Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Вдоль по жизни с микрофоном

Рейтинг:   / 3
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Как-то мою передачу на летучке поругали. Случалось такое не часто, и это стало для меня настоящим стрессом. Надо сказать, что нервные перегрузки действуют на меня весьма своеобразно: вмиг пробуждается зверский аппетит (ах, как же некстати было это свойство моего организма перед экзаменами в голодном студенчестве! Уж лучше бы – бессонница, как у других, или даже – расстройство желудка).

Так вот, сижу я на той злополучной летучке и уже никого не слышу-не вижу, вся совсем в другом. Соображаю: наш буфет ещё закрыт, придётся бежать в пирожковую, она ближе всего. Скорей бы! И только прозвучало долгожданное: «Летучка окончена, за работу!» – я пулей по длинному коридору на выход. Слышу за собой торопливое шарканье и трудное шумное дыхание. Обгоняет меня Култаев и преграждает дорогу: «Стой! Ты куда?!» Спешно обегаю неожиданную преграду: «В пирожковую, Дмитрий Иванович!» – «Ку-уда?» – в его голосе растерянность. «В пирожковую!» – повторяю уже на бегу. Только значительно позже поняла я, что заподозрил тогда наш добрейший председатель.

За все наши ляпы, накладки и ошибки (порой очень серьёзные) в первую очередь получал именно он. В обком «на ковёр» был вызываем почти каждодневно. Естественно, потом мы получали от него сполна. А как же без этого? Ведь ему надо было отрапортовать наверх: мол, меры приняты, виновные наказаны. Однако жестоко карать он не умел. Жестокость – не его стиль. Мы его даже по-настоящему не боялись. Боялись многого другого: непогоды на съёмках, брака плёнки, косноязычного или дурного выступающего…

Что оказалось для меня самым неожиданным, трудным на новом месте работы, в телестудии? Долго не могла привыкнуть, что меня теперь не только слышат, но и видят. Дело вовсе не в том, как ты выглядишь, в чём одета, а вот как ты спрашиваешь и слушаешь, есть ли настоящий интерес на твоём лице, в твоих глазах.

Сложно было приспособиться к «дуэту» с киноплёнкой, научиться не дублировать её. Ведь глупо же, к примеру, сообщать, что наступил вечер, когда на экране – закат. Или же объяснять, что дело происходит весной, если в кадре – ручьи и капель.

Конечно, настоящим испытанием на прочность был прямой эфир, сознание того, что тебя вот сейчас видят, может, тысячи глаз, что нет здесь возможности вернуться и что-то исправить. Вообще есть целая шкала специфических телевизионных хитростей, которыми надо было овладеть.

Однако главная закавыка для меня заключалась в другом. Было одно принципиальное отличие моей нынешней работы от прежней. Там, на радио, всё зависело только от меня. Хорошая передача – я молодец, плохая – сама виновата. А на телевидении – всё иначе. Твой, даже гениальный, текст – ещё не гарантия успеха. А как снимет твою задумку оператор: проникнется ли твоей идеей, не помешает ли ему кто или что, к примеру, погода? Как эту плёнку потом проявят, смонтируют, выдадут в эфир? Не испортят ли музыкой «не в жилу»? А что и как скажет во время передачи выступающий? Причём, многое из этого выяснялось буквально в последнее мгновение, а то и – во время эфира.

Как кошмарный сон вспоминаю одну большую и сложную передачу: с фотографиями, киноплёнкой и выступающим. Я – ведущая. К выходу в эфир плёнка ещё не была готова. Не смертельно – она должна идти в самом конце. «Начинай, – командует режиссёр, – плёнка на подходе». Начинаю. Говорю что положено, показываю фотографии, беседую с выступающим. Вдруг в разгар передачи к нам подползает! (это, чтобы не было видно на экране) помощница режиссёра и кладёт передо мной записку: «Плёнки не будет – брак. Беседуй на 5 минут дольше». Я в это время – на экране. Надо было умудриться, читая срочную депешу, продолжать говорить, прочитав, – не заорать благим матом, мгновенно сообразить, о чём ещё можно пытать выступающего целых 5 минут, [Л1] да так, чтобы он, ошалев от неожиданности, не встал и не послал меня подальше. При этом надо было не замолкать ни на мгновение, продолжать беседу, не стирая с лица улыбку…

И подобных казусов на передачах случалось сколько угодно.

А уж выступающие – это «особстатья». Ежели мы сами, телевизионщики, как огня, боялись прямого эфира, то что уж говорить о людях «со стороны»? Ведь он же, этот бедный наш выступающий, может, отродясь-то нигде не выступал, а если и доводилось подниматься на какую-то трибуну, так исключительно чтобы зачитать выданную ему и сто раз вызубренную шпаргалку.

А здесь? Этот ненормальный корреспондент все бумажки отобрал, требует говорить «своими словами» да ещё и – «от души». А какая уж тут задушевность, когда вокруг – полная студия народу? Вон – диктор (ой, да это же – сама Галочка Скударнова!) Рядом – корреспондент, руки – к сердцу, улыбается: вдохновляет. Оператор свою камеру с красным дьявольским глазом туда-сюда катает, прямо к лицу норовит придвинуть. Помощница режиссёра какие-то картинки, как карты, тасует да на языке глухонемых, жестами с кем-то переговаривается. Безжалостный осветитель включил свои адские фонари, прямо в глаза нацелил. А жару-то от них – как в парилке. Пот всё лицо уж залил, да не будешь же утираться – говорить ведь надо. Батюшки, это же сейчас видят-то меня все-все: и домашние, и соседи, и сослуживцы, и даже сам Иван Иваныч!..

Ох и устраивали нам эти выступающие! То прямо в эфире вдруг обмякнет и начнёт сползать со стула бывший фронтовик – вся грудь в наградах. То, пробарабанив несколько заученных фраз, махнёт рукой и – прямо в камеру: «Ну вот, говорил же, что всё забуду!» То понесёт его, бедного, «не в ту степь» и станет он молоть со-овсем не про то. Бывало, и вовсе про то, чего ну никак нельзя. Как-то мелкий коммунальный чиновник походя государственную тайну выдал. Всего-то должен был он озвучить график отключения горячей воды в Кемерове. И вместо названия какой-то улицы вдруг брякнул: «в районе завода «Прогресс». А завод-то этот – секретный, его как бы и не было тогда вовсе. Или один умник-врач выпалил в запале: «На Новокузнецк каждые сутки падает 11 тонн сажи. И всё это – в лёгкие горожан!» Да у нас тогда на тему экологии и разговоров-то быть не могло. У нас же всё было – ай-люли. А вдруг вот что оказывается…

И ничего ведь не сделаешь, никак не поправишь! Выпорхнуло слово, улетело, да ещё и тысячекратно размножилось. А всё он, микрофон, постарался. Ведь он и здесь – главный. Всегда на посту, ничего не упустит, всё ухватит и по свету разнесёт – что надо и чего бы никак не надо. И сразу – начиналось! Над нами же было контролёров-наблюдателей не счесть: цензура, обком, начальники всех рангов. За каждую обмолвку, вылетевшее в эфир не согласованное с ними слово, мы получали сполна.

Да ещё – это чёртово всевидящее телеоко! Ведь от него же ничего не спрячешь – порой разглядит то, чего ему бы ну никак видеть не следовало. И, бывало, совсем не желая того, подводили мы славных и гостеприимных наших героев. Приедем-то к ним с самыми добрыми намерениями, а выйдет – не приведи бог что.

Вот мимоходом, даже не по теме, а для антуража сняли небольшое пшеничное поле. Просто проехать мимо не смогли. Колосья – в пушистых снеговых шапочках, на октябрьском солнышке посверкивают. Красотища! Только в эфир выдали – звонок из райкома: «Так у них там ещё хлеб под снегом?! Они же давно отрапортовали, что всё убрано!»

…После репортажа с новогоднего праздника в сельском клубе – снова начальство негодует: «Почему мишурой да снежинками занавесили всю наглядную агитацию?!» Это значит: лозунги про коммунизм и пятилетку посмели в новогоднюю ночь от народных масс сокрыть. А мы, значит, это безобразие обнародовали, выходит – поддерживаем.

И уж – совсем смешно. Ну просто – до слёз. Снимаем летнюю загородную дачу детсадовцев. Игры, прогулки, цветочки-веночки. Воспитатели нам демонстрируют свои достижения: дети у них –всюду строем, под команду. Даже в полдник блины откусывают почти синхронно. Всё, снято, спасибо. Ну, слава богу! Все разом расслабились. А наш оператор Юра Светлаков спрятался за куст и дальше снимает. Оказывается, если в блине выкусить дырки для глаз и рта – клёвая маска получается. Ещё можно в эту дырку язык высунуть. Ну, у кого смешнее?.. Отличный сюжет вышел. А у воспитателей после – неприятности: как допустили такое безобразие – неорганизованное поедание блинов?!

Выходит, подвели мы хороших людей. Но, ей-богу же, не хотели!

Словом, каждая передача – на нервах: изобрети её, роди, выдай да ещё после жди, как аукнется. В общем, потихоньку-помаленьку привыкали к выговорам и валидолу. Тогда только-только начали публиковать данные социологических исследований. Помню, в одном из них мы вычитали, что, оказывается, самые опасные для здоровья профессии в нашей стране, наравне с лётчиками – испытателями, у работников кино и телевидения. Киношники – на первом месте. Наверное, там дурдом – ещё круче. Нет, мы до психушки, слава богу, не дотягивали. А вот в нервном отделении и кардиологии поочерёдно отлежали, кажется, все.

Всеми премудростями телевидения овладевала я самостоятельно. Ни на каких специальных курсах не была. Постигала все хитрости по ходу работы. На первых порах я нередко промахивалась, несла несуразицу. Однако меня никто никогда не поднял на смех, не стал издеваться, обидно подначивать. Атмосфера для этого была не та. Вокруг – очень добрые и чуткие люди. Просто подсказывали, поправляли, учили. Причём, совсем не обидно, по-дружески. Да я и сама, навострив уши и глаза, жадно смотрела, слушала, училась. К счастью, мне не пришлось себя ломать. Я быстро поняла: слово (самое важное для меня) – оно и на телевидении в цене. Я просто старалась хорошо писать, равняться на студийных асов.

А поучиться было у кого. Скоро, не глядя на экран, не видя титров, я просто на слух уже могла опознать тексты Виктора Болотникова, Владимира Цукрова, Геннадия Митякина, Зинаиды Чигарёвой. Я уж не говорю о завораживающих трелях нашего неподражаемого соловья – Виктора Руденского. В их передачах было для меня главное: чёткий образный язык, нестандартные фразы, оригинальные обороты, порою спрятанная за словом лукавая улыбка и даже – откровенная издёвка (особенно – в легендарном «Горчичнике»).

Я училась у них чувствовать и использовать многогранность слова, не чураться его парадоксального употребления. Помню начальную фразу одного митякинского фельетона: «Со мной случилось несчастье: я нашёл портсигар». Геннадий вообще был оригинал. Как-то довелось ему принять по телефону прогноз погоды. Кондовый стандарт: температура, влажность, скорость ветра. А в эфире прозвучала сделанная им маленькая лирическая новелла об очаровании осеннего дождливого дня. Помнится, на летучке эту его самодеятельность не одобрили – подобные вольности были ещё не приняты.

А время-то было – разгар Оттепели. Однако мы на себе ощутили (может, острее других), насколько робким, слабым было её дыхание против мощных ледяных айсбергов, намороженных десятилетиями. Мы слишком долго были «народными массами», ходили строем, говорили «от имени и по поручению» вовсе не то, что думали и чувствовали, а что положено. Кардинально перестроить, изменить себя, стать просто самими собой было ой как непросто. Не только потому, что для этого нужно немалое время, но и потому ещё, что в «официальных кругах» это, мягко говоря, не очень приветствовалось. Ведь мы же должны были с этими самыми «официальными» согласовывать каждое своё слово, которое готовились выпустить в эфир. Предварительно посылали в ЛИТО (цензуру) всё-всё, вплоть до объявлений и прогноза погоды. Даже – стишки с детсадовского утренника.

Однако хмельной вирус раскрепощённости уже проник в нас, вовсю бродил в наших душах, дурманил, рвался наружу. Нам надо было где-то давать себе волю, выплёскиваться. Нашим прибежищем скоро стала полученная мною квартира. Удобна она была предельно. В трёх минутах от студии, можно даже пальто не накидывать. Простор: в двух комнатах мебели-то – книжные полки (полнёшенькие!) да два стула (стол появился значительно позже). Из хозяев, кроме меня, – сестра, которая сразу стала на студии своим человеком (сотрудничала как фотокорреспондент). Никаких тебе здесь ограничений, запретов, табу.

Сюда зачастую вечерами мы и перекочёвывали из студии. Здесь продолжали разбирать по косточкам (то есть, по кадрику, по словечку) передачи, отыскивали гениальные кадры и фразы, спорили. Не боясь, рассказывали крамольные анекдоты, за каждый из которых запросто можно было «загреметь под фанфары». Рождались они тогда в изобилии – злободневные, хлёсткие, остроумные. У нас, в детской редакции, был свой любимый:

На заседании ООН с места то и дело вскакивает один из делегатов и провозглашает: «Хайруруп!» Видать, переполнен эмоциями человек, выплеснуть их необходимо. Ну выпустили его на трибуну. А переводчика-то с того языка в зале не оказалось. Как всегда, выручил наш, советский представитель. Вышел, переводит:

– Хайруруп!

– Я – представитель очень маленькой страны.

– Хайруруп!

– Но пусть не думают господа капиталисты, что им удастся запугать наш народ.

– Хайруруп!

– Потому что рядом с нами великий Советский Союз и всё прогрессивное человечество.

– Хайруруп! – в очередной раз истошно выкрикнул выступающий и стремглав выскочил из зала.

Все в недоумении. С места встаёт один из делегатов и говорит:

– Я, правда, не знаю этого языка. Но мне доводилось бывать в той стране, и я знаю, что «Хайруруп» – это «Где туалет?»

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.