинки из глаз и не дышит… Ведь ещё не так и стар, жить бы да жить, а он… Он так и не вернулся с войны.