Денис Шачнев. Мои воспоминания о войне

Рейтинг:   / 7

Подробности

Категория: Публицистика

Автор: Денис Шачнев

Просмотров: 6445

2012 год, Выпуск № 2

В мае 1993 года я окончил ПТУ-76 по специальности: «Шофер, тракторист, машинист». Устроился водителем в 5-ю автоколонну «Южной автобазы». Работал водителем на автомобиле «МАЗ». Однако в ноябре 1993 года все изменилось: мне пришла повестка из военкомата.

«Меня бессмертьем родина посмертно наградила
Отверстия для ордена, мне пуля просверлила
Жизнь принимал в открытую, не показал ей спину
Шинель свою пробитою, велел примерить сыну
Есть давняя народная примета, мне известна
Не быть двум попаданиям, в одно и тоже место»

Автор неизвестен

В мае 1993 года я окончил ПТУ-76 по специальности: «Шофер, тракторист, машинист». Устроился водителем в 5-ю автоколонну «Южной автобазы». Работал водителем на автомобиле «МАЗ». Однако в ноябре 1993 года все изменилось: мне пришла повестка из военкомата. Я прибыл на призывной пункт города Кемерово, где прошел медкомиссию и был признан годным к строевой службе. Призывникам, которые жили рядом с областным военкоматом, разрешалось на ночь нелегально уходить домой с обязательным условием утром прибыть к построению. Так продолжалось в течение недели. Когда в очередной раз я приехал домой с призывного пункта, отец спросил: «Денис, ты, вроде, в армию ушел, а все домой приезжаешь?!» Тогда я решил, что нужно определяться со службой. Прибыв на призывной пункт, стал узнавать у офицеров, когда меня отправят в армию, однако ничего вразумительного на свой вопрос не услышал. Неопределенность беспокоила. Необходимо было что-то предпринять, но что? Случайно я заметил трех военнослужащих в черных шинелях и с большими спортивными сумками. Это были моряки-североморцы. Я предположил, что это были «покупатели» офицеры, прибывающие за пополнением, и не ошибся. Узнав, где на призывном пункте они расположились, я решил зайти и поговорить с ними. Когда они поняли, чего я от них хочу, то согласились взять меня с собой. Офицер, с которым я общался, записал мои личные данные себе в блокнот и сказал, что я подхожу для службы на подводной лодке. На том и порешили.

Когда я приехал домой и рассказал родителям о том, что завтра меня отправляют в Мурманск служить на подводную лодку, мама сильно испугалась за меня. Она переживала, постоянно повторяя: «Сынок, это опасно – подводная лодка…» А потом втайне решила, что завтра просто не отпустит меня в военкомат.

Утром  следующего дня я проснулся в 10 часов, а это означало, что опоздал на построение. Я стал возмущаться и плакать как ребенок, от того, что меня не разбудили вовремя. Мама успокоила: «Ничего, Денис, я уже позвонила своей знакомой, она нам поможет! Тебя на время положат в больницу, а потом закончится осенний призыв…» Сопротивляться ее решению в тот момент не было сил: в армию, безусловно, я рвался, но мамины убеждения и страх перед неизвестностью временно взяли верх. Уже в обед меня, по великому блату, положили в больницу с вымышленным диагнозом. Все выглядело по-настоящему: в обход лечащий врач выдавал мне таблетки от мнимой болезни, вел анамнез. Мама, довольная тем, что у нее все получилось, пошла домой, сказав, что вечером вернется и принесет мне тапочки и все необходимые принадлежности.

Лежа на больничной кровати, мне стало не по себе: ведь я так стремился к службе в армии! В этом был весь смысл моей жизни, а сейчас получалось, что он пропал! В то время «на гражданке» среди молодежи очень модно было жить по воровским понятиям и промышлять воровством, колоться наркотическими веществами (так называемыми «ханкой», «химкой», «салутаном», «теофедрином» и другими медицинскими препаратами). А курить анашу считал своим долгом каждый уважающий себя пацан! В моей компании, с кем я дружил, все это присутствовало, поэтому служба в армии была для меня, пожалуй, единственной реальной возможностью покончить с таким образом жизни.

Лежа на больничной койке и перебирая в голове варианты, думал: «Ну, ладно, получилось у моих родителей отмазать меня от осеннего призыва. Потом придет весенний призыв, а там что?! Опять в больницу ложиться?!» К тому же до весеннего призыва надо было ещё дожить, а в моей компании сделать это было непросто – легко можно было попасть за решетку или в могилу. И тогда я решил, что сегодня вечером сбегу из больницы домой, а завтра утром поеду на призывной пункт. Вечером в больницу пришла мама. Медсестра вызвала меня из палаты, я вышел и попросил у нее свой полушубок и шапку, которые при поступлении в больницу сдал в хранилище для одежды. Медсестра сначала отказалась выдать вещи, сославшись на то, что без выписки врача этого делать не положено. Пришлось ее обмануть и сказать, что я хочу отдать их маме. Так я получил одежду и спустился в приемный покой, где меня ждала мама.

Мама принесла две большие сумки с продуктами и вещами и готовилась передать их мне. Однако я, не размениваясь на объяснения с ней, оделся и быстро вышел на улицу. Мама закричала: «Денис, ты что? Куда ты пошел?» «В армию!», – ответил я. Всю дорогу домой мама отчитывала меня, убеждая вернуться в больницу. Я шел молча и пытался ее не слушать. Когда с работы вернулся отец, то сильно удивился, увидев меня дома, но мое решение поддержал.

Всю ночь я ворочался и боялся одного – проспать. Однако в этот раз все было иначе. Проснувшись около 6 часов утра, я собрался и поехал на призывной пункт. Тех ребят, с кем я первоначально призывался, уже не было – их всех распределили в войсковые части и увезли. Моряки тоже уехали. Мое положение в тот момент оставалось для меня неизвестным.

Настал вечер, и я не поехал ночевать домой, а остался на призывном пункте. Настроение было паршивое. Эпизод с больницей подрывал мою уверенность в правильном выборе и заставлял думать, что есть шанс избежать армии. Утром на построении зачитали списки новобранцев, которые в тот день отправлялись в войсковые части по распределению. Услышал и я свою фамилию. Это была группа призывников, которым предстояло служить в 27 дивизии миротворческих сил. Майор, который забирал нас, сказал, что мы едем в Тоцкое-4. Около 11 часов утра, получив провизионный запас, наша группа на электричке отправилась из Кемерова в Топки, где в дальнейшем мы ожидали пассажирский поезд «Новокузнецк – Кисловодск». Прибыв в Топки, я позвонил домой и сообщил родным, что пробуду на вокзале еще три часа, что у нас здесь пересадка. Мама пришла почти к отправлению поезда и принесла горячих домашних пирожков, которые я охотно разделил с новобранцами. Мы попрощались, и поезд тронулся.

Прибыв к месту прохождения срочной службы в поселок Тоцкое-4 (ПриВО, 27-я дивизия миротворческих сил), я был зачислен в 152-й танковый полк рядовым на должность наводчика-оператора танка Т-72.

Несмотря на неуставные отношения между старшими по призыву и новобранцами, служба складывалась нормально. В спортивном отношении я был подготовлен к армии неплохо, в учебе мне практически все удавалось. Хотя считаю, что если бы офицеры подобающе относились к своим должностным обязанностям, таких явлений в армии, как «дедовщина» не происходило, и уставший за день молодой солдат спокойно мог спать, не думая о том, что его ночью поднимут пьяные «дембеля» («Дембель» – военнослужащий срочной службы, которому до приказа о демобилизации осталось 100 дней и менее.) Ведь ротным и взводным офицерам все неуставные отношения во вверенных им подразделениях были прекрасно известны! «Неуставняк», в основном, происходил в ночное время. У нас в Тоцком, в танковом батальоне, как и в других частях, каждую ночь назначался дежурный офицер. После вечерней поверки он был обязан находиться всю ночь в батальоне. Но некоторые офицеры убегали домой к своим женам, а утром, за полчаса до подъема, появлялись в расположении части, узнавали обстановку у дежурного сержанта, который, естественно, докладывал, что за прошедшую ночь никаких происшествий в части не произошло. А «духи», то есть мы, новобранцы, всю ночь «летали» по казарме, где над нами просто издевались старослужащие! Я помню, что по этой причине было несколько побегов призывников из расположения части. Один солдат, не вытерпев издевательств, удавился на собственном ремне в бытовой комнате! Я сам боялся отбоя больше всего, думал об одном – лишь бы «дембеля» прошли мимо меня! Попадало всем подряд, за исключением немногих счастливцев, когда «дембеля» в пьяном угаре, ходили по казарме и поднимали любого «молодого», чтобы просто поиздеваться, поглумиться над ним. Позднее пришло и мое время стать «дембелем», но никаких неуставных отношений с новобранцами я себе не позволял.

За время, проведенное в учебной части, я неплохо освоил навыки наводчика-оператора танка. Вместе со мной обучался Валера Лыков, с которым в будущем мне предстояло пройти по дорогам Чечни. Бок о бок с ним мы прослужили один год, пока в ноябре 1994 г. Нас  не направили для дальнейшего прохождения службы на Северный Кавказ. По бумагам мы убывали в Сухуми в расположение миротворческих сил в зоне грузино-абхазского конфликта, однако 5 декабря 1994 г. на военно-транспортном Ил-76, взлетевшем с аэродрома Оренбурга, прибыли в Беслан. Здесь нашу группу из 15-20 танкистов вечером перегрузили в самолет и переправили в Моздок, а оттуда на «Урале» – в палаточный лагерь. Ночь провели в палатках, а утром перед строем солдат один генерал произнес речь о том, что происходит в Чечне, и зачем мы здесь нужны. Тогда про себя  я посмеялся над его словами, полагая, что все это шутка, что наша армия самая сильная и никакие боевики ей не страшны. После построения нас отправили на железнодорожную станцию разгружать эшелон с техникой. Так я оказался в рядах 131-й майкопской бригады и был зачислен в штат 9-го танкового батальона. Меня определили в 1-ю танковую роту в 3-й взвод ст. лейтенанта А. Суфрадзе.

Нас, вновь прибывших, в экипажи танков офицеры не ставили, так как больше полагались на своих старослужащих – более опытных танкистов, чем мы. Никто ж тогда не знал, что конституционный порядок в Чечне придется наводить два года! Думали, что до Нового года управимся. Мы тащились за бригадой как обоз. Ночевали под открытым небом у костров, палаток не ставили. В таких условиях сторона тела, обращенная к костру, сильно нагревается, а противоположная – наоборот, охлаждается и мерзнет. Приходилось ворочаться с боку на бок, и придвигаться ближе к огню, чтобы согреться. Ноги в кирзовых сапогах согреть было сложнее – сначала нагревался сам сапог, а уже потом и нога в нем. Левый сапог нагрелся чрезмерно, и я получил ожег верхней части стопы.

Запомнился мне старшина роты ст. прапорщик А. Храпков – танкист, прошел войну в Афганистане, был в Абхазии, отличный командир. И когда однажды Храпков сказал, что в танковый батальон срочно требуется шесть человек и завтра за ними придет машина, не раздумывая, согласились ехать сержанты Лыков Валерий и Ковальчук Иван, его брат рядовой Ковальчук Николай, рядовой Дудырев Павел, рядовой Машаков Алимхан (по прозвищу «Ногаец») и я.

Утром за нами приехал автомобиль «УАЗ». Вооружившись по одной гранате Ф-1, мы убыли к месту дальнейшего прохождения службы. До места добирались почти два дня. Мое положение усугублялось неприятным обстоятельством, о котором уже упоминал: у меня загноилась лодыжка, которую я ожег, греясь у костра. Передвигаться было невозможно, пришлось на левой ноге носить резиновый сапог на три размера больше, чтобы нога не терлась о стенки сапога. Прибыв в расположение тыловых подразделений 131-й бригады, я обратился за помощью в медроту. Врач осмотрел меня и предложил госпитализацию, на которую я охотно согласился. А мои сослуживцы, с которыми мы вместе ехали,  отправились дальше, на перевал, где стояли главные силы бригады.

В полевом госпитале я неплохо проводил время, и даже подумывал остаться там вплоть до «дембеля», но вовремя отогнал от себя эти мысли. Скучать в медроте не пришлось – уже на второй день пребывания там я стал свидетелем серьезного ЧП. Днем, лежа в медицинской палатке, я, вдруг, услышал сильный взрыв. По его силе и мощности понял, что он произошел в районе нашего расположения. Вскоре я выяснил причину переполоха – это взорвался танк Т-72. Рембатовцы пытались восстановить захваченный чеченский танк, завели его, но произошло самопроизвольное возгорание лючка подогрева масла двигателя. Машина вспыхнула, потушить ее не смогли, и пожар вызвал детонацию боекомплекта. На месте взрыва валялись катки танка, броневые листы, но жертв среди личного состава не было. Это был один из нескольких оставшихся после боев 26 ноября 1994 г. танков 9-го танкового батальона, переданных чеченской оппозиции и обнаруженный впоследствии в районе поселка Кень-Юрт.

Вскоре произошел еще один неприятный инцидент. На медицинском «ГАЗ-66» есть интересное приспособление: с обеих сторон к кузову грузовика цепляются и устанавливаются палатки. Таким образом, «ГАЗ-66» располагается посередине, а по бокам у него находятся две палатки. В нашей палатке имелось отопление, то есть на улице снаружи стояла «жестка», которая работала на бензине. Она подавала тепло через отверстие, рядом с которым лежал я. Но иногда, вместо теплого «жестка» гнала холодный воздух. Тогда дежурный медбрат выходил наружу и устранял неисправность. В тот вечер все готовились ко сну: солдаты уже лежали на носилках, которые были закреплены в три яруса. Я лежал в первом ярусе. В палатку зашли два офицера-медика, слегка выпившие, принесли с собой портативный телевизор и расположились смотреть телепередачи. Подключив питание от аккумуляторной батареи, они стали настраивать телеканалы. В этот момент «жестка» вновь дала сбой и стала нагнетать холодный воздух в палатку. Я указал на это медбрату, и он пошел устранять неисправность. Не знаю, что он там делал, но внутрь палатки из трубы «жестки» полетели горящие искры, от которых вспыхнул брезент. Все  тут же выскочили наружу. От горящей палатки занялся и «ГАЗ-66» (с медикаментами). Рядом стояли другие машины, которые могли загореться. Ситуация была критической: уже взорвался бак с топливом, и все ждали повторного взрыва, но один из водителей – молодец, не растерялся, завел «Урал» и оттолкнул горящий «ГАЗ-66», несмотря на то, что даже офицеры кричали ему «Отставить!». Эта ночь запомнилась многим! Ночевать пришлось в кабине «Урала», а утром пошли разгребать пепелище: оставленные автоматы, магазины, вещи…

Когда на «Урале» в тыл за пищей приехали мои сослуживцы, я обрадовался этой встрече и решил уехать с ними в танковый батальон. Спросил разрешения у старшего медика – он, по-моему, даже рад был избавиться от лишнего пациента. Я взял с собой бинты, таблетки, мазь и прыгнул в машину. Вскоре мы прибыли на перевал, где стояли батальоны бригады. Вшестером мы расположились в палатке, которая постоянно протекала. На перевале лежал снег. Днем висели туманы, а вечером была ужасная метель. Я даже не мог понять, где мы находимся! Мне казалось, что кроме нас здесь больше никого нет. В поле зрения находились лишь два танка, к которым мы ходили греться, остальные машины можно было слышать только по реву двигателей. Напротив нашей палатки расположился «ЗиЛ», в кунге которого жил командир танкового батальона. Однажды он напился и, построив нас, стал допытываться, есть ли среди нас трусы. Им он предлагал выйти из строя для публичной экзекуции – расстрела. Распалившись, комбат дал очередь из автомата в воздух и еще раз пригрозил, что трусов в батальоне не потерпит.

Однажды днем, когда туман на мгновение рассеялся, я увидел вершины гор – красота была неописуемая! Я окликнул товарищей, чтобы и они посмотрели, но когда вновь обернулся, гор не было видно, все снова затянул туман! Тогда я подумал, что это, наверное, были облака…

На перевале было тесно и сыро, дров на растопку не было. Прямо в палатке в укупорке от танкового снаряда мы жгли солярку и этим обогревались. Питание подвозили два раза в день. Пока «Урал» с кухней добирался к нам, каша в термосах становилась холодной. Свои котелки после еды мы протирали снегом, так как обычной воды было мало. Однажды в наше расположение на перевале пришел «Урал» с деревянными ящиками из-под танковых снарядов в качестве дров. Наш взводный, ст. лейтенант Александр Суфрадзе приказал  разгрузить машину, и все отправились выполнять задачу, за исключением механика-водителя Машакова. Ст. лейтенант Суфрадзе еще несколько раз повторил Машакову приказ, но тот все проигнорировал. Взводному пришлось применить силу, однако «Ногаец» все равно отказался разгружать ящики.

Почти в самом конце декабря у «дембелей» вышел срок армейской службы, и их пришлось заменить. Вопрос решался недолго: быстро подъехал обоз с резервными танкистами во главе со ст. прапорщиком Храпковым, и «дембелям» произвели замену прямо на перевале. После этого нас распределили в танковые экипажи. Я попал в экипаж, где механиком был тот самый «Ногаец», а командиром танка – сержант Э. Балет. Танк имел номер «519». Я тогда расстроился, что моя армейская дорожка разойдется с земляком сержантом В. Лыковым. Он был назначен командиром танка Т-72А № 517. Расставаться нам не хотелось, и мы вместе отправились к старшине роты ст. прапорщику Храпкову просить его о моем переводе в экипаж Лыкова. Старшина «дал добро», и меня поменяли местами с рядовым Дударевым. Для Пашки Дударева эта замена стала трагической, но тогда мы этого знать не могли (Т-72А № 519 при входе в Грозный 31 декабря 1994 г. отбился от главных сил 2-го батальона 131-й бригады и ошибочно вошел в город вместе с колонной 81-го полка. В районе школы № 7 на ул. Первомайская танк был подбит, механик-водитель ряд. А. Машаков и наводчик-оператор ряд. П. Дударев погибли.)

Теперь мы и жили в танках. В них было теплее, чем в палатках. Бригада продолжала продвигаться вперед, для нас – в неизвестном направлении. С перевала мы ушли и вышли к окраинам города Грозный, где и окопались. Здесь уже было не так холодно, как на перевале – не было ни метелей, ни снега, зато грязь оказалась непролазной. Такой глины я нигде в жизни больше не встречал! К сапогам словно гири подвешивали – такая она была липкая. Глядя в прицел орудия танка, я отчетливо мог видеть аэропорт «Грозный-Северный». В 200-300 метрах от нашего танка, в капонире расположился Т-72А № 510 капитана Ю. Щепина. Он был командиром танка и исполнял обязанности командира 1-й танковой роты. Незадолго до входа в город он приказал нам вырыть для него блиндаж, так как все в бригаде полагали, что до Нового года в Грозный входить не будем. И мы посменно, парами, ходили рыть яму для блиндажа. Однажды он приехал проверить работу, а мы яму еще не выкопали полностью! А у меня, ко всему прочему, от грязи на спине чирей вскочил – передвигаться  нормально невозможно! Щепин раскричался, стал нас «строить»! Блиндаж мы так ему и не построили – не успели, вошли в Грозный. Погиб капитан Щепин на привокзальной площади. Их танк получил прямое попадание из РПГ в люк башни. Щепин ехал по-походному на месте наводчика-оператора, и был тяжело ранен осколками в грудь и голову. Из экипажа капитана Щепина при этом попадании никто больше самого не пострадал. Ротного, ещё живого доставили в лазарет на вокзале, но ранение оказалось очень тяжелым, и утром 1 января 1995 г. Юрий Щепин скончался.

30-го декабря 1994 года нам поставили задачу: вывести танки из капониров и построиться в бронеколонну. Затем мы сделали небольшой круг поп полю и вернулись на исходные позиции. На общем построении личного состава нескольких человек наградили за предотвращение нападения боевиков, и на этом события того дня закончились. О том, что завтра придётся входить в город и что там много хорошо вооруженных боевиков, никто из офицеров даже не заикнулся (Задача на вход в Грозный для 131-й бригады не ставилась до 11:00 31 декабря 1994 г. До этого срока никто из офицеров, даже командир бригады полковник И. Савин, не знал о ней.)

Вход в Грозный

31 декабря 1994 года в 6 часов утра по рации прозвучала команда: «Всем строиться в боевую колону!» Наш экипаж замешкался, потому что мы проспали. Помню, что по рации офицеры нам кричали: «Хватит спать! Вас ждем!» Спешно собравшись, мы подтянулись к колоне и в ее составе выдвинулись дальше. Было темно, и я продолжал дремать. Дорогу помню плохо. Когда рассвело, я увидел, что мы двигались через неизвестный поселок, который располагался перед Грозным. Это был совхоз «Родина». Людей на улицах было мало. Однако я заметил, что некоторые жители приветственно махали нам руками, а в некоторых дворах даже дымились мангалы или костры – люди готовились к встрече Нового Года!

Временами дорога была разбитой – попадались арыки, овраги, но колонна шла, не встречая сопротивления. Помню, как в одном из арыков застряла БМП, ее долго не могли вытащить. У нас у самих танк завяз, но мы-то выбрались, а ту БМП вытягивали тросом. Наконец, зашли в город. Впереди лежала широкая улица – улица Богдана Хмельницкого. На ней колонна выстроилась по две машины в ряд. Впереди и слева от нашего танка двигались БМП, на броне которых расположилась пехота. Я вертел башней танка влево и вправо, осматривая местность, и чуть не снес стволом орудия пехоту с одной из БМП. На улицах было безлюдно, но в окнах домов и на балконах, как до этого в поселке, я иногда замечал женщин, которые приветствовали нас. Валера Лыков посоветовал зарядить орудие, однако я отказался, потому что не видел в этом необходимости. Тогда еще ничто не предвещало беды, и я считал, что никто не осмелится с нами связываться – ведь такая мощь шла по городу!

Улица, по которой двигалась колонна, стала сужаться, слева появились дома частного сектора, а справа – жилые многоэтажные дома. Я разглядывал в триплекс идущую впереди БМП, как вдруг по ней справа ударили из гранатомета. Машина сразу встала и задымилась. Пехота, которая сидела сверху, посыпалась с брони, десантные люки открылись, и из ее чрева повалил бело-сизый дым и экипаж. Живые стали расползаться по асфальту от машины в разные стороны, убитые остались лежать рядом с БМП. Наш механик-водитель рядовой Поздняков замешкался, и мы какое-то время стояли без движения прямо за подбитой БМП. Я загнал в казенник фугасный снаряд и начал искать цели. Противника не видно, в рации – неразбериха, мат. Из словесного потока в эфире мы с трудом разобрали координаты стрельбы. Я установил дальность и доложил командиру о готовности, но электроспуск орудия оказался в нерабочем состоянии. Пришлось повторить нажатия несколько раз, но все было напрасно. В танке имелась еще и резервная кнопка для стрельбы, однако и она не помогла. Тогда я в отчаянии ударил ногой по педали механического спуска, и это возымело свое действие – орудие произвело выстрел! Я невероятно обрадовался и, подбадривая себя, затянул «А ты не плачь и не горюй, моя дорогая…»

После выстрела, я, как положено, нажал на кнопку «АЗ» (автоматическое заряжание). В этот момент поддон, оставшийся от прежнего выстрела, вылетел в лючок для выброса гильз. И как только крышка лючка стала закрываться, лежавший на башне валенок упал и провалился в этот лючок! Валенок зажало крышкой, и электронная система танка опять вышла из строя. Мы с командиром бросились устранять неисправность – тянули валенок, резали штык-ножом, пытались открыть лючок, но все было бесполезно. В голове пульсировал только один вопрос: почему нас еще не подбили? Я, можно сказать, ждал, что вот-вот будет удар по танку, ведь мы стояли на одном месте! Возможно, нас спасло то, что танк внешне не подавал признаков жизни – мы не вели огонь, не двигались, и противник нас игнорировал. Пока мы извлекали застрявший валенок, я успел осмотреться через триплексы: снаружи завязалась интенсивная перестрелка. Необходимо было срочно поддержать колонну огнем главного калибра. Нажимая все находящие под руками кнопки и тумблеры, я и Валера, наконец, смогли открыть крышку лючка и извлечь валенок. Мне показалось, что это безобразие длилось целую вечность, но, вероятно, все произошло гораздо быстрее. Сделав с места пару выстрелов в направлении целей, координаты которых я слышал по связи (первый снаряд разнес в щепки крышу частного дома, находившегося слева от нас), машина покатилась вперед по улице. Электронная система танка теперь работала исправно. Я вел огонь из пулемета ПКТ и из орудия танка, отчетливо видя в прицел вооруженных боевиков. Бил по ним, не жалея снарядов! О том, попадал или нет, точно сказать не могу, но пулемет и пушка работали не переставая. Несколько раз я выстрелил, как мне кажется, по президентскому дворцу – оттуда тоже велся огонь по нам. Стреляли на вспышки – откуда шел огонь, туда и били.

Не знаю, как так получилось, но мы потеряли колонну. Мы метались по улицам города в поисках своих, но видели только горящие, дымящиеся БМП и рядом лежащих солдат. Какой-то боец пытался нас остановить. Махая руками, он выбежал на улицу, но мы не остановились, понимая, что нас могут сразу расстрелять из гранатометов. Зная о том, что самое слабое место в танке – это трансмиссия, я рекомендовал механику, чтобы он задом загнал танк в какой-нибудь дом частного сектора, и мы смогли немного сориентироваться в обстановке. Укрывшись таким образом в какой-то лачуге, я по радиосвязи вышел  на командира взвода ст. лейтенанта А. Суфрадзе. Он ответил на вызов. Я объяснил обстановку, сказал, что мы заблудились в городе, и спросил, что нам делать дальше. Суфрадзе попытался уточнить, где мы находимся. Я ответил, что не можем понять. Тогда он велел действовать по обстановке. Мы вновь выехали на улицу. По ТПУ (Тангета переговорного устройства) я крикнул механику, рядовому Д. Позднякову: «Увидишь любую военную машину – вставай ей в хвост! Она должна нас вывести либо к нашим, либо из города!» Не успел я договорить, как увидел в триплекс КШМ (Командно-штабная машина), несущуюся по улице. Мы ринулись за ней, догнали и выехали на широкий и длинный проспект. Дима Поздняков пристроился за «кашээмкой», как я советовал. Следуя по проспекту, я заметил, как нам навстречу двигалась неизвестная машина, и у нее среди бела дня горели фары! Разобрать, что это за машина, я не смог, поэтому начал замерять дальномером расстояние до вероятной цели. Дистанция – 800 метров, цель приближается! Мне почему-то показалось, что машина с зажженными фарами была похожа на САУ (Самоходно-артиллерийскую установку). Обе машины были у меня в поле зрения. Неожиданно обстановка обострилась: из носовой части «кашээмки» вверх взметнулось белое облако дыма – она сразу в ушла кювет, а корма осталась на дороге, так как дорожное полотно было немного выше тротуара. Кто подбил «кашээмку» и откуда стреляли, не могу сказать – мы моментально развернулись и отошли с этого проспекта в первый попавшийся переулок. Куда ехать – неизвестно, но и стоять тоже было нельзя!

Каким-то образом мы выехали на привокзальную площадь. Здесь было большое скопление боевой техники: машины стояли вплотную друг к другу! Наш танк остановился в самом начале ул. Комсомольская напротив торца жилой пятиэтажки, располагавшаяся перед зданием ж/д вокзала. Осмотрев привокзальную площадь и поняв, что впереди свои, я развернул башню танка от вокзала в противоположную сторону. И тут же заметил группу неизвестных вооруженных людей, не похожих на солдат, передвигавшихся вдоль улицы в противоположном от нас направлении. Вслед им я дал выстрел из орудия танка.

Через несколько часов личный состав нашей бригады, который уцелел в уличных боях, занял здание ж/д вокзала. Наш Т-72А № 517 был подбит на привокзальной площади. Граната РПГ попала в ствол орудия. Вновь отказала электросистема и полностью заклинило башню. Снаряды в укладке еще оставались, но фугасных не было ни одного. Тем не менее, при взрыве боекомплекта нам хватило бы и этого. Тогда командир отдал приказ «Покинуть машину!» Я открыл люк и слегка высунулся, чтобы осмотреться. Из прострелянных дополнительных навесных топливных баков дизельное топливо (солярка) растеклось по машине, одной топливной бочки вообще не было, другая была вся прострелянная. Расплескавшаяся солярка сильно напугала меня– вдруг загорится?! Продолжая осматриваться, я заметил как вдоль вокзала со стороны ул. Табачного под окнами здания почти во весь рост передвигался какой-то здоровый мужик. На голове у него была чалма, а на плече висел автомат, который одной рукой он держал наготове. Я опустил люк, и решил, что в сторону вокзала отходить не следует. Внутри Лыков с чем-то возился, сидя в пол-оборота от меня. Спрашиваю его: «Валера, что случилось?» Он повернулся и показал свой погнутый автомат, который провалился в конвейер со своего штатного места, и в конвейере его погнуло так, что даже затвор взвести было не возможно. Пришлось отдать ему свой АКС, чтобы он мог прикрыться огнем и отойти. Валера взял мой автомат, открыл люк, встал на сиденье, и некоторое время стоял, видимо, ведя огонь из автомата. Я смотрел на него и ждал, когда настанет моя очередь уходить. Лыков выпрыгнул из танка, кинув автомат обратно в башню. Перезарядив оружие, я приготовился вылезти из люка. Было страшно, так как думал, что меня боевики сразу «снимут», как только я высунусь. Не знаю, как я выскочил из машины, но мне показалось, что я «стек» по броне, как вода. Оказавшись вне башни танка, на голову оглушительно навалилась вся палитра боя: и рев работающих двигателей, и стрельба пушек, и крупнокалиберных пулеметов, взрывы, выстрелы. Пытаясь не обращать на это внимания, я заметил, что Лыков и Поздняков уже находились у стены пятиэтажки, рядом с которой мы остановились. Я понял, что танк покинул последним. Подскочил к ним. Определяемся, куда бежать. С привокзальной площади по пятиэтажке «работала» «Тунгуска». Она подавляла огневые точки противника и располагалась примерно в 15-ти метрах от нас. Мы, фактически, оказались на линии ее огня. Наводчик навел на нас пушки. Внутри меня все оборвалось, и я замахал ему руками, демонстрируя, что мы свои, приправив жесты русским матом, хотя он этого, наверное, слышать не мог. Опознав нас, наводчик отвел стволы в сторону.

Пока мы стояли и решали, в какую сторону нам перебежать, я попытался заглянуть в окно дома и определить, нельзя ли там укрыться. В этот момент пятиэтажка содрогнулась от мощного удара! Оказалось, что попадание танкового снаряда пришлось в торец дома прямо над нами на уровне 5-го этажа. Верхняя часть здания обрушилась. Нас чудом не завалило обломками – сначала сверху полетели кирпичи, потом нам под ноги упал целый фрагмент стены. Я вжался в стену, у которой мы стояли, насколько можно, чтобы не завалило обломками, и закрыл глаза от летящей пыли. Кирпичная крошка летела прямо под кирзовые сапоги и перебирая ногами, я забирался на эти обломки все выше и выше. Когда шум стих, я открыл глаза – передо мной лежала огромная гора битого кирпича. Лыкова и Позднякова рядом не было, они уже убежали. «Хоть бы меня за руку дёрнули!», – подумал тогда. Я рванул за ними, перелез через огромный кирпичный завал, перебежал привокзальную площадь и подбежал к БТРу, который стоял рядом с вокзалом, бортом к пятиэтажке. Возле БТРа, прикрываясь его броней, находилась группа солдат. Хорошо запомнил дагестанца, у которого был автомат с прицелом ночного видения. Уже смеркалось, и я попросил у него автомат, чтобы посмотреть через прицел. Видимость была отвратительная: кругом уже много чего горело, и прицел больше слепил, чем давал возможность осмотреться.

Пока мы стояли, из БТРа вылезли несколько человек, среди них был полноватый, невысокого роста офицер, который очень озабоченно выглядел, что-то говорил и даже матерился. Обсудив что-то, офицеры ушли в здание ж/д вокзала. Из любопытства я заглянул в десантную дверь БТРа. Внутри горело тусклое освещение, но в машине никого не было. Какое-то время мы стояли возле БТРа, пока в борт, обращенный к противнику, не ударила граната! Тяжелую металлическую коробку сдвинуло с места, и с противоположной стороны засвистели пробитые колеса. Желание прятаться за БТРом вмиг отпало, и все, кто был рядом, перебежали в здание вокзала.

Вокзал был одноэтажный, но в центре здания располагалась двухэтажная пристройка с выступом. В пристройке имелся ресторан, где мы нашли запас провизии: концентраты, консервы, мешки с мукой. Помню, валялся даже серебряный столовый набор. В левом крыле вокзала располагались зал ожидания и различные служебные помещения. Пока было возможно, я пробежался по всему вокзалу. Солдат было немного. Находились в здании и гражданские люди: несколько мужчин, женщин и стариков укрылись от губительного огня за массивными стенами.

Вдоль длинного правого крыла вокзала на площади перед пятиэтажкой, почти вплотную к стене, стояла бронетехника бригады. В первые часы боя мы почти свободно перемещались по площади и укрывались за машинами, и лишь когда огонь противника усилился, все перешли под защиту стен. Убитых тоже сначала выносили на улицу и складывали вдоль стены, но со временем делать это стало невозможно. Одного из убитых я рассмотрел, когда искал Лыкова – это был молодой парень со светлыми волосами, худощавого телосложения, на вид 19-20 лет. От тяжких мыслей меня отвлек «рыжий татарин» – танкист, отчаянный парень. Он рассказал, что его танк подбили, а он получил ранение. Вместо АКС татарин носил пулемет ПК. Я спросил его, зачем ему пулемет, на что он ответил, что с пулеметом здесь лучше, чем с автоматом. Татарин достал блок сигарет марки «LM», который он раздобыл в разбитом ларьке в конце правого крыла вокзала, и предложил еще раз туда сбегать. Не мешкая, мы отправились к ларьку. Внутри был беспорядок, брать было практически нечего. На глаза попалась шоколадная плитка с надписью «С Новым годом!!!» Она и стала моим единственным трофеем. В двадцати метрах в сторону почтамта стоял еще один ларек, открытый всем ветрам, на вид нетронутый, но идти туда мы не решились.

Возвращаться мы не спешили, и я стал свидетелем довольно красочного зрелища. Левее вокзала, за железнодорожными путями, метрах в 200-300, горело длинное здание, это было железнодорожное депо. С нашей стороны по нему шла интенсивная стрельба из всех видов оружия. Помню, как один пехотный офицер выстрелил туда из РПГ-18 «Муха», и граната с шипеньем ушла в направлении горящего здания. После этого гранаты регулярно улетали на ту сторону, расцвечивая своими яркими огнями вечернее небо.

Я вернулся назад. Когда пробирался по привокзальной площади, заметил, что на башне одного из танков за зенитным пулеметом НСВТ «Утес» стоит боец. Это был танк Т-72А № 530, а за пулеметом находился мл. сержант В. Кравченко, который стрелял по освещенному окну на третьем этаже дома. Он начал «поливать» очередями пятиэтажку. Я зашёл в здание вокзала, и кто-то из офицеров приказал мне занять оборону возле окна и прикрыть штурмовую группу, которая попытается выдвинуться к пятиэтажке. Выбрав позицию у окна, совместно с несколькими бойцами я открыл огонь по пятиэтажному дому. Было отчетливо видно, как дом ощетинился ответным огнем: в черных оконных проемах засверкали вспышки выстрелов. Около полутора часов мы вели перестрелку, но пошли ли наши на штурм дома или нет – сказать не могу. По крайней мере, я никого не заметил. Я вел прицельный огонь осторожно, не высовываясь зря. Однако все патроны в магазине, доставшемся «в наследство» от «дембелей», оказались трассирующими, что привлекало внимание противника. Решив сменить позицию, я выбрался на улицу и переместился к танку № 530, за которым укрылась группа солдат. Как раз в этот момент наступило затишье – выстрелы с обеих сторон смолкли! Так наступил Новый  1995 Год! Кто-то из солдат достал бутылку водки, и мы разделили ее человек на десять (По свидетельству командира 3-й танковой роты капитана А. Черного, это он выдал солдатам бутылку водки на Новый Год, чтобы они могли снять стресс.). Здесь я пересекся со своим командиром танка Валерой Лыковым. Поделились друг с другом впечатлениями и информацией о судьбе своих сослуживцев. Я обратил внимание, что у Лыкова был все тот же погнутый автомат. Тогда я поинтересовался, как он собирается с ним воевать. В ответ Валера пожал плечами. «Сходи в лазарет и поменяйся с кем-нибудь из раненых», – посоветовал я. Лыков послушался и ушел. Я вернулся в вокзал на прежнюю огневую позицию. Через несколько минут подошел Валера. Никто из раненых меняться с ним оружием не захотел. Я еще раз попытался убедить Валеру: «Сходи и объясни, что их жизни в данный момент зависят, в какой-то мере, и от тебя – сможешь ты отбиваться от боевиков или нет, что лежащий без дела автомат раненого солдата пользы не принесет!» Лыков снова убежал. Через несколько минут он вернулся счастливый с новым автоматом и расположился рядом со мной.

После встречи Нового Года, обстрел вокзала то усиливался, то утихал. Мне казалось, что по нам били со всех сторон. Добывать боеприпасы стало проблематично. Расположившись на огневой позиции все свое внимание я полностью сосредоточил на жилой пятиэтажке и территории привокзальной площади. Слева от этой «хрущёвки», через дорогу, стояло белое одноэтажное здание, напоминавшее барак. Из разговоров солдат, я понял, что в бараке держат оборону наши, но стрельбы из этого дома я не видел, хотя он постоянно был у меня в секторе обстрела. В один из моментов боя перестрелка затихла, и я заметил, как от левого торца пятиэтажки к вокзалу, пригнувшись, метнулись две фигуры. Я взял их в прицел и уже готов был нажать на спусковой крючок, но в последний момент передумал. Меня смутило то, что движения этих людей не походили на оживленные перебежки боевиков. Я решил подпустить их чуть ближе, и сразу понял, что это были старик со старухой, которые спасались от войны. Когда они благополучно прошли, перестрелка разгорелась с новой силой. Я сел на пол, спиной облокотился о стену и решил немного отдохнуть. В этот момент в паре метров от меня остановился офицер полноватого телосложения, невысокого роста. Он стоял, немного пригнувшись. Его лица мне не было видно, но я чувствовал, что он смотрит в мою сторону. О том, почему я не стреляю, он не сказал ни слова, лишь четко произнес: «Д-а-а, б…!», и пошел дальше, сильно прихрамывая. Я думаю, что это был комбриг Савин.

Утром 1-го января в здание вокзала пробрались три женщины и попросили укрытия. С собой у них были большие сумки. Я начал проверять их содержимое, но там были кружки, кастрюли, железные чашки – вероятно, все, что они успели спасти из своего имущества. Я извинился, сразу стало как-то неудобно – им защита нужна, а я их обыскиваю! Пришлось проводить их в подвальное помещение. Я тогда сам впервые в подвал спустился. Подвал был небольшой, а вентиляционные окна частично выходили на привокзальную площадь. Окна меня сразу насторожили тем, что через них внутрь легко можно было кинуть гранату. В подвале я спросил у женщин: «Каким путем быстрее выбраться из города?» Они ответили: «Как выйдете на пути, повернете направо, и прямо по железной дороге – это и есть кратчайший выход из города».

Ситуацию в вокзале уже никто не контролировал, солдаты самостоятельно перемещались внутри здания, вели беспорядочную стрельбу, команд почти не было. В подвал забежал боец, дагестанец по национальности, кричит: «В правом боку что-то жжёт! Посмотрите!» Бушлат снимаем –осколочное ранение! Мы ему сказали – он от шока, что его ранили, упал в обморок! Все бросились искать нашатырный спирт. Не нашли. Тогда стали бить его по щекам ладонями и привели в чувство.

В подвале пряталось шесть-семь бойцов, среди них были и офицеры. Никогда в жизни не забуду откровенные слова одного из них обращённые к солдатам: «Ну, что вы спустились в подвал?! Идите наверх – воюйте! У вас все равно никого нет!». Это прозвучало очень убедительно, я тогда всерьез подумал: «А действительно, у нас ведь нет никого – ни детей, ни жены!»

Я поднялся наверх. Уже светало, за окнами висел туман. Тогда я подумал, что поддержки с воздуха, на которую мы рассчитывали, при такой погоде нам не видать, как своих ушей. Однако обстановку на привокзальной площади и пятиэтажку можно было рассмотреть без труда. Здание мы укрепили, чем могли: оконные проемы забили мешками с мукой и мебелью. Солдаты разбились на группы по 3-4 человека и сидели вдоль стен, иногда постреливая в окна. По вокзалу все перемещались ползком или перебежками. Кто-то открыл банку свиной тушенки и пустил её по кругу. Помню, рядом со мной лежал танкист из танкового батальона 81-го самарского полка и пехотинец с прострелянной насквозь каской. Ему повезло, что каска была надета на зимнюю солдатскою шапку, и пуля пробила каску выше головы. Другому солдату пуля попала в бляху и застряла в ней. От удара бляху сильно выгнуло в обратную сторону, но парень ранения не получил. Подобные случаи были сплошь и рядом.

В одной из комнат лежал мертвый боевик. Увидев его, я сильно удивился: на нем была полевая форма советского офицера: «афганка», портупея, берцы. Все было новое! Прозвучала команда: «Срочно нужен промедол и индивидуальные перевязочные пакеты!», и  по солдатской цепочке разнеслась по вокзалу. Я, как и прочие, отдал свой индивидуальный медицинский запас. Из комнат вокзала на первом этаже было тяжело рассмотреть боевиков, засевших в пятиэтажном доме, и наша группа, примерно из пяти человек, поднялась на второй этаж. Отсюда открывался хороший вид, и отчетливо просматривалась привокзальная площадь, которая полностью была заставлена боевой техникой. Большинство машин дымилось. Передвижения боевиков в доме напротив просматривались отчетливо. Расположившись в угловой комнате с правой стороны, я четко видел огневые позиции противника – в оконных проемах пятиэтажки у них тоже были выстроенные баррикады, лежали матрацы, стояли кухонные шкафы. Когда мы стали обстреливать пятиэтажку, то через некоторое время боевики сосредоточенным огнем гранатометов просто выбили нас со второго этажа вокзала. Оставаться там было невозможно, и мы спустились вниз.

На крышу вокзала полез наш снайпер, смелый парень - рядовой А. Актаев. Когда его ранили, он упал с крыши внутрь, в зал ресторана, и какое-то время дико кричал. Ранение было тяжелое, и парень погиб.

Картина происходящего менялась на глазах, причём в худшую для нас сторону! Постепенно мы оказались в окружении, боевики били по вокзалу со всех сторон, чувствуя свое полное превосходство над нами. На вторые сутки боя они стали предпринимать попытки прорваться в здание ж/д вокзала, а сдерживать их натиск становилось все трудней и трудней – патронов уже практический не осталось, число раненых и убитых становилась все больше и больше. Мы держались изо всех сил, и надеялись, что вот-вот подойдет помощь, но ее все не было. Солдаты были морально и физически измотаны. Все ждали одного: обещанной колонны с боеприпасами. Только это придавало сил. По вокзалу разнеслась весть: к нам на выручку прорываются десантники, просят указать наше местоположение дымами. С нашей стороны в небо взлетело около десятка ракет – целый салют! Все почувствовали прилив сил и бодрости. Солдаты энергично принялись обстреливать пятиэтажку. Однако этого подъёма хватило максимум на час, не более. Потом он сменился разочарованием. Прошло два часа, затем еще два, а помощь так и не подошла. Наша артиллерия пыталась оказать нам помощь, но мы ее не ощутили.

Во второй половине дня боевики подтянули к вокзалу танк. Мы сначала думали, что это наши на танках идут. И вдруг – удар по вокзалу! За ним еще и еще. Танк выкатывался справа от пятиэтажки, со стороны улицы Гвардейская, делал выстрел и снова скрывался за домом. Выстрела три он сделал.

Ближе к вечеру 1 января я заметил, как по площади между бронетехникой перебегали боевики. Они подходили со стороны почтамта и улицы Табачного. Боевики готовились брать вокзал, а у меня автомат начал заедать! При смене магазина затворная рама перестала доходить до своего штатного места. Мне вручную приходилось досылать затвор. Те же проблемы с оружием возникли еще у нескольких бойцов. Как назло, но на тот момент ни у кого не оказалось масленки, а как она была необходима! Обыскали почти всех погибших и раненых солдат, с трудом нашли масленку – радости не было предела! Над ней тряслись, как над младенцем. Смазанный автомат сразу заработал как новый.

В один из моментов боя в окно ресторана, где мы держали оборону, влетела граната рпг и, ударившись о широкий бетонный косяк, рикошетом ушла в зал. Судя по всему, гранатометчик бил с пятиэтажки напротив. Граната ярко горела, свистела и вертелась по кафелю, как юла, в семи метрах от меня. Зрелище завораживало и пугало. Я сжался и зажмурил глаза, ожидая взрыва. Через несколько секунд он прозвучал. Звук оказался настолько сильным и пронзительным, что проник через все тело. Открыв глаза, мне показалось, что я замедлился, как пьяный. Ноги слушались с трудом, а в голове сильно гудело, и крутилась только одна мысль: нужно срочно переползать в другое укрытие! Возможно даже, что я ненадолго «отключился». Очнулся, вижу – все сидят на своих местах. У меня голова кружится, в ушах шум стоит. Снял шлемофон – из правого уха кровь пошла, вены пульсируют, на мозги давят. Обратно надел шлемофон – он шум приглушает, голове легче стало. Отсиделся, собравшись с силами, и начал переползать в другой зал. Когда я туда переместился, то осмотрелся и почувствовал, что у меня липнет к телу нижнее белье. Я заглянул под рубаху – с правой стороны, в районе грудной клетки, растеклось пятно крови. Меня это сильно напугало. Раненый я не смогу здесь выжить, не смогу самостоятельно отступить. Снял шлемофон. Заметив, что и на лице есть следы крови, провел несколько раз рукой по голове и убедился, что она цела. Тем не менее, из правого уха по лицу бежал тоненький ручеек крови. Я присел, посидел какое-то время, пытаясь привести себя в порядок, а главное, набраться сил, чтобы подняться на ноги и обрести подвижность. Я осмотрел конечности, и почувствовал, колющую боль в паху с правой стороны. Там, вероятно, засел осколок. Ранения я не испугался, но от того, что не смогу передвигаться, стало страшно. Впоследствии врачи констатировали у меня минно-взрывную травму легкой степени тяжести, многочисленные осколочные ранения обеих рук, бедра, грудной клетки, разрыва барабанной перепонки правого уха.

Я взял свой АКС, приподнялся и подполз к одному из окон. Рядом вели бой Лыков, братья Ковальчуки и два незнакомых мне пехотинца. Я тоже включился в перестрелку. Мне казалось, что мы остались одни и больше в вокзале никого нет. Стрельба наша была вялая, противник обстреливал вокзал интенсивней, чем мы отвечали ему. Готовясь к самому худшему, приходилось экономить патроны. Я не знаю, кто изрек поговорку: «Патроны на вес золота», но, думаю, что этот человек испытал на своей собственной шкуре значение этих слов. Боеприпасы означали продолжение нашего существования. Я мысленно представил себе безрадостную картину: что произойдет, когда закончатся патроны и боевики займут вокзал? В плен сдаваться я не стану, автомат свой положу в метре от себя, чтобы боевики его могли видеть, якобы я не вооружен. Они подойдут ко мне, чтобы ударить меня, и в этот момент я взорву себя гранатой вместе с ними. Сейчас об этом даже вспомнить страшно, а тогда было огромное желание победить и уничтожить врага.

Большинство потерь мы несли по неопытности. Я вспоминаю, как меня и Лыкова заставляли выдвинуться с ж/д вокзала, пройти два квартала, где, по данным разведки, стоял работоспособный танк. Задача нам ставилась так: пробраться к танку, завести его и прибыть на нем к вокзалу. Тогда я спросил у офицера, отправлявшего нас на задание, какой бортовой номер на той машине?! Офицер назвал его. Я знал, чей это был танк! Командиром этого танка был один из офицеров, который в тот момент живой и здоровый находился рядом с нами в вокзале. Он сказал, что этот танк заглох и его просто нужно завести и пригнать к вокзалу. Лыков пассивно стоял и уже готов был выполнить это распоряжение, но я спросил, почему бы за этим танком не отправить его экипаж? На свой вопрос вразумительного ответа я не получил. Поэтому я наотрез отказался выполнять этот приказ и ответил: «Кто этот танк там бросил, тот пусть его и забирает!» Препирательства прервал очередной шквал огня со стороны противника. Один из пехотных офицеров, действительно боевой мужик, закричал: «Пехота, на пол! Все на пол!»

Перед нашим отходом с вокзала, к нам на позиции пришел офицер, худощавого телосложения, ростом под 180 см с требованиями от боевиков. Это был лейтенант В. Адодин. 31 декабря он попал в плен. Боевики отобрали у него оружие и 1 января отправили на вокзал с предложениями сдать позиции и отойти с вокзала. Впоследствии лейтенант Адодин погиб.

Бой продолжался. Мое состояние после контузии и осколочных ранений было нестабильным. Меня тошнило, перед глазами летали круги. Несколько пехотинцев и мы – танкисты (братья Ковальчуки, Лыков, Баянов и я) держали оборону на первом этаже в одной из комнат вокзала, и вели прицельный огонь через окно, не давая боевикам приближаться к зданию. В тот момент, когда я вел бой из положения «стрельба с колена», из пятиэтажного дома снайпер противника начал активно по мне «работать». Первый выстрел был неточен – пуля ударила в подоконник. Я моментально среагировал и распластался на полу. Прицельный огонь не давал поднять головы. Пули ложились рядом со мной, кроша бетонный пол, осколки которого летели мне в лицо. Пришлось прищуриться, чтобы бетонная крошка не повредила глаза. Укрывшись под подоконником, я чувствовал себя в безопасности и понимал, что через стену снайперу меня не достать. Нужно было только дождаться момента, когда у него закончатся патроны. Вдруг я почувствовал толчок в колено. В первую секунду возникло недоумение: что за дебил может передвигаться под таким шквальным огнем?! Мне показалось, что переползавший по-пластунски солдат просто задел меня своим сапогом. Открыв глаза, я увидел лежащую рядом гранату Ф-1, которая влетела в окно, и солдат, вжавшихся в пол. Граната была на боевом взводе. Ее метнули боевики, которые под прикрытием снайперского огня беспрепятственно приблизились к нам вплотную и находились с наружной стороны вокзала. Нас разделяла лишь кирпичная стена. Не теряя ни секунды, я схватил гранату и выкинул ее обратно в окно, где она мгновенно разорвалась. Попытка боевиков прорваться в здание вокзала не удалась. Необходимо было срочно уходить отсюда. Ползком все выбрались из комнаты в коридор и спустились в подвал. Ручная граната, брошенная в окно, наводила на тревожные мысли. Вокзал уже практически никто не оборонял, и противник начал уверенно приближаться. Отсиживаться в подвале стало опасно – мы могли быть отсечены от своих основных сил. Наверху еще слышалась стрельба. Я предложил нашим срочно покинуть подвал, пока не поздно. Однако все как будто оцепенели. Тогда я решил подать пример и первым полез из подвала. Выбравшись наверх, осторожно осмотрелся: боевиков не было, стрельба наших доносилась как бы издалека. Я оглянулся и понял, что за мной никто не пошел. Пришлось вернуться. Все стояли в конце лестничного марша и выходить не собирались. Я схватил первого попавшегося бойца за бушлат и потащил за собой. Поднявшись наверх, обернулся и увидел, что солдаты гуськом двинулись за мной. Однако, когда стал осматриваться вокруг, нет ли противника, солдаты вновь убежали в подвал. Спускаюсь в третий раз. Чуть не волоком вытаскиваю всех оттуда, и только таким образом их удалось вывести. В этот момент у меня на какое-то время пропало зрение, в глазах потемнело. Я закричал: «Лыков, я ничего не вижу!» Знал, что он был где-то рядом, но Валера не отозвался. Через несколько секунд зрение восстановилось.

Здесь я хочу сделать небольшое отступление и рассказать о судьбе танкиста Азата Баянова. Рядовой Баянов, башкир по национальности, тогда остался в подвале. Он спрятался в вентиляционную трубу и с нами не пошел. Через полтора-два месяца, когда я встретил его в Чечне, он рассказал мне свою историю. «Спасибо, – говорит, – что ты спросил у тех женщин, как из города выйти. Я тогда рядом стоял и все слышал. Когда все ушли из подвала, я отсиделся какое-то время, слышу – всё стихло, чеченцы прокричали «Аллаху Акбар», постреляли в воздух и угомонились! Я ещё часа полтора выждал и пошёл по «железке», куда женщины советовали. Наткнулся на роту десантников. Они мне: «Ты кто?» Я: «Наш, танкист!» Они: «Как пройти на вокзал, знаешь?» Я: «Да!»» Затем он рассказал, как вместе с десантниками вернулся на вокзал. Там уже никого не было – ни своих, ни чужих. Утром появилась группа чеченцев, которых десантники уничтожили. Потом бои начались, парламентеры от боевиков приходили. Не знаю, так ли все было на самом деле, как рассказал Баянов, но то, что он остался жив – факт.

Мы вбежали в зал ожидания. Здесь перед выходом на перрон была баррикада и два пулеметчика, которые прикрывали отход из здания вокзала. Я к ним прыгаю, а один мне говорит: «Если бы не твой шлемофон, мы бы вас всех положили!». То есть, наши уже конкретно эту часть вокзала отрезали и ждали боевиков. Те уже вот-вот должны были зайти со стороны, откуда мы из подвала выскочили и на пулеметчиков вышли! Мы распределили секторы огня и начали отход. Выскочили на перрон через двустворчатые двери и, отстреливаясь, стали отходить по железнодорожным путям.

На город уже навалилась темнота, но тут и там горели пожары. Вдоль железной дороги тянулся бетонный забор, он огораживал строившееся здание нового вокзала. Мы добрались до недостроенного здания рядом с вокзалом, где заняли промежуточную оборону. Здесь, у бетонного забора была импровизированная баррикада из ж/д шпал, за которой я укрылся. Рядом со мной расположился какой-то гранатомётчик. Я еще подумал, откуда он взялся такой: полный сил и с целым боекомплектом?! Мы открыли упреждающий огонь по пятиэтажке перед вокзалом: гранатометчик бил из РПГ-7, а я стрелял из автомата. Боец так увлекся этим, что пускал одну гранату за другой. Я ему кричу: «Береги боеприпасы!», а он только успевает их насаживать! Я-то понимаю, что он бьёт не прицельно, а лишь в направлении противника! Уже две или три «стрелы» осталось. Снова пытаюсь его вразумить: «Прибереги гранаты – осталось-то совсем мало, млять! Пригодятся нам ещё они!» Я же не знал, что боевики нас упустят, думал, за нами пойдут! Считал, что всю дорогу будем от них отбиваться, пока не выйдем из этого города.

Я прикрывал отход. Едва услышал, что кто-то меня зовёт: «Денис, Денис!» Осмотрелся – в нескольких метрах от меня сидел какой-то автоматчик. Пригляделся – танкист. Я узнал его – это был Иван Исаев, тоже «тоцкий». Он ещё «р» не выговаривал. Я подобрался к нему и попросил у него патронов. Иван достал две пачки из кармана «танкача» (Танковый комбинезон) и передал мне. В этот момент рядом с нами по пятиэтажке бабахнул гранатометчик. На этом мы с Иваном расстались. Позднее выяснится, что сержант И. Исаев погибнет при отходе на БМП. Его найдут, спустя некоторое время, без ног.

Я отходил в группе, которая шла вслед за танком по железной дороге. На него загрузили раненых, и танк громыхал прямо по шпалам. У него еще сзади бак отвалился, и полдороги за танком тащился, пока его не отцепили. Мы с Валерой Лыковым и дагестанцем, у которого был автомат с прицелом ночного видения (Фамилия дагестанца – Раджимамбетов), шли в замыкании и прикрывали группу. Иногда останавливались и наблюдали, не преследует ли нас неприятель. В один из таких моментов мы услышали сзади топот сапог. Залегли и стали наблюдать. Я попросил у дагестанца автомат и вижу в прицел: идет группа людей по железной дороге вслед за нами. Определить свои или чужие невозможно – картинка расплывчатая. И тут Валера забирает у меня автомат и начинает наблюдать через прицел. Потом вскакивает, говорит, что это «наши раненых несут», и бросается навстречу неизвестной группе. Несколько раз я пытался его остановить, но он растворился во тьме. На пару минут наступила тишина, затем раздалась автоматная очередь. Мы насторожились. Вскоре вернулся Лыков, лег рядом и говорит: «Мужики, боевики прутся!». Он рассказал, что приблизился к группе из трех человек почти вплотную, окликнул их. Те с кавказским акцентом ответили: «Ара! Ара! Мы свои!» «Я, – говорит, – от такого ответа просто ох…л и полоснул по ним из автомата. Те – в рассыпную!» Впоследствии оказалось, что это действительно были солдаты из 131-й бригады. Лыков никого из них не зацепил, хотя стрелял он почти в упор. В Майкопе, уже  после вывода бригады из зоны боевых действий, у нас с ними возникли серьезные трения по поводу этого инцидента. Они считали, что мы стреляли по ним специально.

Метров через 500 от вокзала мы наткнулись на две БМП, брошенные на обочине. На вид они были целые. Я залез в десант одной из них – там горело освещение, но никого не было: ни раненных, ни убитых. Я быстро осмотрел все на предмет наличия боеприпасов, однако ничего стоящего не обнаружил и вылез из БМП. Продолжив путь, наша группа вышла на окраину города. Дорога пошла вверх, и танк вскоре заглох. Начали снимать с него раненых – кто мог, пошел сам, других пришлось нести. Особо трудно пришлось с тяжелораненым командиром мотострелкового взвода капитаном Д. Адениным. У него было пулевое ранение в бедро, сам идти не мог, а весил под 100 кг. Решили положить офицера на автоматы и нести. Помню, что вместе со мной Аденина нес ст. лейтенант А. Суфрадзе, остальных я не знал. Я шел самым последним. Дорога вела через дачи и садовые участки. Я уже вымотался весь. Рядом, обгоняя нас, топала пехота. Я их прошу: «Подмените меня кто-нибудь! Ноги подкашиваются!» Салага ведь еще тогда был – 19 лет! Хоть бы кто из них посмотрел в мою сторону! И эти «каски» как шлёпали, нас обгоняя, так вперёд и ушли. С передышками, но мы осилили гору. Наверху мы вновь остановились, отдышались. Я видел, как полыхал Грозный, как в центре города строчки трассирующих пуль улетали в ночное небо. Возможно, это и был фейерверк боевиков, о котором мне впоследствии рассказал танкист Баянов.

Перед нами возвышалась гора, по скату которой вниз спускались в город чьи-то боевые машины. От усталости мне захотелось просто закрыть глаза и прилечь на снег. На какое-то время я отключился. Пришел в чувство от холода, открыл глаза и поднялся на ноги. Правая сторона моего бушлата застыла ледяной коркой. Это меня напугало, и я подумал, что воспаление легких мне теперь обеспечено! Сколько еще нам блуждать по горам, я не представлял. Мы посчитались: в нашей группе, включая самарцев, было 142 человека. Вернувшаяся разведка доложила, что впереди находится блокпост российских войск. Они прислали БТР, на который погрузили тяжелораненых. Остальные дождались рассвета и двинулись в неизвестном мне направлении по полю. Навстречу попались солдаты: то ли мотострелки, то ли десантники, которые двигались по направлению к Грозному. Камуфляж у них был новенький, чистенький – и это сразу бросалось в глаза. Мы шли очень долго, на поле была сплошная глина, и ноги еле передвигались. Прапорщик-медик приказал мне нести его бронежилет, а мы в это время тащили пулемет НСВТ «Утес», снятый с танка. Так мы прошли несколько километров и наткнулись на брошенный дудаевский укрепрайон, где было много хорошо замаскированных землянок. Их было более десятка, три из них мне удалось осмотреть.

Вскоре подошла БМП для эвакуации нашей группы. Часть солдат и офицеров зелезли на броню, в том числе и тот прапорщик из медроты. Только тогда он забрал у меня свой бронежилет. В несколько заходов БМП вывезла личный состав бригады в район расположения 693-го мотострелкового полка. Всем нуждающимся оказали первую медицинскую помощь и через несколько дней вывезли в Моздок, где мы получили новые танки. Пополнив поредевшие экипажи, 20 января 1995 г. танковый батальон  вернулся в Чечню в расположение 131-й бригады в районе аэропорта «Грозный-Северный». В зоне боевых действий мы находились до конца апреля 1995 г. После этого все части бригады вывели из Чечни.

Грузились на станции Червленая-Узловая. Как-то на перекуре я услышал, как один пехотинец рассказывал о том, как он вел бой на вокзале 1 января. В один из моментов боя, дудаевцы кинули гранату в комнату, где он находился с другими солдатами.

– Хорошо, что какой то танкист не растерялся, схватил гранату и выкинул ее обратно, – подытожил он.

Я стоял в двух шагах и смотрел на его встревоженное от рассказа лицо. Этот боец был в той же комнате на вокзале, и, возможно, остался жив благодаря тому, что я тогда не растерялся, но ни он меня в лицо не узнал, ни я его. Дослушав рассказ, я молча отошел в сторону к своему танку.

В мае 1995 года по окончании срока службы я был уволен в запас из рядов Российской Армии. За тот подвиг с гранатой я получил медаль Суворова спустя 9 лет после службы, причём, бороться за её получение было сложнее, чем ее заработать.

Наводчик-оператор танка Т-72А № 517 рядовой Денис Шачнев.

Ярославль 2010