Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail:
Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.
и ЗАО "Стройсервис".
В этом и было особенное удовольствие — в продумывании мелочей и припоминании деталей, в честном следовании логике событий и угадывании верных ходов: вот она появляется из подземного перехода у автовокзала — и как он сдвигается ей навстречу и смотрит на неё, улыбаясь, и как приближается к ней и прикасается к её руке, и как счастливо-смущённо чмокает её в носик, и что говорит при этом, и как удобнее одеться, и что взять с собой.
Причём не надо много, к чёрту эту обычную обжираловку на природе — никаких шашлыков и запотевшей водки, просто будем вдвоём хоть какое-то время наконец-то, просто одни и без всяких друзей и дел, а вещи чтобы все вошли в одну сумку — не хватало ещё толкаться в салоне с пятью баулами и какой-нибудь кээспэшной гитарой на загривке, преть и собачиться со всей этой очумевшей от азарта штурмовой бригадой пенсионерок-льготниц, в общем, берём только самое необходимое: пару банок её любимых мелких оливок (и его любимых под кодовым названием «левый сосочек»), дополнительный мягкий плед, настоящий барменский штопор, ну и романтические свечи, конечно, прагматические свечи, а то в прошлый раз вырубилось электричество и возникла дурацкая ситуация, особенно когда он пытался что-то чинить — слава богу, хватило ума перевести всё в шутку: кошмар на улице долговязов, чёрная рука подходит к комнате, темнота друг молодёжи…
Домик стоит на самом краю посёлка, одной куриной ногой уже в сосновом бору, и это очень удобно (хотя и комаров здесь летом больше): можно за весь день не встретить ни одного аборигена-лысенковца, тем более сейчас, в сентябре, не в выходные, а от остановки есть дорога и лесом — идти чуть дальше, зато и воздухом можно подышать, а если совершить дерзкий рейд в тыл противника — в сельпо за сигаретами или к сторожу позвонить, то потом легко отойти в чащобу и затаиться на время, питаясь сырыми свинушками, недозрелой калиной и мучнистыми луковицами саранок.
А почему сырыми-то? Что, поджарить свинушки нельзя?
Ни в коем случае! Дым могут заметить с воздуха — и тогда пиши пропало вся наша секретная операция!
Ну ладно. Только давай хотя бы ни на кого не нападать. Мы — мирные люди, приехали просто поесть саранок…
А вдруг кто-то попытается тебя умыкнуть? Знаю я этих местных ребят — это они только с виду такие безобидные, а сами только и думают…
Это ты только и думаешь…
Учти, я буду отбиваться до последнего пистона, а последним раню тебя вот в эту длинную ногу с тонкой лодыжкой — чтобы далеко не ушла…
Вот так, значит? А если начнётся гангрена?
Не беспокойся, найдём в соседней деревне самую лучшую шаманшу, светило с мировым именем Берчикуль, поместим тебя в амбулаторию, в отдельную палату на восемь коек, через месяц-другой будешь как новенькая…
Ага, через месяц меня уже с работы выгонят за прогулы: скажут, отпросилась на неделю к родителям, а сама сбежала к конкурентам в провинцию. И вообще — какая амбулатория? Ты ведь для местных будешь враг номер один, набеги будешь совершать и разорять посевы, скот уводить…
Да, и ещё несовершеннолетних наложниц-девственниц — по одной каждый четверг.
Ах, вот как? Ну, а я тогда поближе познакомлюсь с медбратом, который будет за мной ухаживать, и влюблюсь в него, и рожу ему дочку, а ты так и будешь сидеть у себя в землянке — бородатый и нечёсаный, с хронической диареей от свинушек…
Ну что ж, ты сама сделала выбор. Только знай: этот твой медбрат наш меньший — дебошир и горький пьяница, его с первого курса ветеринарного училища выгнали за неуспеваемость, он поставит тебе какой-нибудь не тот укол, и вообще он в больнице только так, для отвода глаз, подхалтуривает на полставки, а сам палёной водкой торгует в тихушку — ворует спирт, разбавляет водой из лужи и добавляет туда мази Вишневского для градуса — и вот с этим человеком ты хочешь связать свою жизнь? Кстати, у него же уже есть одна семья на стороне — причём моногамная, с пастухом-горбуном, местным дурачком — об этом весь лесхоз знает, хоть у кого спроси.
О господи — как всё непросто! Ну ладно, так уж и быть, уговорил, иди сюда…
Да? И это после всего, что было у тебя с этим горбуном? Простить такое?!
Последний раз приглашаю. Ты не забыл? — мне завтра уезжать с утра.
Нет, не забыл: завтра тебе опять уезжать, а мне опять оставаться…
Самое главное — ничего не забыть. Оливки, плед, сильные ноги с породистыми тонкими лодыжками и, пожалуй, слишком длинными указательными пальцами — на ногах они тоже указательные?
А размер ноги не очень большой, и носочки при ходьбе чуть-чуть врозь — в детстве занималась танцами в ДК строителей.
Он помнит, как довольно похрюкивал снег под её энергичными сапожками, когда она спешила к нему на свидание возле Дома кино — она опаздывала, а он тем более, и он увидел её с другой стороны улицы, нагнал в аллее под фонарями и какое-то время шёл сзади, радуясь, а потом спросил громко: «Девушка, а что вы делаете сегодня ночью?» — и как звонко она засмеялась.
А ещё он помнит, как туфли сваливались у неё с ноги и застревали в глине, когда они брели по какому-то развороченному грейдерами пустырю в необитаемую квартиру её брата, это было в последний день перед её отъездом, а утром он, дурак, сам разбудил её на самолёт — проснулся в ужасе уже засветло, глянул на часы — и быстрей разбудил, идиот, чистоплюй, ну да ладно, не будем об этом, что теперь толку.
Лучше о чём-нибудь нейтральном — погода, природа.
Погода самая лучшая — бабье лето, штиль, покой и воля. Дорожка в две колеи с уже подсохшим длинным мятликом посередине, — под руку идти неудобно, но это даже лучше — настоящая свобода! — идти рядом, сорвать с усилием непыльный злак с обочины и откусить стебель, где помягче, но сока уже нет, зато какой воздух, какой простор — расправить руки и разбежаться — Э-ге-гей! Выноси, залётныя! — и подпрыгнуть, убрать шасси, но не подниматься слишком, пролететь ещё шагов двадцать с выключенным двигателем и только тогда обернуться: — Ага! Отстаём! — и тут же, заложив вираж влево и оттолкнувшись пяткой от сосны, постепенно раскатываясь, понестись назад навстречу любимой, спокойной и чуть насмешливой зеленоглазой улыбке — Па-бере-гииись! Ки-пя-тооок! — и прижать к себе с разбегу, наклонить к себе и закружить: Сдаёшься? Остаёшься?
Вот с этим, что ли, седеющим деревенским мальчишкой?
А что — молодость и мудрость, и природная незамутнённость — недосягаемый для многих идеал.
Для многих, говоришь? Ну, тогда ладно — останусь до утра.
А навсегда?
Неужели я тебе ещё не надоела?
Нет уж, не дождёшься.
А ты меня ещё не забыл? Я такая же?
Надеюсь…
Ещё совсем светло, но взрослые деревья в лесу уже как будто погрустнели, вокруг стволов слишком уж безразличная тишина, только заросли малины выглядят на удивленье живо — ещё совсем зелёные и с сохранившимися снизу ягодами. А от бледной осины к сухому черенку березки протянулась видимая паутина — уже не страшная и не противная. А вот черемуха правее в глубине так неприятно бросилась в глаза — вся чёрно-жёлтая и наполовину облетевшая.
И вдруг — так же ярко в луче заходящего солнца — прямо над тропинкой, на перекинувшейся через неё ветке — маленькая серая белочка — замершая, сжавшаяся и в то же время презрительно-бесстрастная, и её пушистый хвостик просвечивается насквозь — такой, оказывается, жиденький, с тонкой ниточкой-хрящиком посередине. Глянула свысока, дала на себя поглядеть и ускользнула в ещё густую пёструю крону, растворилась в чужом и непостижимо реально живущем мире.
Ну, ты что опять загрустил? — я ведь ещё не уехала.
Да сам не знаю. Каждый раз накануне клянусь себе, что не буду хандрить, каждую минуту буду радоваться и использовать на полную катушку — а видишь, опять. Я с тобой всегда так — весь таю и растекаюсь, как тряпка.
А я знаю, как тебя развеселить. Вот так.
Она знает: привалилась сзади, прижалась к спине, пропустила руки под мышки и трётся носиком о шею. И действительно — все серые мысли сразу улетучились, господи, как же всё примитивно, просто и легко, как же всё прекрасно, смешно и глупо — ну всё, всё, ну пожалуйста, ой, так нечестно, это удар ниже пояса!
Правда? Ну-ка, ну-ка, а что там, интересно?
Так! Я сейчас кого-то, кажется…
Да? Всё обещаете да обещаете, а сами…
Глухомань, говоришь?..
Сосны дольше всех задерживают солнце на верху оранжевых стволов, даже как будто подсвечивают в полутьме. Дорога назад кажется короче, но места словно незнакомые, и торчащие корни так и лезут под усталые ноги.
А мы не заблудимся? Ты хоть знаешь, куда идти?
Эх ты, зайчишкин. Ну-ка давай руку. Вот так. Дядя Мазай тебя отведёт, не бойся.
Ага, заведёшь куда-нибудь и оставишь меня одну на растерзание лютым животным.
Это ты на трёх медведей намекаешь? Или на семерых богатырей? А нету их тут, и не надейся!
Ну, а хотя бы семь гномиков?
Два-три от силы — больше не могу. Не доверяю я этим вашим гномикам — что-то в них есть такое ужасно похотливое. Эти бородки бутафорские…
Ну вот. Только к гномам ты меня ещё не ревновал…
Надо будет — буду ревновать и к гномам. Так что даже не думай расслабляться.
Да нет, я очень собранна — ух! Где там твои обещанные лесные медбратья?
Ладно тебе издеваться над больным человеком…
Вот и почти пришли: впереди уже тусклое пятно фонаря, что у конторы. Точно: вон и тот домина с флюгером в виде бройлерного петушка — и впрямь какая-то сплошная сказка на ночь.
Ты не замерзла?
Нет.
Может, возьмёшь куртку?
Нет, правда.
Ну вот, не дают даже поухаживать…
Где-то сбоку с подвываньем залаял пёс — с тоскливым отчаяньем, что не может нас укусить. Конечно, не сможет, ничего не случится, сегодня ничего плохого не произойдёт — я ведь с тобой. Знаешь, я всегда знал, всегда чувствовал, что Бог улыбается, когда мы с тобой. Ему это точно нравится, я уверен, и он мой союзник.
Да, ты говорил. Помнишь, когда в Москве все светофоры проезжали по «зелёной волне»?
Конечно. Но светофоры — это так, мелочь. Вот когда отменят твой рейс — причём совсем, и билеты заставят сдать — а не надо покупать заранее, или объявят карантин в связи с эпидемией морской свинки, или Европа отколется от нас и уплывёт на трёх быках куда-нибудь к Антарктиде — вот тогда ты поймёшь, что всё действительно серьёзно.
То есть ты считаешь, что у меня нет другого выбора — только оставаться?
Ну почему — выбор всегда есть. Но, знаешь, пару недель на саранках и с хорошо поставленной охраной лучше всего подталкивают к правильному выбору…
Нет, ты меня не будешь обижать, ты же у меня такой добрый, такой мягенький и пушистенький…
Ну конечно. И ты коварно этим пользуешься…
Последние метры — последний взгляд на звёздное небо, вдохнуть пьянящую темноту полной грудью, обнять за плечи, притянуть к себе и поцеловать в шейку: нет, конечно, я никогда тебя не обижу.
И замереть так на мгновенье, зажмурившись, чтобы не расплакаться — наверное, всё-таки от счастья