Материалы

Настоящая литература живёт современностью и одновременно в большом историческом масштабе; образная мысль поэта ли, прозаика ли (или летописца?) естественно и легко сшивает вехи нескольких веков и эпох, заставляя читателей почувствовать себя путниками. Ещё бы! Под ногами твёрдый грунт проторенной дороги цивилизации. Моменты такого открытия обрушиваются на человека как божественное откровение и наподобие молнии освещают сознание истиной. Молния, вспыхнув, исчезает, но остаётся уверенность в своей причастности к исторической жизни народа. Такой потрясающий момент я пережила намедни.

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ. ЗАБЫТАЯ ВОЙНА

Меня поначалу столетие Первой мировой войны, хотя весь 2014-й год юбилей был на слуху, глубоко не задевало. Вторая мировая – другое дело: отец погиб, два старших брата успели повоевать. Это было как бы на всю жизнь «в крови», в памяти. Сама я – человек сугубо гражданский и военнообязанной была совсем недолго. В студенческие годы на журфаке МГУ на военной подготовке из ребят готовили пропагандистов для работы против врага, а из нас, девчат, – медсестёр. После университета нас как-то быстренько отчислили из запаса. Оно и понятно! Из медицинских познаний в извилинах сохранилась только студенческая байка: «Что делать во время ядерной атаки?.. Надо завернуться в белую простынь и медленно ползти в сторону кладбища».
О Первой мировой у меня «в запасе» даже и байки не было. Но всё случается неожиданно.
Недавно возле метро «Таганская» я проходила по Яузской улице и напротив театра Николая Губенко увидела книжный магазин зарубежья (рядом с центром вдовы Александра Солженицына) и, конечно, туда заглянула. Книгу В. И. Вернадского «Биосфера и ноосфера» (Библиотека истории и культуры, М.: «Айрис-пресс, 2013) я не удержалась и купила. Но настоящей наградой за любопытство стала повесть Николая Гумилёва «Записки кавалериста» (Первая мировая: не забытая война. М.: Аст, 2014). Давно слышала и мечтала о ней, но книга не шла мне в руки. И вдруг – удача!
Дома, естественно, погрузилась в чтение прозы «ярчайшего представителя поэзии Серебряного века», как поименовали Гумилёва в аннотации; попутно вытягивала с книжных полок на стол все книги – его и о нём, чтобы по ходу черпать из них полезную информацию.
Поскольку я принесла из магазина две книги, то имена поэта Гумилёва и геолога Вернадского непроизвольно соотнеслись и объединились в небольшую концепцию. Вернадский родился в 1868 году, а Гумилёв – в 1886 году; поэт младше учёного на 23 года. Однако поэт завершает классическую эпоху русской культуры (Серебряный век – как раз её завершающая сцена) – с её романтикой первопроходцев-конквистадоров и капитанов: «Как будто наш мир не открыт до конца!» Вот и начало знаменитого стихотворения:

Я конквистадор в панцире железном,
Я весело преследую звезду,
Я прохожу по пропастям и безднам
И отдыхаю в радостном саду.

Открывает книгу стихотворение «Путь конквистадора», в следующем за этим герой тоже воодушевлён прекрасной грёзой:

Но я приду с мечом своим.
Владеет им не гном!
Я буду вихрем грозовым,
И громом, и огнём!
Я тайны выпытаю их,
Все тайны дивных снов,
И заключу в короткий стих,
В оправу звонких слов…
…С тобою встретим мы зарю,
Наутро я уйду,
И на прощанье подарю
Добытую звезду.

Старший современник поэта – Вернадский (казалось бы, вопреки логике) открывал новую эпоху в русской культуре, получившую позднее название «космизм»: К. Циолковский, Н. Фёдоров, А. Чижевский, В. Вернадский и Л. Гумилёв (сын поэта Лев Николаевич Гумилёв). Романтика новых реформаторов воплотилась в образах, устремлённых в высоту (космонавты), в небо или в глубину, но не морей, а познания (появились новые разделы науки – биосфера, экология, этнология и др.).
«Записки кавалериста» печатались в 1915–1916 гг. в газете «Биржевые новости», в разгар Первой мировой войны, когда на Юго-Западном фронте совершался «Брусиловский прорыв» (поэт и публицист Александр Бобров так и назвал свою книгу (М., Вече, 2014). Можно предположить, что поэт присылал репортажи с Северо-Западного фронта, и газета их регулярно печатала. Сегодня повесть Гумилёва назвали бы «лейтенантской прозой», потому что ей сродни книги фронтовиков Второй мировой Юрия Бондарева, Виктора Астафьева и других.
За подробностями о жизни Николая Гумилёва я обратилась к воспоминаниям его современников (книга «Н.С. Гумилёв: PRO ET CONTRA». Личность и творчество Николая Гумилёва в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология, СПб. Издательство Русского Христианского гуманитарного института, 2000. Серия «Русский путь»). Обнаружилось такое разноголосие! О Серебряном веке (двуликий, дескать, величие и распад Отечества пророчит) и о его лидере, вожде Гумилёве.
Противоположные точки зрения на личность главы акмеистов, создателе «цеха поэтов» высказали В. М. Жирмунский и сын художника-портретиста К. Е. Маковского – поэт, критик и издатель Сергей Маковский.
Маковский за маской героя увидел обычного лирика: «Внимательно перечитав Гумилёва и вспоминая о нашем восьмилетнем дружеском сотрудничестве, я ещё раз убедился, что настоящий Гумилёв – вовсе не конквистадор, дерзкий завоеватель Божьего мира, певец земной красы, т. е. не тот, кому поверило большинство читателей, особенно после того, как он был убит большевиками, этим героическим образом и до «Октября» заслонялся Гумилёв-лирик, мечтатель, по сущности своей романтически-скорбный (несмотря на словесные бубны и кимвалы), всю жизнь не принимавший жизнь такой, какая она есть… Гумилёв хотел видеть себя «рыцарем счастья». Полное развенчание героя и низведение его до облика слабака-лирика.
В. Жирмунский говорит об ином: «Муза Гумилёва – это «Муза дальних странствий»… Но действительно до конца, – продолжает Жирмунский, – муза Гумилёва нашла себя в «военных» стихах. Эти стрелы в «Колчане» – самые острые. Здесь прямая, простая и напряжённая мужественность поэта создала себе самое достойное и подходящее выражение. Война, как серьёзное, строгое и святое дело, в котором вся сила отдельной души, вся ценность напряжённой человеческой воли открывается перед лицом смерти. Глубокое религиозное чувство сопутствует поэту при исполнении воинского долга:

И воистину светло и свято
Дело величавое войны,
Серафимы ясны и крылаты
За плечами воинов видны.»

Нельзя не согласиться с оценкой Жирмунского, нельзя не отвергнуть мнение Маковского, как недоразумение (или глупость?). Читая «Записки кавалериста», видишь такое потрясающее самообладание у кавалериста и поэта Николая Гумилёва, что не можешь им не восхищаться. Настоящий «конквистадор»!

ВЕЧЕР В ЦДЛ. ЗАЛ ПЕРЕПОЛНЕН

В ЦДЛ 9 октября 2014 года Бюро пропаганды художественной литературы СП России в Большом зале провело вечер из цикла «Книга на передовой Первой мировой войны». «НА ВОЙНУ УХОДИЛ ЭШЕЛОН. К 100-летию Первой мировой войны». Зал был переполнен, хотя мероприятие по просьбе писателей проводилось второй раз. Кадры кинохроники чередовались со стихами и романсами той поры, собравшиеся встречали их то горестными вздохами, то одобрительными возгласами «Браво!». Мы увидели Блока в военной форме и, конечно, Гумилёва; услышали реплику Бунина, с которой нельзя было не согласиться, дескать, жаль, что дети и внуки уже не увидят России, предшествовавшей Первой мировой… Действительно, русская цивилизация, которую воссоздавали документальные фильмы и стихи, песни, звуки музыки (популярного тогда марша Василия Агапкина «Прощание славянки») и воспоминания, была такая родная, прекрасная и в чём-то иная…
Прозвучало на вечере в ЦДЛ и стихотворение «Война» Николая Гумилёва, процитированное В. Жирмунским для доказательства мужества поэта. Приведём стихотворение полностью, оно очень важное для трактовки творчества «кавалериста» Северо-Западного фронта.

Посвящение М.М. Чичагову.

Как собака на цепи тяжёлой,
Тявкает за лесом пулемёт,
И жужжат шрапнели, словно пчёлы,
Собирая ярко-красный мёд.
А «ура» вдали, как будто пенье
Трудный день окончивших жневцов.
Скажешь: это – мирное селенье
В самый благостный из вечеров.
И воистину светло и свято
Дело величавое войны,
Серафимы ясны и крылаты
За плечами воинов видны.
Тружеников, медленно идущих
На полях, омоченных в крови,
Подвиг сеющих и славу жнущих,
Ныне, Господи, благослови.
Как у тех, что гнутся над сохою,
Как у тех, что молят и скорбят,
Их сердца перед Тобою
Восковыми свечками горят.
Но тому, о Господи, и силы,
И победы царский час даруй,
Кто поверженному скажет: – Милый,
Вот, прими мой братский поцелуй!
23 декабря 1914 г.

Гумилёва расстреляли в 1921 году, ему было 35 лет. И даже по этому стихотворению, написанному в начале войны, виден наметившийся в творчестве поэта поворот «от темы природы к теме души» (удачная, считаю, типология А. А. Ревякиной о поэзии начала XX века), другими словами, от поэтики акмеизма к чему-то иному, может быть, к поэтике народно-православной?
В сущности, о Гумилёве можно сказать словами Лермонтова, в год столетия которого началась Первая мировая война, а в год столетия со дня смерти – Вторая мировая:

В душе моей, как в океане,
Надежд разбитых груз лежит.
Кто может, океан угрюмый,
Твои изведать тайны? Кто
Толпе мои расскажет думы?
Я – или Бог – или никто!

Кому продолжать традицию Серебряного века?
Вероятно, так всегда и бывает: от нового века ждут чего-то нового, то есть обновления. Не потому ли на рубеже веков любимым эпитетом становится слово «новый»? Так, нынче вспыхнули споры о «новом реализме» (и ещё не окончились, см.: «Литературная Россия», № 40, 2014 г.), не меньшую популярность приобрёл и термин «новая драма» (театр «Практика» в Москве – его основная сцена). И так далее!
Но, погрузившись в чтение литературных новинок столетней давности, а также споров о них в последующих воспоминаниях об авторах, так и видишь мелькание знакомого словца: «новый», «новая», «новые»… То есть «новая поэзия» (символизм, акмеизм, модернизм и футуризм), новое искусство («Голубая роза», «Бубновый валет») и вообще «новая эпоха».
Только в чём-то новизна вековой давности и нынешняя схожи. Каждый день я слышу на Радио России сообщения о чудесах, явленных «ясновидящими», и призывы последних к обременённым печалями звонить «прямо сейчас» («звоночек бесплатный»), а на приём идти лучше с полным кошельком). Невольно о «звоночке бесплатном» к «ясновидящим» вспомнишь, наткнувшись в старом журнале «Весы» (Москва, № 1, 1908 г.) на 110-й странице в перечне новых книг (в рубрике «Научные сочинения»): «Труды первого всероссийского съезда спириуталистов в Москве» (М., 1907, Ц. 3 р.). Непроизвольно воскликнешь: «Ничто не ново под луной!».
И даже разговоры сейчас звучат о войне, пока, слава Богу, о «холодной». Вот афоризм Михаила Делягина: «В условиях, когда России объявлена «холодная война», понятно, что тут уже не до делового климата» («Завтра», № 39, 2014 г.).
Но вернёмся к стихотворению «Война» Гумилёва, к этому подталкивают две свежие публикации о современной поэзии. Одна принадлежит Дмитрию Филиппову – статья ««Ленинградская поэтическая школа»: pro et contra» («Литературная газета», № 37, 2014 г.). В Ленинграде, где в середине ХХ века обосновал свою концепцию Филиппов, сформировалось поэтическое направление, названное впоследствии «ленинградской поэтической школой». Во всём «виновата Ахматова», шутил Филиппов, Анна Андреевна, мол, «пролила масло акмеизма, и молодые поэты, птенцы её кружка, поскользнулись». К птенцам Ахматовой он причислил Иосифа Бродского, Елену Шварц, Виктора Кривулина, Сергея Стратановского, Анатолия Наймана, Александра Кушнера, Евгения Рейна. В основном, как мы видим, это теперешние авторы журнала «Знамя» и «Новой газеты». Филиппов в данном направлении выделяет младших и старших и пускается в другие подробности их характеристики. Но меня в данном случае интересует вопрос: имеют ли «птенцы» Анны Андреевны Ахматовой какое-то отношение к Николаю Степановичу Гумилёву? По-моему, нет! Стихотворение «Война», намечавшее фольклорно-православное развитие поэзии Гумилёва после окончания Первой мировой войны, совершенно не согласуется с тематикой «Знамени» и «Новой газеты».
Анна Андреевна «масло акмеизма» пролила, но тоже далеко ушла от поэтики акмеизма, поэтому видеть в Бродском и Рейне продолжателей Серебряного века, что пытается доказать Филиппов, несколько опрометчиво.
К тому же акмеизм как поэтическое направление не является музейным экспонатом. Да, Ахматова сохранила конкретную деталь, свойственную стилю акмеизма, но за годы Второй мировой войны она выросла от поэтессы с камерным «тембром» до высот большой эпической поэзии. Такого её влияния в творчестве «птенцов» вовсе не наблюдается. И тем более перечисленные поэты «никаким боком» не прислоняются к Гумилёву, лидеру акмеизма. Гумилёв ведь тоже (см. «Война») разворачивался в сторону поэтического эпоса, до которого перечисленным «карликам», как до бессмертия, далеко. Концовка статьи Филиппова представляется мне, мягко говоря, очень самонадеянной: «…В широком смысле «петербургская поэтическая школа» – это не узкий круг поэтов-подпольщиков, но огромный пласт русской поэзии: от Пушкина к Блоку, от Гумилёва к Бродскому (ничего подобного – Р.Л.), от Бродского к… К кому? Время покажет».
Да, Ахматова облагородила поэзию Бродского, что признаёт невольно сам поэт (см. «Вспоминая Ахматову. Иосиф Бродский – Соломон Волков. Диалоги». М., «Независимая газета», 1992 г.). А популярность Бродскому (и позднее Нобелевскую премию) дала нелепая ссылка за «тунеядство» в северную деревню, где сейчас восстанавливается дом для создания музея. «Рыжему делают биографию», – мудро изрекла Ахматова о злополучной ссылке. И оказалась права! Но замыкать традицию русской литературы на Иосифе Бродском – просто нахальство, грубо говоря…
Другая публикация принадлежит Станиславу Куняеву – «И бездны мрачной на краю…». Размышления о судьбе и творчестве Юрия Кузнецова («Наш современник», № 8–9, 2014 г.). Впрочем, это, видимо, не статья, а главы из книги о Ю. Кузнецове (у меня такое впечатление – Р.Л.).
Публикация С. Куняева очень обстоятельная и подробная, не буду пересказывать, её полезнее прочитать в журнале. Я лишь обобщу концепцию, на которую меня натолкнули две точки зрения на русскую поэзию – Дмитрия Филиппова и Станислава Куняева. Три поэмы Юрия Кузнецова: «Путь Христа», «Сошествие в ад», «Рай» (неоконченная поэма) сближают его с Николаем Гумилёвым, каким он предстал в стихотворении «Война», и, возможно, не будь ранней смерти, развивался бы далее. Так что традицию Серебряного века продолжил не Иосиф Бродский, а Юрий Кузнецов! Какие тут могут быть сомнения и споры?!