Наталья Оболенская, Стефан Дубенский. Духовная крепость, или Крест, Меч, Любовь. Историческое повествование о первонасельниках земли Кузнецкой.

Рейтинг:   / 1

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Заповедная Сибирь

Автор: Наталья Оболенская, Стефан Дубенский.

Просмотров: 5890

2012 год, Выпуск № 3

 

Наталья Оболенская

Стефан Дубенский

 

                                                                       Наша кровь старше нас.

                                                                                  М. Цветаева

 

 

Предисловие

Сибирь... Кузнецкая земля...

Ледяной щит покрывал Северную Европу от Урала до Англии, восточнее простирался Таймырский ледник, занимавший север Западной Сибири, с толщиной льда до 800 метров.

Кузнецкая земля была свободна от ледников. В лесах по долинам рек бродили медведи, лоси, косули, благородные и северные олени.

В степях Кузнецкой котловины паслись стада бизонов, табуны диких лошадей, вблизи водоемов на заливных лугах бродили мамонты, волосатые носороги и овцебыки.

Потепление заставило отступить на север ледник и открыть людям каменного века доступ к необозримым просторам Сибири.

Первые люди – охотники на мамонтов. Они выбрали место, где сейчас стоит старая Кузнецкая крепость, и образовали поселение, у них были мастера по изготовлению скребел, ударных орудий с поперечным крупным лезвием, сделанным из речной гальки и отбойника для обработки этой самой гальки. Средство передвижения – первобытная лошадь. Охота процветала: мамонтов, носорогов и древних быков в изобилии.

Первобытные охотники мало чем отличались по физическому облику от современных людей. Их объединяли не только интересы коллективной охоты, но и тесные родственные связи.

За тысячелетия первобытное население Кузнецкой земли научилось применять лук и стрелы, делать костяные гарпуны для ловли рыбы, украшать себя бусами из костей животных и фигурками птиц, шлифовать яшму и зеленый нефрит. Появилось домашнее животное – собака.

Первобытные люди уже хотели и умели изображать свою жизнь рисунками на скалах.

Они научились делать лодки и сети, собирали черемшу, дикий лук, корни пиона.

Они исследовали землю и нашли самородную медь, серебро и золото.

Первый неведомый народ назвали чудь. Его рудокопы вели разработку открытым способом на глубине до 10 метров, а дальше подземные ходы к рудной жиле. Применяли даже крепление выработок.

Медные, а затем бронзовые орудия труда позволили человеку, жившему в Кузнецкой котловине, сеять пшеницу и ячмень. Его жилище – полуземлянка, посуда глиняная, но уже хорошо украшенная.

Облик первобытного человека из первого чудского народа и последующего полулегендарного народа динлинов – европеоидный.

Мирная жизнь в 205 году до н.э. нарушилась вторжением полчищ гуннов, подчинивших племена, произошло слияние европеоидного и монголоидного обликов человека.

Первое тысячелетие нашей эры знаменуется первыми железными изделиями в Южной Сибири.

Железный век – это железные котлы, ножи, наконечники стрел и копий, топоры, кирки, ножницы и украшения.

Высокий мыс на берегу Томи около Кузнецка по-прежнему населен людьми.

Сколько нас нерусских у России

И татарских, и иных кровей,

Имена носящих не простые,

Но простых российских сыновей!

Пусть нас и не жалуют иные,

Но вовек – ни завтра, ни сейчас –

Отделить нельзя нас от России -

Родина немыслима без нас!

Как прекрасно вяжутся в России,

В солнечном сплетении любви,

И любимой волосы льняные,

И заметно темные твои.

Сколько нас, нерусских у России,

Истинных российских сыновей,

Любящих глаза небесной сини

У Великой матери своей!

Михаил Львов

 

У каждой страны есть сердце, и как это сердце бьется, так и живет страна.

Сердце России находится не в столице, а в середине огромной, заросшей тайгой Сибири, прорезанной артериями мощных рек.

Из многих-многих наций и народностей замешана сибирская раса. Люди, пришедшие в Сибирь, покорившие и освоившие ее были разными. Но в потоке времени из крутого людского теста, пройдя огонь и воду, вышли те, что держат в любое лихолетье, на себе всю страну.

16 век. Царь Иван Грозный разбил последний оплот татарского ига на Руси – Астраханское и Казанское ханства.

Ермак со товарищами совершил молниеносный набег казачьих быстрых челнов – стругов. Путь от Чусовой до Искера отнял два месяца. Ермак разгромил шейбанида Кучума, хозяина Кашлыка, столицы сибирского ханства и со своей дружиной сделал первый шаг в страну солнечного восхода, на край света.

Великий и могущественный царь богато одарил посланных казаков роскошными подарками, послав Ермаку соболиную шубу со своего плеча, кольчугу и двуглавого золотого орла.

Российское государство объединило под государеву руку огромные территории и стало единой страной в 1582 году.

Северная Азия, Сибирская Азия... Сибирь? Откуда это слово? Два предположения.

Или со времен Чингисхана, когда монгольские кони не могли проникнуть в «шевер» – в лесные районы с болотами и таежным гнусом?

Или в еще более давние, когда гунны громили римлян, им на помощь пришли «савиры» – их родичи с азиатских «земель»?

Необычные сказания, легенды о диких и злых язычниках, не остановили движения вольных землевладельцев, государевых людей в глубь Сибирской земли.

Если крайний север был легко обжит, то южная Сибирь – за долгих полтора века.

Пришлось биться в кровопролитных войнах.

Богатый край заселялся различными нациями тяжело и продолжительно. Служилые люди признавли ее отчей, пришли жить, умирать здесь, оставить своих потомков – нас.

Из глубин веков светятся изумительные по глубине и красоте души лица.

Январь 1671г.

На широкий двор подмосковной княжеской усадьбы въезжала дорогая карета, устроенная мозаикой и серебром, в двенадцать лошадей с гремячими[1] цепями. За ней шло слуг человек сто, оберегающих честь и здоровье боярыни Морозовой[2].

Анастасия Оболенская уже шла по наружной галерее в наброшенной бархатной собольей шубе встречать дорогую гостью.

Феодосия, поддерживаемая слугами, спускалась из кареты. Румяная и веселая, она обнялась с Анастасией.

– Настасья, а ты похорошела, – внимательно оглядев с ног до головы подругу, произнесла Феодосия.

Анастасия смутилась:

– Никогда в красавицах-то не ходила, вот муж мой Борис Дубенский, тот действительно хорош. Были при дворе, – похвалилась она, – сам царь Алексей Михайлович обласкал его, говорил благосклонно,

– Ну, тишайший наш человек не простой, – вздохнула Морозова, – идем же скорее, у меня столько новостей, хочу шубу поскорее скинуть!

Весело переговариваясь, они пошли в дом. В доме и усадьбе не прекращалась суета, устраивали людей и слуг Морозовой, собирали в трапезной на половине княгини Анастасии роскошный стол.

– Муж твой не сторонник старой веры, как я знаю, Никоновы новины легко принял, – Феодосия строго посмотрела на Анастасию.

Та отвела глаза:

– Я мужу не противница, сама я за протопопа Аввакума стою, как он кстати, поживает? Все так же строг?

Феодосия истово перекрестилась двумя перстами:

– Бог не оставляет его, укрепляет и поддерживает.

Она внимательно и оценивающе оглядела стол:

– Ты всегда умела хозяйство вести, надо у тебя некоторым заготовкам поучиться.

Анастасия смутилась:

– Что Вы говорите, Феодосия Прокоттьевна, куда мне до Вас, вот у кого мы все учимся, останьтесь на недельку-другую, поговорим, мне от Вас советы нужны, Вы же знаете, сирота я. А родня Дубенского меня не слишком принимает, только с просьбами различными являются, а у Вас усадьба-то в Зюзино обустроена по иноземной моде, и мне хотелось бы кое-что у Вас перенять, – стала упрашивать Анастасия.

– Сколько смогу – побуду, пока дела-то терпят, да поговорить с тобой надо, – серьезно посмотрев на подругу, сказала Морозова.

– Тогда за стол, он уже почти собран, – предложила Анастасия.

– Вот уже твой стол я огляжу, – хитро прищурилась Феодосия,- наслышана, наслышана!

– О чем, Феодосия Прокопьевна? – удивилась Анастасия.

– Сейчас узнаешь – пройдем! – Феодосия и Анастасия стали располагаться у стола. Огромный и длинный, он был весь уставлен яствами не только чисто русскими традиционными, но и иноземными.

Оставшись сиротой, Анастасии пришлось пожить у разных дальних родственников и самой набираться образования, хозяйственных навыков. Она ознакомилась с немецкой кухней, неплохо знала французскую благодаря посещению поварни у родни, связанной с дипломатической миссией в Европе. Поварня отличалась многолюдностью, звучала иноземная речь, рассказывалось много историй и баек. Среди всего этого Анастасия чувствовала себя легко и уютно, к родственникам она старалась приближаться реже, чтобы не мозолить глаза.

Стол загромождали блюда с большими и маленькими пирожками: с начинкой из мяса, рыбы, грибов, репы и гороха. Несмотря на то, что мясо ели редко, на столе у Анастасии лежал кабаний окорок и печеная косуля.

– Борис постарался, – похвалилась она Феодосии Прокопьевне, –охотник знатный, часто на царскую охоту приглашен бывает!

Феодосия оглядела блюда из рыбы:

– Лососину с севера тебе доставляют – это я знаю, из Подмосковья судаков да щук, – и вдруг, повернувшись, спросила, – а осетров и белорыбицу?

Анастасия резко вспыхнула:

– С Волги дальние родственники присылают постоянно!»

Феодосия добродушно расхохоталась:

– Полно тебе, Настасьюшка, смущаться-то: знаем, знаем, Михаил старается, забыть не может сватовство свое несостоявшееся!

 Анастасия смутилась совсем, нахлынули воспоминания, поплыли картины далекой уже сейчас юности.

– Настасья, ничего зазорного и греховного во внимании Михаила нет! – успокоила подругу Феодосия, – ну не могли мы отдать девушку из рода Рюриковичей какому-то чувашскому мужику, пусть и очень богатому, да и красотой его Бог не обидел.

– Он не мужицкого звания, а достаточно родовитый человек, его отец женат на дочери воеводы, она русская и тоже ведет свой род от дружины Рюрика, он ведь очень похож на мать, – вдруг прорвало Анастасию, и она стала на защиту человека, спасшего ее от погибели на глубокой и быстрой речке.

– А леваши[3] у тебя с патокой или с медом? – перевела разговор Феодосия Прокопьевна.

– И с патокой и медом тоже, – успокоившись, сказала Настасья, – вот попробуй мою пастилу из яблок с пряностями!

– А это что же? – указала Морозова на различные судки и подносы.

– Иноземные блюда: паштет, котлеты, ветчина и даже соусы к ним есть, – обрадовалась Анастасия вопросу Феодосии, – как знала, что ты приедешь, хотела удивить тебя и услышать похвалу, если я этого достойна буду!

 – Конечно, похвалю, – обняла и расцеловала подругу Феодосия, – ты у меня умница и хозяйка отменная! Я слышала, у тебя печи разделены на поваристые и отопительные?

– Конечно, я ведь у тебя многому научилась! – ответила Анастасия, – ты бы изразцы на отопительных печах посмотрела!

– Посмотрю, обязательно посмотрю! – пообещала Феодосия.

В трапезную поздороваться с дорогой гостьей вошел сам князь Борис Дубенский. Высок, строен, он был красив изящной польской красотой противоположной северной внешности Анастасии, в которой проявилась ее варяжская кровь.

Борис и Феодосия тепло поприветствовали друг друга по старому русскому обычаю. Феодосия старше Анастасии и Бориса, крепче в вере, гораздо богаче. Ее состояние второе после царского, она занимала чин верховой дворцовой боярыни, была приближенной царя Алексея Михайловича.

Трапезничали легко и радостно, все были молоды, здоровы и веселы.

В трапезную нянька ввела поздороваться четырехлетнего сына Анастасии и Бориса Дмитрия. Феодосия благоговела перед детьми, на глазах ее навернулись слезы радости: «Благословение вам други мои, от Бога этот ребенок». Митя подбежал к Феодосии в полной уверенности, что его любят полной и сильной любовью, в чем он не ошибался нисколько. Крепко обнятый, зацелованный в щечки и носик, с полными руками различных лакомств, он расселся на коленях гостьи.

«Своего не взяла, побоялась, вдруг простудится, летом обязательно навестим вместе», – объясняла отсутствие собственного сына Ивана Феодосия Прокопьевна.

Анастасия и Борис прекрасно знали самозабвенную любовь Феодосии к сыну, вымоленному вместе с мужем Глебом Ивановичем через тринадцать лет супружества. Все знали, что сам чудотворец Сергий явился к ним с этой радостной вестью.

Сердце Анастасии дрогнуло при виде сына. Дмитрий ее копия, улучшенная красотой отца. Любовь Анастасии к сыну безгранична, она желала знать, где он находится в любое мгновение и чем занят.

В разговорах, в обмене мнениями и новостями день склонился к вечеру, по всему дому и усадьбе загорались свечи, лампы, лампады. Решили прогуляться по комнатам и залам, посмотреть дом.

Борис, откланявшись, вышел в конюшни. Дмитрий убежал по своим делам, сопровождаемый нянькой. Феодосия и Анастасия шли не спеша.

– Домашнюю вечернюю молитву вместе совершим? – спросила Анастасия.

– Конечно, для того и приехала к тебе – веру укрепить, – согласилась Феодосия Прокопьевна, – многое нам обсудить будет надобно с тобой.

– Побудь подольше, хотя бы недели две, – взмолилась Анастасия.

– Побуду, побуду, но сколько, не знаю, – согласилась Феодосия Прокопьевна.

Но всего четыре дня удалось им вырвать у злонамеренной судьбины. Морозова получила какое-то известие от странника в людской и, ничего не объясняя, срочно покинула усадьбу Оболенских.

Теперь, занимаясь хозяйственными делами, гуляя по огромному парку вокруг усадьбы, просто размышляя в свободное время, Анастасия вновь и вновь переживала разговоры с Феодосией Прокопьевной.

Морозова намного старше Анастасии, еще девочкой Настасья ощутила тепло и заботу покровительницы. Сирота, будучи принятой в доме Морозовых в год рождения Ивана, почиталась здесь доброй вестницей. Ей позволялось нянчиться, развлекать сказками, играть с любимым дитяткой Глеба и Феодосии Ванечкой.

Именно в этом, доме она встретилась впервые с Михаилом, его отцом и матерью – чувашской знатью из Поволжья. Михаил с отцом оказали какую-то услугу Глебу Ивановичу и были приняты в доме Морозовых как уважаемые и почетные гости. Они приезжали редко, но обязательно груженные целым обозом подарков и приношений.

Вновь перед Анастасией встали картины далекой, как ей сейчас казалось, юности: в тот год лето выдалось чудесное, обильные дожди перемежались с яркими солнечными днями, цветы, густая трава, яркая зелень окружающего усадьбу Морозовых леса в Зюзино радовали глаз. Природа обещала золотую осень с роскошным невиданным урожаем всего, что могла дать русская земля.

Анастасии шел пятнадцатый год: рослая, с косой до пояса, она была уже сложившейся девушкой: крупная высокая грудь, тонкая талия, крупные бедра, стройные крепкие ноги – воплощение варяжской красоты. Целыми днями она носилась по усадьбе с поля на речку, играла с трехлетним Иваном, собирала ягоды, помогала Федосье по хозяйству. Коса у нее вечно растрепывалась, и, перевязав лоб лентой, чтобы волосы не закрывали лицо, Настасья хлопотала по дому. Частенько в свободное послеобеденное время она вскакивала без седла на лошадь и уносилась проветриться в жаркую равнинную даль.

Феодосия с улыбкой посматривала на нее и говорила Глебу: «Пора ее замуж выдавать, больно норовистая становится, кровь предков играет, варяжские жены под стать мужьям, неукротимые, неугомонные, любые тяготы и невзгоды им нипочем, любящие жены и верные подруги».

Глеб Иванович в ответ тоже улыбался и соглашался с женой: «Но жениха-то надо достойного ее роду найти, а не захудалого какого, я вот уже ей в мужья одного приметил, красив, знатного рода, Борис Дубенский; правда, Настасья-то гораздо богаче его будет, так это и хорошо; правда, он постарше ее, да это и к лучшему, укротит девчонку нашу!»

Феодосья согласилась с мужем: «Жених достойный, необходимо обговорить все стороны этого дела».

В тот день, жаркий и сухой, на речку, очень быструю и глубокую, ушли купаться все дети и подростки с подворья, улетела с ними и Настасья, прихватив Ванечку и нянек, пообещав Феодосии Прокопьевне долго не задерживаться.

Как раз после ухода челяди явились поволжские гости, усталые и запыленные. Глеб Иванович с истинным добросердечием взялся их принимать в своей усадьбе. Пока распрягали лошадей, Михаил отпросился искупаться на речку со своей любимой лошадкой, уставшей в долгой дороге.

Там-то все и произошло. Настасья пошла по круглому берегу одна, посмотреть на раскинувшую за речкой равнину, поросшую кое-где лесом, внезапно берег под ней начал обваливаться, и она, ничего не понимая, полетела на середину быстрой речки. Падение было столь неожиданным и внезапным, что никто не успел опомниться. Течение сразу захватило Анастасию и понесло, не давая возможности хоть за что-то ухватиться. Приехавший вовремя Михаил оценил обстановку и вместе со своим верным конем бросился спасать Настасью.

Прибежавшие люди из усадьбы Морозовых увидели юношу, опускающего девушку на песок, она намертво ухватилась за его шею, казалось, никакими силами не расцепить ее руки. Анастасия впала в глубокий обморок от испуга.

Нянька Ванечки привела ее в чувство. Первое, что увидела Анастасия, необычайно красивое лицо молодого сильного человека, крепко держащего ее в своих объятиях.

Смущение пришло позже, когда она увидела себя в мокрой липкой рубашке, почти голую, ее била крупная дрожь.

Постепенно Анастасия успокоилась, обсохла и смогла двинуться в сторону усадьбы, сопровождаемая многочисленной ребятней.

Михаила и след простыл, он давно ускакал в Зюзино, чтобы избавить девушку от неловкого положения.

Гости пробыли у Морозовых две недели и засобирались домой, перед отъездом отец Михаила, смущенный, напросился на отдельный разговор с Глебом Ивановичем. Феодосия Прокопьевна сразу поняла для чего. Анастасия и Михаил глаз не сводили с друг друга, хотя и старались не оставаться один на один, находились всегда на людях, но явное влечение их было замечено всеми. Анастасия внезапно резко похорошела, звонко смеялась и легко впадала в краску.

У парня глаза загорались особым блеском при виде девушки. Сильный и загорелый, с торсом как у греческих богов, он казался необычайно хорош.

Его отец после разговора с Глебом Ивановичем был подавлен, не глядел на сына, быстро попрощался с Феодосией Прокопьевной, велел трогаться, и скоро вереница лошадей с повозками растаяла в мареве дороги.

Анастасия не вышла явно прощаться, но Феодосия видела ее за дальним углом усадьбы.

– Просил руки Анастасии? – задала мужу вопрос Морозова.

– Конечно, – ответил коротко Глеб Иванович, – я отказал!

Больше никто к этим событиям не возвращался.

Скоро состоялась свадьба Анастасии Оболенской и Бориса Дубенского, недолго ждали и наследника Дмитрия, жизнь пошла своим чередом, лишь изредка из Поволжья приходили короткие вести: Михаил женился, появились дети, но при любой возможности слались подарки и различная снедь. Через три года замужества Анастасии поволжские гости заехали ненадолго. Михаил пришелся ко двору, провел не одну охоту с Борисом и царем, стал своим человеком у самой высшей знати. С Анастасией они почти никогда не виделись, лишь один единственный раз у Морозовых Анастасия увидела Михаила с женой – вертлявой, плохо воспитанной женщиной. Он заматерел, стал крупнее, черты лица огрубели, какой-то порочный блеск иногда загорался в его глазах, когда взгляд его останавливался на женщинах, с которыми он вел беседу.

Его взгляд изменился, когда он увидел Анастасию, они поздоровались издалека, но в разговор так и не вступили.

В заботах и хлопотах по хозяйству проходили дни за днями.

Анастасия вновь и вновь повторяла в памяти беседы с Феодосией Прокопьевной.

«Скоро свадьба, 22 января, у Алексея Михайловича и Натальи Нарышкиной, я отказалась пойти, – рассказывала Морозова, – протопоп Аввакум в ссылке в Пустозерске, крепок в вере, как уж его только не склоняют к отказу от старой веры, как уже не уговаривают принять Никоновы новины, нет и всё. Соловецкие иноки челобитную прислали Алексею Михайловичу: не вели, государь, больше того к нам учителей присылать напрасно!

Анастасия с тревогой внимала словам Морозовой: «Что делать, Феодосия Прокопьевна? Подскажи!»

«Мы стоять за веру будем, – ответила она, – а ты, если что, еще очень молода, сын у тебя, муж-то тебе не поддержка, от царя-то не отходит. Мне протопоп Аввакум рассказывал про Сибирь, он ведь долгое время там жил, всю вдоль и поперек прошел, туда уходить надо тебе, Настасья, с сыном, если уж круто возьмется царь наш Алексей Михайлович!»

«Сибирь, – подумала Анастасия, – что же это за край такой?»

Больше свидеться Анастасии Оболенской и Феодосии Морозовой не удалось.

Отказ от участия в свадьбе царя вызвал его гнев, он направил боярина Троекурова к Морозовой с уговорами принять церковную реформу, а позднее и князя Урусова, мужа ее сестры. Морозова обоим ответила решительным отказом.

Анастасия хорошо запомнила слова Феодосии: «Тремя перстами соль в Христовы раны кидали, как можно против Божьего устройства идти: храмы обходить против солнца, а не посолонь, крест четырехконечный почитать только, не приму Никоновы новины[4]», – в глазах Морозовой вспыхивали искры истинно верующего человека.

Что-то неотвратимое, непонятное и пугающее входило в жизнь Оболенской. Муж все более и более удалялся от нее, а она находила утешение в молитвах, в заботах о сыне, хозяйственных хлопотах по усадьбе.

Редкие весточки от Морозовой, рассказы странников в людской о Соловецких монахах, о протопопе Аввакуме, о самом Никоне, добившемся осуждения   всех,   не   покоряющихся   новым   обрядам   и   новоисправленным печатным книгам, и отлучения их от церкви. Патриарх Никон уподоблял «священство» – церковную власть – Солнцу, а царскую власть – Луне.

Тишайшему Алексею Михайловичу, поначалу очарованному Никоном, скоро надоел «собинный друг», Никон самовольно оставил патриаршую кафедру, за что был осужден и отправлен в ссылку.

Весна и лето пролетели быстро, осень уже заканчивалась, ощущалось холодное дыхание зимы. Анастасия очень редко выбиралась в столицу, муж предпочитал ее с собой не брать на мирские сборища, Анастасия не настаивала.

Арест Морозовой и ее сестры Евдокия Урусовой прозвучал как гром среди ясного неба. Анастасия как раз отдавала распоряжения по хозяйственным делам, когда пришла девочка из людской и принесла записку от странника. Анастасия велела его принять отдельно в дальней пристройке. Усталый и голодный приверженец старой веры принес черную весть о Феодосии. Велев накормить и одеть странника, Анастасия решила помолиться в домашней молитвенной комнате, открыть душу Богу и спросить о правильном пути среди гонений и упреков.

Слезы обильные и горькие вдруг прорвались у Оболенской в середине молитвы: «Отец небесный! Дашь ли Ты мне силы, поддержишь в решении моем стоять за старые обычаи и ни в чем не отступать от моей любви к Тебе, дай устоять от греха, выведи на путь истинный!»

Вечером ее посетил Борис. Он был немного навеселе, но на нее смотрел зло: «Домолились двумя перстами! Вот Бог-то как вас защищает, уж и в церковь вас не допускают и гонят везде, а вы все упрямые в своей вере стоите! Я не хочу ссориться с царем из-за твоей дурости и упрямства, уговаривать, как князь Урусов свою Евдокиюшку не буду, я тебе больше не муж и не защитник! Свою судьбу ты сделала и сломала сама!» – хлопнув дверью, красный и разгневанный, он вышел, Анастасия снова залилась слезами.

 

Январь 1672г.

Зима из робкой гостьи поменялась на властную хозяйку, укрыла белыми мехами поля, горы, леса, серебром украсила деревья и кустарники.

Из разных концов земли русской приходили вести о противостоянии раскольников-староверов и православной церкви. Раскол не только никак не утихал, а наоборот – усиливался, разгорался. На севере стойко держались Соловецкие монахи, обороняя монастырь как могли. Аввакум с соратниками упорствовал в Пустозерске.

Феодосия Морозова с сестрой Евдокией Урусовой в заключении, моримые голодом и холодом, отказывались принять Никоновы новины.

Налаженная жизнь Анастасии развалилась прямо на глазах. Отношения с мужем ухудшались все более и более. Анастасия никак не могла найти выход из тяжелого положения.

Ясным морозным утром в усадьбу подъехал груженый обоз, с красивого резвого коня соскочил сильный крупный мужчина.

«Михаил», – дрогнуло сердце у Анастасии, она полетела по комнатам и залам навстречу человеку, спасающему ее всякий раз, когда ей было трудно.

– Встречай, хозяйка, гостей, – улыбался Михаил, – принимай подарки с Волги!

– Я сейчас мужа велю оповестить, вот будет ему с кем поохотиться, – заулыбалась в ответ Анастасия.

И снова как будто унесло их обоих в юность, где он купал в речке коня, а потом вынес на берег утопавшую девушку, которая обнимала его за шею намертво сцепленными руками.

– Так идемте, мужу уже сказали, – позвала его с собой Анастасия, не заметив испуганную служанку, ходившую говорить мужу о госте.

Весело беседуя, они вошли в дом, прошли к Борису в покои. И только когда они оказались в огромной комнате, где за столами, вероятно с прошлого вечера, сидели гости, в основном хмельные мужчины. Сам Борис сидел в обнимку с молоденькой толстушкой, очень богато и ярко одетой.

На вошедшую жену глянул зло и спросил: «Что, вымолила чего двумя перстами? Я к царю обращусь, пусть и тебя как Дуньку Урусову забирает, к сыну не подпущу, надоела ты мне, дура замоленная, я патриарха-то упрошу разрешения порвать с тобой, и жену другую взять, слышала?»

Анастасия остолбенела, такое услышать, да при чужих людях и еще при Михаиле, от любимого мужа не ожидала. Кое-как развернулась на ватных ногах и молча вышла, не глядя на Михаила. Тот стоял тоже молча. В этот вечер они больше не увиделись. Но Михаил, несмотря на семейный скандал, свидетелем которого стал, быстро уезжать не собирался.

С Борисом они поехали ко двору, договорились об охотничьих делах, посещали знакомых. Михаил к общению с Анастасией, казалось, и не стремился. Муж успокоился, больше на Анастасию не нападал, но и к миру не стремился.

Однажды поздно вечером Анастасия вышла прогуляться, светила полная луна, лунный свет отражался от белого снега. Было светло, ночь стояла теплая. Она задумалась об угрозе мужа, он вполне мог ее осуществить, Анастасия вспомнила о девушке, которую обнимал муж. Кто она? Вела себя слишком свободно и уверенно, без всякого стыда сидела за столом с хмельными гостями. Неожиданно она почувствовала, что кто-то рядом стоит, она обернулась и обомлела, сзади стоял Михаил, как он так незаметно подошел, а она и не заметила, увлеченная своими мыслями.

– Не спится, Вам, Анастасия? – спросил он негромко. – Кажется, тяжелые думы одолевают?

– Да, – согласилась Анастасия, – думы тяжелые!

Они постояли молча.

– Я спросить давно хотела... – начала Анастасия.

– Спрашивайте, если что не знаю, так и скажу, – ответил Михаил.

– Слышал ли ты, как живут люди в Сибири? И какая она эта Сибирь, там, говорят, очень холодно? – Анастасия не заметила как перешла с Михаилом на ты.

– О, я о Сибири много знаю, а еще больше слышал, – засмеялся Михаил, – люди там живут хорошо, земли много, разрешено селиться, где хочется, только не на ясачных землях, ко мне на Волгу по пути в Москву много разных людей заезжает, много рассказывают, много привозят такого, чего мы не видели. Ну, а меха-то давно уже в столицу везут! А холодно не везде, вот в Кузнецкой земле почти так же, как и у нас, живут сыто, не бедно, большими семьями, а местные люди добры и приветливы, сами под твердую руку московского царя пришли,  в Кузнецкой земле  кузнецкие люди,  белые  калмыки, я  с  ними встречался, торговлю веду, я же не как Вы, Анастасия, родовитая княгиня, мне приходится самому, простому чувашу, торговые дела вести,  бывал я в Кузнецкой землице неоднократно.

Они вели беседу негромко и не торопясь, как люди, прекрасно понимающие друг друга.

Михаил отлично осознавал положение Анастасии, чувствовал боль и обиду за нее. Любовь к Анастасии у него не прошла, просто с годами стала спокойнее; он привык к мысли, что она жена другого, ему хотелось хоть изредка ее видеть; в своей семье у него покоя нет: вечно недовольная всем жена, двое избалованных сыновей. Сейчас он понял, что и Анастасия несчастлива с мужем.

Уже оставшись один, Михаил все думал о том времени, когда он просил отца поговорить о женитьбе на Анастасии, не мог он ее забыть, как держал на руках замерзшую, мокрую, как сразу понял, что это его женщина, любимая, жена, будущая мать его ребенка. Он никак тогда в толк взять не мог, почему ему нельзя жениться на Настасье?

«Отец, что значит из рода Рюриковичей, и к тому же мы ведь очень богатые, нас в Поволжье все знают, и мама у нас русская, хотя ты и чуваш, почему нельзя, я люблю ее, а я вижу, что и я ей нравлюсь!»

Михаил унесся на лошади далеко вперед, чтобы скрыть защипавшие глаза слезы.

Только потом, повзрослев, он все понял, но сердцем принять свою второсортность отказывался.

Между тем Анастасия узнавала все новые и новые подробности ареста Морозовой.

Перед глазами Оболенской возникли полыхающие костры, уже разложенные для сожжения Феодосии и ее сестры Евдокии, картины истязания плетьми раздетых на снегу сестер.

Только заступничество бояр, не желающих всколыхнуть возмущение в народе, остановило царя. По его повелению их сослали в Боровск, в земляную тюрьму в Пафнутьево-Боровском монастыре и морят голодом.

Любимый вымоленный сын Иван Глебович Морозов внезапно заболел и умер.

Странница шепнула Анастасии – по распоряжению царя затравлен ядами. Не помня себя, Оболенская кинулась в комнаты к Дмитрию, он играл с детьми дворовых и весело смеялся. Увидев испуганную мать, он кинулся к ней: «Мамочка, что случилось?»

«Ничего, ничего, Митенька, я просто соскучилась по тебе!» – говорила Анастасия, заливаясь слезами.

«Да вот он я, – щебетал мальчик, – чего же плачешь?»

Но Анастасия ничего объяснить сыну не могла. Слишком часто за последнее время ей приходилось умываться слезами. Надо решаться на побег в Сибирь.

В усадьбе постепенно увеличилось число бегущих от гонения на старую веру, слитую с их душой, они боялись не только пыток – боялись прихода антихриста. Ходили слухи о самосожжении целыми семьями и деревнями. Все чаще и чаще возникали разговоры: «Бежать надо за Камень, в Сибирь!».

Полтора века русские вольные промышленники, совместно с отрядами служилых людей, осваивали неизвестный богатый край, шли по Каме и ее притокам, по Чрезкаменному пути все дальше и дальше в глубь Сибири, приводя под высокую государеву руку местные народы, строили крепости-остроги, которые составляли сторожевые линии, защищавшие сибирский край от набегов черных калмыков, киргизских и джунгарских ханов.

Москва из удельного княжества обращалась в национальное великорусское государство. Национальное знамя, поднятое Москвою, освящало  собирательную политику московских князей, превращало ее из династической в народную.

Тяжелая борьба с чужеземцами закончена: вновь создавшееся государство московское сломило их владычество под Русью. Сибирь приняла русских и православие легко и свободно, ссыльный протопоп Аввакум в Тобольске имел немало сторонников. В далекую Сибирь с ним впервые проникла весть о волнениях в русской церкви. Горячая, дышавшая глубоким убеждением проповедь Аввакума многих привлекла к нему и вооружала против действий Никона – внесения новин в русскую церковь и искажения чистоты правоверия.

Сибирь вставала перед Россией – мощная, с беспредельными просторами, в которых легко затеряться, дышала свободой и возможностью жить как захочется. В людской Анастасии все чаще и чаще вели разговоры о сибирском царстве, об Ермолае Тимофеевиче – о Ермаке.

Легенды, народные сказания и вымысел – все сплеталось в кружево повествований, песен, рассказов.

Малочисленные и разрозненные племена Сибири не создали своего государства, жили разрозненно, часто попадали в зависимость от завоевателей.

В начале XIII века сибирские племена в числе первых приняли на себя удар монголов, образовавших потом Сибирское царство. Когда русские войска сокрушили Казанское и Астраханское ханство, настала очередь Сибирского – последнего осколка Золотой Орды в Зауралье.

Хан Кучум с личной гвардией, состоявшей из ногайцев и киргизов, к этому времени убил хана Эдигера и завладел его троном, став единоличным властителем Сибирских земель, уверенный в своей непобедимости, окруженный многотысячным войском. Весть о малочисленном отряде казаков, плывущих на легких речных стругах, его не озаботила, он и думать не думал ни о каких сражениях с Ермаком.

Зато иначе мыслил Ермолай Тимофеевич. С помощью вожей[5] купцов Строгановых он точно вышел к столице Кучума, вступил в неравный бой и разбил противника напрочь.

По всей далекой Сибири, в Зауралье ходили слухи о Божьей помощи, оказанной Ермаку.

Анастасия с бьющимся сердцем слушала эти рассказы.

В людской, притихшей от значимости повествования, раздавался голос странника: «Святитель Никола помогал. В трудную минуту знамя с ликом Спасителя само поднялось из струга и увлекло за собой Ермака с товарищами. Сам Бог с небесным воинством оборонял казаков от язычников...»

Земля Сибирская, завоеванная с верой на устах, манила.

«Дикое поле» расширилось Сибирью, землепроходцы, вольные промышленники, крестьяне осваивали богатый край.

– А как погиб-то Ермак? – спросил кто-то из находящихся в переполненной людской.

– Караван Бухарский защиты просил у Ермака, он не отказал, да Кучум хитростью и коварством завел отряд казачий в глушь и расправился, но и сам уже власть потерял – Сеид-хан, племянник хана Эдигера, скрывавшийся в Бухаре, вернулся отомстить Кучуму, – поведал странник, – а после уж и князья Семен Курбский и Петр Ушатый с отрядом служилых людей совершили поход в низовья Оби, осваивая путь все дальше и дальше в глубь Сибири, у меня родственники участие принимали, ясаком обкладывали местных, пушниной платят – соболем, лисой, горностаем, все для царского двора.

Анастасия и другие женщины из высшей знати прекрасно разбирались в сибирских мехах, имели не одну шубу.

Пушнина считалась одним из главных богатств Сибири, Русь гордилась богатством мехов, через посольских людей передавала подарки из соболя, лисы и горностая во многие страны Европы, где гордые властители поражались невиданным ранее мехом редких для них животных.

Сам король Франции Людовик XIV, избалованный роскошью, с благодарностью принял русское посольство, удивляясь красоте русской пушнины.

Пушнина один из основных побудтелей освоения Сибири на первых порах. Стихийная народная колонизация опережала правительственную.

Впереди шли вольные промышленники, затем отряды служилых людей, приводившие под «высокую государеву руку» местное население. Самый короткий путь в Сибирь был по Каме и ее притокам.

Странники рассказывали: «А еще – протопоп Аввакум в чести в земле Сибирской. Много лет пришлось Аввакуму с супругой и детьми пожить в Тобольске, по рекам и глухой тайге хаживать. И везде нес Божье слово, крепко в вере стоял! Уважают там, кто за старую веру страдает!»

Вот уже который день Анастасия ждала приезда Михаила.

В своих горячих молитвах просила она Бога освятить стезю, на которую собиралась ступить, дать силу и спасение в чужих краях.

Вот уже больше месяца с ареста Феодосии она собирала все необходимое на случай бегства: ей – молодой женщине с маленьким ребенком в дальней дороге будет нелегко.

Много раз она обходила усадьбу и прощалась с девическими мечтами, вспоминала пышную свадьбу с Борисом, как он необычайно хорош и она глядит на него влюбленными глазами. Потом – рождение сына, застольные пиршества, множество гостей, приехавших на охоту. Со всем надо расстаться навсегда. Слезы уже не в первый раз застилали Анастасии белый свет.

Муж почти не жил дома, в вечных разъездах при дворце, царь Алексей Михайлович очень его жаловал, любил видеть в своей свите. О том, что Анастасия верная подруга Морозовой, царю было хорошо известно.

В воздухе разлилось ощущение угрозы и бедствий.

Аввакум и его товарищи по заточению поддерживали связи с внешним миром, они слали послание за посланием царю, прося его обратиться в прежнее благочестие.

От тяжелых дум Анастасию отвлекла служанка, принесшая весть о прибытии Михаила. У Настасьи просветлело на душе: «Только он и сможет помочь, ведь он сам говорил, что ему знакома дорога в Сибирь, он ведет какие-то торговые дела с тамошними людьми!».

Михаил, румяный с мороза, веселый, выгодно отличался от вечно недовольного Бориса.

– Княгиня Настасья, разрешишь у тебя остаться на день-другой? Вот в Москве найдем, где остановиться, и сразу съедем! А я вам подарков привез, где Митя? – слегка смутившись, проговорил он.

Анастасия рассмеялась:

– Митя уже знает, сейчас прибежит, а вот я тебя попрошу не просто остановиться на день, а пожить как можно дольше, у меня к тебе дело есть неотложное и важное.

– Буду рад помочь, – еще больше повеселел Михаил.

Дом как-то сразу оживился, захлопали двери, скоро забегали слуги и служанки, собирая в трапезной обед, готовя покои гостям.

Михаил всегда приезжал с богатым обозом, с многочисленными помощниками. Дорога с Волги неблизкая, опасная, места, по которым приходилось добираться до столицы, глухие. Но оборачивался он с товаром быстро, Анастасия даже не представляла, как Михаил умел так скоро все сделать.

– Рыбки я вам привез, княгинюшка, – похвастал Михаил, – вы еще такую не пробовали!

– Ты нас всегда балуешь вкусной рыбой, – отвечала Анастасия.

Плечистый, рослый, обладающий огромной физической силой, Михаил казался Анастасии каменной стеной, за которой тихо и спокойно. Сердце защемило, она вспомнила реку, сильные руки, схватившие ее, и себя, вцепившуюся мертвой хваткой в незнакомого юношу.

«Нельзя», – сказал Глеб Иванович. «Нельзя», – подтвердила Феодосия.

«Почему, – недоумевала Настасья, – почему?»

«Он из простых, а ты ведешь свой род от Рюрика, и муж тебе тоже нужен из родовитых. Глеб Иванович тебе Бориса Дубенского подобрал, уже давно разговор ведется, всех такой выбор устраивает», – назидательно пояснила Феодосия.

«А меня, – подумала тогда Анастасия, – меня никто и не спросил!»

Теперь от этого родовитого ей приходится убегать в никуда, за реки, за горы, в далекую Сибирь.

Весь вечер они с Михаилом проговорили о планах Анастасии. Видимо он и раньше догадывался, что Борис спит и видит себя рядом с другой женщиной. Вся округа вместе с двором знают, что Борис собирается оставить Анастасию, тем более повод есть: раскол.

Примирения не будет. Последний акт, осуществленный патриархом Никоном на соборе 13 мая 1667 года осудил всех, непокоряющихся новым обрядам и новоисправленным печатным книгам. Осужденные, не признавшие решения собора, оказались вне церкви. У староверов остались книги и больше ничего, у некоторых сохранились иконы.

Анастасия заранее собрала все молитвенные принадлежности, какие могла увести с собой, слуги, преданные ей и старой вере, скрытно готовились к отъезду, дали знать слугам Морозовой, они пришли не с пустыми руками.

– Феодосия Прокопьевна собрала для нас на черный день, велела Вам передать, – с поклоном самый старый из слуг протянул большой узел.

– Что там? – спросила Анастасия.

– Золото, много женских украшений, на обзаведенье на новом месте, – пояснил слуга.

Через два дня Михаил уехал, перед этим он отдал все необходимые распоряжения по подготовке к отъезду Анастасии с людьми и сыном.

По договору с Михаилом, Анастасия должна приехать в свой московский дом вместе с сыном, муж вот уже второй месяц отсутствовал, находясь неотлучно при царе Алексее Михаиловиче. Анастасии это на руку: в усадьбе приготовлен целый обоз со слугами для ухода в Сибирь.

Михаил велел выдвигаться сразу после отъезда княгини в Москву, стараться незамеченными добраться до тракта, ведущего к Чрезкаменному пути[6]. Обоз разбили на три части, каждая из которых самостоятельно добиралась до родной деревни Михаила, где соединялись и уже дальше шли все вместе. Московский дом встретил Анастасию тишиной и грустными слугами: они все уже знали о размолвке князя и княгини, Дубенский несколько раз привозил сюда ту девушку, с которой Анастасия видела Бориса в день приезда Михаила, о примирении и речи не шло, Бориса устраивало нынешнее положение вещей, он надеялся на помощь царя: Алексей Михайлович сурово относился к Боярыне Морозовой и ее единомышленникам, одна из которых Анастасия Оболенская.

Здесь в столице подробности противостояния раскольников против Никоновых новин дополнялись ужасными новостями. Полагали, что истинное священство в мире погибло, а в исключительных условиях последующих времен можно как-то обходиться без священников.

О Феодосии Прокопьевне Морозовой сведения доходили разрозненные: царь ее назвал «сумасбродной лютой», много она ему «наделала трудов и неудобств показала».

Несмотря на строгую стражу, Морозова продолжала поддерживать общение с внешним миром, ей передавали еду и одежду, в заключении она получала письма от протопопа Аввакума и смогла причаститься у одного из верных старой вере священников.

В московском доме Анастасии домашние молитвы совершались по древним обрядам, теперь к ней стекались гонимые властью староверы. Анастасия прекрасно понимала: пути назад уже нет – «Как жене Лота было запрещено оборачиваться, чтобы не превратиться в соляной столб, и я должна смотреть только вперед, доверить свою судьбу Божьему промыслу и пройти пустыню, чтобы возродиться заново и на новом месте».

Анастасия ждала вестей от Михаила. Все чаще она ловила себя на мысли, что ждет его не только как друга, но ей очень приятно с ним общаться, ей понятны его заботы и хочется делиться своими. С мужем у нее такого нет, он занимался охотой, служил в свите у царя, в домашние хлопоты не желал вникать. С Михаилом Анастасия могла вести любую беседу и находить живой отклик на все свои заботы.

Она снова вспомнила Феодосию: оставшись в тридцать лет вдовой, она усмиряла плоть, нося власяницу, а еще протопоп Аввакум попрекал молодую вдову: «Глупая, безумная, безобразная, выколи глазища те свои челноком, что и преподобная Мастридия[7]». Анастасия с горечью вспоминала этот рассказ Морозовой: сама она налюбоваться не могла на Михаила. Красивый, статный, румяный с мороза, когда он говорил, казалось, все вокруг радуются, слуги начинаются перекидываться улыбками, дела делаются в его присутствии ладно и споро. Анастасия поймала себя на мысли, что скучает без него. И зачем ей сейчас любовная забота в такие тяжелые дни в ее судьбе, но поделать с собой ничего не могла. Водоворот событий, мыслей, чувств закручивал ее все крепче и крепче, брал на излом и прочность, ее несло куда-то в неведомое, манящее и пугающее одновременно.

Февраль сковал лютыми ветрами огромную Российскую землю. Но не таковы ее обитатели, чтобы замереть в ожидании оттепели. Жизнь шла своим чередом, велись торговые дела, рождались дети, строились дома, гуляли свадьбы, уносили на кладбища своих близких.

Михаил убедил Анастасию тронуться в путь в феврале, когда реки скованы льдом и легче и быстрее прибыть на место в далекую Сибирь, в Кузнецкую землю.

Кузнецкую землю он выбрал потому, что прекрасно знал ее с детства, еще с отцом Михаил бывал в этих краях, имел друзей и налаженные торговые связи. «Тюмень и Тобольск тебе, княгинюшка, не подходят, никто не должен знать, где ты есть», – убеждал Михаил Оболенскую. Они давно уже перешли на доверительные отношения, Анастасии стоило только сделать шаг навстречу чувствам Михаила, не угасшим со временем, а снова разгорающимся в пожар и страсть взрослых людей, испытавших радость, горе и разочарование.

В домашней молитвенной комнате доверяла Настя Богу свои переживания, умоляла со слезами простить ее грехи тайные и явные, вольные и невольные, и спрашивала совета и просила не оставлять ее на неведомой дороге жизни. Вспоминала рассказ Морозовой о протопопе Аввакуме: имея обычай тайной ночной молитвы, он готовился не к бегству от мира, а к деятельной борьбе с его соблазнами: «Случилось раз, что пришла к нему на исповедь вдовица многими грехами обремененная, и с плачем каялась в своих прегрешениях. Красота ее тронула сердце молодого исповедника Аввакума, и он с ужасом почувствовал, что он «Треокаянный врач, сам разболелся», что греховное желание охватило его. Тогда он зажег три свечки и, прилепив их к аналою, положил правую руку на пламя и держал, пока взбунтовавшаяся плоть не усмирилась. Отпустив затем девушку, пошел и он домой и там с горькими слезами долго молился, чтобы позволено было ему снять с себя принятое звание «понеже бремя тяжко, неудобь носимо». Только видение, посетившее его, когда он истомленный забылся сном, лежа перед образом, успокоило его».

Анастасии давалось невероятно трудно сделать выбор между разумом и чувствами, она держалась, как могла, заливалась горькими слезами, прижимая к сердцу сына. Теперь все в руках Всевышнего. Судьба ее – одинокой женщины с малым ребенком на руках.

Такой ее, заплаканной, измученной, застал Михаил. «Княгинюшка, я к тебе с хорошими вестями, – начал он, – все для тебя готово, впереди тебя мои обозы, и позади также, я пойду вослед тебе, чтобы надежно прикрыть от погони, а вокруг обоза – охрана – чувашские лучники[8], лучшей защиты не сыскать!» Он обнял ее, и Анастасия не сдержалась – заревела во весь голос. «Ну, уймись, уймись, – ласково приговаривал Михаил, – слуги услышат – не все ведь тебе преданы, Борису передадут, идем ко мне, поговорим, успокоишься!» Так они оказались вместе всю долгую зимнюю ночь, переговорили обо всем, о той женитьбе Михаила на женщине, которую ему выбрали родные, о будущем – таком неясном. Анастасия снова оказалась в сильных и надежных руках, и никакие укоры совести не смогли остановить ее.

Едва начало светать, Анастасия пробралась в свои покои, ощущение радости и счастья не покидало ее. «Господи, прости меня, я не смогла сдержаться от соблазна, разве любить – это великий грех?» – обращалась она в горячей молитве покаяния к Всевышнему. Михаил также ранним утром выехал из дома Анастасии по своим торговым делам, необходимо до отъезда многое успеть, многим запастись. Ночь с Анастасией не прошла даром, он весь светился счастьем, коню передалось настроение хозяина и он плясал под ним. Столица – красивый город, Алексей Михайлович любил соединять московское мировоззрение с иноземным, развивал торговые связи со многими странами Европы и Азии.

Направляясь в торговые ряды, Михаил не заметил, как к нему направился иностранец.

«Боярин, боярин», – позвал он Михаила. Тот обернулся: «Не боярин я, простой государев человек!»

«Я тебе, боярин, – настаивал на своем иностранец, – предложить хочу, украшения для твоей боярыни, редкой красоты украшения и тонкой работы, посмотри не пожалеешь!»

Михаил остановил коня, удивленный проницательностью торговца: «Ну покажи!» Торговец раскрыл перед ним небольшую плоскую шкатулку, блеснули драгоценности. «Посмотри, эта работа древняя, варяжские рыцари дарили такое своим женщинам!»

Михаил вздрогнул, удивленно посмотрел на торговца: «Дорого?» «Нет, по сходной цене, – торговец поклонился, – хочу достойному человеку в руки отдать это украшение».

Михаил расплатился, пока разглядывал украшение, не заметил исчезновение торговца. «И как догадался? – вдруг подумал он, –такое княгине Анастасии и подойдет! Не смог подарить в юности, подарю сейчас!»

Вечером, встретившись с Оболенской, Михаил отдал ей подарок, чем ввел ее в неописуемое смущение и радость. Украшение, состоявшее из браслетов, серег и ожерелья, очень понравилось Настасье тонкой кружевной работой, драгоценными камнями непривычной обработки и цвета.

«Я сохраню его в память наших отношений», – произнесла Настасья.

«Моей любви», – с горячностью добавил Михаил.

Хозяйственные хлопоты, подготовка к скорому отъезду не давали им опомниться и разобраться в том, что с ними происходит: Оболенской чуть больше двадцати лет, а Михаил ее старше на четыре года, они еще очень молоды, и им предстояло расстаться – если не навсегда, то надолго.

Отъезд Настасьи был скорым, но спокойным, слугам сказано: княгиня возвращается в подмосковную усадьбу. С мужем Оболенская так и не увиделась.

Тракт, соединяющий Россию с Сибирью, оживлен постоянным движением обозов, обжит и ухожен. Страхи Анастасии о чем-то запустелом и неохраняемом оказались напрасными. Путь проходил по деревням и селам, небольшим городам, возникшим возле оживленного торгового пути, которые обеспечивали всем необходимым путешественников. На постоялых дворах долгими зимними вечерами Анастасия, слушая рассказы торговых и служилых людей, обдумывала правильность сделанного шага. В горячих ночных молитвах, открывала она небесам свои помыслы и просила Всевышнего не оставлять ее без покровительства, каялась в грехах, молила удержать от соблазнов. Дни шли за днями, обоз уже прошел, дремучие российские леса с воем волчих стай, от которого стыла кровь, с мимолетными удачами на случайной охоте, когда мужчины, возбужденные, окружали убитого кабана или оленя и жарко обсуждали подробности. Обоз останавливался, свежевали зверя, мгновенно готовили быстрые горячие блюда. Слуги с семьями – женами и детьми – споро загружали снедь на повозки и двигались дальше. Митя с дворовыми ребятами носился вокруг повозок, саней, кареты матери. Он окреп, стал румяный и оживленный, про отца спрашивал редко, он и раньше не часто с ним общался, тем более, что няньки по-прежнему с ним, а старый слуга, скучавший по умершему сыну Феодосии – Ивану Глебовичу, принял Митю как замену маленького любимого боярина и находился с ним неотлучно.

Двигались уже по родным краям Михаила: Чувашия в 1551 году по доброй воле вошла в Московское государство. В проезжих селах и деревнях, расположенных по рекам и при оврагах, процветали различные промыслы: колесные, плотничьи, портняжные.

Встречные обозы пересекались с обозами из Москвы, делились новостями, спрашивали о погоде, приводили в порядок повозки, сани, упряжь, одежду, запасались снедью.

Следующая длительная остановка после долгого пути намечалась в Яле[9] Михаила. Передовая часть обоза уже там. Теперь и часть обоза с Анастасией и сыном, наиболее тяжело груженная, подходила к месту встречи в родовом гнезде Михаила. Их уже ждали: едва обоз вошел в кас[10] Яла, встречающие приблизились к карете Оболенской:

«Княгиня, – обратились они к ней, – Вас с сыном уже ждут, велено освободить дорогу для Вас и побыстрее доставить до хозяйки!»

«Хозяйка, кто же это?» – удивилась Анастасия, семья Михаила находилась в другом месте, это ей хорошо известно.

«Хозяйка – сестра отца нашего хозяина Михаила, – как будто услышав ее, – пояснил один из встречавших.

Позже Оболенская узнала, что статная пожилая женщина, принимавшая ее в своем доме, – вдова и, по чувашскому обычаю, после смерти мужа стала главой семьи – рода состоявшего из множества родственников, живших здесь же в деревне – Яле.

Карета Анастасии въехала на большой открытый двор; жилой дом и хозяйственные постройки, соединенные П-образно, составляли единое целое; деревянные столбы ворот, карнизы, наличники изукрашены искусной резьбой.

Уверенная в себе, еще очень красивая, женщина в национальном костюме и надетой сверху приталенной шубе из овчины, встречала Анастасию.

«Проходите в дом, княгинюшка», – кланяясь ей, необычным окающим говором пригласила она Оболенскую. Анастасия, не чинясь, вместе с Митей, поклонилась в знак уважения принимающим ее людям, прошла в дом. По рассказам в поездке, она уже знала, что Михаил принадлежал к вирьял – верховым чувашам, но вел много совместных дел и с низовыми – анатри.

Убранство вирьял и анатри в домах различалось, даже искусство вышивки разное: анатри украшали крупным рисунком белые ткани, у вирьял, наоборот, мелкий рисунок на цветной основе, что особенно проявлялось сейчас в убранстве дома, где они находились. Женщины в рубашках из тонкого полотна, с обильной вышивкой, узких, с напуском. На переднике нагрудник украшен вышивкой с аппликацией, где обязательно включался и родовой знак – тамга. Из глубокой старины шли обычаи украшать одежду.

Обстановка в доме простая: лавка с постелями, вучах[11] с подвешенным котлом, как принято у вирьял, и стол, заставленный по случаю приезда гостей кушаньями.

Пока Анастасия осваивалась в доме, пришла девушка и, обращаясь к хозяйке, сказала, что мунча[12] готова, можно идти.

Хозяйка обратилась к Оболенской: «Княгинюшка, что бы Вы хотели раньше: отобедать или вымыться и отдохнуть с дороги?»

Оболенская, уставшая от долгой езды и тяжелой верхней одежды, ответила: «Сначала устроиться и вымыться, а затем с удовольствием отобедаю в Вашем присутствии, хотелось бы и слуг моих с семьями приветить!»

«Как велите, – заулыбалась женщина и, обернувшись к челяди, отдала приказание.

Комната, куда поместили Анастасию – просторная, так же из рубленого дерева, украшенная вышивками и резьбой; приятно пахло незнакомыми Анастасии травами. Этот же запах и в бане – мунче. Освеженная, причесанная, в чистой поменянной одежде Анастасия вышла к столу; Митя, также вымытый и переодетый, играл с детьми -родственниками хозяйки. Слуги Анастасии, уже угощенные пивом – хмельным напитком на ячменном солоде – из больших резных ковшей, подле бочонков, весело обсуждали поездку из Москвы в Сибирь. Больше месяца минуло с начала подготовки к отъезду до прибытия в деревню, Анастасии казалось, прошла целая вечность. От пива она отказалась, а вот медовухи немного пригубила, чуваши издавна занимались пчеловодством, и поэтому мед и продукты из него обязательны на столе. Хозяйка выставила на стол все лучшее из приготовленного к приезду гостей: зайчатину, рыбу, колбасу из овечьего желудка, начиненного мясом и салом, обжаренную на огне колбасу из крупы и крови, различные каши и украшение стола – хуплу – большой круглый пирог с мясной начинкой. Анастасия опьянела не от поднесенной медовухи, а от тепла, обильной и вкусной еды, возможности отдохнуть на мягкой постели, снять верхнюю надоевшую одежду.

Хозяйка не мешала ей, занималась по хозяйству. Сквозь дремоту слушала Анастасия рассказы домашних о переселении на Урал и в Сибирь, легенды и предания чувашей, их песни, сказки про злых духов и добрых, помогающих в житейских хлопотах.

«Что у русских – домовые и русалки, что у чувашей, – с улыбкой подумала Оболенская, – страх и благоговение перед могучей и бескрайней матушкой-природой».

Она верила в мудрого Творца Вселенной, что она Его дитя, творение, и что Он любит ее и всегда поможет в трудную минуту. Уже готовясь ко сну в своей комнате, Анастасия услышала шум, попросила служанку узнать причину, та вышла, и, вернувшись, сообщила о приезде Михаила с обозом. Радость охватила Анастасию: «Наконец-то все части обоза соединились, а главное, она вновь встретится с Михаилом, но вероятно, в последний раз, от чего сердце ее защемило чувством неизбежности расставания с прошлым. Эту ночь она уснуть не могла: чувства, воспоминания, мимолетные страстные сны мучили Настасью, дом к тому же не спал, слышались там чьи-то разговоры, смех, то тут, то там мелькал свет. Анастасия видела в окошко, люди, соединясь, наконец, вместе, делились новостями, случаями в дороге, обсуждали дальнейший путь. Спать никому не хотелось, гостеприимный дом, обилие еды, возможность приготовить и починить все необходимое в путешествии, радостное ощущение встречи будоражило людей. Ранним утром, когда Анастасия вышла из своей комнаты, дом был, тих и спокоен, утомленные ночными хлопотами люди спали спокойным сном без тревог и печалей. Анастасия прошла мимо своей спящей служанки.

«Пусть отдохнет, – подумала она – пора и мне браться за работу, там, в далекой Кузнецкой земле княгине Оболенской места не будет, будет просто поселенка Анастасия с людьми!»

Ее жизнь круто менялась, только долгая дорога позволила и дала время немного осмыслить происходящее.

Днем свидеться с Михаилом не получилось, только к вечеру они встретились за общим столом. Михаил был весел, много шутил и изредка встречался взглядом с Анастасией. Она не торопила события: пусть все идет своим чередом. В конце трапезы разговор зашел о московских новостях, Михаил рассказал об общих знакомых, о царе Алексее Михайловиче.

– Снова стольников искупал в коломенском пруду, – усмехнувшись, сказал Михаил, – поклоны бьет в церкви, до тысячи доходит, постует очень: в понедельник, среду и пятницу ест один хлеб ржаной, а ведь к царскому столу подается до семидесяти блюд, так ведь рассылает их ввиде «царского жалования» другим, крайне пристрастен к церковным обрядам, а, – тут Михаил открыто засмеялся, – тестя-то за бороду оттаскал!

– Ну, это не отнять, вспыльчив, но отходчив», – поддержала разговор Анастасия.

Наконец-то они нашли тему для обсуждения, так перекидываясь словами, они вышли во двор: уже стемнело, небо было ясным и круто усеяно первыми звездами.

– Муж твой, Борис Дубенский, в чести у Алексея  Михайловича, находится при нем неотлучно, о твоем отъезде еще никто не знает, – сообщил Михаил.

Они стояли рядом друг с другом, боясь прикоснуться.

– Странно, при таком благочестии на деле разгул страстей, – мрачно добавил Михаил, – а ты как монашка живешь, муж твой и думать про тебя забыл!

– Не такая я уж и монашка, – проговорила Анастасия, – тебе это хорошо известно!

– Ну что ты коришь себя за то, что полюбила меня, – ответил Михаил. – Сколько времени ты уже одна? Сосчитай! Мы все равно будем вместе – я это знаю, не уезжай просто так, давай встретимся, попрощаемся, когда еще увидимся!

Он обнял Анастасию, она потянулась к нему: «Хорошо, встретимся сегодня ночью, я буду ждать тебя».

Утром обоз Анастасии двинулся в путь, она тепло распрощалась с хозяйкой, та передала ей подарок, какой-то узел; Анастасия не стала его развязывать, поблагодарила и положила в возок; только потом она узнает, что там и поймет, что уже тогда по ней поняла хозяйка, что Анастасия беременна. В новую жизнь Анастасия уходила с новой жизнью, которую носила в себе. Эту новость Анастасия приняла спокойно и трезво: пусть живет память о ее любви с Михаилом, пусть кто-то похожий на него сопровождает ее в другом краю. Этот край – Кузнецкая земля – становился все ближе и ближе.

Михаил снабдил Анастасию необходимыми бумагами воеводе Кузнецкого острога, чтобы ее приняли как его, Михаила, родственницу и устроили на незнакомом месте. После трудной дороги их хорошо приветили, помогли расположиться слугам с семьями.

За хлопотами пришла весна незаметно, из гостеприимного дома родни Михаила двинулись дальше с глаз долой от бдительного ока властей. Оболенская не хотела, чтобы кто-то узнал ее из приезжавших людей. Решили поселиться около небольшой речки, где сходились торговые пути кузнецких людей из рода Шор и Белых калмыков, которые уже начинали жить оседло и обрабатывать землю.

Потихоньку обживались, рубили избы, жить позволялось где угодно, только не на ясачных землях. Но свободной земли очень много, поэтому селились кто где хотел. Летом Анастасия ездила в Кузнецкий острог и там узнала новость: у царя Алексея Михайловича и Натальи Нарышкиной родился сын Петр. 30 мая 1672 года Москва пробудилась до восхода солнца. Царь Алексей, послал по городу радостную весть. Первенец удался, крепкий, здоровый, чрезвычайно большой и сильный. Бояре, окольничьи и духовенство спешили с поздравлениями в Кремлевский дворец.

«Осенью у меня тоже будет радость, – подумала Анастасия, ребенок уже начал шевелиться. – Кто же у меня – мальчик или девочка? – гадала Анастасия, выбирая имя ребенку.

К зиме уже обжились основательно, изба у Оболенской большая, места играть у Мити хватало. Несколько раз спрашивал про отца, ему говорили – уехал к царскому двору. Темным осенним вечером у Анастасии родилась девочка. Назвали Елизавета. Все дворовые Оболенской собрались посмотреть на ребенка, Анастасия легко пережила роды и быстро оправилась, домашние хлопоты не давали ей покоя. Теперь; все держалось на ней самой.

 

 

Прошло десять лет.

Лето 1682 г.

 

По широкому двору шла княгиня Оболенская, рядом с ней, весело подпрыгивая, бежала девочка десяти лет.

– Елизаветка, – окликнул ее юноша, брат Дмитрий, – опять за матушкой увязалась, мешаешь только!

– А вот и нет, наоборот, помогаю! – отозвалась Лиза

– Чем же ты ей помогаешь? – засмеялся старший брат.

– Я ей рассказывала, где какая ягода поспела и где травы для всякого лечения растут.

– Матушка, зря Вы ей позволяете в одиночку по лесу ходить, очень опасно!

– Да она Митя далеко-то не уходит, – заулыбалась Анастасия.

– А вот и буду ходить, – отозвалась девочка, – я очень осторожная!

Мать и брат переглянулись и засмеялись. Елизавету трудно было удержать на месте, быстроногая она носилась по двору и окружающему лесу с одинаковой шустростью. Рослая в мать, внешностью она пошла в отца Михаила: те же ровные четкие черты лица, черные волосы до пояса слегка вились, коса вечно растрепывалась.

Анастасия много пережила за годы жизни в Сибири.

Поселение их расширилось, люди, гонимые царской и церковной властью, все больше и больше находили себе приют в далекой Сибири, из столицы по-прежнему шли неутешительные вести. С кузнецкими людьми, шорцами и белыми калмыками – телеутами,  жили дружно. В скит староверческий Оболенская не пошла, осталась в «миру», дети подрастали, им, она решила, необходимо жить в обществе. Много раз ее пытались уговорить, но Анастасия упорно отказывалась. Здесь среди борцов за старую веру возникало много разногласий, кто вообще уходил в глухую тайгу, кто оставался при поселках и острогах, налаживая торговые связи между местным населением и столицей. Анастасия с самого начала задумала какое-нибудь дело, чтобы было чему детей научить и что им оставить в наследство. Оболенская прекрасно разбиралась в мехах, что помогло скупать шкурки соболя, лисы и, по особому заказу, медвежьи шкуры. Михаил оказывал большую услугу, его именем она уладила не одно дело и по его торговым путям наладить доставляла меха в столицу.

С Михаилом больше увидеть не удалось, но подарок его тетушки очень пригодился – в узелке оказалось приданное для ребенка с вышитым знаком – тамгой рода Михаила.

Часто, оставшись одна, Анастасия доставала детскую пеленку и отдавалась воспоминаниям о встречах с Михаилом: может быть, ее судьба складывалась по-другому рядом с ним, если бы не оставил ее одну в тайге, обступившей со всех сторон поселение. Хотя он ей помогал даже сейчас: ведь ружья для охоты, сделанные русскими тульскими умельцами, он ей прислал, поэтому охота пошла удачней, чем у других.

Оболенская и дворовые люди многому научились, живя в диких местах, наладили хозяйство; вот белые калмыки собирают ясак, с кузнечных людей из рода Шор изделиями из железа, и русским людям поделки пригождаются: потихоньку дворовые Анастасии стали приторговывать ими, и сейчас это уже налаженное дело.

«Сын подрастает, Дмитрий, уже ходит на охоту, всегда с удачей, надо бы ему невесту приглядеть», – размышляла Анастасия, она помыслить не могла, что он уже сам сделал выбор, дело только за согласием Анастасии.

Дмитрий хорошо запомнил ту охоту на медведя: пошли четверо, все с новенькими ружьями, место уже осмотрено и все готово. Как Дмитрий оказался один на один со зверем он не помнил. Природа, обновленная весной, необычайно хороша, здесь тайга бушует красотой, цветом нежной зелени и белых снегов, лежащих в сиверах. Места, по которым шли охотники, самые медвежьи: светлые кедровники, рядом альпийские луга, где пасутся маралы, косули, олени.... Сопровождающий Дмитрия пес первым почуял косолапого, в тот же миг и Дмитрий у густых тальников увидел бурую глыбу зверя. От выстрела медведь тяжело охнул, но пуля только тяжело ранила медведя, он вздыбился, собираясь броситься на человека. Дмитрий растерялся, его товарищи отстали, и вдруг сзади откуда-то грянул выстрел, поваливший медведя навзничь, он сразу стал рыхлым и плоским. Дмитрий стоял с трясущимися руками, он увидел человека, который ему помог, одетого в национальную одежду белых калмыков – телеутов.

– Друг, спасибо тебе, я растерялся, – стал сбивчиво благодарить Дмитрий, и вдруг увидел, что это девушка, очень милая и молодая, она улыбалась ему.

– На охоте всякое бывает, а помощь может придти ниоткуда, – успокаивала она Дмитрия.

– Как тебя зовут? Меня Дмитрий, – спросил он.

– А, я знаю, кто ты, а меня зовут Мария!

Они стали встречаться, и много поведали друг другу. Мария сирота, живет у дяди с младшим братом, с детства любит тайгу и охоту, раньше с родней охотилась, а теперь – иногда одна, иногда со спутниками. Зверь дается ей легко, ружье отцовское, осталось в наследство.

Дмитрий садился на коня и ехал к условленному месту, где ждала Мария. Им удалось скрывать свои встречи, но дядя торопил Марию с выходом замуж за одного из зажиточного рода Кузнецких людей. Они долго вели торговые дела, и теперь хотели их закрепить родственными связями. Мария старше жениха на восемь лет, он еще мальчик, но у телеутов такие браки не редкость, Мария богатая невеста, и к тому же удачливая в охоте, тайга для нее дом родной. Такая невеста пришлась ко двору, но Марию жених-ребенок не устраивал, да не собиралась она пока замуж, но встреча с Дмитрием все изменила. Когда они, обнявшись, сидели на  поваленной бурей березе, Дмитрий сказал Марии:

– Одним выстрелом ты убила медведя и попала мне в сердце!

– Вот видишь, – ласкаясь, говорила Мария, – я добыла себе мужа на охоте!

Но как решить свою судьбу они не знали. Помог случай: Дмитрий на охоте повредил ногу и несколько дней не мог далеко ходить, да и матушка не пускала, пока не заживет. Мария извелась совсем, ничего не зная о любимом, она тайком пробралась к дому, увидела Дмитрия, сидящего на крылечке, подала знак, он увидел ее, и, прыгая на одной ноге, опираясь на палку, двинулся к ней, тут-то и попались они на глаза Анастасии.

– Дмитрий, – окликнула она. Дмитрий резко обернулся, чуть не упал, но девушка подхватила его.

– Кто это? – спросила Анастасия. Тот посмотрел на мать и сказал:

– Моя невеста, матушка, зовут Марией, она крещенная в нашей вере.

Анастасию такое известие как громом поразило, но она смогла удержать себя в руках. Дмитрий и Мария стояли, держась за руки, он – высокий светловолосый парень, она – крепкая, с черными как смоль волосами, с лицом необычной восточной красоты. Их вид показывал, что они сумеют постоять за свою любовь и судьбу. Слезы накатились на глаза Анастасии, она вспомнила себя и Михаила: «Дети, что ж вы раньше не сказали, я не буду против ваших отношений, как вы сами решите!»

Она подошла к ним, опешившим от ее ответа, они ожидали от нее сопротивления их отношениям, но все оказалось не так.

«Давай отведем твоего жениха обратно на крыльцо, а то он совсем ногу повредит и не сможет ходить к тебе на свидания», – смеясь сквозь слезы, сказала Анастасия.

За вечерней трапезой только и разговоров что о случаях на охоте. Медведь – животное коварное и очень опасное, охота на него всегда сопровождалась всякими неожиданностями. Коренные таежники, бывалые охотники говорят о звере уважительно, без видимого чувства страха, но и без хвастовства. Как страх, так и напускное пренебрежение к сильному, ловкому и быстрому медведю тоже чревато опасностью. И зверь не прощает охотнику даже малейшей ошибки. Любит бродить медведь по густым зарослям малинника на старых гарях, добыть по весне сладковато-мучнистых луковиц саранок и кандыка, но то не еда, а баловство. Другое дело косулю или оленуху подстеречь. Ради этого стоит полежать мертвой колодой на водопоях сторожких животных. И как всегда в таких случаях не обошлось без баек.

Молодой охотник с жаром рассказал:

– Даже костер может не спасти, зверь ходит и ходит, смотрит внимательно, а затем в ручей, шкуру намочит и, в костер – гасить.

Его пожилой товарищ засомневался:

– Огонь он и есть огонь, его всякий зверь боится, уходит, а вот про сорокового медведя я слышал: есть, говорят, примета: сороковой медведь для охотника роковой, если человек нарушал этот закон – он жестоко платился за это!

Сосед рядом засмеялся:

– А если со счету собьешься, как узнаешь, что это сороковой?

Все рассмеялись, до глубокой ночи шли разговоры сначала в доме, затем во дворе.

Анастасия задумалась: женитьба сына дело серьезное, да и с Марией все не просто, необходимо к паштыку Джангиру ехать,  помощи просить, нельзя молодых оставлять на произвол судьбы.

Паштык – глава, решающий на месте возникающие проблемы, – казах, уже давно переселившийся в Кузнецкую землю, он женился на русской девушке, родившей ему трех сыновей. Хозяйство у него крепкое: женщины – его дворовые и родственницы – занимались прядением овечьей и верблюжьей шерсти, шили золотом и бисером, делали войлок и ковры, мужчины приглядывали за скотом, обрабатывали землю. Среди кочевых народов редко кто становился оседлым, белые калмыки – телеуты только начинали отходить от кочевых юрт и полуземлянок, наглядевшись на избы русских, начали строить такие же рубленые строения. О таком доме, отдельном от Анастасии, мечтали и Дмитрий с Марией. Оболенская не хотела ссориться ни с белыми калмыками, ни с кузнецкими людьми – шорцами.

Благодаря мудрому управлению своей частию волости, Джангир избавился от набегов джунгарских и киргизских ханов. Его знатное происхождение уважали и в Киши Жузе[13] (мать была татарка из рода Чингисхана), мог быть торе (султаном), управлять несколькими родами, быть избранным ханом – верховным правителем жузов, но Джангир выбрал другую судьбу и никогда не жалел, его авторитет среди русских поселенцев, староверов, ссыльных и родственных ему племен щорцев и телеутов необычайно высок. Присущий казахам обычай взаимопомощи – жардем – соблюдался им строго. К нему-то и направилась Анастасия со своим делом. Высокий и очень красивый мужчина – Джангир встретил ее очень приветливо, иногда она покупала у него изделия для дома. Изложив свое щекотливое дело, Анастасия приготовилась выслушать решение Джангира.

– Я, думаю, – заулыбался он, – есть выход, ведь если не дадим разрешение на брак Вашего сына и будущей снохи, сделаем несчастными сразу троих – ведь у мальчика еще будет возможность найти другую жену, я попробую уладить это дело!

Обнадеженная и обрадованная, Оболенская поблагодарила Джангира за помощь и содействие. Домашние встретили Анастасию с тревожным ожиданием, выслушали и уверились, что все решится благополучно. Не успели обрадоваться, как до семьи Анастасии донеслись ужасные вести: казнен Аввакум, сожжен в срубе с верными соратниками, смерти настигали поборников старой веры непрерывно: заморена голодом боярыня Феодосия Морозова с сестрой Урусовой и их соратницей Марией Даниловой, соловецкие старцы стояли насмерть, отчаянно сопротивлялись: Архимандрит Никанор ходил по монастырским стенам, кропил пушки святой водой и приговаривал: «Матушки, надежда у нас на вас, вы нас обороните». 8 лет староверы не сдавались, пока перебежчик монах Феодосий не провел ночью царских стрельцов в монастырь; в январе 1676 года войско ворвалось в обитель, учинило кровавую расправу, почти всех монахов казнили или разослали по тюрьмам. Но все равно соловецкие остальцы понесли проповедовать правду о старой вере в народ и разбрелись по всему Русскому северу, Уральским горам и Сибири.

Дошли и до Анастасии соловецкие монахи, измученные и усталые; она приютила их, просила остаться, но они пожелали уйти в скит, чтобы молиться за своих погибших собратьев.

Раскол не затих, а разгорался тем сильнее, чем сильнее ужесточались преследования.  В  самом расколе единства не  существовало,  множество мнений и споров о правильности старой веры: кто доходил до самосожжения, кто бежал в глухие места, надеясь продолжить род, оставались в столице и единомышленники. Анастасия как могла из далекой Сибири поддерживала отношения со всеми, стараясь сохранить единство в борцах за старую веру.

Петр I взошел на престол десятилетним мальчиком. 1682 год явился переломным для огромной страны. Весной скончался болезный старший сын Алексея Михайловича, принявший после него престол, Федор Алексеевич. Царем стал Петр. Он был велик ростом, развивался необыкновенно скоро, его умственные способности поражали иностранцев. Сильный и смышленый юноша быстро свыкся с трудом и усвоил разные технические навыки, но военные забавы всеми признавались более приличными и подходящими для молодого царя. Молодому царю предстояло повести страну к новым победам и достижениям по пути сближения с Западной Европой. В Кузнецкой земле Анастасия Оболенская еще не могла представить всех будущих перемен и собиралась женить сына.

Ответ от Джангира не задержался, его заступничества и просьбы хватило, чтобы дядя Марии дал согласие. Теперь им не надо прятаться. Дмитрий стал более серьезен, по русскому обычаю женатого признавали совершеннолетним, и он становился главой рода Оболенских. Мать уже признавала его первенство и раньше, а сейчас поняла, как трудно одной вести хозяйство без мужской руки. Елизавета по-прежнему пропадала в лесу, на речке, загорелая и сильная, пышущая здоровьем. Между тем произошел интересный случай: Дмитрий занимался по хозяйству, когда сзади на него накинулся довольно крупный мальчик, лет двенадцати и закричал: «Ты зачем мою невесту увел?» Дмитрий оторопел от неожиданности, но зато быстро разобралась Елизавета и кинулась на защиту брата: «Не смей его трогать, я не дам!» Прибежала Анастасия с дворовыми девушками и увидела картину: Лиза сбила мальчика с ног и расквасила ему нос, тот заревел. Кончилось все комично, Анастасия утирала мальчишке нос и слезы. Выяснилось, что это несостоявшийся жених Марии, решивший отомстить обидчику: ведь ему обещали на свадьбу много вкусного и богатую одежду.

Прошел месяц, когда Дмитрий сообщил матери об интересной встрече в лесу: недалеко от дома Лиза гуляла с тем самым мальчишкой, с которым подралась, они беседовали и весело смеялись, он помогал ей тащить короба с ягодами. Анастасия не увидела в этом ничего плохого:

– Ну и хорошо, что подружились, все не одной по лесу шастать и по лугам носиться, – ответила она Дмитрию.

– Он из племени Кузнецких людей, – сообщил Дмитрий, – уведет в дальний лес, глухую тайгу.

– Рано еще предположения строить, посмотрим, – защитила дочь Оболенская, – сам-то как нам невесту привел?

Дмитрий махнул рукой:

– Как знаешь, матушка!

Но с этого раза Анастасия призадумалась: «С Дмитрием чуть в раздор с белыми калмыками не попали, здесь с Лизой надо поосторожнее, пусть приводит своего друга к нам и знакомит заранее, а не когда поздно будет!» На том и порешила. Елизавета приняла предложение матери и привела приятеля на следующий же день.

– Мама, – расхваливала она парнишку, – он все уже умеет: и капканы ставить, и из лука стрелять, а рыбу знаешь, как ловит!

Анастасия испугалась:

– Разве можно с утра до ночи по тайге бегать, там же зверья видимо-невидимо: и рыси, и волки, и медведи, и змеи, наконец!

Но сама уже Оболенская понимала – бесполезно удерживать дочку, тайком начнет бегать, а это еще хуже.

Однажды Дмитрий и Анастасия вернулись с поля поздно, урожай уже поспевал, и любые лишние руки на вес золота, и оба – мать и сын от тяжелого труда не отказывались никогда. Дома их встретил тонкий аромат ухи, на большом противне томились крупные куски рыбы. Перепачканные выскочили Лиза и Толай и, пытаясь перекричать друг друга, сообщили, что бегали рыбачить на омут, известный только парнишке, и наловили хариусов, обожглись крапивой, которую нарвали, чтобы рыба не пропала, чистить кухарке помогали. Дмитрий только головой покачал, а Анастасия похвалила: «Молодцы, добытчики наши, сегодня Толай останется у нас ночевать, а потом родне скажем и чайзана – старосту улуса предупредим, чтобы не волновались!

Так появился у них помощник – шорский мальчик Толай, Лизавету слушался беспрекословно, а та иной раз так капризничала, что этим донимала домашних.

«Главное, чтобы у нее занятие было, – говорила старая служанка Анастасии, – а то совсем как мальчишка растет, Толай и то покладистей!»

Но строптивая девчонка не желала заниматься традиционными женскими ремеслами: учили шить и вышивать – не желала, прясть пряжу – вообще за прялку не усадишь. Либо у плотников торчит, либо смотрит, как лошадь подковывают, телеги чинят, да еще по лесу носится уже с Толаем: травы лечебные готовит, в кладовке раскладывает, сушит, по мешочкам ссыпает. Вот уже ягоды, грибы, корешки съедобные накопать – по ее части. Все чаще уходили они с Толаем на рыбалку и всегда с уловом, и большим. Взрослые только руками разводили, ну как сумели огромного тайменя поймать, еле донесли, но дети секретов не раскрывали. Анастасию беспокоило другое: все больше и больше Елизавета отдалялась от нее в отношении к Богу, неохотно молилась по утрам, вечером, зевая, пыталась отвертеться, мол, устала, хочет спать. Дмитрий другой: строго соблюдает посты, горячо молится, бьет поклоны, истово крестится. Анастасия крепко надеется на него как на продолжателя старой веры и русских обычаев, а вот Елизавета ускользает от нее. Она решила посоветоваться со старыми надежными слугами. Дворовые любили Елизавету. Девочка добрая и работящая, всем старалается помочь, легко отзывается на любую просьбу.

Вечером, после ужина, в тени раскидистых деревьев ночь зажигала первые звезды, Анастасия затеяла разговор об Елизавете, подошел и Дмитрий, послушал в чем дело и сказал: «Матушка, ты же сама учила меня применяться к людям, часто напоминала мне слова Аввакума: готовиться надо не к бегству от мира, а к деятельной борьбе с соблазнами. Моя невеста недавно приняла православие, а почти вся ее родня шамана слушает, идолопоклонством занята, а Лизавета выросла среди людей множества племен, сказок наслушалась, обрядов разных насмотрелась, нельзя ее грубой силой в нашу веру толкать, она со временем все поймет и примет. Может, еще лучше общий язык с разными людьми найдет, только ее надо слушать и объяснять спокойно!»

Анастасия приятно удивилась речью сына. «Как он возмужал, вырос, укрепился в вере, это Мария на него так действует, ведь женить пора, после сбора урожая, тоже морока» – подумала она, но вслух сказала: «Я согласна с тобой, сынок, будем же всегда бодрствовать в отношении Елизаветы!»

Слуги согласились с решением Оболенской и обещали всяческую помощь в наставлении Лизы.

А Елизавета с Толаем продолжали свою речную и лесную жизнь. Лиза каждый день прибегала с новостями из шорских улусов. Анастасия их выслушивала.

– Недавно дядя Шелтерек с охоты пришел: с богатой добычей, – повествовала Елизавета, – он на самые Тегре-Тиши![14] Ходил. Матушка-а-а, – протянула Лиза и развела руками, – там все меняется каждый день: то солнце, то ливень, то гроза, у нас лето в разгаре, а там еще черемуха цветет, огоньки кругом, а Марьин корень как блюдце – такой большой цветок! Стоит солнышку спрятаться – как будто снова зима задышит!

– Конечно Лиза, там, же горы, – отвечала Анастасия, еще, небось, снег в снежниках не весь стаял, я ведь тоже хаживала туда, когда ты была маленькая, за золотым корнем, много принесла, родным и другам отсылала в столицу!

– Матушка, а меня отпустишь, если вдруг согласятся взять нас с Толаем, – взмолилась Лизонька.

Анастасия строго посмотрела на нее:

– Там видно будет, посмотрю, как себя вести будешь!

– Хорошо-хорошо буду вести себя, – пообещала Лиза и, обнадеженная, убежала порадовать согласием матушки Толая, который уже с утра до ночи толкался по двору, стараясь быть нужным.

Между тем лето перевалило за середину, скоро начнется август – серпень, половину месяца погода держалась как в июле, а затем резко менялась: ночи становились прохладные, все чаще дули северные ветры, начинались долгие дожди, а в тайге и горных районах возможны заморозки.

За десятилетие, что прожила в Кузнецком краю Оболенская, она успела полюбить благодатный край, гостеприимно принявший ее с детьми и дворовыми людьми. Их поселение отличалось от других староверческих поселений, здесь не шарахались от людей, принимали беженцев, ссыльных всякого происхождения: и шведов, и поляков, основавших Кузнецкую крепость, налаживали добрые отношения с торговыми и служилыми людьми, помогали тем, кто  нуждался.

Предстоящий союз Дмитрия и Марии проложил путь к сближению с телеутами. Хотя Мария, сирота из алтайских телеутов, отличалась своенравием и железной волей, точным глазом на охоте. Она приняла православие и настояла на свадьбе с Дмитрием. Телеуты вслед за ней стали посещать богослужения христиан, хотя их привлекала больше обрядовость: иконы, нательные кресты, вера в святых. Сущность веры оставалась непонятной: Бог – великий и могучий Властелин вселенной был слишком велик для них. Потому простой и доступный в жизненных нуждах Никола Угодник стал главным святым у белых калмыков и шорцев.

Они с интересом внимали рассказам об Адаме и Еве, Ноевом ковчеге. Их прежние верования в духов земли, воды и огня причудливо стали сплетаться с рассказами христиан.

Анастасия и Дмитрий относились спокойно и с уважением к обычаям людей, живших на прекрасной сибирской земле, которая стала им родной и любимой.

Конечно, может быть, у Оболенских сложилась бы другая судьба, если бы они ушли в скит староверов, но тайный грех Анастасии с невозможностью публичного покаяния не позволял. Счастье дочери было важнее всего для Анастасии.

Часто она в молитвах обращалась к Всевышнему, правилен ли ее выбор, ждала ответа и не получала его. «Пусть все остается как есть. Ведь даже если мы не можем видеть и слышать Бога, это не значит, что он оставил нас, – решила Оболенская.

Те, кто гораздо раньше обжился в Сибири, относились к беглецам-староверам по-разному. Староверов, что жили в поселениях, общались с местным населением и не пытались размежеваться с православными, уважали. Отчуждение вызывали те, что уходили в скит, отгораживались от мира, считая его греховным, и если случайные люди заходили в такие поселения, встречали их враждебно как нечистых, не давали воды из колодца, не делились хлебом, если же угощали, то из отдельной посуды, которую «измывши, молитва сотворивши».

До Анастасии доходили всякого рода слухи и толки:

«Если из колодца у них (старообрядцев) воды в поселке без спроса набрать – они его засыпят тут же и другой выроют».

«На охоту молодых ведут первый раз, сразу на медвежью; если кто из парней струсит – стреляют не в медведя, а в испугавшегося».

Оболенская это слушала с неприятием, но в спор не вступала: «Пусть наш Творец все рассудит!» – и была права.

Между тем Елизавета начала доставлять матери хлопоты своими рассказами и вопросами. Они с Толаем часто гостили в его родном улусе, девочку там привечали – Анастасия Оболенская уважаемый человек, к ней обращались за помощью с разными вопросами, возникающими между племенами кузнецких людей и белых калмыков. Кузнецким людям – шорцам приходилось платить тройную дань: ясак – русским, кештым – телеутам, албан – джурганским и киргизским феодалам.

В древние времена шорцы больше охотились на крупных животных: марала, оленя, лося, медведя, косулю, которые давали много мяса. Позже приобрела значение охота и на мелкого пушного зверя, дававшего ценный мех – соболя, колонка, лису, белку, выдру, горностая. Неслучайно велась ежемесячная борьба между московскими царями и киргизскими князьями за господство над охотничьими племенами Шории: обложение их данью приносило огромные богатства.

С приходом русских поселенцев ситуация стала меняться: авторитет московского царя и служилых людей был высок.

Принявшие первыми российское подданство так называемые окраинные телеутские роды от калмыков, таганцов, тогулов, керетцев, ютты считались служилым или ясачным сословием, подчиняющимися русскому царю.

Шорские племена также начали принимать православие и ушедшие под высокую государеву руку получили защиту от московского царя. Положение Анастасии Оболенской облегчалось мудрым руководством паштыка Джангира, который обладал достаточной властью и силой в решении всех насущных проблем нескольких русских поселений, шорских улусов и телеутских кочевий.

«Мама, а ты знаешь, что у кузнецких людей мир разделен на три части – с жаром рассказывала Елизавета, – на небесную землю, среднюю землю – нашу, где мы живем, и землю злых духов – подземную, – при этом она загибала пальчики, – на небе у них живет Ульгень на бело-сивом коне с плетью – молнией, когда он ею ударяет – звучит гром!»

Анастасия смеялась, поглаживала Лизу по голове:

– Это хорошо, что знаешь, во что верят шорцы, но не забывай, во что верим мы!

– Я не забываю, не забываю, мама, но мне очень нравится слушать аку[15] Толая, она так здорово рассказывает про землю, где мы живем! – и Лиза, ухватив кусочек пирога, приготовленного к обеду, убегала, сообщив на прощание:

– Ветер со всей тайги приносит мне вести в уши!

Дмитрий только вздыхал, покачивая головой:

– Будем надеяться, что все это пройдет со временем!

А Анастасия отвечала:

– Я думаю, что, скорее всего, это серьезнее, чем мы думаем, нельзя отгораживаться в вопросах веры от окружающих нас людей, придется терпеливо их выслушивать и с уважением рассказывать о своем Боге!

Изучать верования других людей вовсе не значит предавать собственную веру. Она может, наоборот, укрепиться, когда мы видим, как искали истину другие люди и что им это дало. Знание дает понимание, а понимание – терпимость к людям, у которых другие взгляды!

– Матушка, спасибо тебе, – вдруг со слезами на глазах сказал Митя, обнимая Оболенскую, – ты так хорошо выразила все, что у меня на сердце по отношению к Марии, моя вера тверда, ты знаешь, а она еще делает первые шаги к пониманию Христа, родилась-то она в шаманской семье, и мне надо быть твердым в вере самому, чтобы и мои дети следовали ей неукоснительно.

Анастасия растрогалась:

– Конечно, Митя, ты прав, религиозные и моральные ценности прививаются нам родителями и другими родственниками, обычно мы следуем идеалам дедов и прадедов, за нас выбирают другие, все зависит от того, где мы родились и выросли, то есть, фактически, от места, где довелось появиться на свет. Но разве то, что нам досталось по наследству, является единственно правильным?

– Нет, конечно, матушка, – поддержал Анастасию Дмитрий, – если бы мы жили и сейчас в столице, мы бы и не знали никогда уклада жизни и веры шорцев и телеутов, а сейчас, когда по воле Бога мы неожиданно стали соседями, то зная, во что верят другие люди, мы учимся лучше их понимать и свободнее с ними общаться.

Может быть, развеются даже вековые предубеждения. Пусть мы категорически не соглашаемся с чьими-то верованиями, однако это не повод ненавидеть человека, нужно любить людей, как говорил Всевышний, и вера, подвергнутая испытанию, только окрепнет, если она истинна; Бог – Всесилен, Милостив и Всепрощающ, он поможет найти слова убеждения и выведет на истинный путь. Я благодарен тебе, матушка, что мы не ушли в тайгу, в скит из-за боязни этого мира, я хочу жить в этом мире со всем плохим и хорошим, – заключил свою речь Дмитрий. Анастасия, в свою очередь, обняв сына, заплакала:

– Мы едины с тобой в Боге, значит, что бы ни случилось, выстоим и поймем друг друга.

Получив поддержку сына, Оболенская стала не так тревожно относиться к рассказам Лизы: «Надо бы как-то самой сходить в гости к бабушке – аке Толая и пообщаться с ней, будет гораздо спокойнее, а то надумала сама себе всякого».

Вечером после ужина все собрались во дворе, в любимом месте Анастасии. Этот уголок немного похож на некоторые места в парке, окружающем подмосковную усадьбу Оболенских и Дубенского, только деревья и цветы здесь сибирские, такие не росли в московском царстве. «Если когда-нибудь вернусь в родную усадьбу, обязательно разведу здешние растения, должны же они и там расти, если в таких суровых условиях живут», – думала Анастасия.

Погода еще стояла теплая, дни длинные, вечер приходит постепенно, и возможность поговорить о делах прошедшего дня собирала дворовых людей. Лиза с Толаем вертелись под ногами вместе с другой дворовой ребятней. После обсуждения хозяйственных дел разговор перешел к житейским вопросам, в том числе и об отведении места под кладбище. Как-то раньше этот, в общем-то, обыденный вопрос недоставало времени обсудить. И тут в разговор ввязалась Лиза:

– А бабушка, ака Толая нам с ним о смерти рассказывала: как она, смерть, сначала была видимой всеми, а потом невидимой стала из-за охотника Челея, он ее перехитрил и чуть совсем не погубил!

Все рассмеялись, а Дмитрий вдруг поддержал Лизавету:

– Ну-ка, а рассказать нам про это сможешь?

– Конечно, смогу, – обиделась Лиза, – вы же никто никогда меня не слушаете!

– А теперь будем, – заверила Анастасия дочь, – начинай!

Лиза уселась на видное место, оглядела всех, удостоверилась, что ее видно, слышно и начала рассказывать:

– В древние времена Смерть ходила открыто между людей, голые кости Смерти белели и на свадьбе, и на любых праздниках. Бродила она молча, в костлявой руке черную книгу держала, кому время умирать – подойдет к тому Смерть и скажет: «Ну, готовься, погостил на земле – хватит», – Лизавета комично развела руками. «Пора убираться!» – строгим голосом добавила Лиза.

Все рассмеялись, Лиза строго посмотрела, и все замолчали.

– Рассказывай дальше, – попросила кухарка.

   Лиза продолжала:

– Однажды увидел кузнец Челей, как Смерть разговаривала с одним стариком, и обратился к Смерти: «А скажи-ка, голая кость, скоро ли мне придется убираться с земли?»

Смерть открыла свою черную книгу, посмотрела и говорит: «Да, да,  ешь и пей осталось тебе жить только три года».

«А немножко больше нельзя?» – спросил кузнец Челей.

«Ни одного денька», – буркнула Смерть и, захлопнув книгу, пошла дальше!

Лиза старательно пыталась изобразить то Смерть, то кузнеца Челея. Дворовых и Анастасию с Дмитрием разбирал смех, но они боялись обидеть Лизу. А та разошлась вовсю:

– Ну, нельзя, так нельзя, – сказал Челей и продолжал жить так же спокойно, как и прежде. Не гулял, не пьянствовал, трудился, как всегда!

Лиза замолчала, переведя дух. Раздались заинтересованные голоса:

– А дальше-то что?

– Сейчас, сейчас, – заверила Лиза, – я только водички попью.

Попив водички, она продолжила:

– Третий год к концу пошел, кузнец Челей на вершине горы железный гроб с девятью замками сделал. А смерть уже ходит его ищет, караулит. «Я тебя давно встретить приготовился, – показал Челей на гроб, – ты, Смерть, в этих делах хорошо разбираешься, ложись, примерься, ладно ли будет лежать? Может, еще что надо сделать».

Лиза замолчала и обвела всех торжественным взглядом, все молчали.

– Смерть посмотрела на гроб, легла в него и обрадовалась. «Какой хороший гроб, – стала хвалить она, – крепко и удобно сделано, прямо не встала бы» – «Ну и не вставай», – сказал кузнец и запер Смерть на девять замков. А сам домой ушел.

Лиза развела руками. Вокруг уже все смеялись.

– Вот так кузнец, – утирая слезы от смеха, приговаривал старый слуга, – вот уел Смертушку-то!

Лиза вновь продолжила, подождав, когда все утихнут:

– Прошло с тех пор много-много лет. Хозяин Смерти Чаячи на землю с облаков смотрит и все удивляется: растет на земле много умных людей, и никто не умирает. Ему боязно стало, как бы люди до него, Чаячи, не добрались. А костлявой нигде не видно. Долго смотрел Чаячи, наконец, увидел: на горе, в железном гробу, Смерть, обманутая кузнецом, лежит. «Вот, дур-ра, сама попалась!» – рассердился Чаячи.

На этом месте у слушателей Лизы вновь случился взрыв хохота. И снова Лиза терпеливо дождалась тишины и досказала историю до конца:

– С тех пор Смерть стала невидимой: боится, что люди перехитрят ее и совсем погубят. Только в черной книге Смерти стало столько исправлений и продолжений сроков, что записи у нее никак не сходятся, и чем дальше, тем больше люди смерть путают. Вот так! – заключила Лиза и, растопырив пальчики, развела руки в стороны.

Раздались одобрительные возгласы, Анастасия обняла Лизу и Толая: «А теперь мыться и спать!» Старая служанка увела детей. Взрослые под впечатлением рассказа Лизаветы сидели молча, думая каждый о своем.

На ум Анастасии Оболенской стали приходить строки стихов:

Возможно, чтобы верный путь найти,

Не заблудиться, а подняться к Богу,

Разбрасывает ангел конфетти,

Прокладывая Млечную дорогу.[16]

Небо расцветилось мириадами звезд, Млечный путь протянулся от края до края.

И вот на серебряной колеснице

Катит Луна – полночная царица.[17]

От полной Луны стало светло, чувства обострились, Анастасию захватила щемящая душу грусть. Дети уже большие выросли незаметно: Дмитрий вот-вот заведет свою семью, а Лизонька скоро заневестится! В лице Елизаветы стали проявляться черты отца – Михаила. С младенчества черные, густые, волнистые волосы стали светлеть, летом выгорать на солнце, сочетание варяжской внешности матери и яркой красоты отца придавало необычность девочке. Пока еще только свои, дворовые, деревенские обращали внимание на прелесть Елизаветы в сочетании с буйным характером. Но еще два-три года, и многие парни вокруг увидят это. Сравниться с Лизой уже сейчас из сверстниц никто не мог. Анастасии это не очень нравилось. Но как всегда, она обращала свои помыслы к Богу, прося Его покровительства и помощи. После того памятного вечера, когда Лиза первый раз рассказала шорскую сказку о Смерти, стало в обычае иногда собираться и слушать Лизаветины истории, которые в свою очередь ей поведала шорская бабушка Толая – ака.

Вот и в этот раз все вновь собрались в любимом уголке Анастасии Оболенской после долгого трудового дня.

Лиза решила рассказать историю сотворенного человека и мира, как объясняла ей ака Толая.

– Я маме про Ульгеня уже говорила, – начала Лиза. – Он добрый и сильный, сотворил солнце, луну, звезды, ровную землю, – она повела руками, – а на ней реки. У него брат имеется, злой, Эрликом зовут, – она состроила злое выражение лица, но как всегда вызвала только улыбки, – так он – продолжала Лиза, – построил на земле горы. Ульгень птиц и зверей создал, потом человека, но душу его, как ни старался, создать не мог. Ну что делать-то? – Лиза опять развела руки. – Позвал Эрлика и попросил помочь, Эрлик согласился, но – она многозначительно замолчала, потом продолжила вновь, – поставил условие, что сделанная им, Эрликом, душа, будет принадлежать ему, а телом пусть владеет Ульгень. Поэтому кузнецкие люди верят, что Ульгень и Эрлик равны между собой и их власть над человеком одинакова.  Счастье, здоровье, богатство человека – воля двух, и даже болезни и несчастья  – также. По воле Ульгеня Эрлика изгнали с поверхности земли в подземный мир, где ему подчиняются «айна» – злые духи, – Лиза перевела дух и закончила, – вот что я знаю от бабушки Толая!

В этот раз все вдруг разговорились.

– Вот ты, Лизонька, прошлый раз рассказывала про черную книгу Смерти, – начал старый слуга Анастасии, – а ведь у нас, у христиан, у православных, – добавил он, – есть книга жизни, в которую вписаны все, кто верует во Всевышнего и Христа, Сына Его, и Духа Святого, и эти люди спасены от смерти, они наследуют жизнь вечную, побеждают эту самую костлявую с ее черной книгой, так я сам разумею!

И Дмитрий воскликнул с жаром:

– Это очень хорошо, Лиза, что ты рассказываешь нам сказания местных людей, ведь мы живем среди них, уважаем их и, чтобы разговаривать на одном языке веры, необходимо знать и их богов, но я верую в своего Единого Бога, Он мне помогает и в делах, и в поле, и в лесу, и на реке, я не боюсь Ульгеня или Эрлика и его злых духов, мой Бог всегда со мной и всегда меня защитит, ведь так, матушка?

– Так, – согласилась Анастасия, – я рада, что ты уверен в своих суждениях и тверд в вере и что уважаешь обычаи других людей!

Все загудели:

– Здесь в Сибири сошлось много людей с разной верой в иных богов, но мы всегда находили общий язык и помогали в трудную минуту!

Старая служанка Анастасии выразила мнение всех: «Пусть дочка нашей хозяйки еще рассказывает нам про обряды и обычаи местных людей, я уже жизнь прожила, мне нечего бояться, от дружбы с другими людьми я только лучше стану».

И снова продолжились разговоры и споры под ночным звездным небом.

«Скоро придется в избу переходить, – подумала Анастасия – как холодом-то веет, осень уже на пороге!»

И снова у Анастасии с губ слетали строчки народных песен и сказаний, не раз слышанных в детстве в людской:

Еще не осень, но уже не лето...

Все чаще льют холодные дожди.

Еще природа зеленью одета,

Но летнего тепла уже не жди ...

Она все чаще вглядывалась по ночам в звездное небо, может быть, это Ангел небесный из чаши неба щедрою рукою разбрасывает звезды по ночам?

И по-прежнему молилась горячей ночной молитвой, прося счастья детям, людям ее окружающим и себе в последнюю очередь, каялась в грехах вольных и невольных.

Наступала пора уборки урожая с пашни, подготовка к зиме шла непрерывно все лето, начиная с весны: сушили травы, ягоды, солили коренья, грибы, черемшу – колбу, луковицы саранок и кандыков.

Уже в первые годы жизни в Сибири Анастасия со своими людьми, ставшими для нее большой семьей, наладила многие промыслы, в том числе исконно шорское – пчеловодство. Мед стал неоценимым подспорьем в суровой сибирской жизни. Очень много заготовок делалось на меду и продуктах пчеловодства. В зиму Настино население уходило с огромными запасами еды и корма для животных.

Большая семья – залог выживаемости даже в самых трудных условиях, староверы отличались высокими моральными устоями, строгой организацией и дисциплиной, всегда отстаивали свою точку зрения на любые жизненно важные вопросы. Старообрядцы старательно трудились в суровом климате Сибири, соблюдение правил Нового завета давало свои плоды: младшие почитали старших, беспрекословно их слушались. Поселение Анастасии Оболенской, которое она возглавляла, постепенно приобретало авторитет среди местного населения, тем более, что после помолвки, правда еще неоформленной, Дмитрия и Марии, телеутские родовитые люди стали участвовать в ее торговых делах со столицей и странами Азии – Китаем, Монголией, Бухарой. Все было далеко не просто, межнациональные различия давали о себе знать, но Анастасия и паштык Джангир из знатного казахского рода всегда старались поступать с наибольшей честностью и соблюдением обычаев каждого народа.

Осень пришла началом листопада, ночными заморозками, наступал месяц, называемый на Руси «вересень», когда в сжатые, короткие сроки труженикам необходимо закончить уборку и подготовить поля к зиме.

Семья Анастасии работала не покладая рук. Люди с тревожным вниманием следили за погодой.

В низинах поднимался туман и быстро рассеивался, в реке играла рыба, луна блистала ярко как серебряный щит, звезды мерцали зеленоватым светом.

Старые слуги говорили: «Будет хорошая погода, по всем приметам сходится!»

И пока все радовало: и теплые сухие деньки, и большой урожай, и скорая работа. Благодаря Елизавете, кузнецкие люди, которым льстила дружба дочери «главной в поселении», как они называли Анастасию Оболенскую, с их родственником Толаем, помогали чем могли. Хотя у Толая из самых близких осталась только бабушка – ака – как он ее называл, но для ее родни, что селилась по многим улусам Горной Шории, она была уважаемым человеком в калыке[18]. Ее род из оседлого лесного племени жил отдельно от других родов – Аба, Сары, Кый и другие – назывался Шор. По имени ее рода стали называть всех кузнецких людей в горной стране, Горной Шории. Родственники аки расселялись по долинам горных рек и притоков. Толай считался наследником бабушки.

Из-за отсутствия единства между племенами и относительной малочисленности шорцы не могли оказать серьезного сопротивления кочевникам; оседлые шорцы занимались выплавкой руды, кузнечным делом, охотой и земледелием и очень нуждались в продуктах животноводства. Телеуты же, кочевавшие по соседству в степях Кузнецкой котловины, испытывали нужду в кузнечных изделиях. Однако кочевники-телеуты нередко предпочитали обмену с кузнецами грабеж, подчинение их своей власти и получение нужной продукции в виде дани.

С появлением русских поселений положение изменилось: коренные жители Кузнецкой земли были заинтересованы в присоединении к Русскому государству как наиболее сильному защитнику. С походом Ермака началось освоение Сибири. Опорным пунктом при продвижении русских отрядов в Кузнецкую землю служил Томский острог, по царскому указу в 1618 году построили Кузнецкий острог. В нем находился небольшой отряд служилых людей. Первый Кузнецкий воевода – боярский сын Харламов. Кузнецкую землю окончательно присоединили к Русскому государству, и хотя князья киргизов, черных калмыков (джунгар) часто нападали на Кузнецк, сжигали хлеб и заготовленное сено, уводили скот, убивали и грабили население, но Кузнецк как южный форпост Русского государства стоял твердо. Кузнецкая крепость у слияния рек Томь и Кондома, срубленная из лиственницы, занимала десятину площади. Крепость опоясали рвом и валом, забор укрепили сторожевыми башнями, а внутри расположили детинец, склады, казачьи казармы. Через четыре года Кузнецк стал городом.

Шорцы встретили русских людей как избавителей от тяжкого ига джунгарских ханов, которые в Шории видели мастерскую оружия! Утратив ее, ханы объединились в большом набеге, напали на маленькую крепость и сожгли, но побитые в рукопашном бою казаками, ушли.

Чтобы прижиться здесь, нужно иметь дух сибиряков, не минуты внутреннего подъема, а постоянную готовность ко всякого рода неожиданностям и неприятностям и умение преодолевать их. Дух этот не обязательно должен зародиться в Сибири, но может развиться в ней. Что и произошло с Анастасией Оболенской, ее сыном Дмитрием, дочерью Елизаветой и всеми теми людьми, что пришли вместе с ними в далекий и прекрасный край, ставший им родным.

Здесь как в плавильном котле из множества разных пришлых людей и местного населения образовывался особый народ – сибиряки, стойко выносившие на своих плечах и бури, и войны.

В самом Кузнецке, с 1622 года входившем в Бийскую сторожевую линию, защищавшую Южную Сибирь от набегов киргизских и джунгарских ханов, имелась своя таможня, соляной магазин, пороховой погреб, Спасо-Преображенский собор. Город считался пограничным, военным, здесь жили казаки с женами и детьми, ссыльные стрельцы, чиновники.

Стрельцы – люди особого рода. Они вербовались больше из простого народа, из посадских и крестьянских детей. За службу им давали не только денежное и хлебное жалование, но и участки для дома и двора. В свободное от службы время стрельцы занимались тем же, чем и рядовые горожане – ремесленничали, приторговывали, огородничали.

Но служба царева нелегка. Стрелецкие полки на своих плечах выносили главную тяжесть войны. И в мирное время охраняли порядок, несли караул, стояли на границах.

Принимали ли иноземных послов – на всем пути их во дворец выстраивали стрельцов. Стрельцы, картинно опираясь на бердыш[19], красовались в ярких кафтанах и шапках – красных, желтых, лазоревых, у каждого полка – свой цвет. По улицам города время от времени проходили стрелецкие караулы, мерно позванивая колечками, которые для этого специально вставлялись в отверстия, просверленные по нижнему краю бердышей сначала только для облегчения веса. Саму плоскость топора зачастую покрывали затейливым узором – листьями, травами, изображениями чудовищ – «химер». Не было такого дальнего укрепления, где не находился бы большой или малый гарнизон стрельцов.

В XVI веке на реке Исети в Зауралье стояла уже стрелецкая слобода и крепость.

Совсем близко начиналась Сибирь с ее беспокойным, частью монголо-татарским, частью покоренным ханами населением. Освоение Сибирских земель шло после первых успехов Ермака не очень быстро и не очень гладко.

Кругом плодородные земли, заливные луга, в лесах зверья видимо-невидимо! Но пользоваться всем этим богатством, обрабатывать эту целину можно лишь под постоянной надежной охраной. Жизнь в крепости, в поселении при условии набегов недружественных соседних племен совсем не беззаботна. Тут действительно надо смотреть в оба.

У Анастасии в поселении жило несколько семей ссыльных стрельцов. Созданные в 50-х годах XVI века стрелецкие войска в XVII веке за бунты ссылались в Сибирь. Будучи людьми достаточно образованными и отважными, они стали незаменимой силой в борьбе с джунгарскими и киргизскими захватчиками.

Еще в самом начале жизни на Кузнецкой земле, когда Анастасия с малолетним Дмитрием и грудной дочерью Лизой обустраивались вместе с дворовыми людьми и беглецами из других усадеб, ей пришлось выдержать один из самых страшных набегов черных ханов.

Летом 1673 года, пережив непривычно-суровую первую сибирскую зиму, Оболенские приготовились основательно, чтобы следующая зима прошла легче. Удалось сохранить купленный и привезенный скот, совместно с местными людьми заняться пчеловодством, засеять пашню, разбить на участки землю и начать строить дополнительные избы. Ближе к осени, уже занявшись припасами, сбором урожая, заготовкой сена, Анастасия услышала о надвигающемся нападения черных ханов. Телеутские племена белых калмыков с русским царем заключили дружественное соглашение о взаимопомощи и ненападении, малочисленные, разбросанные по улусам шорцы сами ждали защиты, оставалась надежда на Кузнецкую крепость да на паштыка соседнего поселения Джангира, родом из казахских жузов.

Вместе с женой Евпраксиньей –– дочерью одного из казаков, живших в Кузнецкой крепости, и семейством Джангир жил отдельно, недавно у него родилась дочь, еще имелось три сына, один ровесник Дмитрия, самый старший, двое других – еще совсем маленькие. Анастасия подружилась с Евпраксиньей сразу же после приезда, детей родили друг за другом. Евпраксинья помогала и делом, и советом.

После разнесшихся слухов о нападении Анастасия, бросив все дела, помчалась к Джангиру с Евпраксиньей, вместе они держали совет, и отправился Джангир в Кузнецкий острог за содействием. Анастасия собрала мужчин и женщин поселения и велела вооружиться всем, чем можно, благо Михаил снабдил таким оружием, которого здесь еще почти не водилось: ружьями неизвестных пока никому тульских мастеров. Потому и охотились очень удачно, что помогло перезимовать да и торговлю-обмен потихоньку наладить с местным населением. Пришли и стрельцы с семьями, при достав свое вооружение: пищали, бердыши и все холодное оружие, что имели. Подготовили и коней. В Сибири нельзя с кочевниками воевать пешими, пригодилось схороненное золото боярыни Морозовой и самой Анастасии Оболенской, недостатка в конной тяге в поселке не испытывали. Несмотря на то, что власть здесь принадлежала женщине, княжне Оболенской, не имеющей мужа, все распоряжения ее строго исполнялись дворовыми людьми и беглецами- староверами.

Анастасия было кинулась за помощью  к скитам старообрядцев, живущим в тайге, но ей ответили либо холодным отказом, либо глухим молчанием: живущие в миру должны сами решать свои проблемы. Они надеялись на защиту природы: непроходимость тайги, быстроту горных ледяных рек, непреодолимость каменных насыпей – курумников.

«Ладно, пусть, это их выбор, их право», – решила Настасья, готовясь общими силами отбиться от черных ханов.

Семилетний Дмитрий уже крепко сидел в седле, маленькую дочь Анастасия прикрепила к себе сзади, чтобы всегда защищать ее собой. Она без устали скакала на коне, не  упуская из виду Дмитрия. Старые слуги остались охранять поселение, все молодые и крепкие люди устремились с Анастасией и ее детьми. Как ни уговаривали оставить детей в поселении, Анастасия отказалась: «Они всегда будут со мной!» – «А если бой?» – «Всегда будет возможность их увести!»

Пришла весть, что черные ханы напали на крепость, идет жаркий и кровавый бой, Джангир с поселенцами, шорцами и белыми калмыками (телеутами) двинулись на помощь.

Анастасия, перекрестясь двумя перстами и прочитав вслух молитву вместе со своими людьми, решила идти следом. Чем ближе они подходили к крепости, тем яснее вставала картина нападения: сожженные поля, сгоревшие срубы изб, сама крепость горела жирным черным дымом, вдалеке слышался шум битвы. Люди Анастасии перешли на галоп. Кто-то скакал рядом: «Матушка! Ваши дети!» – вдруг услышала она. Анастасия резко обернулась к молодому стрельцу, не отстававшему от нее, крикнула приказание, отдала Лизу, стрелец молча взял ее, не прекращая бега лошади, и стал приближаться к Дмитрию, постепенно отдаляясь от основных сил поселенцев.

Бой был в разгаре, раздавались оружейные выстрелы, залпы  пушек, тучи стрел. На переднем крае бились врукопашную. Крики, стоны, треск ломавшихся копий.

Анастасия никогда еще в своей жизни не видела боя, сначала ее охватила растерянность, затем ужас женщины, случайно попавшей на поле боя, затем ее кровь предков-норманнов загорелась праведным гневом,  она нащупала сбоку трясущимися  от страха и возбуждения руками меч. Старинный, длинный, с широким, прямым, несколько скругленным на конце клинком и красивой, украшенной золотом рукояткой, слишком тяжелый для руки женщины, даже такой крупной как Оболенская.

Её люди – не новички в бою: шорцы, выросшие среди лесов, привыкшие с раннего детства охотиться на диких медведей и волков, пустили в ход луки, стрелы, рогатины, пики, копья, ружья; белые калмыки вклинились и бились уже в гуще войска черных ханов, стрельцы спокойно и методично расставив берддыши принялись палить из пищалей.

«Княгинюшка, побудь здесь, – отодвинул ее пожилой стрелец, – ты нам живая нужна, скоро отобьемся!»

И действительно, видя ожесточенное сопротивление русских, не сломленное уничтожением крепости, а наоборот, подстёгнутые видом горящих строений, и подкреплением из крестьян, кузнецких людей, конницы белых калмыков, черныё ханы поняли, что на Кузнецкой земле они больше не хозяева.

Казаки, бившиеся в жестоком рукопашном бою, одержали верх в неравной битве, а подоспевшая помощь от поселений повернуло войско черных ханов в обратный бег от разъярившегося народа, защищавшегося от многолетнего грабежа свои семьи, землю и жизнь свою и своих близких.

Полная победа!

Возвращались после сражения вместе с Джангиром, пришедшим к крепости днем раньше, обессиленные, но осчастливленные победой. Ансастасия и Джангир ехали впереди, сзади их люди, переговаривались о сражении.

Вдали, погоняя коней, показались всадники, все насторожились. «Это мои, из поселения», – успокоил Джангир. Подъехавшие обратились к нему: «Паштык, у тебя в семье горе, потеря...» – они растерялись, не зная, как сказать. «Что! – вскричал Джангир. – Что случилось?» Самый старший решился «Жена твоя, Евпраксинья...», – он снова прервался.

«Да говорите, что случилось?» – взревел Джангир.

«Супруга ваша с детьми на плоту была, – путано стал объяснять тот, что помоложе. – Вы уехали, а на нас небольшой отряд джунгар напал, она на плот с детьми, они начали стрелять, ее ранили, плот накренился, грудничок утонул, не спасли, а младшие дети живы, – начал успокаивать Джангира рассказчик, – младшие дети живы!»

«Евпраксинья!» – вскричал Джангир, хватаясь за сердце.

«Ее спасли, она в беспамятстве, – сообщил старший, – но опасности нет, будет жить, а ребенок...» – он снова запутался, не смея поднять глаза на паштыка.

Хлестнув коня, Джангир галопом поскакал в поселение, его люди, прощаясь с Анастасьиным ополчением, двинулись за ним. Личное горе Джангира восприняли как свое.

Охваченная тревогой за Дмитрия и Лизу, Анастасия поспешила домой.

Еще долгие и долгие вечера занимали рассказами о прошедшей битве, подсчетами потерь и оплакиванием погибших. У Анастасии из головы не выходило горе Джангира. Доходящие вести говорили о том, что Евпраксинья уже оправилась от ранения, но очень горюет о погибшей доченьке. Поселение Джангира быстро восстановилось после нападения джунгар, из-за отпора не успевших слишком напакостить.

Кузнецкая крепость благодаря помощи Томского острога Московского царя, сибирского воеводы из Тобольска, а также усилиями казаков, ссыльных стрельцов, служилых и государевых людей тоже отстраивалась на удивление быстро. Русские пришли на Кузнецкую землю насовсем.

Ту осень Оболенская запомнила надолго. В сжатые сроки поселенцы закончили уборку зерна, корнеплодов, запасли корма для животных и подготовили поля к зиме. Скоро октябрь – «листопад» по русскому календарю – настоящий осенний месяц: короче становятся дни, низко плывут серые слоистые облака, нередко льет мелкий дождь, падает мокрый снег.

Старый слуга любил приговаривать: «Холоден вересень, да сыт», « В листопад – октябрь дождь мелко сеет, да долго тянется».

В эти дождливые дни полюбили поселенцы собираться в большой избе Оболенских.

Долгие вечера скрадывались разными беседами, рассказывались сказки, бывальщины, пелись песни – грустные и веселые. Анастасия и ее кухарка всегда готовили угощение: стряпали пирожки, заедки, калачи и булочки. Анастасия прежде всего заботилась о припасах на зиму и надежных помещениях для хранения: кладовых, погребов, ледников. Это было ее достижением. «Пусть тесно в избах, новые построим, – говорила Оболенская, – а люди сыты должны быть и тепло одеты, скот надежно от зимы укрыт, конюшни в порядке, телеги и сани всегда починены и если необходимо – изготовлены новые».

Поселение все больше отвоевывало земельного пространства у тайги, все крепче врастали люди Земли Кузнецкой в нее саму.

Этим вечером стали вспоминать уже слегка затянутые дымкой забытья события недавней битвы с черными ханами. На место ненависти и злобы пришли смех, слезы, добрые шутки.

«Княгинюшка» – обратился к Анастасии пожилой стрелец, – а что за меч-то у тебя в руках был, не покажешь мне?»

«Почему не показать, покажу», – согласилась Анастасия и порывшись в заветном сундуке, вынесла меч. Все принялись его осматривать.

Меч с золотой рукоятью, широкий, прямой и длинный. С этим мечом нечего делать пешему: ему нужен совсем другой меч – короткий, с острым концом, чтобы в тесноте рукопашной схватки можно было колоть противника. Им не размахнешься, не рубанешь длинным мечом. Им нужно было рубить с коня.

Владели на Руси такими мечами конники – княжеские, дружинники, среди которых были норманны – варяги. Этот чрезвычайно ценный предмет переходит из рук в руки, его дарят, получают по наследству, продают, захватывают в качестве добычи, его не бросают никогда и очень редко теряют.

Вот на перекрестье и наверсье меча причудливо переплетены фигуры чудовищ, напоминающих отвратительных и злобных змей. Пасти их раскрыты, тела напряжены, они яростно борются друг с другом.

На лезвии змей окровавленный лёг, другой обвивает хвостом рукоять.

Все затихли в избе, глядя на оружие древних викингов, сохранившийся в роду Анастасии как реликвия, перешедшая к старшему сыну Дмитрию, в злую минуту добытый из сундука и готовый к войне.

Молодой стрелец, пряча улыбку, спросил: «Княгинюшка, матушка, не обидься, как же ты им махаться-то собиралась против ворогов-басурманов, тяжел он для тебя-то?» Анастасия сама заулыбалась: «Не подумала я как-то...»

Тут все разом загудели, стали примерять тяжесть меча в свою руку.

«А крепки варяги были, – покачал головой пожилой стрелец, – не зря мы их править к себе призвали, княжить попросили!»

Анастасия расчувствовалась: «У меня еще и шлем княжий есть, но он не варяжский, наш – русский, сейчас принесу показать!» Она ушла к себе и немного погодя вынесла шлем.

Княжий шелом (шлем), весь позолоченный, сверкал даже при свете свечей и лампад. Нижний край украшала серебряная пластина. На чеканном ее орнаменте – фантастические хищники – грифоны, барсы, птицы, листья, цветы. Скован из железа, плавно вытянут кверху (оружие врага, ударяя по нему, скользило) и заканчивался острым «шипом», к которому прикреплялся шлем; имелся особый наносник – железный посеребренный. Наверху вокруг шипа располагались серебряные золочёные образки с вычеканенными изображениями Христа и Святых. На челе, надо лбом, помещалась большая пластина – серебряная, покрытая позолотой с чеканной фигурой начальника небесного воинства Михаила. Голова окружена сиянием, за спиной архистратига – огромные крылья.

Стихло в избе Анастасии, люди, крестясь, целовали шелом, передавали друг другу как великую драгоценность из рук в руки вещь, принадлежащую русскому князю, бившемуся в бою с врагами земли русской.

Встал один из служилых людей, поклонился Оболенской и сказал: «Гордимся мы, княгиня, тем, что судьба свела нас в этом могучем и суровом краю!»

Молчание на некоторое время воцарилось в избе. Вдруг встал один из стрельцов и вышел, ничего не сказав и не прощаясь. Постепенно беседа вновь вошла в свое русло. Люди оживились, послышался снова смех и шутки. В самом разгаре оживленного разговора вернулся ушедший стрелец, неся в руках какую-то вещь. Он молча разложил ее на лавке. Это оказалась броня из крупных плоских железных колец, скрепленных гвоздями. Каждое кольцо отдельно высечено. Такие кольчатые брони назывались на Руси байданами. Слово арабское, как и сам вид кольчуги. Обычно байданы делались с длинными (ниже локтей) рукавами и подолом, почти достававшем до колен. А это броня много короче, зато легкая.

На кольцах надписи русскими буквами:

«Мати Божия, буди с нами».

«Бог с нами никто же на ны», то есть «С нами бог, а против нас никого».

На кольцах арабских байдан нередко помещали стихи из Корана.

Анастасия, прекрасно разбиравшаяся в грамоте древних, установила: «Эта вещь при царе Иване, что Грозным звали, сделана!»

Возможно, уже в тридцатых годах XVI века московский мастер выбивал из железного листа кольца этой байданы: особыми штампами, на которых вырезаны надписи, начеканивал на раскаленных кольцах слова молитв.

Наверное, байдана побывала со своим хозяином и в землях ногайских орд, и под Казанью, и под Астраханью, и в западных землях, Ливонской войне за Полоцк. Тяжелое вооружение в ту пору старались надевать лишь перед самым боем. «Я ее в нынешний бой с черными ханами надевал, охранила от ворогов, – перекрестясь, сообщил стрелец, – от дядьки досталась, действительно при Грозном служил, руководил осадными работами: при Казани поблизости крепость для русских войск строил, «туру» – башню возводил. А теперь эта кольчужка и меня защищает», – закончил свою речь стрелец.

Русь, при царе Иване Грозном победоносно поразившая Астраханское и Казанское ханства, с Ермаком и его другами, вступившими в бой с Кучумовым войском, отображалась в этих вещах ясно и зримо.

Нет, не беглецы, не ссыльные, не искатели лучшей доли, а защитники пришли в Кузнецкую землю.

Разгром Сибирского ханства способствовал дальнейшему продвижению русских в глубь Сибири. Преодолевая один рубеж за другим, отдельные отряды служилых людей к началу XVII века вошли в контакт с шорцами, телеутами и другими алтайскими племенами. Но постоянная военная угроза со стороны кочевых племен мешала заселению и освоению Кузнецкой котловины.

Поэтому и поставили для охраны государевой и крестьянской пашни, а также торговых путей, Кузнецкий острог, вблизи которого возникли заимки вольных поселенцев, из которых впоследствии вырастали деревни и села. К концу XVII века на территории Кузнецкого края уже насчитывалось свыше 50-ти русских деревень.

Распространение русских поселений в южном направлении, на Алтае и Саянах, задерживалось сопротивлением черных калмыков – вассалов могущественного джунгаркого контайши[20].

Служилые люди часто находились в изнурительных походах, а крестьяне жили под угрозой постоянного нападения.

Кузнецк – это путь не только к землям Кузнецкой котловины, но и к землям алтайским, к богатствам родным и пушным, к кузнецкому железу.

В избе Оболенской до поздней ночи шли разговоры о крае, в котором им приходилось жить, умереть и оставить потомство.

Пожилой слуга из дворовых боярыни Морозовой, проговорил: «Когда-то Сибирский край называли страной «полуношной», «незнаемой!».

В ответ раздались голоса: «Земля Кузнецкая богата очень не зря матушка, княгинюшка, сюда нас привела!».  «Бог привел!», – перекрестилась Анастасия.

«Хочешь – землю паши, хочешь – белкуй, собирай грибы, ягоды, орехи, бортничай. А реки здешние рыбой полны!», – загудел народ.

«А от басурманов – отобьемся», – решительно заявил один из ссыльных стрельцов, тот, что принес кольчугу.

«Конечно, с такой-то броней», – ответили ему. И вновь разговор перешел в радостное русло победы над черными ханами.

Русские становились таким же коренным населением Сибири, как и все другие обитатели.

В тринадцатом веке, бурном и кровавом, под копытами монгольских коней гнулась, стонала земля. Яростью и  кровожадностью монгольские завоеватели превзошли Атиллу – «Бич Божий», как о нем писали средневековые хроники.

Первыми испытали на себе силу монгольской армии их ближайшие соседи в Азии. Они стремились создать мировую империю, покорить и поработить всю известную тогда Вселенную.

Монголы обрушились на племена Сибири внезапно, словно вырвавшисьиз дымового отверстия Юрты. Последствия сокрушительного удара, нанесенного монгольскими завоевателями, суровая сибирская природа, разорение и уничтожение селений (вытоптаны поля, истреблены и уведены в плен массы ремесленников и земледельцев) загнали народы Сибири в тупик откуда они не могли вырваться своими силами. Необходим был мощный стимул извне, чем и стало присоединение Сибири к могучему русскому государству, с Московским царем в центре.

«Приобретение Сибири» уникально по скорости и глубине продвижения русских в Северной Азии.

Каменный пояс (Уральские горы) никогда не был реальной границей Азии и Европы. Каменный пояс, через который проходили долины рек Кама и Чусовая, больше связывал Азию и Европу, чем разделял. Присоединение Сибири к русскому государству обусловлены закономерным расширением ее территории для  складывающегося русского национального рынка и продолжением земледельческого освоения земель Сибири.

История культуры Сибири с самого начала пронизана взаимодействием с культурами Востока и Запада, Юга и Севера.

Бурно растущее могущественное русское государство в XVI – XVII веках многонационально по своему составу. Это грандиозное политическое целое отвечало жизненным потребностям не только русских, но и народов Сибири.

Борьба между россиянами и кочевниками на протяжении всего XVII и XVIII веков не прекратилась.

Кузнецкий воевода Савва Языков в 1628 году доносил в столицу: «Хотят приходить под Кузнецкий острог войною, хотят зажечь берестами, хотят у Кузнецких служилых людей и у Юртовских татар на поле хлеб волочить и сена жечь, лошади и коров отгонять...»

В 1635 году воевода Григорий Кушелев сообщал:

«Приходили под Кузнецкий острог изменники и у служилых людей конское и коровье стадо отогнали и на пашнях хлебы и гумна, и на сенокосах сена пожгли...»

Тяжко жилось россиянину в этом порубежном районе. Отправился человек на рыбалку ли, на охоту – пропал. Налетела орда внезапно, деревни пожгла, посевы потоптала, похватала женщин, детей, угнала скот.

Гарнизон Кузнецка не был большим: в 1655 г. – 187 человек, в 1679 – 232, в 1705 – 368.

В Кузнецкой земле жилось сложнее, чем в ином месте Сибири.

Из-за постоянных набегов кочевников, разъездам по казенным надобностям нагрузка на служилого человека непомерно увеличивалась.

В одной из челобитных на кузнецкие казаки жаловались:

Служат-де они всякие зимний и летние службы и ходят в зимнее время на лыжах в Ясашные волости, собирая всякую рухлядь[21] и соболиный ясак, а в летнее время оберегают Кузнецкий город и уезд, стоят днем и ночью с детьми, с братьями, с племянниками на две перемены. И от тех служб и дальних посылок оскудели и одолжали неоплатными долгами.

Григорий Волков писал в Томский острог в 1673 году: «Хотят на нынешнем месяце под Кузнецкой и на уезд приходить войной, деревни разорять, и людей побивать, и скот отгонять, и хлебы жечь без остатку».

Вот этот набег и пришлось выдержать Анастасии и ее людям. Много позже, когда набеги совершались время от времени, поселенцы уже воспринимали их как нечто обыденное, неотвратимое и отбивались уже со знанием дела, были всегда готовые к бою. Обязателен запас пороха и свинца у каждого способного держать оружие мужчины, не отставали от них и молодые женщины и девушки.

Надолго запомнился вечерний разговор в избе Оболенских, ведь он так просто не закончился: сказания, рассказы о сибирских землепроходцах, песни долго звучали среди благодарных слушателей, собравшихся вместе. Особенно для Анастасии стал памятен рассказ ссыльного стрельца из Тобольска о кольчуге Ермака: после рассмотрения короткой брони он сказал, что слышал одну из легенд про кольчугу Ермака, победителя хана Кучума. Все стали просить рассказать, и он согласился. Вот что поведал тобольский стрелец:

«Легенда ли это, или правда было, много и песен народ поет о Ермаке и его гибели.

Погиб Ермак Тимофеевич во время неожиданного налета войск хана Кучума на лагерь русских, расположившихся на берегу Иртыша. Ермак Тимофеевич носил в этом трудном походе две кольчуги (одну поверх другой) и днем и ночью. Кольчуги эти были среди царских подарков от царя Ивана Грозного, на радостях от победы над Кучумом простившем казакам их прежние вины и пожаловавшем одарить казаков из своей казны. После гибели Ермака и разгрома его отряда кольчуги с поднятого со дна реки тела Ермака захватили и привезли в столицу Кучума.

Ходили слухи, что над могилой Ермака по ночам стоял столб огненный, очень его боялись враги. А сам Ермак так прославился своими подвигами, что даже сибирские татары и калмыки считали его вооружение, – рассказчик многозначительно посмотрел на притихших слушателей, и продолжил: – волшебным и приносящем удачу на войне.

Одну из кольчуг хан Кучум подарил мурзе Кайдаулу. У него стали просить продать, давали десять семей рабов, пятьдесят верблюдов, пятьсот лошадей, двести быков и коров, тысячу овец!»

Среди слушателей прошел изумленный гул.

«И что же, продал?» – спросил один из них.

«Нет, даже за такую цену Кайдаул не отдал кольчуги!»

«А вот другая…» – сказал стрелец и замолчал, оглядывая сидящих в избе».

«Что другая? Что со второй-то кольчугой? – заволновались люди, – ты доскажи, если знаешь!».

«Доскажу-то, доскажу, но поверите ли вы мне, не знаю», – покачал головой стрелец. «Говори! – зашумели все. – Потом рассудим, что правда, в что нет.»

«Ладно, – согласился он. – Слушайте: есть у остяков святилище Белогорье, на тайном лесном острове, у впадения Иртыша в Обь, есть там знаменитый предсказатель, Оракул. Говорят, прежде чем напасть на отряд Ермака советовались с прорицателем и обещали отдать часть военной добычи в дар местному божеству за удачное предсказание… Отдали вторую кольчугу Ермака, только недолго она там пробыла, из святилища её взял один из остяцких князей. Каким-то образом она попала к самояди, и через полвека после гибели Ермака русский отряд, в 1646 году, направленный из городка Березова на усмирение восставших самоядей, захватил у них кольчугу, которую отправили из Березова в Тобольск, а оттуда в Москву, в царскую сокровищницу».

Стрелец со значением оглядел слушателей, все молчали. Тогда княжна Анастасия Оболенская, посмотрев на всех сказала: «Помолимся, браться и сестры во Христе, нашему Богу Всевышнему, что направляет, наставляет нас и защищает нас!»

Общей молитвой и закончили этот затянувшийся далеко за полночь.

Долго потом в поле, в конюшнях, в Кузнецке обсуждали люди услышанное о далеких предках и наполнялись духом силы и упорства в освоении земли Сибирской.

Воспоминания о начале жизни в Сибири для Анастасии очень дороги: сейчас через 10 лет многое уже кажется легким и простым, а тогда каждая мелочь казалась преградой непреодолимой.

Анастасия шла по поселению как будто в первый раз, смотрела на сделанное ее людьми: добротные постройки, ухоженные дворы. Ее поселение красиво располагалось на берегу небольшой речки, каких много в этом краю.

Сентябрь – вересень пылал необычным огнем в этом году. Оттого что солнечные дни все время перемежались с дождями, деревья в этом году засыпали царственно. Они золотились и покрывались багрянцем, не теряя листвы. Золотые березы были по-весеннему густы и шумны. Ели, что скромно прятались в роскоши лиственных деревьев, протянули вперед ветки и ждали заморозков, чтобы принять на себя последний наряд берез.

Навстречу с котелками, полными грибов, ягод и растений неслись Лизавета с Толаем.

Лизу, которую никак не могли приучить к привычным ремеслам, крайне интересовало все, что растет в лесу, поле, тайге, по берегам рек, родников и болот.

Анастасии пришлось выделить целое помещение – кладовую для Лизиных припасов и запасов.

Вечно там что-то сушилось, вялилось, солилось и ссыпалось в мешочки. Ей не мешали, потому что в суровые сибирские зимы ее травки – муравки очень выручали. Она одна знала, когда собирают золотой или маралий корень, и делала это точно в срок, уходила с шорцами далеко, на Поднебесные зубья. Тщательно промывала в родниковой воде, взятой из особого источника, и сушила в строго отведенном для этого месте. Она знала силу многих трав через местных людей, умела правильно их применять. Ее слушались, знали – поможет Лизино лекарство.

«Посмотри, матушка, – щебетала она, показывая крупный мешочек уже заготовленной травой, – это «джерабай», по-казахски – целитель ран, а у нас зверобоем зовут, он от 99 болезней, я его на опушке леса собирала, и по березовым колкам, цвел он нынче очень хорошо, посмотри еще, матушка, – показала она высушенное растение Анастасии, – «окраска вся сохранилась, не выцвела!»

«Умница», – погладила по голове дочку Анастасия, а та понеслась по двору.

Анастасия оглядела кладовую Лизы: травы разложены тонким слоем и в небольшие окошки струился чистый прохладный воздух.

Особенно привлекал внимание уголок, где Лиза храниланеобычные растения: вот ревень алтайский, который заготавливала впрок: нарезала небольшими кусочками и сушила; залитый кипятком и несколько разваренный ревень превращался в кисловатую освежающего вкуса кашицу. Лиза любила приговаривать: для больного желудка нет ничего полезнее ревеня… А вот луковицы саранки, немало соратников и последователей Ермака и первых поселенцев спасли они от голодной смерти, пока не освоили земледелие. А вот и Марьин корень по-шорски – шенне – ТТреск неба, Небесный гром. Будто бы во время грозы эти корни приобретают особый сладковатый вкус.

Туеса, короба из бересты заполнены ягодами вялеными, сушеными, а также в собственном соку и залитые медом, которого нынче особенно много. Лиза постаралась: облепиха, голубика, брусника, черника, дикий крыжовник, морошка, поленика – словом все, что только могла дать природа.

Красная и черная смородина и другие лесные дары набирались Лизой, Толаем и поселенцами в огромных количествах и хранились специально устроенном леднике, необходимые людям в лютую сибирскую зиму.

Анастасия остановилась около крупного короба с мукой из кандыка: ее принес Толай – первый хлеб, который Оболенская ела с домочадцами в первые годы жизни в Сибири.

Кандык шорцы собирали в весенние месяцы, высушивали луковицы и делали муку, из нее пекли лепешки, из луковиц, сваренных в молоке, готовилась каша, маленькая Лиза ее очень любила, она их ела и в сыром виде и все мечтала, по поверью шорцев, что найдет белый кандык – и будет всю жизнь счастлива.

Анастасия и Дмитрий смеялись: «Лизонька, ты и так счастлива, ведь мы с тобой и тебя любим очень, очень!»

Дали прозрачны и воздух необыкновенно чист. Как волшебный чародей преображает сентябрь сказочное убранство притихших лесов: обнажаются боярышники, их колючие побеги покрыты карминными гроздьями спелых ягод, стройные рябины сбросили алеющие листья, все полнится негромким шуршанием листьев.

Приходит разгар грибного сезона:  поселяне собирают волнушки, белянки, бесподобные рыжики и золотисто-мохнатые грузди, и, наконец, с наступлением холодных ночей приходит очередь опят.

Скоро прощальная теплынь года: бабье лето. Анастасия вышла во двор. Ее поселение одно из крупных, ладные постройки радуют глаз.

Отвоеванная у тайги земля, любовно обработанная, воздавала сторицей людям. Налаженная с таким трудом жизнь в суровом и благодатном краю, начала приносить свои плоды. Люди женились, рождались дети, строились избы, все больше становилась пашня, поселение Оболенской, несмотря на староверческий уклад, отличалось особым миролюбивым духом в отличие от скитов староверов в глухих труднодоступных метах тайги.

Как-то сама собой определилась жизнь без ссор, пьянок, драк.

Работоспособность, честность в делах, нравственные и моральные устои, позволили гонимым людям создать свое собственное дело, удивляя этим окружающих.

«Давно не видалась с Джангиром, – подумала Анастасия, – как там Евпраксинья?» Горе – потеря крошечной дочки, острым жалом вонзилась в ее душу, время так и не смогло затянуть раны.

Вдали, со стороны Кузнецкого острога показался всадник, гнавший лошадь во весь опор, за ним стелилось облако пыли.

«Что это?» – удивилась Анастасия, на фоне безмятежного дня фигура всадника, спешащего в ее поселение, настораживала.

Сибирь Кузнецкий край приучил Анастасию и ее соплеменников без паники переносить любые события, вести и несчастья.

Пока Анастасия гадала, что бы это могло значить, всадник уже скакал во весь опор к ее дому, оставалось только дождаться встречи с ним.

Спешившийся, грязный и измученный, посланец, подошел к ней. «Матушка, я от Джангира, паштык велел передать, – посланный перевел дыхание, – велел передать, – Новый набег черных ханов, теснят со всех сторон! на сам Кузнецк не пошли, растеклись по заимкам и деревням!»

«В самую горячую пору, – подумала Оболенская, – как раз перед долгой зимой!» Урожай уже весь почти убран во всю силу люди готовятся к смене погоды, к хлестким дождям со снегом, с идущей по рекам шугой, с грудами замерзшей грязи на дорогах и полях.

Поселенцы после разрушительного набега останутся отрезанными друг от друга, пока не уляжется устойчивый снежный покров, пока не начнут восстанавливать связь между поселениями.

«Черные ханы выбрали удачное время для удара – обдумывала Оболенская сложившуюся ситуацию, – оправиться будет очень трудно!».

Времени для печали у нее не оставалось. Она приняла решение: «Собираем все силы и идем к Джангиру, паштык у нас мужчина справедливый и сильный, скажет, что необходимо делать!»

Звон набатного колокола звал всех к дому Оболенской, люди, побросав привычные дела, спешили на сход.

Кратко и ясно объяснив суть, Оболенская велела собираться в полном вооружении на лошадях и выступать к поселению паштыка. После недолгой езды, вдали увидели черные густые столбы дыма по дальним заимкам и деревням, что придало быстроту и собранность поселенцам.

«Матушка, не бойся, не в первый и, похоже, не в последний раз биться за нашу землю, уже научены», – ободрил ее старый стрелец, живший через дом с ней, с ним – все его пятеро сыновей, младшему едва исполнилось 13 лет.

Дмитрий не отставал от матери, с ним в этот раз увязалась и Мария с младшим братом, еще несколько телеутов сопровождали их, к другим отправили нарочный с просьбой о помощи.

Сложность в том, что гарнизон Кузнецкой крепости был и малочислен, чуть больше 200 жителей; костяк – люди служилые: пешие и конные казаки. Основное население Кузнецкого края жило по деревням, селам и заимкам.

Но уже к 1637 году сложился постоянный состав служилых людей. Людей временных, годовальщиков оставалось очень немного, их обычно присылали из других гарнизонов Сибири.

Уставший и измученный посланец сообщил, что кузнецкому воеводе пришлось обратиться за помощью к соседям, томичам. Кочевники в этот раз действовали хитро: пришли будто с торгом и на торгу многих служилых и других чинов людей побили и товары забрали.

Кочевники имели пособников в крепости, получали надежные вести о жизни Кузнецка и появлялись там, где их меньше всего ждали.

Вот и сейчас не удалось вовремя и должным образом подготовиться к отпору. Кочевники налетели внезапно, «пришли многолюдством, с ружьем, с пищалями, с сайдаками и саблями, в пансырях и куяках, и в иных воинских доспехах и чинили всякое разорение: деревни жгли, скот отгоняли, на пашнях людей побивали, промышленных и ясачных людей разоряли».

Набеги наносили жителям Кузнецкой земли непоправимый урон.

Люди Оболенской ехали молча, с суровым выражением лиц, впереди ждала нешуточная битва: они устремились  к одному из самых крупных поселений с множеством черных столбов дыма: жгли заготовленное сено, амбары с зерном, рубленые избы и постройки. Там кипел жаркий бой. Отряд Анастасии ворвался в середину, стрельцы уже расположились с пищалями на исходных позициях. Не ожидавшие подмоги, джунгары и киргизы стали отступать.

Анастасия оглянулась, ища Дмитрия, в гуще схватки, на него летел размахивая саблей джунгар, но на полном скаку свалился с лошади. У Анастасии похолодело сердце, и вдруг краем глаза она увидела причину падения черного калмыка: Мария с младшим братом прикрывали Дмитрия, стреляя из лука спокойно и уверенно, не обращая внимания на кровавую битву.

Бой шел по всему селу, бабы и ребятишки чем могли гасили огонь, около небольшой православной церквушки оборону держал молоденький дьякон со служками, не сробел, не растерялся под натиском нападавших, несмотря на свой священнический сан, выхватил оглоблю и обрушил на предводителя, поверг его на землю. Служки свалили несколько нападавших, отобрали оружие и кинулись на подмогу дьякону. Напуганные яростью необычного   мужика в рясе, кочевники бросились бежать. Но навстречу им уже неслись всадники паштыка. Джангир привел их из только что сожженных деревень и заимок, ярость защитников не знала предела.

Сзади Оболенская обернувшись, увидела отряд телеутов, спешащих на помощь русским поселенцам.

Нападавшие были разбиты и обращены в бегство.

Джангир, Анастасия и кузнецкий воевода с казаками осматривали последствия набега. Урон и в этот раз нанесен существенный: вокруг, вблизи и вдали горели заимки, черные дымы от пожарищ виднелись всюду, предстояло еще сосчитать – сколько пропало без вести и погибло в сражении людей, сколько сожжено деревень и только что возведенных поселков.

За Джангиром увязалась Евпраксинья, она не пожелала остаться в поселении без сыновей. Рана от потери маленькой дочери так и не затянулась. Джангир очень не хотел ее брать с собой, но она так отчаянно обнимала сыновей, идущих с ним в поход, что сердце паштыка дрогнуло. Теперь же, при возвращении в родное поселение, когда проезжали разграбленные села и заимки, паштык опасался нового прилива горя у жены.

Горели амбары с хлебом. Посевы тоже выжгли без остатка. Что не сгорело – потоптано и потравлено, скот, лошадей, сколько могли, угнали.

Крупный отряд конных черных калмыков ныне шел правым берегом Томи, громя и сжигая на своем пути все русские деревни.

Крестьянские дворы разгромлены, люди убиты.

Отряд Джангира и люди Анастасии совместно въехали в недавно основанный поселок, разоренный дочиста.

Крики, плач женщин и детей. Угрюмые мужчины хоронили убитых, стонали раненые.

Вдруг сзади раздался возглас Евпраксиньи, Джангир и Анастасия переглянулись в ужасе и обернулись одновременно в сторону супруги паштыка, которая соскочив с коня, кинулась к берегу реки, протекавшей рядом с поселком. Все бросились за ней, около берега держась ручонками за ветки кустарника, барахтался крошечный ребенок. «Девочка моя, девочка!» – истошно кричала Евпраксинья, кидаясь на помощь ребенку. Это была и впрямь девочка, убитую мать которой медленно уносила река. Ребенку около года, как ей удалось зацепиться и не утонуть, одному Богу ведомо. Евпраксинья уже кутала девочку в платок, она даже не плакала, испуганная происшедшим. «Река вернула, река вернула, – прерывающимся голосом твердила Евпраксинья, – я знала, знала, что так будет!» Ее глаза горели диким огнем, окружавшие ее люди потрясенные молчали, не зная, что делать и что говорить.

Уже повернувшись уходить, Евпраксинья увидела еще одного ребенка, испуганно сидевшего на берегу в кустах и глядящего на них, тоже девочка, но постарше, лет двух, Евпраксинья протянула ей руку, и ребенок, заплакав горько, зацепился обеими ручонками. «Идем, идем, – проговорила Евпраксинья, – сейчас будет тепло, я рядом!»

Анастасия хотела что-то сказать, но осеклась, увидев строгий взгляд Джангира.

«Ну, матушка – кинулся на помощь Евпраксиньи старший из сыновей, – давай мне старшенькую сестренку!» На что мать благодарно улыбнулась, слезы заблестели у нее на глазах. Никто больше не проронил ни слова, жене паштыка с маленькой девочкой помогли сесть на коня и вновь двинулись в путь, затем, как всегда, у развилки дорог, пути отряда Джангира и Настасьиных людей разошлись.

По прибытию в поселение Анастасия велела созвать общий сход у ее двора.

Люди собирались быстро, все печальны и молчаливы. Несмотря на то, что никто не убит, только много раненых, нынешний набег поселил в сердцах людей беспокойство: нет в Кузнецком краю мира и покоя.

В короткой речи Анастасия как могла ободрила народ, предложила копать рвы вокруг поселения, возвести высокую ограду из бревен и выставить круглосуточные посты, с чем все согласились. Более или менее успокоенные люди разошлись по домам.

Вторжения черных ханов почти беспрерывны и изматывающи. Белых калмыков, шорцев – кузнецких людей за отношения с русскими облагали дополнительным налогом, при этом грабили, убивали, жгли, угоняли скот, жен и детей брали в «полон».

Вести с нынешнего набега приходили неутешительные: вокруг Кузнецка сгорели несколько деревень, монастырь со всем добром: амбарами с хлебом, солью.

Многие пашенные крестьяне бросали все и уходили, отчаявшись жить в этом краю.

Поселение Анастасии, не тронутое в этом набеге, помогало пострадавшим всем, чем могло.

Потихоньку, нечасто, в Настасьином поселении стали появляться беженцы, погорельцы: усталые измученные люди.

Зима, уже дышавшая ледяным холодом ночами и стылыми утрами, заставляла людей искать пристанища.

Анастасия отличалась странноприимством, ее поселенцы как могли устраивали обездоленных.

Спешно строились новые заимки, запасались всем, что давала река, лес, тайга.

Работа по подготовке к зиме не только не остановилась, а, наоборот, закипела с новой силой.

Вечером на очередном сходе Анастасии сказали: «Не успеем всех устроить на зимовку, не хватит жилья, что будем делать?»

«Землянки – ответила Оболенская, – как у шорцев, зима не вечна, весной отстроимся на заимках, обоснуем еще поселение, если люди останутся с нами, – и перекрестившись двумя перстами, добавила, – Бог не оставит!»

Как всегда с молитвой закончили сход. Пришедшие люди сначала настороженно смотрели на староверческие обряды, но постепенно свыклись, тем более, что Анастасия со своими людьми никому свою веру не навязывала, а наоборот, смиренно принимала чужие обычаи, встречались и те, кто принимали обычаи староверов сразу и безоговорочно.

Никогда прежде Оболенская, жившая обособленно и закрыто, не сталкивалась с людьми, населявшими Кузнецкий край. В страхе быть узнанной кем-то из знакомых, появившихся случайно, она ограничивалась только деловыми поездками, да и это происходило очень редко. Теперь же почти все сословия Кузнецкого края пришли к ней за помощью. Образовались различные сообщества людей из служилых, военнопленных, ссыльных, беглых.

На одном краю поселения Оболенской сосредоточились казаки «Литовского списку», здесь их звали просто «Литва», правда здесь были и поляки, и прочие иноземцы.

Елизавета сразу нашла с ними общий язык, она вообще как губка впитывала в себя разные обычаи, чужую речь, легко запоминала любые имена, обожала слушать про заморские края и чудеса,  красоты чужих земель.

Анастасия и Дмитрий ей не противоречили, девочка вела себя достойно и с уважением относилась к пришлым.

Поселение Оболенской становилось по берегу реки, – водного пути сообщения меж поселений, заимок и деревень.

Кроме того имелись плодородные земли, рыбные и охотничьи угодья. Соседи из местных племен быстро нашли общий язык с русскими и постепенно заимствовали у них обычаи вести хозяйство, строить дома, разводить скот, пахать землю.

Неожиданно из поселения паштыка Джангира пришла весть: очень больна спасенная крошечная девочка. Анастасия запечалилась: чем помочь?

Вопрос решился неожиданно: от Джангира прислали человека за Лизаветой. Считали, что она, знаток всяких травок и снадобий, может помочь.

«Последняя надежда!» – сказал усталый путник, поивший у колодца лошадь.

Анастасия посоветовалась с Дмитрием и решила немедленно с сопровождением отправить Лизу к Евпраксинье. Сборы были недолгими, но тщательными: собрали все, что сказала Лиза, а старый слуга вынес еще и настойки на травах собственного изготовления.

«Совсем одряхлел», – глядя на него, подумала Анастасия, и слезы навернулись у нее на глаза, стало вдруг ясно сколько времени утекло с того побега из усадьбы Дубенского и Оболенской, сердце вдруг защемило о чем-то невозвратном.

Настасья еле справилась с нахлынувшими чувствами, с трудом улыбнулась. Провожая Лизу: «Ну, лекарша, не подведи!» И, перекрестив ее, отправила в дорогу. Толай, естественно увязался следом. Он тащил на себе какую-то бутыль с водой.

Анастасия удивилась: «Зачем воду-то нести в поселение паштыка? Разве там нельзя набрать?» Старый слуга лукаво усмехнулся: «Да ты разве не знаешь, княгинюшка, что с Толаем вместе дочка твоя, Лизавета, воды из особого родника притащила, чтобы мне молодость вернуть, ей бабушка Толая какую-то бывальщину рассказала, вот вернется, сама все объяснит!»

«Ладно, – согласилась Анастасия, – послушаем ее, как бывало раньше!»

Все больше и больше людей прибивалось к Настасьиному поселению, кто просто ходил по деревням и поселениям по найму на разные работы, кто обучал детей грамоте. Анастасия принимала всех доброжелательно, всем находилось место и еда.

За хозяйственными хлопотами Оболенскую застала весть о выздоровлении девочки Евпраксиньи и Джангира. Через некоторое время вернулась и Лиза с сопровождающими ее людьми и Толаем.

Анастасия расцеловала дочку, та раскраснелась от гордости, что матушка и брат похвалили ее. За вечерним разговором Лизавета рассказала, что ее советы выполнялись беспрекословно и в точности, Евпраксинья, увидев Лизу, сама успокоилась, и стараниями всех окружающих девочку удалось вылечить.

«А что за воду молодильную ты брала с собой?», – спросила Анастасия у Лизы.

Та засмеялась, хитро посмотрела на старого слугу: «Ака Толая рассказала про родник, который старый шорец нашел в тайге, когда умирать пошел, а сам попил-попил водички из родника и снова молодым стал, я и решила, что вода пригодиться, мы девочку Джангира ею умывали, я, правда, еще помолилась над ней, попросила помочь девочке выздороветь, и все так и получилось! Правда здорово, матушка?» «Конечно», – согласилась Оболенская и поцеловала дочку.

«Надо учить ее как-то, – думала Анастасия, – людей пришлых сейчас много, разузнать надо. Может, найдется кто, языкам да манерам разным обучит!»

Правильно рассудила Настасья – в Сибирь ссылались многие из образованнейших людей своего времени.

Очень хотелось Оболенской, чтобы увидели ее дети родную усадьбу в Подмосковье, дом в столице. Дмитрий принял побег матери в Сибирь спокойно, об отце говорил редко. Анастасия не трогала эту тему, боялась, не знала что на сердце у сына. То, что с Лизой они не похожи, было ясно с первого взгляда.

Сейчас он ум занят Марией, будущей жизнью с ней, они все более и более привязывались друг к другу, старались почаще видеться, что не всегда получалось: после нынешнего опустошительного набега свадьба откладывалась на некоторое время.

Так уж сложилось в Кузнецкой земле, что мужского населения здесь оказывалось гораздо больше, чем женского. Одинокие мужчины ходили из одной деревни в другую, нанимались на разные работы, хотели завести семью, но это редко кому удавалось.

Дмитрий же Дубенский был видным парнем, начинал становиться удачливым охотником и на него многие невесты заглядывались, что вызывало у Марии приступы ревности, и она украдкой часто плакала, боялась, уведут милого пригожие русские девки.

Дмитрий смеялся, успокаивал как мог свою любимую, приговаривал: «Ты меня у медведя увела, кого тебе еще бояться!"

Мария вытирала слезы, успокаивалась в сильных объятиях своего ненаглядного.

Однажды к Оболенским по делам приехал один из староверов из скита с дочерью, высокой стройной красавицей с толстыми русыми косами, пока ее отец решал с Анастасией торговые дела, дочь не сводила глаз с Дмитрия.

Потом старовер как бы намекнул на будущую родственную связь, но Анастасия даже не пожелала продолжать разговор на эту тему.

Вопрос о невесте решен: только Мария.

Однажды в поселение к Оболенским пришла девушка с маленькой девочкой, постепенно прижилась, к ней привыкли как к своей. Случайно Анастасия узнала ее историю: она из староверческого скита, от кого-то прижила ребенка и была изгнана из деревни. Ходила по разным селениям, чем могла зарабатывала себе и ребенку еду и вот, наконец, очутилась у Оболенских. Настасья ее ни о чем расспрашивать не стала, у самой тайный грех – Елизавета от Михаила, и девушка осталась жить в доме Анастасии, стараясь быть полезной и никому не мешать.

Один из ссыльных стрельцов стал заглядываться на пришелицу, но не отваживался на более смелые действия, Анастасия решила поговорить сама, и ей удалось устроить брак.

Постепенно укореняясь в Сибирской земле, создавались семьи, рубились красивые светлые дома, распахивалась пашня, собирался урожай.

Убранство дома Оболенских привлекало внимание окружающих, особенно печь для обогрева, выложенная из изразцов, покрытыми разноцветной глазурью, гордость Анастасии. Она не могла забыть свою усадьбу под Москвой, где печи – поваристые и для обогрева  украшены по особому заказу, вся поверхность печи выглядела как большой и яркий ковер.

Среди ссыльных оказался незнамо как мастер с изразцовыми печатями из дерева и обожженной глины, которые очень ценились гончарами.

Когда мастер украшал печь Оболенских, то много рассказывал о боярах, князьях и московском дворе. Дмитрий и Елизавета обожали слушать эти рассказы, старались пригодиться и помочь в его деле.

«Я у многих печи делал, у царициных родственников, Натальи Кирилловны Нарышкиной; царя Алексея Михайловича, вот как вас, –гончар указывал на Митю и Лизу, – видел, наружность у него так и влекла к себе, в глазах светилась редкая доброта, всегда ободрит, обнадежит, любил поговорить; скор на гнев, но отходчив. И маленького царя Петра Алексеевича видел, такой живой, красивый мальчик Лизиных годов, – мастер погладил Лизу по головке, та, засмущалась, но продолжала ловить каждое слово рассказчика.

Потом до Оболенских дошли слухи о стрелецком бунте 1682 года, снова появились ссыльные бунтовщики в Кузнецком краю. К этому уже все привыкли и к новым людям относились с вниманием, поддерживали чем и как могли.

Узнались подробности стрелецкого бунта. Оболенская осудила жестокость стрельцов, когда узнала что убили людей на глазах маленького Петра.

«Нехорошо это, нехорошо, – ворчали ее дворовые, – как бы в будущем не откликнулось, как с Иваном Грозным.»

Вести доходили не часто, но зато с подробностями: о смерти царя Федора, недолго поцарствовавшего из-за слабого здоровья; о царевне Софье, объявившей себя правительницей; о необычных увлечениях Петра разными ремеслами, о его необычной любознательности и трудолюбии.

Из-за набега киргизов и джунгар появилось много беженцев, кого только среди них не было: и бухарцы с ограбленного каравана, и из далекого Китая по торговым делам ехавший путник, заболев в дороге, зажился у Анастасии, да много другого люду прибавилось к спокойному и крепкому поселению Анастасии

Дмитрий однажды указал матери на странное поведение Лизаветы: «Поглядите, матушка, что-то Лизонька наша тихая стала, меньше по двору носится, часто вижу ее у кузнецов с бухарским гостем, что за дела у нее появились такие?»

«Надо Митя поглядеть за ней»,- забеспокоилась Анастасия. И правда вышла наружу неожиданно: бухарец учил Лизу ювелирному делу, а та как будто пряжу плела из золотой проволоки. «Пальчики у нее тоненькие и сильные одновременно, я ей удивляюсь», – восхищался бухарец.

Дмитрий и Анастасия удивились способностями Лизы и вновь мешать не стали.

Дружба Лизы с семейством Евпраксии и Джангира крепла день ото дня, а изготовлением золотых вещей они давно занимались, Лиза теперь гордая доверием взрослых часто гостила у них, все более и более вникая в столь трудное ремесло.

«Погляди-ка, – ворчала старшая служанка, – прясть,-никак.стряпать не заставишь, за вязанье не усадишь, а из проволоки какие кружева плетет, а уж в травках как разбирается».

«Матушка, мне бухарец рассказывал, что шапка Мономаха, в которой все наши цари венчаются, из Бухары, и что он умеет делать такие же золотые цветочки и бусинками их украшать, зернь иначе называется!»

Митя и Анастасия переглянулись, но спорить  не стали: бухарец и впрямь удивительный мастер и Лизу любил, рассказывал и учил всем тонкостям ремесла. «Все равно зима, – решила Анастасия, – пусть хоть делом будет занята!»

Короток зимний день. Синий сумрак выполз из леса и повис над сугробами, замело все дорожки и тропинки. Скоро пора зимней охоты: Дмитрий все чаще уходил в тайгу с Толаем и Марией. Наступал сезон охоты: обычно с октября до нового года.

Горная Шория снежная страна, снегу выпадало много, расстояния огромные и готовились к охотничьему сезону серьезно.

Благодаря аке Толая, позволяли охотиться в угодье ее рода: все охотничьи угодья строго распределены между родами.

Оболенские исправно снабжали ружьями и помогали изготовить все необходимое для охоты, да вдобавок дружба, возникшая между Лизой и Толаем, защита поселения Оболенских шорцев от троеданства: платили ясак русскому царю, одновременно оставаясь данниками телеутов, да еще поборы со стороны кыргызских князьков.

Семья Оболенских стала, фактически буфером между этими племенами, и постепенно общение переходило в спокойное русло еще и благодаря родственным связям.

Русские снабдили более совершенным оружием для успешной охоты: раньше шорцы обходились луками, самострелами, капканами.

В прошлом охотились на крупных животных, дающих мясо, – медведя, лося, теперь не меньше ценилась охота на мелкого зверя – соболя, горностая, белку, выдру.

Выдра необходима и самим шорцам. Немыслима охота без лыж, а они подбивались мехом выдры.

Толай с Лизой, излазившие всю близлежащую тайгу, точно знали, где много выдр, они часто наблюдали за жизнью и забавными играми этих зверьков.

«Смотрим с Лизой, – мы за хариусами как раз пошли, – рассказывал Толай, а на берегу речки выдра с выдрятами как с горки в воду катаются, берег глиняный – легко скользить!»

«Да там рыбы много, много и выдр – крупные, толстые!», – объяснила Лиза.

Дмитрий с Марией очень серьезно подходили к охотничьей подготовке, Толай помогал чем мог.

Лыжи делались из ракитника, легкого и прочного дерева, обычно их было два вида – для дальней охоты в тайге и лыжи-гольцы, которые использовались на равнинной местности.

Толай на лыжах умел ходить с детства, Мария – тоже, Дмитрию же приходилось приноравливаться к их быстрому ходу, используя каек (тайяк), палка, конец которой слегка загнут в виде лопатки, из  корня березы очень прочного материала.

Толай толковал Дмитрию «С горы нарты спускаются – можно сдерживать каеком, на гору – помогает забираться, даже толкан можно из него шить, и шалаш построить, и убитую белку из глубокого снега достать».

Дмитрий неуверенно смотрел на палку с такими достоинствами и вздыхал: пока она ему много раз мозоли натирала, спасибо Лизаветиной мази быстро заживало.

В этот раз на охоту пойдут 8 человек, главный уже выбран, каждый повезет поклажу для себя: постель, боеприпасы, двухмесячный запас продуктов, а обратно добычу: шкуры, мех, мясо.

Старший артели оглядел внимательно все нарты: полозья обязательно осиновые, а копылы из березы, нарты по ширине равняются лыжне, охотник везет их по следу своих лыж.

Особо относились к одежде, здесь Оболенская с акой – бабушкой Толая и его родственниками подготовили специальную, из домотканого холста – шабур (куртка без подкладки и брюки из грубого холста серого цвета).

Бабушка Толая говорила Анастасии: «Видишь, какая крепкая ткань, с нее легко сходит снег, и она долго не промокает, на охоту мужчины надевают две такие одежки, так надежнее: а в мехах тяжело и жарко, а охотник в день по горам на лыжах большой путь проходит!»

К холстяным одеждам прилагались чирки – обувь охотника, тоже самодельную.

Брали конскую кожу, которую сами выделывали.

Потом ака хитро прищурилась и заулыбалась: «Твоя Лиза насобирала специальной травы – загат, она мягкая, прочная, ноги всегда в тепле будут, если нужно у костра просушат».

Остальные принадлежности собирали мужчины самое главное: ружья, порох, кремни, пули отливали уже сами в тайге из свинца. На специальном поясе сверху вниз развешивали мерки из маральего рога для пороха, кожаные мешочки, закрытые рога для пороха.

Местный кузнец и бухарец преподнесли Дмитрию в кожаном чехле нож с крепкой и красивой ручкой из корня березы.

Лизавета с Толаем все время крутились под ногами.

Из русского поселения впервые на долгую зимнюю охоту отправились русские и шорцы.

Но у шорцев есть обычай перед охотой, и бабушка Толая не знала, как сказать Оболенской о нем и разрешит ли она совершить обряд освещения охоты.

«Я хотела поговорить с тобой, Настасья», – неуверенно начала ака, как бы в растерянности глядя на Оболенскую.

«Говорите, говорите, я внимательно слушаю» – успокоила ее Анастасия.

«Кузнецкие татары, по нашему роду Шор, что на реке Мрассу, много девяностолетий верят, что земля делится на 3 части: небесная земля -земля Ульгеня – Ульген чер, наша земля – средняя земля – орты чер и подземная земля – земля злых духов – айна чер», – терпеливо толковала бабушка Толая.

«Я немного знаю, Лиза рассказывала», – подбодрила ее Оболенская.

Ака обрадывалась: «Умная девочка! Так вот на нашей средней земле – орты чер – живет много духов – хозяев гор, рек, озер, они не люди, но похожи на людей, есть у нас обереги, их хранят в холщовых листочках или берестяных коробках в амбарах, перед охотой приносят в дом и оставляют до ее окончания, угощая «аракой» и «толканом», ты разрешишь это сделать?»

«Разрешу, ака, разрешу, успокоила ее Анастасия, – у нас ведь тоже свои обычаи, и мы их никому не навязываем, только кто сам принимает нашего Всемогущего Бога!»

На глазах бабушки навернулись слезы, они обнялись с Анастасией.

«С ними пойдет наш кайчи!» – уведомила ака Оболенскую.

«А кто это?» – спросила Настасья.

«Это певец нашего народа, сказитель, он играет на кай-комусе, ты его увидишь. И рассказывает о былом наших людей и успокаивает таг эзи-духов гор и суг эзи-духов воды.

«Ты услышишь его, он так поет, что духи заслушиваются и перестают присматривать за дичью и зверями, они разбегаются, и охота бывает успешной!», – заключила ака.

Лизавета не преминула влезть в разговор: «Матушка я даже стихи знаю про кайчи!»

«Рассказывай», – разрешила та.

 

 

Если

«…кайчи запоет и вторит вся природа,

Лес и горы подпевают в лад.

Запоет – и дерево сухое

Вновь шумит зеленою листвой,

И трава сухая, как весною,

Расцветает в стороне лесной.

Запоет – и в мертвом теле жарко

Оживает сердце для добра.

И горит, пылает пламя ярко

Над золой погасшего костра»[22]

«Молодец!», – раздался голос незаметно, вошедшего Дмитрия с Марией. «Правда здорово!» – поддержала любимого та.

«Сегодня недолго будет петь кай, короткое сказание будет! – объяснила ака, – Когда ночь ляжет на землю, приходит время кайчи. Кто хочет спать – лучше уйти!»

«Почему, ака?», – полюбопытствовала Анастасия.

«Потому, – подняв указательный палец ответила ака, – что хозяин кая – кай ээзи – белый старец, сердится, когда во время кая люди спят, не слушают с вниманием, жизни лишить может, и бывало такое!».

Лиза слушала, открыв рот и вытаращив глаза. «Идите спать, дети», – велела Анастасия. Лизавета словно очнулась: «Нет-нет, матушке, мы с Толчем ни за что не уснем! Сидеть тихо будем, не шелохнемся!»

«Не гони их, матушка, – поддержал Лизу Митя, – побудем все вместе этим вечером, а завтра уходить на охоту!»

«Хорошо-хорошо!, – согласилась Оболенская, – Пусть будет по-вашему, только тихо!»

Толай и Лиза бурно возрадовались, но тут, же затихли под строгим взглядом Дмитрия.

Крепкий, еще не старый человек, сказитель – кайчи с кай-комусом в руках начал свое сказание с напева, протяжного низкого тона, идущего откуда-то изнутри самого кайчи, подыгрывая ударами по струнам кай-комуса.

Звуки, производимые горловым пением, никогда еще не слышанные Анастасией, завораживали: то взлетали ввысь, то падали вниз. Как будто флейта человеческим голосом рассказывала о борьбе Кузнецкого народа с завоевателями, о силе и благородстве богатырей борющихся с невиданными чудовищами, летящих с горы на гору на волшебных конях, о поисках любимых и подвигах во имя любви. Мотивы глубокой печали, ликующей радости охватывали и окружали Оболенскую как волны, поднимали высоко над землей, и вся горная страна шорцев с высоты полета птиц предстала перед Анастасией:

Снежники, вершины Тегри-Тиши – Поднебесных зубьев, зеленое море кедров, тайга, разрезанная руслами рек и речушек, прекрасные поляны, покрытые глубоким сверкающем под луной снегом. Вот она видит могучего богатыря в золотых доспехах в девять слоев, увлеченного погоней за золотой лисой, сверкающей клубком мелькающей в тайге.

И чудилось Анастасии, что и «хозяева» гор заслушались вместе с ней кайчи и совсем забыли сторожить лесное зверье, которое мигом разбежалось по всей тайге.

Легко и вдохновенно вел сказание кайчи. Время пролетело незаметно. Никто не шумел, не спал, не вставал с места.

Окончился рассказ кайчи, но не сразу прервалась тишина, те кто слушал кай в первый раз, сидели пораженные силой духа, выраженной в сказании, и искусством человека, рассказавшего его.

Анастасии захотелось выйти на воздух, поглядеть на ночное бескрайнее звездное небо, чистое от облаков, убегающих вдаль.

Снег поскрипывал под ногами Оболенской, холодный зимний воздух обдавал Анастасию свежестью только что выпавшего снега.

Вечное молчание огромных пространств, внезапно открывшаяся бесконечность Вселенной поражало Анастасию и страхом, и благоговением перед могуществом сотворившего все это.

Не понимая разумом, не в состоянии охватить все взглядом, она могла только чувствовать сердцем свою причастность к этому великолепному миру.

Слезы навернулись на глаза Анастасии, встав она шептала: «Дай нам счастья, Создатель, охрани в путях наших, помоги найти в этом необозримом пространстве свои пути, связанные тобой!».

Будто жила она здесь когда-то, будто пришла однажды в эту прекрасную долину после схода огромных ледников, сидела у костра, ждала с охоты соплеменников, жила в теплой, с длинными переходами, пещере, пила молоко больших и добрых животных, порытых длинной густой шерстью, и слушала также, как сегодня, в бликах огня на стенах пещеры, покачивающегося в такт своему сказанию певца, издающего завораживающие звуки.